Текст книги "Избранное"
Автор книги: Илья Вергасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 47 страниц)
– А если главный удар будет не на левом, а на правом фланге?
– По тактическим соображениям, удар немцев обрушится на наш полк!
– Посмотрим, посмотрим… А с танками решим так: будем держать их на нашем стыке. Вот все, что я обещаю.
Я понял – генерал не изменит решения. Под прикрытием сумерек наши роты двинулись на позиции.
Связной, присланный Ашотом, повел меня на полковой наблюдательный пункт. Он уже оборудован, между подразделениями установлена тройная связь: живая, телефонная, радио. Номера батальонов закодированы. Ну и Ашот, когда только успел? Он спокоен, нетороплив, и все здесь ему привычно – он в своей стихии. Связывается с комбатами, не повышая голоса, осаживает излишне горячащегося офицера.
– Дорогой, зачем так надрываешься, как мальчик бегаешь из окопа в окоп? У тебя есть адъютант, пошли его к самому переднему караулу, пусть послушает ночь. Много услышит – тебе скажет. Понял? Ай да молодец! – Он подошел ко мне с картой: – Наши караулы здесь и здесь. А этот, – кончик отточенного карандаша ложится на перекресток троп, – этот совсем под носом у кордона и слышит, как передвигаются машины, моторы на тихих оборотах…
– Меня интересуют артиллерийские позиции. Что успели?
– Противотанковые пушки смотрят на танкоопасные дороги, гаубичный дивизион – за насыпью, а его наблюдатели у Астахова. – Ашот убирает карту. Его черные, слегка выпуклые глаза говорят: ты, командир, думай о главном, а все остальное я беру на себя.
Главное. В чем оно? Что я знаю о противнике? То, что он накапливается на кордоне, готовит прорыв. Предполагают, что он ударит по отметке 95,6. Но решающий ли это удар? У немцев опытные генералы, они могут догадаться, где мы их ждем, могут продемонстрировать атаку, а основными силами пойдут на запад, через болотце. А почему бы и нет, когда стоит вопрос: жить или не жить? Теперь их окружают, и им нужны ущелья, пещеры, болота и самые глухие чащобы. Или немец и сейчас остается немцем? Ему прикажут прочесать лес метр за метром, но он глубокие ущелья непременно обойдет стороной, в пещеры не заглянет, будет жаться к дорогам, пусть едва намеченным, но все одно – к ним. Вот этой кровной привязанностью к «удобствам» ведения войны мы и пользовались в крымском лесу и выходили из положений, из каких выйти едва ли возможно.
На наблюдательном пункте собираются командиры подразделений и приданных средств.
Итак: куда ударят немцы?
Представь себя на месте того, кто командует силами противника, готовящегося к прорыву. У тебя пехота, пушки, танки, самоходные артиллерийские установки, обоз и раненые. Высшее командование, с которым ты связан по радио, дает приказ: прорваться на Прут, на переправу, обеспечиваемую крупными ударными частями. Есть два выхода: или со всеми наличными силами двинуться на высоту 95,6, протаранить оборону и выйти на оперативный простор, или, уничтожив собственную технику, материальные склады, налегке двинуться через болотце – по наикратчайшей дороге – к переправе.
Перед тем как принять окончательное решение, ты используешь все средства и возможности, чтобы разведать, насколько сильна оборона противника в районе высоты 95,6. Ты располагаешь данными, положим, на двадцать часов ноль-ноль минут, Они в твою пользу: высоту обороняет стрелковый полк, потрепанный в бою, прикрытый огнем тридцати артиллерийских стволов. У тебя есть средства, чтобы смести с пути обороняющуюся часть и вырваться. Путь же через болотце – крайность, за него по головке не погладят, строго спросят за брошенное тяжелое вооружение…
Тут– то и напрашивается главный вопрос: знают ли немцы, что произошла пересмена частей, что оборону занимают теперь полнокровные стрелковые батальоны, оснащенные мощной артиллерией -противотанковым полком, дивизионом тяжелых гаубиц, минометами большого калибра?
Знает об этом противник или нет? Нет, надо иначе подойти к решению этого вопроса: мог ли узнать? Пересмена произошла под покровом ночи, – значит, авиаразведка исключается. Перебежчика от нас к немцам не было, «языка» они не взяли. Остается слуховая разведка и визуальное наблюдение. Но мы соблюдали тишину и полную маскировку.
