Текст книги "Адская ширма"

Автор книги: Ингрид Дж. Паркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Их уже вынесли оттуда, – поспешил сообщить Сэймэй и отправился дальше по коридору. – В обществе пойдут всякие разговоры, если вы не займете в доме место своего отца. Мужчина не должен забывать о своем долге перед семьей, перед своим домом и перед самим собой.

Так мудрый старик увещевал своего хозяина, пока тот, озадаченный, тащил за ним коробку. Перед самой дверью в кабинет отца Акитада сделал последнюю попытку воспротивиться:

– Мой отец сделал все возможное, чтобы не дать мне занять его место. Не удивлюсь, если он начнет наведываться в эту комнату, когда я поселюсь в ней.

Тут уж Сэймэй не сдержал усмешки.

– Ну, вы сейчас говорите прямо как Тора. Не верю я вам. И в любом случае следует помнить старую мудрость: «Горько терпение, да сладки плоды его». Вы представить не можете, как мечтал я все эти долгие годы об этом дне. Надеялся, что доживу все-таки и увижу своими глазами, как вы займете место вашего отца.

Акитада был потрясен этими словами. Старик был его спутником в течение всей жизни, он делал все, чтобы оградить его в детские и отроческие годы от гнева отца и равнодушия матушки, но никогда при этом не позволял себе какой-либо критики в их адрес. Его верность семье Сугавара была незыблемой, и превосходило ее только одно чувство – любовь к юному Акитаде. Сейчас Акитада был так глубоко тронут, что, как ни старался, не смог скрыть этого.

– Ну что ж, будь по-твоему, – сказал он и втащил коробку в кабинет.

Там он первым делом огляделся по сторонам. Двери на веранду были закрыты, поэтому в комнате было темновато и пахло затхлостью и плесенью.

Хорошо знакомые ему стеллажи вдоль одной стены пустовали. Исчезли также настенные свитки с изречениями китайских мудрецов и страшная картина с изображением Эммы, властителя подземного мира, карающего праведным судом души падших грешников. Эта картина всегда нагоняла особенный ужас на юного Акитаду, когда он являлся в кабинет отца в ожидании наказания. Сходство между отцом и мрачным карающим судией было до того разительным, что у Акитады никогда не оставалось сомнений, почему эта картина занимала самое видное место в комнате.

Широкий лакированный стол черного дерева был тоже расчищен от отцовских вещей – не осталось здесь ни его писчих принадлежностей, ни лампы, ни его личной маленькой жаровенки. Царил здесь только дух сурового осуждения, которому неведомо прощение. Акитада с содроганием подумал о том, следует ли ему впускать сюда собственного сына.

Сэймэй распахнул двери на веранду. Холодный, свежий воздух ворвался в комнату. Узкая тропинка в маленьком садике вела к пруду, засоренному опавшей листвой. В детстве Акитаде не разрешали играть здесь. Сэймэй запричитал при виде такого запустения, но Акитада поспешил выйти наружу – прочь из ненавистной комнаты. Он подошел к пруду и заглянул в его черные воды. В глубине под их холодной толщей он различил какое-то поблескивающее движение. Подобрав с земли обломок крошечного прутика, он бросил его в воду, и тут же одна за одной на поверхность поднялись разноцветные рыбки. Красные, золотистые, серебристые, пятнистые и однотонные, они жадно открывали рты в ожидании угощения. Этих милых рыбок обязательно полюбит Ёри.

– Ну что ж, – сказал Акитада, – если кое-что здесь изменить, то комната может стать пригодной.

Сэймэй, озабоченно наблюдавший за хозяином с веранды, вздохнул с облегчением.

– Госпожа уже выбрала ширмы, подушки и занавеси для этой комнаты. Ну и конечно же, сюда принесут ваши книги, кисти, памятные вещицы с севера, ваши чайные принадлежности, зеркало, платяной сундук и ваш меч.

– Понятно. И не забудь еще поставить свой стол рядом с моим, – с улыбкой сказал Акитада. – Потому что я не собираюсь работать тут один.

Сэймэй поклонился:

– Все будет выполнено. – Глаза старика увлажнились, когда он ступил обратно в комнату.

