Текст книги "Адская ширма"

Автор книги: Ингрид Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Тора пребывал в недоумении относительно того, как повел себя староста. Ведь до сих пор все остальные верили его истории про умирающую мать. Он оглядел себя с головы до ног. Одежда его не вызывала никаких подозрений – такие же лохмотья, как у этого старосты. И чего он взъелся? Может, голова трещит с похмелья или зубная боль замучила?

Сокрушенно покачав головой, он тоже зашел на территорию храма, где увидел жалкое подобие рынка, на котором вовсю шла торговля. Какие-то убогие людишки, скорее похожие на огородные пугала, сидели прямо на грязной земле, разложив перед собой свой нехитрый товар, очень напоминавший обычный мусор. До драки им явно не было никакого дела. Тора послонялся среди них, несколько раз попытавшись завязать разговор, но все они, только завидев его, замыкались в себе. Для них он был чужак, а его лохмотья отпугивали еще больше – ведь такой человек явно не имел денег на покупки и даже мог что-то украсть у них.

Уже давно миновал полдень, а Тора так и не приблизился к своей цели. Он кинул взгляд на пагоду, и тут его осенила мысль. Если забраться на башню, то с высоты можно увидеть окрестности на большое расстояние. Уж во всяком случае, бамбуковую рощу он должен будет заметить.

Ему повезло – вход в пагоду не был заколочен досками. Правда, оказавшись внутри, он ужаснулся. Многие ступеньки отсутствовали, а на полу валялась груда гнилых деревяшек, обвалившихся сверху.

Тора задрал голову вверх. Потолок над ним обрушился в нескольких местах, так что даже был виден следующий этаж. И все же он решил рискнуть. Как-никак, а дневной свет хотя бы позволял видеть, куда ступаешь.

Подъем получился утомительным – ведь приходилось прощупывать ногой каждую ступеньку, каждую доску, прежде чем наступить на нее всем весом, – так что, достигнув верхнего этажа, он, несмотря на холод, обливался потом. Потихоньку он обошел башню по периметру, оглядывая сверху квартал. Скучный пейзаж коричневых крыш лишь в нескольких местах разбавляли яркие пятна зелени. Все это была густая, темная зелень сосен, и только в одном месте ее оттенок был бледнее. Вот она, бамбуковая роща! Пятно было совсем маленькое, меньше леса, но больше обычной зелени дворов; располагалось оно в паре кварталов к юго-востоку от храма.

Приободренный Тора начал спуск, но в спешке наступил не туда, потерял опору, закачался и полетел вниз.

Когда он пришел в себя, то оказался в кромешной тьме, но сразу понял, где находится. Он лежал спиной поперек балки с задранными кверху ногами, зацепившимися за что-то твердое, а вот голова висела в пустом пространстве. Все тело болело и ныло, но сильнее всего болела голова. Осторожно проверив, сможет ли он передвинуться, не упав снова, он все же сумел перелечь головой на балку. Отдохнув немного, он попытался сесть, но голова закружилась так, что ему пришлось поскорее схватиться за балку, чтобы не свалиться. Тора подождал, когда головокружение пройдет, а глаза привыкнут к темноте. Теперь он смог различить смутные очертания пола и полуразрушенных ступенек. К ним-то он и пополз осторожненько, тщательно проверяя каждую досочку, прежде чем навалиться на нее всем своим ушибленным, ноющим телом.

Снова немного передохнув, он пощупал голову и обнаружил на ней липкую кровь и огромную болезненную шишку за правым ухом. В остальном он, кажется, не пострадал, хотя болело и ныло везде. Он посмотрел наверх. Если от удара ему не отшибло память, то он пролетел с четвертого этажа до второго. Ему повезло, что он зацепился плечами за балку, спасшую его от падения вниз головой о каменный пол первого этажа. И провисел он здесь без сознания, судя по всему, много часов, поскольку теперь наступила ночь. Он напряг слух. За стенами пагоды стояла тишина. Торговля на рынке закрылась, и люди разбрелись кто куда, так и не узнав о его падении. Или, что более вероятно, оставшись к нему равнодушными.

