Текст книги "Адская ширма"

Автор книги: Ингрид Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Глупая надежда Акитады, что Ноами, возможно, удовлетворится несколькими набросками, в тот же миг рассыпалась в прах. Ноами не отпустит его подобру-поздорову. Сейчас ему оставалось только положиться на Ёри, на то, что малыш как-то даст людям понять, где находится его отец.

– Хм… – сказал Ноами, критически оглядывая свою работу и кивая. – Пожалуй, пока достаточно. Остальные мучения отложим на потом. – И он поднял рисунок повыше, чтобы показать Акитаде.

Акитада не узнал себя в этом жалком, скрюченном создании, подвешенном на голой ветке. Неужели его лицо и впрямь так искажено? Он попытался распрямиться.

– А вы, кстати, хорошо владеете собой, – с усмешкой заметил Ноами. – Ведь вам, должно быть, очень больно сейчас. – Он поднялся и подошел проверить веревки. – Ай-ай-ай!.. А веревочку-то вы дергали! А чего добились? Только узлы крепче затянули. Руки-то как распухли и посинели. Наверное, онемели, совсем теперь ничего не чувствуют. Не-ет… вам надо быть осторожнее. – Он вдруг насторожился и прислушался, потом резко повернулся и пошел в сад.

Акитада снова принялся дергать веревку. Десять резких рывков успел он сделать, прежде чем боль в руках стала невыносимой и ему пришлось прерваться. Пот бежал по лицу ручьями, несмотря на отчаянную стужу. Сначала он принял его за кровь, подумал, что кожа растрескалась от мороза, но потом все понял и возобновил свои попытки. На этот раз ему удалось еще чуть больше растянуть веревку. Запястья снова начали кровоточить, но он все продолжал дергать. Все тело превратилось в сплошной комок нестерпимой боли, ему даже показалось, что он вывихнул оба плеча, но в конце концов у него появилась надежда все-таки ослабить путы или порвать веревку.

Не успел он об этом подумать, как вернулся художник, что-то бормоча себе под нос. С собой он принес две тяжелые бадьи и какие-то тряпки. Поставив бадьи на землю рядом с Акитадой, он бросил тряпки в одну из них и принялся смачивать тело Акитады водой.

На Акитаду, уже и без того продрогшего насквозь, эти ледяные примочки подействовали как настоящий шок, и он отчаянно задергался всем телом на своей виселице. Он никак не мог понять назначения этой «ванны». Если Ноами намеревался смыть кровь, то для этого не требовалось обрабатывать все тело – голову, грудь и пах.

Уже совсем мокрому Акитаде Ноами задрал ноги и окунул их во вторую бадью.

От столь резкого перемещения запястья и плечи пронзило, словно молнией, нестерпимой болью. Акитада закричал, из его заткнутого кляпом рта вырвался глухой, сдавленный стон, он даже закрыл глаза. Когда ноги его коснулись тверди, приняв на себя тяжесть веса, он испытал такое облегчение, что даже сразу не понял главного – что Ноами погрузил его ноги почти до колен в бадью с замерзающей водой. Он весь съежился, потом отчаянно задергался, а между тем Ноами принялся обертывать его тело от головы по самые бедра ледяной тканью.

Когда мерзлые тряпки застлали лицо, лишив Акитаду одновременно возможности дышать и видеть, он в порыве панического ужаса дернулся назад, случайно ударив затылком Ноами. Он услышал пронзительный вскрик, после чего получил мощный удар по голове, от которого весь обмяк. Сейчас он даже хотел оказаться в беспамятстве, но Ноами соблюдал осторожность. Акитада был все еще нужен ему – в сознании и в муках.

Он по-прежнему ничего не видел, но от удара по голове тряпка частично соскользнула с лица, и теперь он мог хотя бы дышать. Ноами, что-то бормоча, топтался вокруг него.