Акитада вошел за ним следом и, придав голосу строгости, сказал:

– Пойду позабочусь о лошадях и пришлю тебе Тору. А тебя я попрошу отправить моему зятю Тосикагэ весточку – сообщи ему, что моя семья прибыла.

– Я взял на себя смелость и уже сделал это, господин.

– Я так и знал. – Акитада с сыновней нежностью коснулся плеча старика, с горечью отметив про себя, каким щуплым и дряхлым тот стал. – Я всегда буду считать тебя своим настоящим отцом, Сэймэй, – сказал он, чувствуя слезы теперь уже и в собственных глазах.

Сэймэй только посмотрел на него и зашевелил губами, но так ничего и не сказал – просто накрыл руку Акитады своей старческой корявой ладонью.

Только к середине дня Акитада закончил дела в конюшне. Большая часть строения была разрушена много лет назад, когда он был еще ребенком. Финансовое положение семьи Сугавара не позволяло содержать ни лошадей, ни быков, ни обслугу для них. Потом у оставшейся части развалилась крыша, вороха мокрых листьев покрывали теперь гниющие доски там, где некогда стояли лошади.

Акитада застал Тору и Гэнбу за работой – они воздвигали грубую, нетесаную стену, отделявшую крытую часть конюшни от пустующих стойл, предоставленных всем природным стихиям. Оставлять животных без крова в такой холод не отважился бы никто. Четыре лошади Акитады и пара быков, тащивших повозки через всю страну, топтались сейчас вместе в наиболее пригодной части конюшен, где у них под ногами имелся сухой пол и свежая солома.

Крупный серый жеребец, полученный Акитадой в подарок от благодарного князя, повернул к хозяину свою красивую морду и приветствовал его тихим ржанием. Акитада подошел к животному и погладил его, а потом и трех других – гнедую кобылку и двух меринов темной масти. Они проделали немалый путь, сумев остаться в рабочей форме. Принадлежавшая Тамако кобылка была мельче других лошадей, зато прекрасно сложена. Теперь они смогут выезжать верхом на прогулки за город. А вскоре он, видимо, сможет приобрести лошадку еще и для сына.

Позаботиться о лошадях было сейчас для Акитады важнее, чем разбирать книги, поэтому он трудился не покладая рук наравне со своими самураями. Гэнба, настоящий здоровяк, широкоплечий и мускулистый, в прошлом был борцом. В борьбе он упражнялся в свободное время и сейчас только порядком растерял свой привычный вес и вечно ходил голодным, в мыслях представляя себе всякую разную еду.

Тора же, большой охотник до юных красоток, сейчас, за неимением оных, с удовольствием занимался плотницкой работой. Очень давно, еще расследуя свое первое дело, Акитада случайно спас этого бывшего воина от обвинения в убийстве, и с тех пор Тора верно и исправно служил ему.

К вечеру морозец стал крепчать, но физический труд согревал их, а за разговором время проходило незаметно.

Гэнба с Торой с интересом слушали рассказ хозяина о событиях в горном монастыре. Но когда Акитада поведал об адской ширме и о мастерской художника близ храма Безграничного милосердия, Тора прекратил заколачивать гвозди и в ужасе уставился на хозяина.

– Там живут духи! – заявил он. – Голодные и жирные, как мухи. И каждое утро местные служки выгребают оттуда недоеденные части человеческих тел.

Суеверное воображение Торы зашло так далеко, что Акитада с Гэнбой не могли удержаться от смеха. Описанные в столь ярких красках подробности показались им уморительными.

– Ну что ж, неплохо сработано, – заметил Гэнба, когда они закончили стену. – По-моему, я заслужил дополнительную мисочку риса. Кстати, хозяин, я все хотел спросить у вас про повариху. Сдается мне, жалеет она кинуть лишний кусок рыбки в свою стряпню. Вам так не показалось?

– Она родом из деревни и готовит с душой. Только вас тут не ждали, вот, похоже, и не запаслись провизией.

Гэнба сначала приуныл, потом снова повеселел.

– Ну что ж, я мог бы сгонять куда-нибудь за лепешками да еще лапши купить. Ёри ее очень любит.

– Вот и хорошо, – с улыбкой сказал Акитада, надевая кимоно. – Только не покупай больше, чем нам под силу съесть.