Вывод один: жди удара на южном направлении, то есть в районе от высоты 95,6 до болотца. Надо сдержать этот удар и заставить немцев двигаться через болотце!
Прикрывшись плащ-палаткой, направив узкий луч света карманного фонарика на карту-километровку, еще раз внимательно всматриваюсь в местность. Болотце… Через него не пройдет даже грузовая машина – топи. Здесь возможны лишь пешеходные тропы в сторону высоты 101,5. За ней три километра мелкого кустарника и – немецкая переправа. Высота, высота! Очень интересно… А что, если туда засаду, по-партизански, тайную, сверхсекретную? У меня даже сердце вздрогнуло от предчувствия исхода боя. Решение созрело!… Я послал связного за замполитом и начальником штаба полка.
– На КП вас ждут, – тихо доложил Ашот.
– А ну-ка ныряйте под мою накидку оба!
Развернув карту, я выложил им свое решение.
– Не согласен! Нельзя оставлять целый батальон Шалагинова в вашем резерве. Мы распылим силы, и противник проткнет нашу оборону. Тогда догоняй его! – заявил начальник штаба.
– Константин Николаевич, – подал голос Рыбаков, – соображения Ашота Богдановича не лишены основания. Шалагинова в оборону, а в резерв достаточно две роты: разведчиков и автоматчиков.
– Ва, сообразил! – воскликнул Ашот. – Засада за болотцем? Категорически возражаю!
– Нам надо удержать то, что приказано удержать, – напомнил Рыбаков.
Я почувствовал на какой-то миг пустоту и собственную невесомость. Ладони стали холодными и мокрыми.
– Благодарю вас за откровенность. Мое решение остается в силе.
Я направился на НП, попросил всех выйти и послушать ночь.
На северо-западе над лесом поднялось высокое пламя, а где-то очень далеко перекатывались глухие артиллерийские удары. Под деревьями стоят лошади, всхрапывают, прядают ушами; их глаза тревожно поблескивают, отражая багровые отсветы.
Вернулись на КП. Я разрешил курить. Вполголоса переговариваются офицеры, кто-то нагнулся к телефонному аппарату, шепотом приказывает:
– Расчет второй на просеку, понял?
Комбат Чернов присел на корточки, исподлобья смотрят на меня его всепонимающие глаза. Капитан Шалагинов нетерпелив, часто снимает фуражку, во всей его фигуре чувствуется: скорее, скорее. Комбат Астахов – словно в учительской: очки на лбу, на коленях раскрытый планшет и сам – весь внимание.
Я начинаю тихо:
– Товарищи офицеры, прошу отыскать на картах отметки кордон и девяносто пять и шесть десятых. По данным авиаразведки, допроса пленного, по тому, куда нацелена немецкая артиллерия, противник атакует железнодорожное полотно с острием удара на девяносто пять и шесть десятых. Приказываю майору Астахову к двадцати четырем ноль-ноль полностью занять позицию на этой отметке. Вам придаю две противотанковые батареи, гаубичный дивизион, а в резерв – полковую роту автоматчиков. Цель: принять на себя удар врага, а потом контратаковать его. Ваш сосед слева – батальон капитана Чернова с приданными средствами.
Чернов поднялся покряхтывая, не спеша развернул карту; весь его вид будто умолял: не торопитесь, пожалуйста, дайте мне задачу, об остальном не ваша забота.
– Вам, товарищ капитан, – я подошел к нему поближе, – занять плотную оборону от отметки девяносто пять и шесть десятых вдоль лесной опушки до самого болотца. Но главные силы поближе к соседу справа, к Астахову. Особое внимание на лесную дорогу, ведущую на кордон. Ее прикрыть не только противотанковыми пушками, но и пехотой. Задача: противника из леса не выпустить, обеспечить контрудар майора Астахова. В дальнейшем перейти в наступление по моему сигналу. Вопросы есть, капитан?
Чернов долго смотрел на карту, потом спросил:
– А кто же за болотцем?
– Это уже не наша печаль… Все, товарищи офицеры!
– А я, а мы? – всполошился Шалагинов.
– Пока останетесь здесь, в моем резерве. – Я посмотрел на часы. – Прощу сверить время: на моих двадцать два шесть минут. Держать постоянную связь с НП.