Продолжая обертывать Акитаду мокрым тряпьем, он вдруг приблизился к самому его уху со словами:

– Ну вот, уж это за час примерзнет так примерзнет! Лучше бы, конечно, окунуть вас в ледяной пруд – натуральнее выглядело бы. Ну да ладно, сойдет и так. Полагаю, мы с вами и так добьемся боли и страха на лице! Вы не представляете, как трудно всколыхнуть искусством человеческую душу, но моя ширмочка заставит людей ужаснуться. Ничто так не трогает человеческое сердце, как выражение страха и боли на лице другого живого существа. А страх-то, как вы знаете, многолик! На удивление многолик. Мне вот прямо не терпится посмотреть, как вы будете выглядеть, когда я вернусь. Если мне удастся добиться нужного эффекта, я помещу вас на первый план – в назидание всем грешникам. Посредством своего искусства я передам страх одного, ваш страх, всем, кто вас увидит. Ведь страх – это единственное чувство, способное удержать людские сердца от греха. Так вот, при помощи малой жертвы можно достичь великого добра. Ну а сейчас вы у меня…

Остальных слов Акитада уже не слышал – их заглушил плеск ледяной воды. Окатив его с головы до ног из бадьи, Ноами без единого слова ушел.

Акитаде теперь казалось, будто его жгут заживо. Такого холода он не испытывал, даже прожив долгие годы в заснеженной северной провинции. Он заставил себя перебирать в памяти истории о людях, которым удалось чудом избежать смерти от замерзания. Все они сначала погружались в сон и через некоторое время уже ничего не чувствовали. Вот ведь как расстроится Ноами! Акитаде показалось, что тело его уже начало окоченевать. Потом на память пришли ампутированные конечности. Те, кто не умер на морозе, все равно отдали ему свои руки и ноги, свои уши и носы, распрощавшись с ними навсегда. Ледяной холод действовал не хуже острого ножа.

Попытки двигаться и шевелиться спасали его до сих пор, поэтому он попробовал сделать это снова, начал дергать веревку, но мускулы, сведенные холодом, отказывались подчиняться его командам. Впервые за все это время он осознал близость смерти. Он будет медленно умирать здесь, в этих бамбуковых зарослях, на глазах у сумасшедшего художника, пожелавшего запечатлеть на бумаге его последние мгновения. Он будет умирать в одиночестве, зная, что рядом нет никого. Ахитада будет осмеян в смерти и потом, уже после смерти, в глазах тысяч людей, которые придут полюбоваться шедевром Ноами. Мысль эта перевернула всю его душу, вызвав в ней мощный протест.

Он снова принялся за борьбу, он дергался и вгрызался зубами в тряпку, он слышал собственные стоны, уносившиеся вдаль и терявшиеся там среди шороха бамбука и далекого звона храмовых колоколов, отбивавших часы. Ему удалось слегка ослабить веревку, так что он мог теперь чуть-чуть шевелить руками и плечами. Акитада вознаградил себя за это коротенькой передышкой, не прекращая между тем попыток пошевелить пальцами и запястьями. Ведь без них он не сможет развязать узел. Но все эти усилия оказались безуспешны – он так и не понял, сможет ли шевелить пальцами, а запястья жгло чудовищной болью. Зато эта физическая борьба не давала воде застыть на теле ледяной коркой, а одна из тряпок даже отвалилась.

Акитада попробовал прикинуть в уме свои возможности. Уже дважды во время своих самых отчаянных попыток растянуть веревку он случайно касался ствола. А вдруг ему удастся еще как-то приблизиться к стволу и перетереть веревку о кору?

С запозданием он вспомнил про бадью, в которой стоял. Он потерял контакт с ногами, когда перестал чувствовать их. Акитада сделал конвульсивный рывок вперед, вызвавший новое растяжение плечевых мышц, и опрокинул бадью. До земли ноги едва доставали, зато лодыжкой он чувствовал бадью. Вот если бы умудриться встать на нее!..

Чтобы поднять ноги, ему пришлось еще раз мучительно подтянуться на руках. Он промазал, только скользнув подошвами по деревяшке. Вгрызаясь зубами в кляп, пленник предпринял новую отчаянную попытку. На этот раз бадья каким-то образом немного передвинулась и прочно установилась в грязи под ним. Теперь он стоял на ногах, покачиваясь и рискуя соскользнуть с ее выпуклого донышка.

Благодаря этому достижению Акитада теперь смог поднести поближе к глазам свои руки, но тут же убедился, что такого прочного узла ему не развязать даже со свободными руками, которые теперь больше не походили на человеческие. О возможной потере рук он постарался не думать.