Тора расхохотался.

– Все равно что попросить кошку не есть рыбу, – сказал он и, когда Гэнба, усмехаясь, ушел, сообщил хозяину: – Завтра я готов заняться этим убийством в монастыре.

Акитада планировал поговорить с Кобэ как можно скорее, но теперь у него образовались неотложные дела, поэтому он сказал Торе:

– Сначала мы должны как подобает разместить семью.

Тора только махнул рукой.

– Ну, это мы быстро!

Темнело. Акитада окинул взглядом утонувший в сумерках двор и дом на его противоположной стороне, выступавший из полумрака, и сердце его в очередной раз сжалось, когда он с горечью подумал о том, как мало тот видел заботы в его отсутствие.

– Надо бы еще привести в порядок дом и сад. Тора удивленно вытаращил глаза.

– Хозяин, но ведь зима на носу! Не лучше ли подождать до весны?

Они пошли к колодцу помыть руки. Вода в бадье была ледяная – прямо обжигала.

Морщась от холода и торопливо вытирая руки об штаны, Акитада сказал:

– Ну а вообще, если у тебя найдется свободное время, можешь походить поспрашивать в округе об этих актерах. Они в ту ночь кутили по всему монастырю, и кто-нибудь из них мог что-то видеть. А еще постарайся разузнать, не выходила ли какая из их женщин примерно в час Крысы [15]15
  Час Крысы – с 11 часов вечера до часа ночи.


[Закрыть]. Они называют себя «Танцоры дракона», и руководит ими какой-то старик по имени Уэмон.

– Да нет ничего проще! – воскликнул Тора, потирая руки. – Уж кто-кто, а я-то хорошо знаю все чайные дома и винные лавки на набережной, где актеры обычно просаживают свои денежки… – Он умолк, завидев Сэймэя.

– Ой, смотрите, господин, чтобы ваш Тигр не заплутал на базаре! – сказал Сэймэй Акитаде, многозначительно кивая в сторону лыбящегося Торы.

Прозвише Тигр прилипло к Торе давно: он воображал себя помощником гениального сыщика и даже весьма преуспел на этом поприще, хотя его рабочие методы, заключавшиеся в постоянных попойках и любовных похождениях с «особо важными свидетельницами», вызывали крайнее неодобрение Сэймэя.

– Спасибо тебе, Сэймэй, за совет. Я прислушаюсь к нему, – с улыбкой сказал Акитада. – Но с советами, надеюсь, пока покончим?

– Конечно, хозяин. Я пришел сообщить, что прибыли господин и госпожа Тосикагэ. Они сейчас в комнате у госпожи.

Акитада замешкался. У него не было ни малейшего желания наведываться к матушке. Но Сэймэй тут же поправился:

– Я имел в виду, у молодой госпожи.

Акитада не сразу сообразил, что Сэймэй говорил о его собственной комнате, вернее, о его бывшей комнате.

Покачав головой – уж больно разительные перемены произошли всего за несколько часов, – он отправился в упомянутые покои. Из-за двери слышались веселый смех Ёри и радостные женские голоса. Акитада приготовился увидеть сцену полнейшего беспорядка – женщин, возбужденно обсуждающих наряды, разбросанные по всей комнате, и своего маленького сына, беспечно резвящегося среди всей этой кутерьмы. Открывая дверь, он надеялся вызволить зятя и увести его подальше от этой бабьей и детской болтовни, но, к своему великому удивлению, обнаружил там счастливое семейство, красиво рассевшееся на подушках вокруг его бывшего стола.

Все сундуки были закрыты и аккуратно расставлены по стеночкам; небольшая расписная ширма и несколько стоек с занавесками укрывали от сквозняка сидящих. Дружно повернувшиеся в его сторону лица сияли радостью в свете зажженных свечей. Тамако разливала чай, Ёсико держала на коленях Ёри, улыбающаяся Акико заботливо поглаживала животик, а Тосикагэ, сидевший рядом с женой, сразу же поднялся навстречу хозяину. Акитада не мог не заметить, как разительно переменился этот дом, в котором еще совсем недавно слышны были только скорбные голоса бубнящих монахов да тревожное перешептывание прислуги в коридорах.