Встав на четвереньки, Тора начал осторожно спускаться задом по лестнице. В почти кромешной темноте ему оставалось полагаться только на собственное осязание, чтобы не попасть ногой в пустоту и не пролететь остаток пути вниз. Когда он наконец ступил на твердый пол, все перед глазами у него завертелось. Шатаясь, он пошел на свет, падающий сквозь дверной проем, и выглянул наружу.

Ночь была безлунная, храмовой двор пустовал. Темные очертания деревьев, зданий и стен навевали жуть; ему вдруг припомнилось все дурное, что он слышал об этом месте. Тело враз покрылось испариной, неприятно зашевелились на голове волосы. Ведь любому было известно, что заброшенные храмы считаются излюбленным обиталищем чертей и голодных призраков. Передернувшись от ужаса, он попятился к дверному проему, но где-то сзади вдруг скрипнула ступенька, и Тора одним прыжком выскочил на улицу.

Почти сразу же откуда-то со стороны высившейся в темноте громады храма донесся громкий протяжный вопль. Тора замер. Несколько темных фигур отделились от здания храма и, скользя почти над самой землей, с громким воем двинулись навстречу Торе. Издав хриплый крик ужаса, Тора бросился к воротам.

Отбежав на какое-то расстояние от храма, он остановился, чтобы сориентироваться. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться в любом другом месте, но он уже слишком далеко зашел и теперь обязан был разыскать эту бамбуковую рощу.

Свернув поначалу не туда, споткнувшись о какой-то мусор, шмякнувшись оземь еще разок и перебудив всех местных собак, он набрел наконец на стену, поверх которой виднелись густые заросли бамбука. Ветрами с них порядком сдуло листву, но все же они были достаточно плотными, чтобы загораживать собой дом, прятавшийся за закрытыми воротами. Он сразу понял, что на такую высокую стену ему не взобраться, да и ворота на вид были куда какие крепкие. Тора попытался разобрать надпись на воротах, но иероглифы были китайские. Где-то внутри хрипло каркнул сонный ворон.

В этот момент ворота, тихонько скрипнув, открылись. Тора съежился, прижавшись к темной стене. Щуплая фигурка, закутанная в капюшон, выскользнула из ворот, заперла их и медленно побрела по улице.

Тора бросился вдогонку.

– А ну, стой! – крикнул он, хватая незнакомца за плечо. – Ну-ка давай на тебя посмотрим!

Капюшон соскользнул с головы, и Тора успел разглядеть круглое уродливое лицо, обрамленное седоватым ежиком волос. В этот момент незнакомец схватил его обеими руками за локоть, вывернул и резко дернул. Потеряв равновесие, Тора ослабил хватку и выпустил врага. Он не успел понять, что к чему, как почувствовал мощный тычок в спину и упал наземь, а когда наконец поднялся на ноги, человека в капюшоне и след простыл.

Чертыхаясь, Тора побежал сначала в одну сторону, потом в другую, потом бросил эту затею и вернулся к воротам. Он решил выяснить размеры этих владений. Узенькая тропинка огибала стену. Он успел пройти всего несколько шагов, как это произошло. Чудовищной силы удар обрушился сзади на его голову.

В глазах все помутилось, он ткнулся лицом вниз и потерял сознание.

ГЛАВА 20
ЛЕДЯНОЙ АД

Ёри пропал в тот же день, когда Тора вляпался в очередные приключения.

Поскольку старику Хараде не становилось лучше, все в доме Сугавары были заняты его здоровьем, а между тем мальчик был предоставлен самому себе. Исчезновение ребенка заметили только к обеду. Поначалу никто особенно не встревожился, так как мальчик убегал погулять и раньше. Но время шло, а он не возвращался, холод на улице крепчал, и тогда начали поиски – сначала в доме, в саду, в конюшнях, а потом и в ближайших окрестностях.

Всю вторую половину дня встревоженные Тамако и Акитада нервно вышагивали по комнате. Потом, не в силах больше ждать, Акитада оделся и выбежал на улицу. Он стучался в каждые ворота, спрашивал на улице каждого прохожего, каждого лоточника, каждого посыльного и каждого нищего, не видели ли они ребенка. Но все они отвечали отрицательно.

Ближе к вечеру вконец перепуганный Акитада все-таки узнал кое-что в одном из домов в соседнем квартале. Тамошний мальчик-слуга, проходя утром мимо дома Сугавары, видел, как какой-то низенький щуплый человечек с ежиком седых волос ошивался возле открытых ворот. Мальчик-слуга заметил, как тот манил к себе кого-то, кто находился внутри.