Вместо этого Акитада принялся соображать, как отделаться от веревки другим путем. Может, попробовать, откинувшись назад, прислониться спиной к стволу? Если не получится, он тогда снова попробует с бадьей. Он старался не думать о предстоящей боли и подался назад. Вот оно, дерево! Он коснулся ствола! Очень осторожно Акитада прислонился к нему спиной, чувствуя ею острую кору, теперь на нее перевалилась часть веса. Зато веревка опять сильно натянулась, она причиняла ему все новые и новые муки по мере того, как он пытался водить руками вверх и вниз в надежде перетереть свои путы.

Бадья под ногами раскачивалась, но он упорствовал, теперь уже плотно вдавив ее в грязь. Тряпка на лице сдвинулась в сторону, и Акитада жадно глотнул чистого воздуха, устремив взор к звездам. Облегчение пришло к нему вместе со слезами, которых он не мог остановить.

Он продолжал перетирать веревку, и эти движения превратились в автоматические, а боль стала фактом самого существования, доказательством того, что он еще жив. Он даже не почувствовал, как острая кора резанула по коже.

А потом веревка распалась, и он свалился наземь.

Акитада упал тяжело, совершенно не готовый к освобождению, и какое-то время лежал, ошеломленный, неспособный подумать о дальнейших действиях. Он лежал и видел над собой громаду дерева – его толстый ствол и ветви на фоне ночной синевы, усыпанной искорками звезд.

Потом Акитада наконец перекатился на бок и опустил руки, прижав их к груди. Это движение само по себе оказалось чудовищно болезненным, тогда он сделал передышку и снова попробовал пошевелить пальцами. Веревка, видимо, отвалилась полностью, потому что его запястья, черные от крови, были совершенно свободны. Акитада попытался согреть руки о живот и вскоре понял, что они двигаются. Слава Богу!

Теперь надо было подумать, как избавиться от кляпа. Он поднес руки к лицу, но в пальцах не было сил ухватиться за ткань, тогда он принялся тереться затылком и щекой о землю. Благодаря торчавшему из земли корню тряпку удалось чуть сдвинуть, и уже тогда Акитада смог вытолкнуть ее наружу языком.

Его вырвало, но тут же значительно полегчало, и он хотя с трудом, но сел. Полоска ткани с привязанным к ней кляпом оказалась замотанной вокруг головы и закрывала один глаз. Акитада пошевелил ее, сдернул и огляделся по сторонам. Дерево, как выяснилось, стояло посреди бамбуковых зарослей. Небо к тому времени заметно посветлело, звезды стали блекнуть. Скоро рассвет! Сколько же времени прошло? Ноами сказал, что вернется через час. Акитада мог сейчас закричать, позвать на помощь, но вдруг на крик прибежит лишь его мучитель? Разве сможет он справиться с ним, находясь в таком плачевном состоянии? Ноги его были связаны в лодыжках, развязать такой узел изуродованными беспомощными руками он не мог. Да к тому же ужасно дрожали колени – едва только попытавшись встать, он тут же упал.

Нет, надо ползти, притаиться где-нибудь в саду, там отлежаться и отдышаться, может быть, развязать ноги.

И Акитада пополз, извиваясь как змея или червяк, а совсем не как двуногое или четвероногое существо. Он забирался все дальше и дальше в бамбуковые заросли, пока не уперся в стену ограды. Там он сел, прислонившись к ней спиной, и стал отдыхать.

Вокруг все было тихо. Немного погодя Акитада снова начал разрабатывать руки. Обледеневшая кожа ничего не чувствовала, тогда он засунул пальцы в рот, чтобы согреть. Вынув их изо рта, он увидел в пробивающемся утреннем свете, как они один за другим неохотно зашевелились. Было в этом зрелище что-то зловещее, потому что он еще не чувствовал пальцев, а только видел, как они двигаются, словно дохлые рыбешки в черной воде. Акитада упражнял пальцы снова и снова, периодически согревая их во рту.