Как только офицеры покинули КП, я приказал начальнику штаба:
– Срочно вызовите майора Вишняковского!
Татевосов не сразу ухватился за телефонную трубку. Он смотрел на меня, и весь вид его говорил: еще раз подумайте, я обязан подчиниться, но вы еще раз подумайте!
* * *
Вишняковский стоял за спиной Рыбакова, приготовившись к тому, что от него потребуют сейчас что-то такое, после чего света белого ему не видать. Я спросил:
– Сколько машин у вас на ходу, Валерий Осипович?
– Все двенадцать, товарищ подполковник.
– Усадите три роты?
Майорские глаза, до этого испуганные до белесоватости, теперь, когда их хозяин получил привычный, а значит, и спасительный приказ, будто по волшебству потемнели, в них блеснули два крохотных огонька.
– Усадим, товарищ подполковник!
– При подходе пошумите как следует.
– Я понял вас.
И Ашот и Рыбаков продолжали молча и с недоумением смотреть на меня.
– Ко мне капитана Шалагинова, – потребовал я.
Комбат вошел на КП и крикнул лихо:
– Я здесь, товарищ подполковник!
– Отлично. По приказу будь готов посадить батальон на машины и айда вот куда… Разворачивай карту. – Я показал ему на возвышенность, прикрывающую подступы к переправе через Прут. – Ты это место займешь к рассвету. Твой путь туда будет таким: три километра на юг от нашего НП, только тихо-тихо, а потом поворот на запад, спешиться и бегом на север, на возвышенность. Окопаться, насколько это возможно, – и замереть. Подпустить немцев на автоматную очередь и расстрелять к чертовой матери.
– Они пойдут туда?
– Заставим пойти!…
* * *
Машина, подскакивая на разбитой дороге – едем на Отметку 95,6, – сталкивала плечами меня и замполита. Он помалкивал, весь в тревоге. Впрочем, это можно понять – первый для него бой.
Переехали через железнодорожное полотно, остановились под насыпью. Нас встретил связной майора Астахова; пошли за ним, прислушиваясь к ночи.
Иду по незнакомому лесу, но мне он не кажется чужим. Я вижу солдат, орудующих лопатками, слышу их натужное дыхание. Как далеко от нас немецкие секреты? Никто не знает. Где-то, должно быть внутри котла, гудят машины. Чу, кажется, танки! Спрашиваю у Астахова:
– Разведал?
– Кое-что. Накапливаются южнее кордона, их полевые караулы в трехстах метрах от нас.
На Астахове мокрая от пота гимнастерка.
– Жарко?
Он промолчал.
Обошли позицию с востока на запад – всю… В моей станице строили ферму пришлые мужики, «иногородние» – называли их казаки. Они рыли котлован до того неторопливо, что думалось, конца никогда не будет. Однако шло время, работа потихонечку двигалась; пока суд да дело, а ферма уже и стоит готовенькая, глаз радует. Так и астаховские солдаты. Вроде едва руками шевелят, покряхтывают, а за час-другой, как кроты, всю высотку переворошили и по фронту и в глубину. Из землицы – бруствер, на бруствер – ветки.
Как правило, пожилые, бывалые солдаты просились к Астахову. В его ротах громкие песни не пелись, не шагали, вытянув носки, и земля под солдатскими ногами не ухала. Ходили они в обмотках, во всем казенном, с не ахти какой выправочкой. Стреляли без торопи, но в цель попадали, окопы копали в полный рост… Не службу несли – работали. Работали!
Астахов оставил в обороне половину батальона, а другую и приданную роту тихо спрятал за полотном дороги. Спокойствие комбата заражало, не хотелось покидать его участок. Выбрать бы себе местечко, зарыться поглубже в землю, и ждать своего часа. Тут ждать. И не надо думать и гадать, куда будет направлен главный удар…
– Ну, Амвросий Петрович?
Астахов спрятал очки, одернул гимнастерку.
– Удержусь.
– Этого мало.
– Бой покажет, – задумчиво ответил майор.
– Могут ударить сильнее, чем мы ждем, Чем еще вам помочь?
– Ваш бы резерв поближе…
Я у танкистов, по пути завернул. Двенадцать машин, не остывших от дневного зноя. Почему-то вспоминается степь, ночь и в борозде – «Челябинец».