А потом с другой новостью примчался Сабуро. В соседнем квартале поварихины дети играли в переулке, когда мимо них прошел монах в капюшоне с мальчиком, которого вел за руку. Ребятишки глазели им вслед, потому что на мальчике было очень дорогое шелковое кимоно красного цвета. Так стало ясно, что это был Ёри. Но кто тот монах в капюшоне?

Душу Акитады сковал панический страх, но он спокойно сказал Сабуро:

– Мне кажется, я знаю, где он. Пойди скажи госпоже, что я отправился за ним, и пусть не беспокоится.

Ноами! Это точно Ноами! Седые волосы ежиком. Дети приняли его за монаха, потому что он носит монашье одеяние с капюшоном. Только зачем ему понадобился сын Акитады?

Акитада буквально бежал к дому художника, твердя себе, что там найдет объяснение случившемуся.

Скорее всего Ёри, оставшийся без родительского пригляда, сам заметил проходившего мимо Ноами. Вспомнив про незаконченный урок рисования, малыш мог попросить художника дать ему еще один, и Ноами, не ожидавший радушия в доме Акитады, возможно, пригласил его к себе домой.

«Бамбуковая хижина» Ноами находилась примерно в одном ри от дома Акитады, и Акитада старался выбирать самый кратчайший путь. Он бежал, привлекая к себе взгляды прохожих, и очень скоро даже вспотел, несмотря на стужу.

Он давно не упражнялся в беге, поэтому быстро выдохся, однако не сбавлял скорости, пока не добрался до дома художника. Темнело, и тесная улочка была так же пустынна, как и в прошлый раз. Он принялся стучать кулаками в ворота. Сухая бамбуковая листва над головой таинственно шуршала, и он снова приготовился услышать хриплое карканье ворона. Но вместо этого со двора донеслись чьи-то шаги, шаркающие по опавшей листве. Деревянный засов отодвинулся, и ворота медленно распахнулись.

Перед ним стоял Ноами. Большой рот растянулся в неторопливой улыбке, обнажив огромные желтые зубы, придававшие этому человеку еще большее сходство с обезьяной.

Он жевал сливу и это тоже делал, как обезьяна, подумал Акитада и сухо спросил:

– Мой сын у вас?

– Ну да, господин. – Ноами поклонился и распахнул ворота пошире. – Мальчику здесь ужасно нравится. Заходите!

Нахлынувшее чувство облегчения даже лишило Акитаду дара речи на время. Он последовал за Ноами по тропинке, ведущей к мастерской. У входа они оба разулись. Там же, не в силах скрыть раздражения, Акитада сказал:

– Могу я спросить, зачем вы привели его сюда?

– Рисовать. – Ноами удивленно приподнял брови. – Я зашел узнать, понравился ли ему прошлый урок. Мальчик сказал мне, что вы с супругой заняты, но он с удовольствием посетил бы мою мастерскую. Кстати, я уже собирался вести его обратно.

Слова эти прозвучали вполне правдоподобно. Ёри и впрямь мог сказать такое, если бы ему захотелось пойти. Только вот в какую панику повергло их всех это щедрое приглашение Ноами!

– Но мы-то ничего не знали, – сухо сказал Акитада. – И все это время искали его.

– Ай-ай-ай! – сокрушенно проговорил художник. – Какая жалость! Подумать только, что иной раз вытворяют эти детишки! Да вы проходите!

Ери сидел на полу среди листков бумаги и крошечных баночек с краской. Ноами снял с него стеганое красное кимоно и надел ему поверх штанишек и жакета коротенькую полотняную рубаху, перемазанную краской. Завидев отца, Ёри обратил к нему улыбающееся личико.

– Смотри, что я нарисовал! – радостно закричал он. В мастерской ничего не изменилось с прошлого раза, разве что все двери были закрыты, чтобы не выпускать тепло. Огромная жаровня согревала комнату, возле подушек на полу стояла зажженная лампа.

– Может, выпьете чего-нибудь? – спросил Ноами.