Наконец он ощутил в большом пальце одной руки слабое жжение. Постепенно оно переросло в неприятное покалывание, но это так приободрило его, что он принялся с новой силой разрабатывать пальцы, параллельно еще потихоньку растягивая руки и плечи.

Он как раз взялся обследовать путы на лодыжках, когда услышал вдалеке крик.

Ноами! Обнаружил бегство своего пленника!

Акитада беспомощно обмяк, когда начался треск в бамбуковых зарослях. Как быстро! Ведь он еще даже не успел встать на ноги. Даже не прошел еще и нескольких шагов, не говоря уже о каком-то там бегстве. А между тем треск все приближался, усиливаемый предрассветной тишиной. Ну да, за ним же тянулся след, по которому и шел Ноами!

Каким бы безнадежным и бессмысленным это ни казалось, Акитада все же принялся лихорадочно развязывать узел на ногах. Полуживые пальцы не слушались, из-под ногтей засочилась кровь. Узел был мокрый, наполовину промерзший, острые кусочки льда резали кожу. Нет, все без толку! Тогда, оглядевшись по сторонам, он увидел камень размером с головку младенца. Он пополз к камню и попытался его схватить. Но вконец ослабшие руки не могли удержать даже такой не тяжелый предмет. Тогда Акитада просунул ладони плашмя под камень и все-таки сгреб его. Прижав его к голому животу, он кое-как добрался до стены, сел, прислонившись к ней спиной, и стал ждать Ноами.

ГЛАВА 21
«НОВАЯ» ФЛЕЙТА

Придя в себя, Тора первым делом решил, что все-таки рухнул с высоты в проклятой пагоде. Но шелест листвы потихоньку пробивался через туман в гудящей от боли голове, и, перекатившись на спину, он увидел ночное небо. Над стеной какого-то сада возвышалась бамбуковая листва, шелестевшая при каждом дуновении ветерка. Он сел и ощупал голову. Звезды в небе заскакали в дикой пляске, а стена извивалась как змея. Ему пришлось несколько раз сильно зажмуриться, прежде чем мир вернулся в свое обычное незыблемое состояние.

Тогда сразу же вернулась и память. Бамбуковая роща. Маньяк. И кто-то, напавший на него сзади. Он ощупал пояс на предмет хранившихся там монет – те были на месте. Слава Богу, этот ублюдок хотя бы не забрал у него последние деньги! Больше похоже на чудо. Потом Тора припомнил низенькую фигуру в капюшоне, вывернувшуюся у него из рук у калитки.

Боль в голове возобновилась. Затвердевший земляной ком, о который он треснулся башкой при падении, раскололся надвое. Спина ныла. Значит, удар ему нанес коротышка в капюшоне. Не тот ли самый маньяк?

В таком случае ему надо пошевеливаться, пока он не вернулся прикончить его.

Шатаясь, Тора встал, подождал, когда внутри уляжется мутная волна, и пошел вдоль стены, держась за нее. Владения были большими, и высокая стена казалась бесконечной, при этом ни ворот, ни калиток больше не было. На задворках владений Тора обнаружил глухую стену какого-то сарая, относящегося к другой улице и обнесенного сломанным забором, по обе стороны которого густо росли низкие кусты и сорняки. Почувствовав головокружение, Тора сел на землю и принялся обдумывать свое положение.

Если на него напал не кто иной как маньяк, то почему он оставил его лежать без сознания рядом со своей берлогой? Почему не прикончил его? Может, побежал за ножом? Тора передернулся всем телом. С другой стороны, труп, оставленный лежать на виду, может вызвать много неприятных вопросов даже в этой части города.

Торе заметно полегчало, только было очень холодно. Он встал и вдруг увидел какое-то слабое мерцание в бамбуковых зарослях за стеной. Там кто-то шел с фонарем. Он притих, насторожился и услышал слабый голос. Значит, ублюдок там не один!

Вдоль стены Тора вернулся к единственным, как выяснилось, воротам. Ну и что теперь? Он мог бы пойти домой подлечиться. А что еще делать среди ночи? К тому же он скорее всего спугнул добычу. Зато завтра среди бела дня он может вернуться сюда с Гэнбой, вдвоем они просто-напросто вышибут ворота. Этот мелкий червяк, может, и силен для своего роста, только что он может поделать против Торы и Гэнбы, если они будут вдвоем?