Разыскал командира полка. Он оказался молодым разбитным майором, разговорчивым.
– Ну как я буду действовать без приказа генерала Епифанова – ему же придан! Понимаешь? Ты это понимаешь или нет?
– Ладно, тогда прошу об одном: припрет нас – пошуми танками и накрой огнем кордон.
– Это могу, но с места не сдвинусь!
– И за то спасибо. Сигнал – две красные ракеты.
– Я сговорчивый… Пехоте всегда помочь рад…
* * *
Вишняковский с машинами на подходе – моторы ревмя ревут. Во дает, сукин сын!
Немцы полоснули серией снарядов, как бы протестуя против неожиданной возни за отметкой 95,6, В ночи раскатились громовые звуки.
Рыбаков тронул меня за плечо, приглушенно сказал:
– Командир, главная музыка будет, наверное, тут. Ну его к лешему, это болотце! Давай шалагиновские роты к Астахову, а?
– Дорогой Леонид, нам надо вытянуть свой счастливый билет. Мы обязаны живых немцев повернуть на болото, под шалагиновские автоматы.
Рыбаков сделал рукой предупреждающее движение: мол, слушай, не перебивай.
– Если ты уверен, что немцы пойдут через болото, тогда мое место у Шалагинова. Значит, я с ними…
– Там возможна рукопашная.
– Как всем, командир!
– Что ж, боевого огня, Леонид! Учти – идешь на решающее место боя. Как говорят: комиссары, вперед!
Около тридцати стволов – разнокалиберных – одновременно ударили по 95,6. Ожил полевой телефон.
– Я Второй. – Это голос Астахова.
Стараюсь как можно спокойнее:
– Слушаю вас.
– Идут двумя сходящимися колоннами.
– Благословения просите?
– Понятно… Встречу…
Густо заголосили автоматы. На просеке, что правее 95 6 как кнутом стеганули – лес вздрогнул, заплотневший воздух стал в ушах колом. Послышался шум моторов.
– «Ольха»! – Продуваю телефонную трубку: это позывной командира иптаповского полка.
Отвечают:
– У аппарата начштаба.
– Я Первый. Где хозяин?
– Ихним коробкам ребра пересчитывает.
– Появились?
– Три штуки. Одна горит.
– А те?
– С опушки, как из подворотни, фугасными поплевывают.
– Чтобы ни на метр к нам!
– Принято.
С наветренной стороны ползут клубы дыма, через щели вползают в НП, становится душно.
Ашот зовет меня к армейской рации:
– Генерал Валович.
Микрофон у меня в руках.
– Слушаю, товарищ Четвертый.
– Началось?
– Шесть минут назад.
– Будет туго – бей в колокол. С воздуха подсобим. И держись!…
Рыбаков и Шалагинов ждут своего часа. Тщательно вытирает лоб замполит, спиной упершись в стену, с которой после близкого взрыва осыпается земля. А у комбата азартная жадность к драке, но выдержка – позавидуешь. Стреляный.
Вокруг НП едко дымящиеся воронки. Близкие отсветы – в лесу что-то разгорается. Снаряды с воем пролетают над нами и с треском рвутся.
Огневая стена не движется до поры до времени. Неожиданно правый ее фланг стал загибаться, вытягиваясь в сторону 95,6.
– Астахова! – кричу в трубку. – Астахова! Оглохли, что ли?
– Я у телефона, товарищ Первый, – прохрипел майор. – Немцы в ста метрах от КП. Ввожу резерв…
– Держись! – Поворачиваюсь к связисту: – Соединяй с Черновым.
Паренек, передергивая худыми лопатками, неистово вращает ручку полевого телефона.
– Обрыв? – нетерпеливо спрашиваю я.
Связист бледнеет.
Напротив меня у рации возится Ашот. Пилотка сбита набок. Докладывает:
– Чернов на радио.
– Два хозяйства срочно двигай на кордон. С шумом двигай, сейчас же.
– Принято.
Секунд через тридцать – сорок ожила лесная опушка от НП до самого болотца. Теперь бой шел от правого до левого фланга, втянув в себя почти все силы полка. И Шалагинов в эту минуту не сдержался:
– Разрешите напролом! Зачем к Пруту? Я отсюда достану кордон.
– Замолчи!
Три часа утра. На горизонте едва заметна предрассветная полоска. Неожиданно бой стал перемещаться правее отметки 95,6. Прорвались?