– Не стоит беспокоиться, – поспешил ответить Акитада. Ему очень не нравился этот человек, но он счел бы грубым открыто выразить свои чувства – ведь художник всего лишь развлекал Ёри в течение дня. – Нам нужно поскорее возвращаться. Его мать волнуется.

– Ах, ну да, я и забыл! Давайте только я принесу что-нибудь, чем его можно почистить. Вот, выпейте пока немного вина. У вас замерзший вид. И немудрено в такой-то холодный вечер…

Акитада заметил на жаровне флягу с вином. Пальцы его и уши щипало после мороза, а по коже холодным льдом растекался пот.

– Ну что ж… – сказал он и сел.

Ноами наполнил для него чарку, поднес ее с поклоном и заспешил прочь.

Акитада вытянул замерзшие ноги к жаровне. Ёри, окунув пальцы в желтую краску, возил теперь ими по бумаге.

– А ну прекрати! – одернул его отец. – Лучше скажи, почему ты убежал из дома без разрешения?

Глазки малыша округлились, и он изумленно уставился на отца.

– Но я спросил разрешения! Ты сидел, уткнувшись в какие-то бумаги, и кивнул мне.

Такого Акитада не помнил. Он хорошо помнил, что Сэймэй был занят больным Харадой, и Акитаде пришлось возиться с счетами самому. Неприятный сквозняк пронесся по мастерской, но это дуновение, вызвавшее у него озноб, так и не смогло выветрить из комнаты противного стойкого запаха красок. Он глотнул вина, приправленного какими-то специями, и нашел его вкус весьма странным, но довольно приятным. На полу валялись разбросанные бумаги с рисунками Ёри. Ему вспомнился прошлый урок рисования, и гнев снова зашевелился в душе.

– Вытри руки и подойди сюда, – сказал он сыну. Ёри повиновался, воспользовавшись рубашкой Ноами, чтобы выполнить приказ отца. Подобрав с пола несколько листочков, он принес их отцу.

– Вот смотри!

На этот раз мальчик попробовал нарисовать людей. Странные создания получились у него – с огромными головами, с открытыми ртами, выпученными глазами, с пустотами вместо рук и ног. Детские каляки-маляки? Не мог правильно нарисовать? Акитада еще раз глотнул из своей чарки, почувствовав, как вино теплом обволакивает желудок, потом встал, чтобы посмотреть другие рисунки. Среди них он сразу же наткнулся на рисунок Ноами. На нем тоже был изображен человек – маленький мальчик с вытаращенными от страха глазами и открытым в крике ртом. Испытывая чувство омерзения, Акитада выпустил из рук рисунок: вместо рук и ног у малыша были обрубки. Как смел этот негодяй показывать ребенку такие вещи?!

Сразу же в голове зашевелились воспоминания – кровавые раны измученных грешников в преисподней на адской картине и искалеченный мальчик, сын бедной женщины, встреченной им возле рынка. Поначалу такое совпадение показалось ему немыслимым, тогда он бегло, с отвращением, просмотрел другие листки, среди которых нашел еще парочку набросков с изображением изуродованных безруких и безногих детей. Ему вспомнились бумажные свитки, которые Ноами не пожелал показать ему. Тогда он взял лампу, с ее помощью нашел в углу мастерской кипу набросков и начал просматривать их один за другим, роняя их из дрожащих рук. Изображались там по большей части женщины и дети, но было и два щуплых старика – слабые, беспомощные создания, все либо израненные, либо обожженные. На нескольких набросках он узнал Юкио – изуродованное лицо, окровавленное тело, исполосованное от груди до низа живота. Акитаду чуть не вывернуло наизнанку, противный вкус выпитого вина встал в горле.

Запоздалая мысль теперь стучала в висок: что, если Ноами сейчас вернется и застанет его в таком состоянии? Ёри! Он должен во что бы то ни стало увести отсюда мальчика.

Акитада закачался, голова кружилась. Трясущимися руками он свернул бумаги и затолкал их обратно в угол, потом, шатаясь, вернулся к своему месту. Как раз вовремя.

Ноами вошел в комнату, неся чашу с водой и какие-то полотенца. А между тем Акитада почти терял сознание. Комната завертелась перед его глазами.

Ноами заботливо вытирал краску с личика и рук Ёри.

– Папа видел мои рисунки. – Задорный голосок Ёри прозвучал словно где-то вдалеке. – А я скоро приду рисовать щенков.