И эта существенная перемена не имела никакого отношения к болезни матери. Он вообще не мог припомнить, чтобы здесь когда-то звучал смех или детские голоса или так вот дружно собиралось под одной крышей все семейство. Чувствуя внезапный прилив радости, он радушно обнялся с Тосикагэ.

Женщины пили чай, а перед Тосикагэ стояла фляга с горячим саке, и Акитада охотно присоединился к нему, торопясь согреть заледеневшие пальцы об чарку, прежде чем пропустить благодатную крепкую жидкость внутрь. Рядом с горячими жаровнями Акитада наконец разомлел и расслабился. Тамако сообщила ему, что развлекала гостей рассказами о жизни на севере и что теперь настал его черед. Он не стал отказываться, и его с интересом слушали, без конца задавая вопросы, перебивая и передавая с рук на руки Ёри. Такого приятного досуга он не знавал давно.

Но потом Акико вдруг испортила весь добрый настрой.

– Между прочим, матушка выглядит просто ужасно, – сказала она. В ее тоне звучали откровенно укоризненные нотки, но Акитада пока не понимал, куда она клонит. – Она вряд ли дотянет до утра. Так что тебе, братец, наверное, пора подумать о скорбных приготовлениях.

Акитада вздохнул.

– Не волнуйся. Необходимые приготовления уже сделаны. Ну а как ты чувствуешь себя, Акико?

Акико отвлеклась. Бросив на Тосикагэ игривый взгляд, она легонько похлопала себя по животу.

– У нас все хорошо. У моего сыночка и у меня, – с гордостью проговорила она. – А Тосикагэ просто очарован твоим Ёри, поэтому собирается окружить нас безмерной заботой. Так ведь, скажи мне, о почтенный супруг и счастливый отец нашего сына?

Тосикагэ заулыбался во весь рот и раскланялся перед ней.

– Да, моя обожаемая супруга и мать моего ребенка, самой нежной заботой! – Он повернулся к Акитаде: – Небеса наградили вас очаровательной семьей, дорогой братец, и я бесконечно счастлив считать себя ее частью.

Акитада был тронут такими словами и ответил не менее учтиво и любезно, но ему почему-то припомнился сиротливый юноша – старший сын Тосикагэ. Мысли эти неизменно привели его вновь к неприятностям с кражей имперских ценностей, и он уж было хотел увести Тосикагэ куда-нибудь, чтобы обсудить этот вопрос, но тут дверь отворилась, и служанка Тамако принесла ужин.

Гэнба превзошел самого себя. Были здесь и тарелки с маринованными овощами, и мисочки прозрачного рыбного супа, целые горы лапши и ворох лепешек. Ко всем этим лакомствам прилагались вареный рис и овощи. В общем, ужин удался на славу, удовольствия продолжались. Правда, в конце концов Ёри устал и закапризничал. Женщины дружно поднялись, чтобы отвести его в постель.

Направляясь к двери, Акико замешкалась возле Акитады и сказала:

– Кстати, братец, помнишь ту фигурку плывущей богини, которая тебя так заинтересовала? Так вот, она опять уплыла, и Тосикагэ клянется, что ничего не знает об этом. Пусть он сам расскажет тебе, заставь его.

Акитада метнул вопросительный взгляд на Тосикагэ, и тот вмиг покраснел до корней волос. Дождавшись, когда женщины уйдут, Акитада спросил:

– Значит, вы узнали статуэтку? Тосикагэ всплеснул руками.

– Да я ее в глаза не видел! Памятуя ваши наставления просветить Акико насчет истории всех этих вешиц, я пошел в ее покои на следующий же день. Она рассказала мне про статуэтку, но, когда мы стали искать ее, выяснилось, что она пропала. – Он основательно приложился к своей чарке и вздохнул.

– И что же?

Тосикагэ принялся затравленно объяснять:

– Акико описала мне ее. У вашей сестры великолепная память. Судя по ее описанию, это та самая фигурка плывущей богини из имперского хранилища. Не думаю, что таких фигурок могло бы быть две. Но я клянусь вам, Акитада, что не приносил ее туда!

– Я-то вам верю, но это означает, что это сделал кто-то из ваших домочадцев.