Сжимая телефонную трубку, кричу:
– Астахов! Астахов!
Тишина.
– Астахов!
Отвечают издалека, голос незнакомый.
– Майор Астахов убит на КП, докладывает адъютант батальона.
– Принимай на себя командование!
– Нам помощь нужна – срочная. Их тут прорва. Лезут, лезут…
– Без паники, сейчас будет поддержка! – Положил трубку. – Ашот, бери разведчиков и немедленно восстанови положение!
Он здоровой рукой сжал автомат и выскочил из НП.
Далеко– далеко, на участках генерала Епифанова, начали глухо рваться снаряды.
Выбегаю из НП. Перегретый воздух стискивает виски. Вслушиваюсь. Бой идет по всему фронту, острием своим максимально приблизившись к отметке 95,6. Прошло минут пять, не больше, и там, над самым пиком, перестук автоматов – это Ашот. И едва слышимое «ура»…
Чернов наступал: ярко-зеленые вспышки медленно двигались в направлении кордона. Молодец!
Танки! Сейчас важнее всего они – чтобы и снарядами и гулом моторов… И всю артиллерию – в самую середку кордона фугасными, шрапнелью.
Я бросился к радисту:
– Связывай, быстро, с артиллеристами!
– Они у приемника. – Радист уступил мне место у аппарата.
– Все стволы – на кордон! – приказываю я.
– Жарим беглым!
– Молодцы!
Посылаю в просыпающееся небо две красные ракеты. Их брызги алыми серьгами падают на кордон.
Кто– то каской по моей голове -бах!
– Ошалел, что ли! – крикнул на Касима, он не отставал от меня ни на шаг.
– Башка хранить хочу!
Рядом шмякнулась мина – упали вдвоем в обнимку. Пучок металла резанул над нашими головами воздух и впился в ствол мощного дуба.
Запахло огуречным рассолом.
– Тан-ки-сты-ы!
Стою будто босой на раскаленной плите. Лишь бы не заорать!…
И вот наконец-то доносится танковый грохот. Слышу, как рвутся прямо над кордоном бризантные снаряды. Спасибо, танкист, не подвел!
Зовут на НП, к армейской рации.
Генерал Валович, услышав мой голос, накинулся:
– Почему покинул НП?
– Прошу помощи с неба. Дайте штурмовую!
– Замечай время. Сейчас три часа двадцать две минуты. В три пятьдесят будут. Цель?
– Прямо на кордон. Мы южнее на километр.
– Держись… Жди, обозначь себя сигналами.
Сел, устало закурил, затянулся – закружилась голова. Швырнул папироску и встретился глазами с замполитом. Он был в прежнем положении – тревожно ожидающего. А Шалагинов даже вроде бы осунулся от нетерпения. Но молчит.
– Ну, капитан, время. Роту Платонова оставьте на месте, а остальных всех гамузом – на машины, на машины.
– Есть!
Шалагинов не вышел, а вылетел из НП. Уже на площадочке раздавался его зычный голос:
– Командиры рот, ко мне!
– Леонид Сергеевич, давай! Вам на дорогу всего пятнадцать минут. И оттуда, с места, жду открытым текстом и чтобы твой голос: «Константин, мы на месте». – Я обнял его и оттолкнул от себя.
На НП появился Платонов.
– Андрей, бегом с ротой к высоте девяносто пять и шесть десятых. Замри в укромном местечке. Как только пробомбят наши – на кордон, в атаку!
Платонов поглубже надвинул каску.
– Накромсаем, товарищ подполковник!
Всех разогнал и оказался как в пустоте. Не спускаю глаз с минутной стрелки. Почему она, проклятая, не движется? Поднес часы к уху – тикают. Я то присаживался к рации, то поднимался.
Прошло пятнадцать минут… шестнадцать… Осталось четыре минуты до бомбового удара с воздуха. У, чертовы размазни!…
– Товарищ подполковник, рация!
Я схватил наушники.
– Константин, мы на месте! Константин, мы на месте…
Медленно вышел из НП. Гул моторов и свист реактивных снарядов, вылетавших из леса, что стоял за нашими позициями, слился с бомбовым ударом с неба. Я упал на землю, раскинул руки и… как провалился в небытие. Очнулся от удара в бедро и отчаянного крика Касима:
– Командир, наша на кордон лупит!