Это было мудрое решение, но что-то удерживало Тору – какое-то необъяснимое упрямое желание как можно скорее перебраться через стену в самое логово маньяка.

Дрожа от холода и страдая головной болью. Тора поплелся обратно в конец владений и еще раз внимательно оглядел ветхие соседские постройки.

В сломанном заборе он нашел подходящей длины кол, при помощи которого можно было забраться на стену. Он постоял немного, прислушиваясь, – внутри все было тихо.

По шесту он взобрался на стену и глянул вниз. Высоковато, но ничего не поделаешь. Он дотянулся до одного из бамбуковых стволов и, держась за него, прыгнул вниз. Бамбук понаделал много шума, но сам Тора приземлился почти беззвучно. С еще большим грохотом и треском бамбук распрямился, и Тора подождал несколько мгновений, но все по-прежнему было спокойно.

Он осторожно начал пробираться через заросли, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к каждому шороху и всякий раз убеждаясь, что это был ночной ветерок или мелкая зверушка. В темноте у него ушло много времени, чтобы приблизиться к дому и хорошенько там осмотреться. Дом, как оказалось, имел куда большие размеры, чем он ожидал, и находился в хорошем состоянии. Зато сад имел совершенно запущенный вид и почти сплошь зарос бамбуком, за исключением лишь крошечного пятачка с огромным безлистным деревом посередине.

Дом был погружен в темноту и безмолвие. Тора подумал, не проникнуть ли сразу в дом, но решил, что это бесполезно до тех пор, пока ему неизвестно, где именно находится маньяк. В растерянности он снова обвел взглядом сад. До ушей его донесся слабый треск. Кто бы ни находился там в бамбуке, но это явно был кто-то крупнее крысы или кошки. Тора решил пойти разведать.

Звуки доносились со стороны большого дерева. Он пошел по хорошо протоптанной среди бамбука тропинке и не доходя полянки остановился. Там в ночной мгле белели разбросанные по земле бумажные свитки. Рядом валялась огромная перевернутая корзина, а с дерева, привязанная к ветке, свисала длинная веревка. Поблизости не было ни одной живой души.

Тора осторожно приблизился. Рядом с корзиной стояла коробка с кистями и рисовальной тушью, возле дерева среди разбросанных тряпок валялась опрокинутая бадья. Какой беспорядок кто-то оставил тут, подумал Тора. Он пнул один из свитков, и тот развернулся.

На свитке оказался нарисован почти нагой человек, привязанный к дереву. Тора оглядел дерево и свисавшую веревку, потом подобрал с земли еще несколько рисунков. Борясь с внезапно подступившей тошнотой, он подошел поближе разглядеть веревку и тряпки.

Тряпки оказались мокрыми и уже начали леденеть на морозе. Веревка, тоже мокрая, похоже, была перетерта. На ее коротеньких обрывках, валявшихся на земле, виднелись темные пятна. Подобрав один такой клочок, Тора поднес его к носу. Кровь! Значит, он все-таки нашел маньяка, и тот мучил здесь кого-то даже в тот момент, когда Тора был совсем рядом! Куда же делось тело? Не утащил ли его этот зверь, чтобы тайком закопать? Возможно, как раз тогда он что-то и слышал. Он огляделся по сторонам, и очень вовремя!

Кто-то несся к нему по тропинке. Несся словно призрак – бесшумно, с искаженным лицом и длиннющим ножом в правой руке.

Гоня прочь суеверный страх, Тора бросил обрывок веревки и молниеносно отступил в сторону, подставив бегущему подножку. Теперь убедившись, что это не призрак. Тора навалился сверху на упавшего. Ну все, на этот раз мелкий мерзавец не выскользнет, будь он хоть тысячу раз проворен! Он с хрустом вывернул размахивающую ножом руку. Маньяк пронзительно заорал от боли и замер.

Тора закинул нож подальше в бамбуковые заросли, убедился, что его пленник потерял сознание, и обрывками веревок надежно связал его.