– Это невозможно! Кто бы стал заниматься такими вещами? И с какой целью?

– А мне вот интересно, почему ее оставили в комнате Акико и где она сейчас.

– Да зачем ее вообще оставили?

– Возможно, чтобы предостеречь вас.

Тосикагэ окончательно пришел в недоумение.

– Предостеречь? От чего? Не понимаю! Акитада вздохнул и задумался. Немного помолчав, Тосикагэ сказал:

– Слава Богу, что ее не видел наш начальник. Помните тот его неприятный визит ко мне?

Акитада кивнул.

– А я-то собирался показать ему ширму в комнате Акико и сделал бы это, если бы вы не пришли навестить сестру. Можете себе вообразить, что было бы, если бы начальник увидел эту статуэтку?

– Да уж. Только вы, помнится, говорили, что начальник приходил, чтобы сделать вам выговор. В таком случае я не понимаю, как вы собирались развлекать его в сложившихся обстоятельствах?

– Ах вот вы о чем! Все было совсем иначе. Я похвастался ему ширмой за несколько дней до этого и пригласил его домой посмотреть. Честно говоря, в первый момент я даже подумал, что он за этим и пришел. – Тосикагэ несколько раз горестно вздохнул, качая головой. – И что бы все это могло значить? – недоуменно пробормотал он.

У Акитады в мозгу зашевелилась мысль. Только ею он вряд ли мог бы поделиться с Тосикагэ. И если он не ошибся, то правда окажется гораздо более жестоким ударом для его зятя, чем простое увольнение с работы. Гораздо более жестоким в сравнении с любыми, самыми скверными обстоятельствами.

ГЛАВА 10
ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ

Госпожа Сугавара скончалась на следующее утро.

Скорбное известие Акитаде принесла Тамако. Сам он, находясь в бывшем кабинете отца, вдалеке от женской половины дома, ничего не знал о случившемся. Проснувшись рано и осторожно выскользнув из постели, чтобы не разбудить жену, он сходил на кухню за жаровней и кипятком для чая и отправился в кабинет.

Комната по-прежнему угнетала его. Он зажег побольше свечей и масляных ламп – все, что смог найти, – но мрачноватая, неприятная атмосфера неизменно давила, нагоняя уныние. Разбирая свои вещи, он нашел старинную флейту, купленную у торговца древностями, и решил немного потешить себя игрой.

Поначалу игра не клеилась, но постепенно к нему вернулись старые навыки, и он так увлекся исполнением, что не заметил вошедшей Тамако. Она сразу же отстранила флейту от его губ.

– В чем дело? – недоуменно спросил он. – Разве я так уж плохо играл?

Тамако печально смотрела на него.

– Нет, Акитада. Но ты больше не должен играть. Матушка…

Он порывисто встал.

– Да что же это такое?! Даже в таких пустяках мне отказывают в собственном доме! Нет, это невыносимо, я больше не позволю ей диктовать мне, что можно, а чего нельзя!

Устремив на него скорбный взгляд, Тамако сказала со вздохом:

– Этого уже не случится. Твоя мать умерла. Акитада опешил. Умерла? Первое, что он испытал, – это чувство облегчения: наконец-то кончилось это долгое медленное умирание и наконец-то улетучится эта тягостная удушливая пелена, так давно окутывавшая весь дом. Но облегчение тут же уступило место стыду, а потом унынию. Вот странно, но событие, которого так долго ждали, теперь казалось внезапным, несвоевременным и слишком поспешным.

– Когда? – спросил он, чувствуя, как заколотилось сердце. Тамако коснулась его руки, он даже не сразу понял, откуда эта боль, потом увидел у себя в руке сломанную флейту – бамбуковая щепка поранила ему палец. Вскрикнув, Тамако забрала у него обломки и положила на стол. Вынимая занозу, она сообщила:

– Совсем недавно. Новое кровотечение. Оно случилось, когда твоя сестра кормила ее кашей. Я застала Ёсико всю перепачканную в крови и перепуганную до смерти. Я увела ее оттуда. Доктор уже приходил к твоей матушке, и мы все побывали у нее. – Тамако помолчала в нерешительности, потом спросила: – Хочешь зайти к ней сейчас?