Ярко горел лес, за пламенем схлестывались автоматные очереди – наши с вражескими. Я бежал на отметку 95,6. У разбитого батальонного НП увидел Астахова. Он лежал под дубом, низко опустившим опаленные ветки. Острые колени согнуты, под ними расплывшаяся кровь. Сел рядом, снял планшет, из кармана выгоревшей гимнастерки достал партийный билет и офицерское удостоверение. Солдаты из хозроты подносили сюда убитых и клали их рядом с комбатом. Их было много – пожилых и, казалось, уменьшившихся в росте.
Я шел по лесу. Трупы немцев в офицерских и унтер-офицерских погонах. Оружие уже подобрано: успели хлопцы.
Ашот сидел на немецком пулемете «МГ-42», прищурившись смотрел на лес и молчал. Его левый пустой рукав начисто оторван, швы старой раны оголены.
– Надо же, второй раз по одному месту…
– Так повезло же, Ашот-джаным!
Он снял пилотку, вытер лоб.
– Ах, сколько надо похоронок!…
* * *
Наш трофейный «кнехт», машина двухосная, легко проскочил болотце. Мы с Ашотом сразу же увидели – на носилках несут Рыбакова.
Солдаты опустили носилки.
– Убит?
– Тяжело ранен, – ответила сестра.
– Глотни, – Ашот протянул флягу.
Я сполоснул рот и выплюнул спирт – вернулось дыхание; наклонился над Рыбаковым:
– Леонид, ты меня слышишь?
Сестра отстранила меня:
– Не надо тревожить, товарищ подполковник.
Еще подержал руку на плече замполита и пошел к машине.
Подошел Шалагинов.
– Большие потери? – спросил у него.
– Шесть убитых, четырнадцать раненых вместе с товарищем Рыбаковым.
– Много раз шли на вас?
– Перли валом. Пьяные, очумелые, вон сколько их лежит. А жарко, повздуваются…
– Всех немцев, независимо от звания, похоронить в одной яме и засыпать хлоркой.
* * *
Рвется «кнехт» на большую дорогу. Она, поблескивая асфальтом, бежит вдоль леса за бугор, за которым длинный и покатый спуск к Днестру. Еще одна колдобина – и мы на асфальте.
Встречные грузовики – «студебеккеры» – ревмя ревут, катят на запад; за ними на прицепах подпрыгивают новенькие пушки. Еще одна артбригада РГК? Сколь же их!…
Обгоняем колонны пленных. Скучны, как ржавое железо. Их обходят юркие «виллисы» с важными полковниками, за спинами которых молоденькие адъютанты.
Все во мне словно бы расковалось, расслабло.
Странная штука – чувство выигранного боя. Знаешь, какой ценой досталось, и все-таки не об этом думаешь, не то переживаешь. Невольно подсчитываешь в уме, сколько потерял противник, какое количество взято пленных, сколько немецкой техники попало в наши руки…
Крепкий орешек раскусили. Кордон был забит машинами, пушками, танками, а всякого трофейного барахла не счесть. Только сейчас становится понятно, почему немцы так безумно жали на Астахова. Молодцы хлопцы, хорошо держались, да и сами немцы помогли: желая во что бы то ни стало вырваться из окружения, шли скученно, вал за валом, почти впритык. Под ударом откатывался вал ведущий, напирал на тот, что следовал за ним, и так далее… Одновременно грянули наши – штурмовая авиация, гаубицы и танки, на кордоне поднялась страшенная паника. Бомбы, снаряды находили двойные, а то и тройные цели. Все взрывалось, горело, плавилось, корчилось в огне. Немцы метались, бросались кто куда; большая часть их двинулась через болотце на запад, под автоматы Шалагинова.
Знойный августовский ветер бьет в лицо. Над головой с грохотом и треском проносятся наши штурмовики «ИЛы». «Кнехт» выскочил на бугор. Навстречу огромная мышастая колонна. Она, заняв дорогу, наползала, пошатываясь. Небритые лица с унылыми глазами. Впереди медленно катился «виллис», за смотровым окном я заметил фигуру самого командующего.
Остановил «кнехт» на обочине.
За спиной Гартнова сидели немецкие генералы. Три генерала, не шевелясь, не касаясь друг друга, козырьки фуражек опущены на глаза. На закрылышке маленькой машины каким-то чудом удерживался адъютант командарма, направив ствол автомата в сторону колонны пленных, плетущейся сзади, безвольной, с кривыми шеренгами жмущихся друг к другу оберстов, обер-лейтенантов, майоров, гауптманов…
Эту необычную процессию замыкал маленький броневик с вращающейся башенкой, из которой выглядывал ствол «максима».
– Подполковник! – Генерал узнал меня. – Пересади этих субчиков на свой драндулет. – Не повернув головы, ткнул пальцем в застывших немецких генералов. – Черти, нажрались гороху без удержу. Терпеть не могу этого духу!
– Разрешите послать за ротой автоматчиков?
– Будет жирно, обойдемся. – Командарм повернулся к пленным: – Господа генералы, прошу встать и пересесть в «кнехт».
Переводчик нагнулся к генералам.
Немцы, обеспокоенно морщась, выходили из «виллиса», каждый отдал честь Гартнову. Они выстроились перед ним, обреченно поглядывая в мою сторону. Командующий усмехнулся.
– Мы соблюдаем законы войны, – сказал он, – признаем право пленного на защиту, медицинское обслуживание. Идите спокойно.
Генералы внимательно слушали перевод.
Я усадил «трофеи» в лампасах в «кнехт». Касим угрожающе поднял автомат.
– Оружие к ноге! – скомандовал я.
– Они удирать будут!
– От себя не удерешь.
– Тимаков, – позвал командарм, – садись к нам, а твоя машина пусть следует сзади.
Вскочил на заднее сиденье.
Ехали тихо-тихо, следя за тем, чтобы шеренги пленных офицеров не отставали от нас. Я успел заметить – им сохранили личное холодное оружие.
Генерал, обернувшись ко мне, улыбнулся:
– Еду, смотрю в оба, чем черт не шутит. Лес, на опушке пни, много старых пней. И за каждым мелькает белое: махали платочками и лоскутками марли… Остановил машину, вышел из нее, стал таким манером, чтобы меня видели, как говорится, во весь рост. Крикнул: «Внимание! Я командующий Степной армией. Вы желаете сдаться в плен? Тогда ко мне парламентеров – прошу!» Появились три фрукта, пригляделся: батюшки, генералы! Спрашивают: «Мы имеем честь видеть господина командующего Степной армией?» – «Не ошиблись, говорю, я командующий». Приосанились: «Нас три генерала, шесть полковников, три подполковника, майоры, гауптманы, обер-лейтенанты и лейтенанты разных войск. Всего триста три единицы, и мы добровольно желаем сдаться в плен лично вам». – «Такая честь!» – говорю им. А они свое: «Мы вручаем свою судьбу в ваши руки». Тут уж я уточнил: «Вы сдаетесь генералу Советской Армии. Приказываю сложить оружие! Вы пленные. А чтобы был порядок, прошу господ генералов в машину». У них, у немцев, даже при беде полный аккурат: выстроились, пересчитали друг друга и начали марш, как говорится, в далекие края…
Генерал уставился на дорогу и замолчал. Не то дремал, не то думал о чем-то своем. Я видел его незагоревший затылок, изрезанный морщинами. Чего-то я ждал от него. Похвалы, что ли? Не знаю, но медленный ход «виллиса» и молчание как-то угнетали.
Три крытые брезентом машины затормозили впереди нас. Из них выпрыгнули солдаты, построились за кюветом; молоденький капитан подскочил к нам:
– Товарищ генерал-полковник, рота охраны по вашему радиовызову прибыла в полном составе!
– Бери всю эту шатию и марш с ней на переправу. Только смотри мне, капитан, чтобы никаких штучек. Они отвоевались. Теперь жить им до поры до времени под русским небом.
«Виллис» командующего набирал скорость, за ним, ревя мотором, шел «кнехт» с тремя немецкими генералами. На маленьком полустанке, у чистого домика с часовым возле калитки, Гартнов остановил машину и приказал адъютанту:
– Их, – кивнул на немецких генералов, – накормить, дать время поспать, чтобы свеженькими были. С ними будет длинный разговор.
Я молча ждал, пока высадятся пленные генералы. Адъютант увел их.
– Разрешите вернуться в полк?
Гартнов уставился на меня, будто только что увидел.