Ноами отложил в сторону грязные полотенца и снял с мальчика рубашку.

– Я буду ждать с нетерпением, мой юный господин, – проговорил он своим скрипучим голосом.

Ёри подбежал к отцу. Обняв ребенка, Акитада смотрел на художника. Надо вести себя естественно, иначе Ноами заподозрит неладное и не даст им уйти.

– Вы хорошо себя чувствуете, мой господин? – спросил Ноами. – Уж больно бледный у вас вид.

– Нет-нет… Я… в порядке. А где его кимоно? Нам ведь пора ид… и…

А между тем Ёри уже натягивал на себя свою красную одежку.

– Нам пора домой, – наконец смог внятно вымолвить Акитада. Теперь он чувствовал какую-то странную легкость во всем теле. Однако попытавшись встать, он понял, что ноги не удержат его.

– Может, еще немного винца перед дальней дорожкой? – предложил Ноами, вкладывая в его руку чарку.

На что бы опереться? Как бы встать? Надо уходить отсюда. Надо уводить Ёри. Акитада выпил и закачался.

– Пойдем, Ёри! – сказал он и наклонился, чтобы взять сына за руку, но при этом его повело в сторону, он потерял равновесие и неловко упал на четвереньки.

– Ай-ай-ай! – запричитал Ноами. – Вы бы сели да отдохнули, господин. Может, вам водички принести?

Акитада кивнул.

– Водички? Да. Пожалуй.

В скудном свете Акитаде все же показалось, что художник гадко ухмыльнулся. Акитада некоторое время беспокойно смотрел ему вслед. В комнате было как-то подозрительно темно, и тут он понял, что забыл лампу в углу, где были спрятаны наброски Ноами. Значит, художник понял, что он видел их. И почти сразу же его помутневший рассудок посетила еще одна мысль – в вино, только что выпитое им, было что-то подмешано.

Акитада сделал усилие над собой и с трудом вымолвил:

– Ёри, ты должен сейчас же бежать домой! Ёри кивнул:

– Да, папа, давай побежим! Я так проголодался!

– Нет, ты должен бежать один! Ты сможешь?.. – Акитада чувствовал, что язык его не слушается. – Один! Прямо сейчас!.. Ты сможешь… побежать один? – Он еще хотел спросить, сможет ли малыш сам найти дорогу. Какой глупый вопрос! – Беги к Гэнбе!.. Скажи Гэнбе… – Времени на объяснения не было, и он закричал: – Беги, Ёри! Скорее беги!

Мальчик стоял в нерешительности, в недоумении глядя на отца. А снаружи уже доносились звуки приближающихся шагов Ноами.

– Пожалуйста, Ёри, беги! – взмолился Акитада. – Беги скорее! Беги без оглядки! – И он легонько подтолкнул мальчика в сторону двери.

На лице его был запечатлен страх, и Ёри, кивнув, побежал. Оставшись один, Акитада, шатаясь, снова встал на ноги и ухватился руками за столб, подпиравший потолочную балку. Нельзя допустить, чтобы Ноами догнал ребенка! Оттолкнувшись от столба, он, шатаясь, бросился в дальний угол мастерской и распахнул двери в сад.

– Что вы делаете? – услышал он голос художника. Но Акитада уже летел, кувыркаясь, по каким-то ступенькам. От боли и уличного холода в голове у него слегка прояснилось. Ноами бросился его поднимать, а Акитада бормотал:

– Ёри!..

– А где же мальчик? Он что же, убежал?.. Акитада вцепился в художника и, тряся его за плечи, закивал.

– Вот противный мальчишка! Увязался за какими-то собаками!.. – запинаясь, пробормотал он.

– Давайте-ка я сначала усажу вас, – сказал Ноами, – а потом пойду поищу малыша!

Он притащил Акитаду обратно в мастерскую и усадил его на подушки.

Голова у Акитады шла кругом, комната вертелась перед глазами; чья-то рука поднесла к его губам чарку. Он упрямо мотнул головой, открыл рот, чтобы возмутиться, но проклятая жидкость уже залилась между зубов; он поперхнулся и проглотил.

Перед ним маячило скуластое ухмыляющееся лицо Ноами.

– Ну вот, теперь вы поспите всласть – проскрипел он своим зловещим голосом. Смех его прозвучал, как надтреснутый колокол. – А я оказался прав. Я знал, что вы придете сюда один. Такие спесивцы, как вы, всегда уверены, что простой человек и пальцем не посмеет их тронуть.

Акитада изо всех сил рванулся вперед, схватив художника за горло, но тот, оттолкнув его, расхохотался. Смех этот множественным эхом прозвучал в ушах Акитады, а он беспомощно лежал на полу, и перед глазами его тряслась в издевательском хохоте голова, словно отделившаяся от тела.

А потом он остался один.

Стены кружились, и пол под ним плясал, как необъезженная лошадь, и он уже отчаялся обрести спасение, но что-то заставило его предпринять еще одно усилие. Он поднялся на колени.

Соберись! Шевелись! Беги отсюда! Если надо будет, хоть на четвереньках, хоть ползи как змея!

Цепляйся ногтями за каждую досочку в полу, но ползи к выходу! А Ёри уже давно в безопасности!

С этими мыслями Акитада потерял сознание.

Первое, что он ощутил, придя в себя, был страшный холод. Он услышал какой-то шорох и чьи-то слабые стоны вдалеке. В темноте ему было трудно разобрать, откуда доносятся звуки. Ему было очень холодно, а еще мучила боль – жуткая боль в запястьях и плечах. Руки были вытянуты над головой. Он попробовал пошевелиться, и слабый стон перерос в мучительный. Это был его стон. Руки в запястьях были подвязаны где-то над головой. Теперь он болезненно почувствовал всю тяжесть своего тела, потому что, оказывается, был подвешен. Он распрямился, и боль немного отпустила.

Он попытался закричать, но рот был чем-то заткнут – какой-то тряпкой, противно вонявшей красками. Освободиться от нее не удалось – чуть не вырвало. Нет, до рвоты доводить нельзя – можно захлебнуться. Закрыв глаза, он сосредоточился, пытаясь подавить приступ тошноты. Наконец ему это удалось.

Руки в запястьях были связаны так крепко, что он их просто не чувствовал. Ноги тоже были связаны в лодыжках, но не так крепко. Подошвами он чувствовал острые камешки – они прямо впивались в ноги. Но когда он попробовал пошевелить ногами, и плечи, и локти, и руки отозвались чудовищной болью. Вот если бы найти у этой веревки слабое, ненатянутое место! Он попробовал подергать веревку, но это движение вызвало новую непереносимую боль. Чтобы как-то ослабить ее, он приподнялся на цыпочки.

Так он стоял некоторое время, боясь пошевельнуться, и ждал, когда утихнет боль. Только теперь его вдруг осенило, что он привязан в саду Ноами и что, кроме него, там больше никого нет.

Тьма вокруг не была такой уж кромешной. Сквозь шуршащие бамбуковые ветви он мог видеть кусочек звездного неба. Скорее всего его привязали к дереву. Холод пробирал до костей, и он вдруг понял, что совершенно раздет – на нем осталась только набедренная повязка.

Этот сумасшедший раздел его догола, привязал к дереву и оставил умирать в муках на морозе. Но зачем так рисковать, если боишься свидетелей? Почему было не убить его сразу? Что у этого Ноами в голове?

Тут на память пришли наброски с изображением окровавленных тел. Что, если это чудовище задумало располосовать его на части для своих ужасающих этюдов? Что, если он, Акитада, станет теперь персонажем той самой адской картины? Он вдруг представил себе вереницу зрителей, толпящихся перед этим творением и глазеющих на его корчащееся в муках тело. А его друзья и знакомые? Узнают ли они его на этой картине? Эта мысль вызвала у него улыбку, а потом он почувствовал, как теплая влага струйками побежала по щекам.

Ну уж нет! Ни за что! Ни за что он не доставит этому чудовищу удовольствия увидеть его слезы. Он попытался как-то отвлечься от этой мысли и решил сосредоточиться и подумать об освобождении, каким бы невероятным оно ни казалось.

Пальцы на ногах уже давно затекли и онемели от тяжести тела, лодыжки дрожали от перенапряжения. Чтобы как-то ослабить его, он резко дернулся вперед, и этот рывок отозвался мучительной болью в поврежденных плечевых суставах. Он закрыл глаза и постарался выровнять дыхание. Вдох! Выдох! Вдох! Выдох! И так до тех пор, пока он не заставил себя привыкнуть к боли.

В голове немного прояснилось, но дышать было по-прежнему трудно. В таком положении о нормальном дыхании не могло быть и речи. Воздуха не хватало, и эта мысль привела его в панику. Ноами оставил его медленно умирать от удушья.

Снова встав на цыпочки и не чувствуя ни малейшей слабины в веревке, он принялся проверять ее на прочность. Вот если бы еще что-то чувствовали пальцы! Тогда он мог бы нащупать где-нибудь узел или хотя бы обнаружить, как он привязан к стволу. А он даже не мог поднять головы.

Он попробовал изогнуться. Ценой новой чудовищной боли ему это удалось. Никчемная попытка. В темноте ничего не разглядеть. Тогда он снова распрямился, всем весом навалившись на ступни, отдохнул и принялся лихорадочно соображать.

Удалось ли Ёри убежать? Нашел ли он дорогу домой? А что, если нет? Ведь ему всего три года, а до дома такое расстояние, и все вокруг чужое. Он с содроганием вспомнил предостережения Такэнори. Сможет ли малыш в дорогих одежках проскочить мимо местных головорезов, нападающих даже на взрослых людей? Сердце его сжалось от страха и боли. Бедное дитя! Собственный отец отправил его навстречу новым ужасным испытаниям!

И все же в некотором смысле это было лучше, чем позволить ему попасть в лапы этого сумасшедшего Ноами. Любой уличный головорез из тех, что разгуливают по ночам в западных трущобах, проникнется большей жалостью к ребенку, чем это чудовище.

Кроме того, оставался еще очень малый шанс, что Ёри найдет где-то помощь. Даже если он не доберется до дома, он может встретить кого-нибудь, кто выслушает его историю и побежит разбираться. Но Акитада тут же подумал о том, что долго пробыл без сознания и что за это время помощь уже должна была прийти, если бы мальчик нашел где-то сочувствие. Ну и ко всему прочему Ёри, конечно же, не осознавал той опасности, которая угрожала отцу. Да и кто станет слушать лепет потерявшегося малыша посреди ночи? Вот если бы Ёри теперь был в безопасности!.. Зная, что обречен на мучительное замерзание, Акитада теперь трясся так, что ветки на дереве задрожали, словно пустившись в пляс под молчаливое созерцание ледяных звезд. Как ни странно, но смерть от холода угнетала меньше, чем боль и чем мысль о возвращении его мучителя.

Он снова поймал себя на том, что ловит ртом воздух, и снова ради нескольких минут облегчения перенес тяжесть веса на ноги. Унять дрожь было уже не в его силах. Мысль о том, что в спасении скоро не будет надобности, оказалась почти утешительной.

Но то ли инстинкт выживания, то ли какая-то упрямая гордость вдруг проснулись в нем – он принялся дергать веревку, проверяя ее на прочность. Та еще больнее врезалась в запястья, но он терпел и не оставлял своих попыток. Пеньковые веревки поддаются растяжению. Если ему это удастся, то можно будет ослабить узел. Он потянулся, сделал рывок и изогнулся. Немного отдохнув, он возобновил усилия. То и дело он останавливался, чтобы выяснить, чего добился, и приступал к борьбе заново, пока наконец совсем не потерял чувства времени. Он ощущал на руках кровь, ее теплые капли стекали по плечам и спине. Странно, но боли такой уже больше не было, и наконец наступил момент, когда он смог немного согнуть руки в локтях и повернуть голову.

Как раз в этот момент вернулся Ноами. Сначала Акитада увидел свет его фонаря, зловеще пробивавшийся меж бамбуковых стволов. Ноами явился не только с фонарем, в руках у него была еще огромная корзина, которую он поставил на землю под ногами Акитады, прежде чем осветить свою жертву.

– А-а… уже проснулись! – сказал он. Глаза его мерцали как угольки в отблеске света фонаря. – Ай-ай-ай!.. Полюбуйтесь, что же это вы сделали со своими руками! Больно, наверное? – Он дернул за веревки, не сводя при этом глазе лица Акитады. – Ну как, холодно? Ну да, я вижу, что холодно. Хотя, конечно, до ледяного ада далеко. Впрочем, снег и лед я всегда могу пририсовать потом.

Он поставил фонарь и начал доставать из корзины рисовальные принадлежности и аккуратно раскладывать их перед Акитадой. Корзину он потом перевернул вверх дном, чтобы сесть. Сколько-то времени ушло на то, чтобы приладить корзину и фонарь так, чтобы связанное тело Акитады было хорошо освещено и Ноами мог смотреть на него с нужного ракурса. Когда с этим было покончено, он принялся растирать тушь с водой.

Все это время художник не переставая болтал.

– Ну разве могу я разочаровать человека вашей стати?! – сказал он, изучая взглядом тело Акитады. – И в переносном, и в буквальном смысле. Мускулы-то у вас о-го-го!.. Вон какие крепкие! Сам-то я, конечно, силен для своего роста, да только могу себе представить, каких хлопот вы бы мне понаделали, если б не тот снотворный порошочек.

Акитада смог издать только слабое мычание заткнутым вонючей тряпкой ртом. Ноами рассмеялся.

– Я бы с удовольствием с вами побеседовал, да только лучше не надо. Я, знаете ли, живу здесь отшельником, и вряд ли кто-то обратил бы внимание на ваши крики, хотя как знать!.. Кстати, сынок ваш, похоже, сбежал. Жаль, что я упустил его. Детские образы всегда лучше передают ощущение ужаса, чем взрослые, хотя такой статный и благородный персонаж, как вы, несомненно, способен внести в картину пикантный штришок. И все же жаль – ведь ваш Ёри такое очаровательное изнеженное дитя! Дитя из благородного семейства. До сих пор мне позировали только убогие маленькие оборванцы.

Акитаду теперь затрясло и заколотило с новой силой. Ёри удалось удрать от этого маньяка, и мысль эта приносила облегчение, но он с ужасом осознал, что, даже умудрившись ослабить веревку и высвободиться, вряд ли смог бы теперь в таком состоянии защитить себя, не говоря уже о том, чтобы уйти. Господи, да что же все-таки задумал этот Ноами?!

– Я вижу, вас обуял страх, – сказал художник, бросая на Акитаду цепкие взгляды и делая торопливые зарисовки кистью. – Ну да, я же вижу страх в ваших глазах.

Акитада свирепо смотрел на него, пытаясь протестовать.

– Нет? Тут я вам не верю. Положение-то ваше куда как безнадежно. Удрать вы от меня не можете, а силы скоро изменят вам. Даже такая могучая плоть все равно скоро уступит холоду. – Он огляделся по сторонам. – Жаль вот, снежка мало выпало. Но для моего последнего сюжета, для моего ледяного ада, главное, что мне нужно, – это муки обреченного на холодную смерть. Так что вы, господин хороший, скоро обретете бессмертие, вы будете увековечены в художественном творении.

Акитада надеялся, что до холодной смерти все же не дойдет. Возможно, этот человек удовлетворится какими-то зарисовками и развяжет его потом. Если Ноами и есть тот самый маньяк, а в этом почти нет сомнения, то следует вспомнить, что он в общем-то никогда не убивал свои жертвы, просто некоторые из них сами умирали потом от ран. Возможно, буддийское прошлое удерживало его от настоящего убийства.

Ноами отвлекся от работы и внимательно посмотрел на Акитаду.

– Сами вы на это напросились, знаете ли. – сказал он. – Если бы вы не начали вынюхивать тогда в монастыре, мы с вами могли бы никогда не встретиться. Но вам непременно понадобилось сунуть туда свой нос. И сюда пришли, прикинувшись заказчиком! Ха! Я не такой дурак и догадался, что вы явились обследовать мою мастерскую на предмет улик. И потом я снова застукал вас в монастыре, где вы продолжали задавать всякие вопросы. Не иначе как настоятель попросил вас взяться за расследование. Мне показалось, он стал относиться ко мне с подозрением, когда увидел первые створки моей ширмы. Вообразите, какой удар я получил, когда, придя в ваш дом, увидел там девушку, послужившую мне натурой для ада разящих клинков. Я слышал, как вы называли меня изувером, маньяком, обычным преступником! Тогда же у меня появилась уверенность, что вы готовы донести в полицию, а этого я допустить не мог. Я должен был закончить свою ширму.