Итак, Тамако припасла для него это жуткое зрелище – окровавленное мертвое тело его матери. Он с содроганием вспомнил ту ужасную сцену, когда мать проклинала его, как пылали ненавистью эти запавшие глаза на изможденном, искаженном лице, он словно наяву услышал этот хриплый голос, изрыгавший хулу и поношения в его адрес – изрыгавший до последнего момента, пока не захлебнулся в хлынувшей горлом крови.

Тамако осторожно погладила его по руке.

– Ну не надо, успокойся. Ты же знал, что это случится. Ну вот, время и пришло.

Акитада отвернулся, пытаясь укрыться от ее сочувственного взгляда. И как только она догадалась, что душу его сжигает ненависть к собственной матери? Гнев, сожаление, боль, чувство безнадежности, но более всего ненависть.

– Да, я знал, – проговорил он сухо и резко. – Я даже желал этого. Да, желал! Потому что она отравляла все, к чему прикасалась! Мою жизнь, жизнь Ёсико и Акико тоже! Она отравила бы жизнь и тебе, и нашему сыну! Я рад, что это все кончилось! – Он расхохотался. – Наконец-то кончилось! – Он повертел головой по сторонам, оглядывая кабинет отца, потом крикнул: – Они оба ушли! Ушли! Дом этот теперь наш! И наша жизнь принадлежит нам самим! Теперь наконец мы сможем обрести покой и счастье… – Он упал на подушку и закрыл лицо руками.

– Тише, Акитада! – Тамако опустилась возле него на колени и коснулась его руки. – Не надо кричать, а то слуги услышат. Пожалуйста, не надо! – Видя его мокрое от слез лицо, она обняла его и прижала к себе.

– Моя мать ненавидела меня так сильно, что умерла, не забрав обратно своих проклятий! – с трудом проговорил он, содрогаясь от рыданий в ее объятиях. – А чем я заслужил это? Скажи мне, что я такого сделал?

– Ш-ш… Тише! – Тамако гладила и баюкала его, как маленького ребенка. – Она просто не успела. Ей помешала смерть.

Постепенно он успокоился и, вытирая мокрое лицо рукавом, сказал:

– Наверное, мне следует пойти отдать дань уважения.

Акитаде много раз доводилось видеть смерть. Всякий раз такая встреча не бывала случайной, даже когда мертвец был ему незнаком. Но он никогда так не колебался и не содрогался, как сейчас перед дверью в матушкины покои. За свою жизнь ему приходилось много раз стоять перед этой дверью – всегда против своей воли, с острым желанием оказаться в этот момент где угодно, только не здесь. Но всякий раз эта встреча была неотвратима, потому что его там ждали. Тяжко вздохнув, он отворил дверь.

В комнате было гораздо светлее, чем при жизни матери. Многочисленные свечи освещали худую фигуру старой женщины и сидевших вокруг нее монахов. Она была обряжена в пышное, многоскладчатое кимоно белого шелка [16]16
  У буддистов траурный цвет – белый.


[Закрыть]. Кто-то (уж не Тамако ли?) отрезал ей длинные волосы, как монахине, – как символ душевного раскаяния, к которому госпожа Сугавара так и не пришла в жизни. От этого она выглядела моложе, и черты ее, казалось, обрели умиротворение.

Акитада усилием воли заставил себя посмотреть в это лицо, в котором прежде он видел лишь раздражение, неприязнь, гнев, безразличие, но только не любовь. Это лицо поразило его своей безмятежностью. Вот ведь какая ирония судьбы, подумал он: все, кто жил безупречно и кого он любил, почему-то умирали с искаженными чертами. Такие вот причуды позволяет себе смерть.

К вящему удовлетворению бубнящих монахов, он с поклоном опустился на колени и сколько подобает стоял в этой благоговейной позе, прежде чем подняться и уйти. Итак, его миссия была закончена.