А между тем ночная мгла рассеивалась, и все вокруг начало приобретать очертания. Близился рассвет. Теперь Тора разглядел, что веревки, которыми он связал монстра, не перерезаны, а перетерты и разорваны. Значит, тот, кто висел на этом дереве, сумел как-то освободиться. А чтобы справиться с такой толстой веревкой, нужны были недюжинные силы и терпение.

Тора поднялся на ноги. Пустая полянка была погружена в безмолвие. Он позвал:

– Э-эй!.. Ты в безопасности! Теперь можешь выйти! Ответа не последовало. Где-то сонно чирикнула птичка. Тору вдруг осенило, что человек, удравший от пыток маньяка, вряд ли выйдет из своего укрытия по первому зову.

Обследовав полянку, он обнаружил в сорняках и сухой листве под ногами широкий примятый след, уходивший в бамбуковые заросли. Сначала Тора решил, что маньяк, должно быть, все-таки убил свою жертву и куда-то оттащил мертвое тело. Но вскоре он обнаружил изогнутый отпечаток босой человеческой ноги. По-видимому, жертва маньяка, вконец ослабев, могла передвигаться только ползком, кое-как помогая себе руками и ногами. Чертыхнувшись, Тора заторопился по следу, готовый в любой момент наткнуться на мертвого или бездыханного человека, замученного пытками.

Не отрывая взгляда от земли, он не заметил перед собой стены и прислоненной к ней сидящей человеческой фигуры. Вдруг что-то мелькнуло в полумраке, и он, получив сокрушительный удар по затылку, упал. Колени его подогнулись, и все погрузилось в черноту.

Вот уж кого Акитада никак не ожидал увидеть в этих бамбуковых зарослях, так это Тору. Он представлял себе только Ноами, поэтому, собрав последние остатки сил, ударил камнем туда, где раздвинулась листва. Руки сами сделали это. Все, что он успел сделать в последний момент, – это чуть замедлить силу удара, которого уже не мог предотвратить. Выронив камень из безжизненных рук, он с ужасом смотрел на скорчившегося перед ним Тору, и его снова начало трясти. Только что он убил друга, пришедшего ему на помощь.

Он упал на колени рядом с Торой.

– Прости меня! Прости!.. – всхлипывал он, обливаясь горячими слезами и горестно раскачиваясь взад и вперед. Он пощупал Торину голову, и на его распухших руках осталась теплая кровь. Издав безмолвный вопль, он упал поверх друга, уткнувшись лицом в его широкую спину.

– Хозяин? Хозяин! Это вы?

Когда слова эти пробились сквозь туман в мозгу, Акитада приподнялся и едва слышно спросил:

– Тора, ты живой? А я думал, это Ноами пришел прикончить меня.

Тора тоже сел, держась за голову.

– А я на вас подумал, что вы его сообщник, – сказал он улыбаясь. – Это ж подумать только: трижды за одну ночь получил по башке!

Небо над ними посеребрилось, вокруг просыпались птички.

– Прости, – сказал Акитада. Его все так же колотило, зуб на зуб не попадал, но он с радостью смотрел на Тору. – Я так рад, что ты пришел! Значит, Ёри добрался до дома?

– Ёри?! – Тора опустил руки и теперь изумленно смотрел на хозяина. – Боже милостивый! – воскликнул он. – Да что же этот ублюдок сделал с вами?!

Акитада грустно улыбнулся, стуча зубами.

– Зарисовки в стиле реализма с замерзающей заживо натуры. Для дьявольской ширмы, – прибавил он и с трудом поднялся на ноги. – Ладно, не будем об этом. Так что там с Ёри?

Тора встал.

– Про Ёри я ничего не знаю. Я со вчерашнего утра не был дома.

Акитада вдруг почувствовал дурноту.

– Бог ты мой! Значит, ребенок еще не нашелся! Пошли! Надо найти Ёри! – Он схватился за плечо Торы. – Пошли, пока Ноами не догнал нас.

– Если вы имеете в виду того маленького уродца с ежиком на голове, то я поймал его. – Тора скинул с себя драный ватник и рубаху. Укутав своего господина, он обхватил его за плечи, чтобы поддержать. – Ой, хозяин, а руки-то у вас!.. – пробормотал он, и Акитада торопливо спрятал ладони в рукава.

Шатаясь, они поплелись к лужайке. Ноами уже пришел в себя и стонал. Смерив своих врагов зловещим взглядом, он пронзительно заорал:

– А ну-ка сейчас же развяжите меня! Вы сломали мне плечо! Может, я теперь никогда не смогу рисовать!

– Вот и хорошо, – сказал Акитада, устало опустившись на перевернутую корзину. – Проверь-ка, Тора, веревки, чтобы он не убежал до прихода полиции.

Тора посмотрел на канат, свисавший с дерева, усмехнулся и дернул Ноами за ноги. Художник завопил. Тора подтащил его к дереву, обмотал канатом его связанные руки и натянул. Художник снова завопил и потерял сознание. Под тяжестью своего пусть и небольшого веса он обмяк и свесился вперед.

– Я вывихнул ему плечо еще раньше, – с удовлетворением объяснил Тора. – Так что теперь он, даже если очухается, не сможет пошевелиться.

Акитада поморщился.

– Опусти-ка его пониже, чтобы ноги касались земли, – сказал он.

Тора повиновался, но бесчувственный художник все кренился вперед. Акитада поднялся с корзины.

– На-ка вот, поставь его сюда, и пойдем. – Вдвоем они как можно крепче привязали к дереву впавшего в беспамятство Ноами.

Дальнейшие события прошли для Акитады словно в тумане. Только выйдя из ворот, они сразу же встретили великана-старосту и Гэнбу. Узнав от них, что Ёри благополучно добрался до дома, Акитада почувствовал, как ноги его подкашиваются. Его уложили на носилки и отнесли домой.

Однако испытания его на этом не кончились. Дома вокруг него суетилась перепуганная бледная Тамако. Гэнба с Сэймэем раздели его и погрузили в теплую воду – процедура, обернувшаяся нестерпимо болезненными ощущениями для его обмороженного тела. А потом Сэймэй прикладывал к его искалеченным рукам всевозможные целебные снадобья, меняя эти примочки и мази каждые несколько часов. Руки теперь распухли и горели. Многочисленные трещины на коже кровоточили.

Зато само по себе успокоительным было осознание того, что Ёри теперь в безопасности, поэтому, выпив снотворного, Акитада, не задавая вопросов, уснул.

Но здоровье его было подорвано, во сне к нему пришел сильнейший жар, сопровождавшийся кошмарными видениями в виде сюжетов дьявольской ширмы.

Так, на грани бодрствования и кошмарного бреда, он провел шесть дней и ночей. Наконец на седьмой день, ровно через неделю после спасения, он проснулся с ясной головой и снедаемый голодом. Первая, кого он увидел, была сестра. Ёсико сидела у его постели и безмятежно шила какую-то детскую одежку – несомненно, для Ёри. Память вернулась к нему тотчас же, и он преисполнился величайшим чувством благодарности за то, что они с сыном оба остались живы, что теперь, после всех этих испытаний, он сможет увидеть, как малыш растет, резвится и смеется.

Он соскучился по Тамако. Где она? Может, пошла отдохнуть? Ведь он доставил им всем столько хлопот. Ёсико была такая же измученная и бледная, как по его возвращении с севера. Он лежал тихонько в теплой постели – разве сравнишь с той адской ночью в саду Ноами? – и думал, правильно ли он поступил, запретив сестре испытать ее последний шанс на счастье. Он вдруг вспомнил, что собственным семейным счастьем обязан именно ей – ведь именно Ёсико привела Тамако к нему.

Только бы удалось снять обвинение в убийстве с этого парня Кодзиро! Он оказался невиновен и гораздо лучше, достойнее и состоятельнее, чем ожидал Акитада. Ну что ж, как только он поправится, он обязательно подумает, что можно сделать для парня. Он кашлянул.

Ёсико вскинула голову и с тревогой посмотрела на него.

– Ты проснулся?

Глупый вопрос. Акитада хотел сказать «да», но сумел только что-то прохрипеть.

– Не надо разговаривать! – взмолилась сестра и, отложив в сторону шитье, потянулась за чайником на жаровне. Она налила чаю и, поддерживая ему голову, дала выпить.

Акитаду мучила жажда, и он залпом осушил чашку

– Еще?

Он кивнул, и она налила ему новую.

– Спасибо, сестрица, – сумел наконец вымолвить он. – А где Тамако?

– Она у себя, играет с Ёри. Сходить за ними? Акитада был немного уязвлен тем, что Тамако нет рядом, но покачал головой.

– Потом.

– Как ты чувствуешь себя, братец? Он с трудом улыбнулся.

– Есть хочется. А как там Тора? Как его голова?

Она встала.

– У Торы все отлично. Ты же знаешь Тору. Он быстро поправляется. Они с Гэнбой почти все это время провели в обществе госпожи Вишневый Цвет и юной актрисы. Если хочешь, я пойду на кухню подогреть тебе рисовой похлебки.

Акитада кивнул, и она ушла. Теперь он хотя бы спокойно сможет сходить справить нужду. Он ощупал свои руки и ноги, они уже не болели, но были на удивление вялыми. Запястья были перевязаны белыми шелковыми повязками. Опухоли на руках спали, но пальцы совсем не гнулись и были покрыты струпьями. Встать оказалось проще, чем он думал. До туалета он дошел без приключений.

Почувствовав себя гораздо легче, он решил поискать жену и сына.

Как и сказала Ёсико, они были в детской – рисовали, сидя на полу.

На ум тотчас же пришли уроки Ноами, от страшных воспоминаний ему сделалось не по себе. В приступе дурноты он схватился за дверной косяк. Оторвавшись от своего занятия, Тамако подняла голову.

– Акитада! – Она вскочила и подбежала, чтобы поддержать его.

– Как ловко вы обхаживаете супруга, любезная госпожа! – поддразнил ее он. – Где же так научились? Уж не в веселом ли квартале?

Она мгновенно опустила руки и покраснела. Со сдержанным поклоном она сказала:

– Пожалуйста, прости мне мою нескромность. Я думала, ты вот-вот упадешь и…

Акитада притянул ее к себе, обнял, уткнулся лицом в ее шелковистые ароматные волосы.

– Вы можете заключать меня в объятия сколько угодно, госпожа моя и супруга, – нежно проговорил он.

– Я скучала по тебе, – прошептала она. Чувствуя близость ее томного тела, он еще крепче прижал ее к себе, перевел прерывистое дыхание и потянулся к ее поясу.

На пороге появилась Ёсико с подносом.

– Ах вот ты где! Зачем же ты ходишь? Тебе еще рано вставать после целой недели забытья.

Акитада неохотно отстранился от жены.

– Недели?! – Он был потрясен.

Женщины закивали и вдвоем усадили его на подушку. Укрыв его одеялком Ёри, они принялись его кормить, а он, улыбаясь, все смотрел на Ёри, дивясь тому, почему мальчик так серьезен и сосредоточен.

Малыш, округлив глазки, ждал, когда отец закончит есть, потом поднял вверх лист бумаги – на нем, кривой и размазанный, красовался иероглиф «тысяча лет».

Ах вот оно что! Новогодняя открытка. А ведь и впрямь самое время. Акитада кивнул и заулыбался:

– Вот молодец! Очень красиво и, главное, ко времени.

– Тебе правда нравится, папа? – спросил Ёри почему-то шепотом, возможно, из уважения к состоянию отца. – Здесь по-китайски написано пожелание долгих лет и счастья в новом году. Это меня мама научила!

Читать и писать по-китайски Тамако научил в свое время отец, профессор Императорского университета.

Отставив в сторону пустую миску, Акитада спросил:

– А ты помнишь тот вечер в доме художника? Ёри кивнул.

– Ты отправил меня домой, а я заблудился. Я попросил какого-то человека отвести меня домой. Я сказал: «Отведите меня к дому Сугавара!» Он был грубияном и стал надо мной смеяться, тогда я наступил ему на ногу и обещал выпороть его, если он не повинуется. Он схватил меня за руку и начал трясти, говорил, что свернет мне шею, но тут появился какой-то великан и спас меня. Великан тот был здоровее нашего Гэнбы, только очень грязный. Он отвел меня к себе домой и накормил похлебкой. Он нисколечко не смеялся, когда я попросил отвести меня домой. Только он все равно меня не послушался, и я уснул.