– Вернешься, а иначе куда же тебе! Значит, повоевал?
– Так точно, повоевали, товарищ генерал.
– Почему твои роты оказались за болотцем?
– Надеялся, что отметку девяносто пять и шесть десятых удержим.
– Крепко надеялся? – Генерал свел брови. – Говорят, победителей не судят. Говорят, а?
– Да, товарищ генерал-полковник, так говорят.
– И считаешь себя победителем? – Я промолчал. – А вот я, твой командующий, не считаю. Как думаешь, почему? Не спеши, обмозгуй.
– Была опасность прорыва на отметке девяносто пять и шесть десятых, – ответил, не слыша самого себя.
Гартнов оживился:
– Наугад ответил? Или рисковал тогда сознательно?
– На свое чутье полагался, товарищ командующий. Я думал…
– Ишь какой – думал! За всю армию думал… За нее мне положено думать, а тебе лишь за порученный участок. Твое счастье, что немцы были оглушены до тебя. Прорвались бы, к чертовой матери, тогда… Что было бы тогда?… Впереди Балканы – поведешь полк. Всех отличившихся – живых и павших – к боевой награде. Полк подтянуть, пополнить офицерским составом и готовиться на марш. И чтобы никаких партизанских маневров. У меня кадровая армия! Понимаете, молодой человек, кадровая!
28
Полк стягивался к станции Злоть. За переездом длинная улочка, низенькие заборчики, палисадники с поржавевшими георгинами. Скулят собаки, посипывают, вытянув шеи, сердитые гусаки. На иссушенных солнцем верандах щурятся пожилые молдаванки.
Мы затормозили у плетня, за которым поскрипывал колодезный ворот. Призывно заржал Нарзан. Я размялся, сбросив с себя пропотевшую гимнастерку, крикнул коноводу:
– Старина, плесни-ка из ведра!
– Та дюже холодна.
– Лей давай, лей!
Обожгло.
Из– за сарайчика показался пожилой мужчина с темным, как земля, лицом, в латаной-перелатаной рубашке. Вытянулся передо мною во фрунт: ладони липко к штанам, корпус смешновато откинут назад.
– Хозяин, да? – спрашиваю у него.
Быстро– быстро закивал головой, подбежал к Клименко и похлопал его по спине.
– За что ж тебе, старина, такая милость?
– Та я купував гуся. Даю червонец – не бере, два – не бере, лопоче: «Рупа, рупа».
Передо мной стоял обездоленный крестьянин, оказавшийся со своим двориком на перепутье большой истории. Каково же ему?
– Здравствуй, товарищ, – протянул ему руку.
Он вытер ладонь о рваную штанину, крепко пожал мне руку, что-то быстро-быстро сказал на звучном языке, улыбнулся и ткнул пальцем в свою тощую грудь:
– Туарыш!
Прискакал ликующий Ашот, молодцевато сбросил себя с коня.
– Нам салютовала Москва! Из трехсот двадцати четырех орудий.
– Кому это – нам? Фронту?
– Ва, что он спрашивает? И фронту, и армии, и полку нашему. Понимаешь, нашему!
Я посмотрел на часы, излишне строго приказал:
– Обеспечьте положенную охрану и, кроме того, потребуйте от комбатов наградные листы на живых и павших. Майора Астахова к ордену Ленина посмертно, комбатов Чернова, Шалагинова и старшего лейтенанта Платонова к орденам Красного Знамени.
– Почему такой сердитый? – Начштаба смотрел на меня, ничего не понимая.
Но не мог же я исповедоваться перед ним, рассказать, что меня высек командующий, что до сих пор вижу сердитые генеральские глаза, слышу его голос. Все было сказано только мне…
Спал долго, не знаю сколько, но казалось, что очень долго. Проснулся и не мог понять, то ли поздний вечер, то ли ранний рассвет. Вышел из душной хатенки и столкнулся лицом к лицу с майором Вишняковским, Он как-то уж очень странно смотрел на меня.
– Ну что еще там случилось?
Он неловко подался вперед и шепнул мне в ухо:
– Конфиденциально. – Вытащил из планшета конверт. – Просили вручить лично в руки.
Я зашел в хатенку, зажег карманный фонарик. Обыкновенный довоенный конверт, на нем ученически аккуратно выведено: «Константину Николаевичу Тимакову. Лично».