Похоронные приготовления заняли несколько следующих дней. Акитада хлопотал, отбросив прочь горькие мысли о более спокойных временах. На доме вывесили ивовую табличку с «запретными иероглифами», воспрещающими посторонним вход в связи с трауром. Такие же таблички носили на груди все обитатели дома. Запрет этот, разумеется, не касался буддийских монахов, которые буквально наводнили дом, парализовав в нем всю жизнь, и собирались оставаться в нем даже после похорон. Но их вера в корне отличалась от той старой религии, которая питала отвращение к самому понятию смерти [17]17
  Имеется в виду синтоизм – наиболее древняя из религий, распространенных в Японии: является исконно национальной.


[Закрыть].

Заниматься любыми делами в этот период запрещалось, равно как и принимать посетителей. Зато Акитада получил множество посланий с выражением соболезнования от друзей и от тех, кто еще знавал его родителей. Одним словом, все шло как положено и как предполагалось, за исключением одного происшествия.

На следующий день после смерти матери к нему зашла Ёсико. Она выглядела все такой же бледной и хрупкой в своем грубом полотняном кимоно траурного белого цвета. Опустившись на колени возле его стола, она вздохнула и, потупившись, принялась разглядывать свои руки.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – наконец начала она. – Я долго думала, потому что боялась задеть тебя за живое. – Глаза ее вдруг стали совсем серьезными. – Ты же знаешь, Акитада, я ни за что на свете не хотела бы причинить тебе боль.

Сердце у Акитады екнуло. Он уже давно догадывался, что у сестры неприятности, и Тамако подтвердила его подозрения. Стараясь не показать виду и пряча свои опасения за улыбкой, он сказал с нежностью:

– Да, я знаю. Но ты не можешь рассказать мне ничего такого, что изменило бы мое отношение к тебе, сестричка. Так что давай говори!

Но она даже не улыбнулась в ответ, а только серьезно сказала:

– Боюсь, матушка умерла из-за меня.

Этот сухой, безразличный тон поразил Акитаду. Это было так не похоже на Ёсико, всегда отличавшуюся чувствительностью и мягким сердцем. В первый момент он решил, что ее присутствие во время последних мучительных схваток жизни со смертью, должно быть, несколько повредило ее рассудок. Он поспешил ее утешить:

– Ерунда! Она и так уже умирала. И ты никак не могла повлиять на то, что было неизбежным.

Но Ёсико упрямо покачала головой.

Акитада припомнил момент, когда он узнал печальную новость от Тамако, и пожалел, что не пошел посмотреть на мертвое тело матери сразу же. Кровотечение – так объяснила Тамако. Возможно, точно такое же, свидетелем какого он был однажды сам. Но тогда рядом с ним не было Ёсико. Он снова попытался убедить ее:

– Матушка умерла от кровотечения. И в чем же тут твоя вина?

– Ох, Акитада. ты даже не представляешь, что произошло! Я с ней поссорилась. Я знала, как она относится к тебе, и знала, что любой мельчайший повод может привести к последнему приступу, но я не могла больше молчать.

Уже догадываясь, каков будет ответ, он спросил:

– И что ты сказала?

– Я спросила ее, почему она отказывается видеть тебя, почему так плохо с тобой обращается после того, как ты в спешке проделал весь этот трудный путь, чтобы быть рядом с ней. Она очень рассердилась и сказала, что меня это не касается, но я не собиралась уступать. Я начала спорить с ней и обвинила ее в черствости по отношению к собственному сыну. Вот тогда-то она и начала кричать на меня.

Акитада поморщился. Выходит, матушкина ненависть к нему в конечном счете ее же саму и убила. Глядя в бледное, напряженное лицо Ёсико, он сказал:

– Перестань корить себя! Спасибо, что рассказала, но этого можно было и не делать. Я давно знал, что она не любит меня. И я был дураком, когда думал, что смертное ложе как-то изменит ее. А что касается ее материнских чувств, то я точно знаю, что ей никогда не было до меня дела. Об этом я догадался, видя, как она разочарована во мне. Точно так же, как мой отец. Мне вот только очень жаль, что по моей вине тебе достались такие страдания.

– Нет, ни в коем случае! – воскликнула Ёсико. – Это было совсем не так, и я пришла к тебе вовсе не за утешением! Да, я корю себя за то, что подтолкнула ее к смерти, но она и так уже умирала, и, может быть, это к лучшему, что она все-таки успела поговорить со мной. – Она замолчала, потом, с тревогой глядя на брата, прибавила: – Знаешь, мне кажется, она вообще не была твоей матерью.

Акитада был ошеломлен этими словами и, когда пришел в себя, сказал:

– Ты, должно быть, когда-то ослышалась. У моего отца никогда не было второй жены.

– Была! Просто мы не знали. Я думаю, твоя настоящая мать умерла при твоем рождении, и тебя воспитала наша матушка. И я думаю, она так и не смогла простить тебе того, что ты был сыном другой женщины.

Акитада рассеянно моргал. У него было впечатление, будто он бредет в густом тумане. Он даже снова было подумал, не сошла ли Ёсико с ума от напряжения последних дней. Но она выглядела вполне спокойно, только нервно теребила себя за руки. Тогда он спросил:

– Что навело тебя на такие мысли?

Она чуть подалась вперед, лицо ее было напряжено, а голос дрожал:

– Матушка сама сказала мне это. Только очень многословно. В сущности, она прокричала мне это в ярости! Это было просто ужасно, но если хорошенько подумать, то это объясняет многое! С тех пор я об этом только и думала. Ты вспомни ее вечное отчуждение, многие годы она держала это в себе в страхе перед отцом. А когда отец умер, она продолжала молчать, потому что ты был наследником и мог выдворить ее из дома, если бы узнал. Нет, возможно, она понимала, что совсем ты от нее не откажешься, а например, отселишь ее куда-нибудь, а такая мысль ей была невыносима. Только сейчас, умирая и видя в доме твою жену и маленького наследника, она поняла, что молчать больше нет смысла. Вся ненависть, злоба и ревность, накопившиеся почти за сорок лет, сознание того, что отец предпочел ей твою мать и что та родила ему сына в то время, как у нее не было детей, пока не родились мы с Акико, – все это разом выплеснулось наружу. Она бушевала до тех пор, пока кровь не пошла у нее горлом, а потом наступила смерть. Это было ужасно! – Выдохнув весь этот словесный пар, Ёсико умолкла и теперь жалобно смотрела на брата.

Акитада был не в себе.

– Что именно она сказала? – возбужденно насел он на сестру. – Какие именно слова произнесла?

Закрыв глаза, Ёсико начала вспоминать,

– Она сказала: «Он не мой сын!» А потом: «Она была жалкая, никчемная дрянь! И что только он в ней нашел?!» И еще она сказала: «Он оскорбил меня и мою семью, приведя в мой дом ее ребенка, чтобы вырастить его как наследника всем на смех и на горе мне!» – Ёсико открыла глаза. – И еще много-много злых слов сказала она о той женщине.

Акитада, потрясенный чудовищным открытием, молчал, начисто утратив дар речи. Поднявшись, он подошел к двери на веранду, открыл ее и вышел. Он рассеянно смотрел на пруд, где несколько опавших мертвых листочков кружились на поверхности, словно золотистые и алые рыбки. Наверное, вот так же стоял тут много раз его отец. О чем он думал? Он вдруг ощутил, насколько сильна и неразрывна, оказывается, была его связь с отцом. Сейчас ему казалось, что где-то в глубине души он всегда знал правду, которую только что услышал. «Истина внутри!» Эти слова он некогда прочел где-то, но где именно, не мог сейчас припомнить.

Сестра сидела, горестно заломив руки на коленях. Она долго с тревогой наблюдала за ним, потом кротко прошептала:

– Прости, Акитада! Я не хотела причинить тебе боль. А между тем Акитада думал о любви своего отца к какой-то женщине, которая была его матерью. Он был потрясен.

– Ты вовсе не причинила мне боли, – удивленно сказал он. – Напротив, для меня это большое облегчение. Только теперь отцовская неприязнь ко мне кажется еще более странной.

– Об этом я тоже думала, – поспешила сказать сестра. – Мне кажется, он из-за матушки притворялся, что не любит тебя.

Во взгляде Акитады читалось откровенное недоумение. К этой мысли ему предстояло еще привыкнуть. Ведь не так-то просто в один момент отделаться от почти сорокалетней обиды на собственного отца. Сколько горьких воспоминаний ждет теперь нового объяснения! И сделать это будет непросто. Тяжко вздохнув, он сказал: