Текст книги "Избранное"
Автор книги: Илья Вергасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)
Толбухин сказал:
– Усаживайтесь, товарищи. – И сам грузно опустился на стул. – Прошу, генерал, – обратился он к начальнику штаба фронта генералу Иванову, стоявшему у оперативной карты.
На карте три жирные синие стрелы – с северо-запада, запада, юго-запада, стремительно сближаясь, сходились за Дунаем приблизительно в районе венгерского города Байя.
Иванов взял указку:
– В феврале наш фронт вел трудные наступательно-оборонительные бои. Главная тяжесть пала на плечи частей и соединений, сдерживающих натиск шестой армии и шестой танковой армии СС в районах озер Балатон – Веленце. Оперативный план противника по освобождению окруженной группировки в Будапеште нами сорван. Мы, выполняя приказ Ставки Верховного Командования, готовились к наступлению с задачей в ближайшие недели окончательно освободить занятые территории Венгрии, выгнать немецкие войска из Восточной Австрии, взять Вену и сосредоточить свои силы в направлении Южной Германии. Верховная Ставка поставила нас в известность, что Гитлер наметил стратегический контрудар. У противника цель: сильным ударом с трех направлений расчленить наш фронт, уничтожить главные силы, а тылы отбросить за Дунай. По данным всех видов разведок, противник нацелил на нас тридцать одну дивизию, в том числе одиннадцать танковых. Помимо того, у него в резерве многочисленные части, моторизованные бригады и бригады штурмовых орудий. Соотношение сил на главном направлении Балатон – Веленце: у противника превосходство по пехоте более чем в два раза, по танкам и самоходным артиллерийским установкам – более семи раз, по артиллерии – в два раза. По уточненным данным, немецкое контрнаступление назначено на шестое марта. – Иванов положил указку.
– Благодарю, генерал, – Толбухин встал. – У Гитлера весьма дальний расчет: обезопасить нефтяные районы и заставить нашу Ставку оттянуть с берлинского направления армии на юг и тем самым спасти свою столицу. Сообщаю доверительно: Ставка последнее решение оставляет за Военными советами наших фронтов, резервирует право отхода с активными, изматывающими врага боями… – Толбухин замолчал, как бы желая убедиться, достаточно ли тихо в зале, чтобы каждый мог услышать то, что он скажет дальше: – Резервирует право отхода… за Дунай!
Зал приглушенно охнул, а потом будто перестал дышать… Как за Дунай? А жертвы на плацдармах, на штурме высоты, прорыв?
– Военный совет фронта, – продолжал маршал, – примет окончательное решение после того, как выслушает командующих армиями, командующего флотилией, командующих югославской и болгарской армиями. Остаются здесь командующие, члены Военных советов, начальники штабов армий. Остальных товарищей прошу покинуть зал.
Мы вышли ошеломленные. Разошлись кто куда. Было так тихо, будто я снова оглох. С острой болью вспомнил ночь, когда с капитаном Алмазовым сидел спина к спине под дамбой…
– Здравия желаю, товарищ полковник!
Передо мной стоял молоденький младший лейтенант с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Улыбался.
– Здравствуй, но не припомню, где мы виделись…
– Бывший сержант Баженов из запасного полка.
– Наш запевала! – Я обнял его. – Рад, очень! Расскажи о себе.
– Под Бендерами боевое крещение получил. А на Апатинском плацдарме осколок половину почки выдрал. Три месяца в госпитале, ограниченно годен. Теперь в конном взводе при командующем фронтом.
– Наших встречал?
– Мало кого. В наш полк под Заечаром прибыл начальником штаба майор Сапрыгин. Он же был подполковником…
– Всякое случается!
– Возьмите меня с собой, товарищ полковник!
– Хочешь, чтобы я вступил в конфликт с самим маршалом? Не такой я отчаянный… Ну, до свидания, запевала. Дожить тебе до тишины!
– И вам, и вам!…
Машина шла на большой скорости. Валович сидел рядом с водителем и ни разу не повернулся к нам. У полевого НП армии она остановилась. Валович выпрыгнул из нее, за ним адъютант. Генерал приказал водителю:
– Полковника доставить на командный пункт генерала Чернышева.
Командир гвардейской дивизии генерал Чернышев – мужчина крепкого сложения, широкоплеч, пшеничного цвета усы пожелтели от табачного дыма. Он уделил мне минимум внимания – спешил.
– Здравствуйте, полковник. – Рука железной хваткой сжала мою ладонь. – С немецкими танками сражались?
– Нет, товарищ генерал.
Нахмурился. Тень разочарования скользнула по крупному загорелому лицу.
– Офицеры полка грамотные, танки, даже грозные «королевские тигры», им не в диковинку. Идите в полк, в шесть ноль-ноль с докладом ко мне.
В полк добрался в десять часов вечера. Тщательно одетый, подтянутый подполковник в пенсне представился:
– Александр Александрович Алексин, начальник штаба. С прибытием, товарищ полковник. Разрешите ввести в обстановку? – Подошли к столику, где была развернута оперативная карта. – Мы окапываемся там, где нас остановил противник. Нашу самостоятельность в решении оперативных задач обеспечивают приданные средства: танковый полк, глубоко эшелонированный иптаповский полк, два дивизиона гаубиц. Кроме того, при штабе постоянно находится оперативный офицер с непосредственной связью с аэродромом.
Глаза мои, привыкшие читать карту, не могли не заметить, что на ней слабо отражены данные о противнике. Лишь обозначены линия его обороны, несколько артиллерийских позиций и западнее переднего края, с вопросительным знаком – танковая колонна.
– Да, – опередил меня Алексин, – скудно, скудно… И разведка боем «языка» не дала. К сожалению, наши наблюдательные пункты находятся на невыгодных точках – без достаточно широкого обзора. Так что сведения о противнике – сами видите…
– Александр Александрович, а здесь? – Кончиком карандаша я показал на отметку: населенный пункт с церковью. – Эта богомольня существует?
– Пока цела.
– А если на колокольню – НП полка?
Алексин промолчал, смущенно потер рукой до глянцевого блеска выбритый подбородок.
– Ну, пока снимаем с повестки дня этот вопрос… А сейчас прошу показать полк.
– С удовольствием!
Ночь темная, тихая, сырая. Пахнет болотом. В небе изредка вспыхивают ракеты, и холмы, где находится противник, озаряются неживым светом. Мы идем вдоль нашей обороны с севера на юг. Окопы и ходы сообщения между ними – в полный рост, сверху прикрыты виноградной лозой и присыпаны землей. По дну траншеи, где скапливалась вода, уложены дощатые мостики… Полк работает.
Луч карманного фонарика начштаба выхватывает из темноты лица офицеров, рапортующих мне, солдат и сержантов, укрепляющих огневые точки. Светловолосые и темноволосые, стриженные под машинку, в белых подворотничках, в зеленых стеганках с поблескивающими гвардейскими знаками, орденами и медалями – хоть сейчас на полковой смотр.
– Прямо-таки молодец к молодцу, ничего не скажешь!
– Гвардейский почерк. – Алексин остановился, предупредил: – Сейчас повернем направо и будем на НП полка.
На НП я сажусь к стереотрубе и наблюдаю за холмами, вытянувшимися с севера на юг. Постепенно глаза привыкают к темноте, начинаю различать редкий кустарник на скатах, за которым, вероятно, расположена первая линия обороны противника. На южном фланге холм срезан. Оттуда доносятся звуки – там что-то ритмично ухает.
– Александр Александрович, прикажите осветить южный фланг серией ракет.
В свете навесных ракет я замечаю странные деревья – они, как пьяные, наклонены в разные стороны.
– Посмотрите-ка. – Торопливо уступаю свое место начальнику штаба.
– Деревья! Их здесь утром не было. Вероятнее всего, они маскируют проходы для танков. Судя по всему, придется наш танковый полк перебросить на этот фланг.
– Подумаем, Александр Александрович…
Моя землянка – под шестью накатами, просторная, обшитая досками изнутри. Сижу на раскладной трофейной койке, под ногами коврик. Вошел сержант со стаканом чая, накрытым белой салфеткой. Чай с лимоном. Все здесь прекрасно, а я почему-то чувствую себя одиноким. До боли сжалось сердце: Клименко, Касим…
Ашота бы сейчас сюда! Рубанул бы он своей единственной рукой: «Ва! Колокольня! Обзор, широта!» Танковый полк на левый фланг? Наступающую армаду одним полком не остановишь. Главное – противотанковая оборона. Я срочно вызвал командира истребительного противотанкового полка.
На пороге землянки появился небольшого роста офицер, с головы до ног укутанный в плащ-палатку. Когда он откинул капюшон, я бросился к нему:
– Горбань! Горбань, черт тебя побери! – Обнял его, усадил на трофейную койку. – Дай-ка поглядеть на тебя.
А он, как и прежде, пробурчав что-то невнятное, выжидающе уставился на меня.
– Что ж, встреча состоялась, переходим к делу. Пойдем к столу, посмотрим оборону полка. Вот здесь, на южном фланге, немцы готовят проходы для танков и маскируют их. Возможно, это дезинформация. Противник может ударить с севера по соседу, а потом и по нас. Как ты думаешь?
Он молча пожал плечами.
– Правильно – мы незрячие. А тут, в Местегне, церковь с колокольней метров в сорок высоты.
Горбань, на лице которого появилось оживление, выхватил из планшета карту, быстро перечеркнул свой НП, обведенный красным карандашом, и ткнул пальцем на отметку Местегне.
– Отлично, мы всегда без слов понимали друг друга. Полезем на колокольню?
Вошли в церковь – нас окутало пороховой гарью. Даже в темноте заметны пробоины в западной стене. На колокольню вела крутая деревянная лестница с выбитыми местами ступеньками, приходилось подтягиваться на руках. Задыхаясь, взобрались на самую верхнюю площадку. Она квадратная, защищена толстыми каменными стенами, каждая из которых не более двух метров длины, с круглым окошечком.
За час до восхода солнца доложил генералу, что полк мною принят. И сразу обратился с просьбой – разрешить развернуть наблюдательный пункт полка и приданных частей на колокольне церкви в населенном пункте Местегне. Генерал сердито:
– Риск?
– Минимальный. Попадание снаряда с закрытых позиций исключается. С открытых не позволим.
– А удар с неба?
– Площадка – четыре квадратных метра. Вероятность попадания – один шанс из тысячи. На НП будут только командиры частей и связные.
– Запрещаю находиться там всем. Лезьте сами и по мере необходимости держите там одного из командиров частей!
Утро началось мелким дождем. Холмы накрыло туманом, видимость – не более ста метров. Я с Горбанем и двумя связными пробрался на новый НП – знали об этом только начштаба полка и мой заместитель по политической части.
После полудня подул холодный северо-западный ветер, разогнал тучи – открылся горизонт. Мы сразу же засекли две дальнобойные батареи, группу танков, замаскированных ветками. До самой ночи наши оперативные карты пополнялись данными о противнике.
Позвонил генерал:
– Держитесь?
– Не трогают, не догадываются, должно быть…
– Или для себя берегут. На всякий случай заминируй.
– А мы не собираемся оставлять вышку – нам удобно.
– Припрут – оставишь…
42
Ночь с 5 на 6 марта 1945 года взорвалась от внезапного и мощного артиллерийского удара. Снаряды противника били и по переднему краю нашей обороны, и по ее второму эшелону.
У нас было меньше танков, самоходных орудий, но командование Степной армии, точно угадав направление главного удара, стянуло бронетанковые силы в нужный район и хорошо замаскировало.
Начался танковый штурм левее нашей дивизии – в районе Надьбайома. На километр фронта шло до сорока немецких танков. Они вклинились в нашу оборону на глубину три километра. Через час по наступающему противнику наши войска нанесли мощный танковый контрудар. Он отступил.
Атака эсэсовской моторизованной дивизии повторилась на том же участке фронта. Нас пока не трогали. С высокой церковной колокольни в восьмикратный бинокль поле ожесточенной схватки видно как на ладони. На виноградниках, южнее нас километра на три, горят немецкие танки, пылают семитонные «бенцы».
В двенадцать часов дня наша дивизия начала контрнаступление. После тридцатиминутного сосредоточенного артиллерийского удара по огневым точкам немцев я поднял полк в атаку. Встретили нас бешеным огнем. Генерал приказал отходить на исходные рубежи. Батальоны не без потерь вернулись в свои окопы.
Ночь прошла беспокойно. Полк укреплял оборону, пополнялся боеприпасами. Нас усилили отдельной штрафной ротой с тяжелым пехотным оружием.
Утро тихое. Нет даже обычного дежурного огня. Настораживаюсь.
Начальник штаба подполковник Алексин, тщательно выбритый, взобрался на колокольню и, отдышавшись – он торопился, – вынул из черного футляра пенсне, протер его серым замшевым лоскутком, доложил:
– Есть основания предполагать, что противник нанесет удар по нашей части и острие его будет направлено на НП полка, то есть на богомольню. Если учесть, что уже имеется шесть прямых попаданий в сам костел и три в четырехэтажное здание католического училища, примыкающего к нему…
– Что вы предлагаете?
– В шестистах метрах северо-восточнее, у отметки сто одиннадцать, как выявлено нами, есть приличный подвал…
– Вот и оборудуйте там по всем правилам основной НП полка, обеспечив со мной надежную связь.
– Только по радио, уж извините.
– А телефонную?
– По сути, ее не будет – сплошные обрывы.
– В резерве штрафная рота. Пусть под огнем роют траншеи и понадежнее упрячут кабель. У меня все, Александр Александрович.
Помощник начальника штаба по разведке, распластавшийся у моих ног, доложил:
– Западнее Шашгата скапливаются танки. Замечено три машины с мотопехотой.
– Авиатор, ослепли, что ли? – крикнул я. – Зеваете двадцать шестой квадрат?
– Никак нет – вызов наш принят, – несется голос с площадочки лестничным пролетом ниже нашей. – Вся техника у Надбайома. Там каша.
– А вы настаивайте!
– Связываюсь. Я «Терек»… Я «Терек». Перехожу на прием.
Немецкие пушки накрыли костел. Прямым попаданием скосили угол училища. Колокольня окутывается красной пылью. Сквозь грохот прорывается неистовый крик:
– Курсом на нас – девятка немецких пикировщиков!
С воем сирен летят бомбы. От взрывов земля вздымается выше колокольни. У меня холодеет живот, вязкостью стягивается пересушенный рот, испытываю омерзительное чувство беспомощности. Вот-вот сорвусь в подвал, под его спасительные своды. Авиаштурм внезапно обрывается – в небе наши «Яки». На руках подтягиваюсь к окошку и вижу, как немецкий пикировщик врезается в косогор и тут же взрывается.
Дым рассеивался. Шесть танков и до двух рот мотопехоты бранденбуржцев заняли исходный рубеж для атаки левого фланга полка.
– С пехотой справимся, – докладывает командир первого батальона.
– О танках мы позаботимся. Держись, – требую я.
В шестикратный бинокль нащупал одну из батарей Горбаня. Истребители разворачивали пушки на прямую наводку.
Под прикрытием танков, которые осыпали наш передний край бризантными снарядами, бранденбуржцы начали психическую атаку. Уже горел и взрывался третий танк, а эсэсовцы тем же размеренным шагом, вскинув автоматы, шли и шли, и казалось, что они застрахованы от пуль и осколков. Уже кинжальный огонь наших пулеметов скашивал передний ряд, а отборные гитлеровцы, рослые, пьяные, не сбивая темпа, идут, идут, паля из автоматов.
Будто из земли выросла и пошла в контратаку рота наших гвардейцев. Мгновенно умолкли пушки и пулеметы – наши и немецкие. В страшной тишине началась рукопашная.
– На правом фланге немецкие танки утюжат окопы! – оглушил меня докладом помначштаба по разведке.
Одиннадцать танков – из них два «королевских тигра» – хозяйничали на позициях третьего батальона полка. Меж виноградниками по лощине ползли раненые; одиночные солдаты перебежками, от кустарника к кустарнику, уходили в тыл.
У аппарата Алексин:
– Докладываю: командир третьего батальона и его заместитель по политической части убиты в рукопашной схватке. Все виды связи оборваны.
– Срочно штрафную и разведывательную роты – туда. Выбить противника, укрепить оборону, обеспечить стык с соседями и наладить связь с НП полка. С богом, Александр Александрович.
Батареи Горбаня, сманеврировав, достали танки справа. Слетела башня с «королевского тигра», черный купол взрыва изнутри обволок машину, а когда он рассеялся – не было ничего, кроме горящего кустарника. Танк, дальше всех вклинившийся в нашу оборону, как бы нехотя свалился на бок и, сорвавшись, стремительно полетел с обрыва. Не то из-за облака, не то из-за поднявшегося над виноградниками дыма выныривали штурмовики – звено за звеном – и засыпали эсэсовские танки и занятые окопы реактивными снарядами. На глазах плавились машины-громады; казалось, что горела земля.
С трех сторон надвигалась наша контратакующая пехота, где-то переждавшая авиационный удар. По всей линии окопов взрывались гранаты и шел автоматный бой. Там подрагивали солнечные блики; местами они изникали под дымными клочками, плывущими поперек позиций с востока на запад.
Наконец в наушниках послышался далекий голос Алексина, как всегда сдержанный и невозмутимый:
– Контрударом противник выбит, установлена связь с соседом… Заполняем пустошь на стыке. Сил недостаточно, не исключена новая атака.
– Командир штрафной роты справится с обязанностями комбата?
– Человек с боевой сметкой.
– На него возлагаю ответственность за правый фланг. Возвращайтесь, Александр Александрович.
Полк оставался без резерва. Надо его немедленно сколотить из тыловых подразделений. Одолев двенадцать лестничных пролетов – на одном из них я заметил, как бронебойный снаряд пробил стены насквозь, будто аккуратно высверлил два круглых отверстия, – я прошел под низким сводом галереи, соединявшей колокольню с основным церковным зданием. Ураганом набросились на меня будто вырвавшиеся из плена звуковые аккорды. Громыхая и скрежеща, они прокатывались по мне холодной волной. Уплотнявшийся воздух, казалось, вот-вот разнесет стены и вырвется на простор. Кто-то нещадно дубасил по клавиатуре церковного органа. В этом сумасшедшем хаосе сникали и грохот боя, и человеческие голоса. Комендант штаба с двумя солдатами бежали к органу. Звуковой обвал, словно споткнувшись, упал, но еще продолжали подрагивать своды, как бы исподволь высвобождаясь от неистовой какофонии.
Через боковую дверь в церковь вошел Алексин, как всегда подтянутый: на всю жизнь, что ли, застрахован он от беспорядка и грязи… Лишь в глазах его было что-то новое: жестокая сила натянула на них пелену, которую не столько можно было увидеть, сколько ощутить.
– Соседний полк Губарева под натиском танкового удара отошел на запасную позицию, оголил наш фланг. Эсэсовцы нанесли по нему мощный удар с участием танков и батальона мотопехоты. Положение в основном восстановлено.
– Как надежен стык с соседом?
– Необходимо пополнить батальон двумя ротами пехоты с тяжелым вооружением… – Внезапно Алексин вскрикнул: – Вольпов!
Поддерживаемый с двух сторон солдатами, сопровождаемый комендантом, приближался к нам «органист» – высокий офицер без головного убора, в разорванной и местами окровавленной шинели, с безумно остановившимися глазами.
– Как вы себя чувствуете, старший лейтенант Вольпов? – обеспокоенно спросил Алексин. – Вы узнаете меня?
Он не отвечал, никак не откликался на жизнь вокруг, сберегая остатки сил, чтобы устоять на ногах.
– Врача, скорей! – приказал я коменданту.
Вольпов едва заметным движением хотел высвободиться от поддерживающих его рук и что-то сказать, но тут же свалился как сноп. Мертвые стеклянные глаза уставились в темную гущу церковного свода, откуда посыпалась мелкая штукатурка.
Алексин, закрыв их, по-стариковски поднялся:
– Шли мы с ним от Сталинграда. Боевой офицер. Это он, чудом вынеся себя из ада рукопашной схватки, дополз к нам и доложил о беде, постигшей правый фланг. Заставил себя жить после того, как был фактически убит. Непостижимо…
Я, задыхаясь, торопливо поднимался по крутой лестнице на свою голубятню – у аппарата ждал генерал. Доложил ему, что полк оказался выдвинутым далеко вперед от главных сил дивизии, и попросил срочного пополнения.
– А если не дам, устоишь?… Что же ты замолчал?
– Без приказа не отойдем, товарищ генерал.
– Так, так, гвардии полковник. Жди нарочного. Соберись с духом и все свое хозяйство зажми в кулак, напружинься.
В ротах солдат поубавилось, почти иссяк боекомплект. Танки! Хоть бы танки! Приданный полк и тот отобрали – держат в резерве или сжигают у Надьбайома? Правый фланг, правый…
Земля вокруг церкви в глубоких воронках, повсюду осколки красного кирпича, присыпанные пепельной пылью. Западная сторона колокольни сверху донизу выщерблена ударами крупнокалиберных пулеметов. На выжженном островке виноградника у самого моего уха чиркнула пуля и шмякнулась о торчащий железный стояк шпалеры. Снайпер! По-пластунски с ординарцем пересекли опасный участок и по огибающему виноградник откосу добрались до НП правофлангового батальона. Встретил меня капитан с опаленным лицом:
– Два километра фронта, а двести штыков да восемь ручных и шесть станковых пулеметов. Уязвим стык с соседом справа. Он прикрыт взводом боевого охранения. Мы слабо обеспечены артиллерией.
– Подброшу две батареи, одна из них – противотанковая.
– А пехоту, пехоту, товарищ гвардии полковник?
– Все, чем вы располагаете, сдвиньте вправо, до предела уплотните там оборону. Образовавшуюся брешь прикроем полковым резервом.
Мы прошли по окопам. Солдаты углубляли траншеи, маскировали их от воздушного наблюдения. Работали молча, понимая, что их завтра ждет.
Вечерело. Над позициями сгущался ночной холод, посыпал мелкий дождь. Колокольня окунулась во мглу. Стрельба повсюду затихала, лишь хлопки ракет едва пробивались сквозь изморось. И в этой затихающей ночи внезапно с востока по всему фронту полка стал надвигаться нарастающий гул. Танки? Уже можно было отчетливо различить форсированные обороты моторов и лязг гусениц.
Добежал до церкви, окунулся в ее темень, переступая через спящих солдат, добрался до спуска в подвал. Откинул плащ-палатку. Над ярко освещенной картой склонились Алексин и командир танковой части подполковник Селезнев.
– Нарочный генерала прибыл, – доложил Алексин голосом, как бы выбравшимся на свет и простор.
– Какую же радость он нам принес?
– Отход.
– Как отход? Вот танки пришли – и отход? Сейчас у нас сила…
– Дорогой, сила-то в одну соломинку, – заокал Селезнев, – двумя ротами по три танка в каждой вон сколько страху нагнали.
Командир дивизии приказывал мне в двадцать два ноль-ноль закончить отход полка на запасную позицию, подготовленную заранее в трех километрах восточнее. Маневр прикрыть ложной подготовкой к ночной атаке, нанося по противнику артиллерийский удар и штурмуя одновременно его правый фланг танками.
Немцев застали врасплох. Наши пушки всех калибров били по переднему краю. Оперативная группа «катюш» накрыла скопление танков во втором эшелоне бранденбуржцев. Удар Селезнева оказался настолько удачным, что наши «тридцатьчетверки» прорвались в глубь обороны немцев на целый километр. Ах, как мне хотелось в этот прорыв пустить весь полк, завладеть высотами – главным рубежом дивизии «Бранденбург»!
Стремительно взвивались огненные шары, проглатываемые густым стылым небом, и, рассыпавшись на тысячи светлячков, гасли, не достигнув земли. Полк отходил. Отходил поротно, то с левого, то с правого фланга. Тусклые полосы света прожекторов, натужно рассекая темноту, шарили по нашим позициям… Отходящие подразделения застывали там, где их накрывал этот мертвый свет, и ждали, когда ночь снова запеленает их своей спасительной чернотой. Темень растягивала расстояние – казалось, что запасные позиции не в трех километрах восточнее нас, а где-то в бесконечности. Не шли, а ползли по размываемой изморосью земле, падали в обнаженное нутро воронок, наполненных судорожно ледяной водой.
К полуночи артиллерийская дуэль исподволь стала стихать – с позиций снимались батареи. Там оставались лишь дежурные пулеметы и несколько пушек. Они, маневрируя, вели беспокоящий огонь, а полк устраивался в окопах – глубоких, сухих, с контрэскарпами.
Я изучал новый участок. Он тянулся по фронту всего на два километра, левый фланг обрывался у взорванной дамбы, а правый стыковался с соседней частью на самой отметке 93,1. Когда, кто строил эту линию, где подразделения связаны тщательно замаскированными траншеями, где заранее подготовлены эшелонированные артиллерийские позиции с учетом их самого сложного маневрирования?
Вот он, главный и последний рубеж обороны!
Никто не спал. Над окопами стоял аппетитный аромат солдатского борща. Бойцы подносили к огневым точкам ящики с патронами, артиллеристы волокли на батареи двойной комплект боепитания. Алексин, не скрывая радости, принял от сопровождавших офицеров три маршевые роты. Вместе со своими помощниками из сноровистых солдат и сержантов заново сколачивал усиленный полковой резерв. Эта слаженность напоминала мне свободное и мерное вращение мельничного колеса при полой воде.
За два часа до утренней зари полковая засада, выдвинутая далеко вперед, захватила пленного гауптштурмфюрера. Он взъерошенно смотрел на меня и нагло молчал. Свет от мерцавшей коптилки падал на трофейную карту и удостоверение эсэсовца. Старший офицер разведки штадива «Бранденбург». Важная птица! Почему именно он оказался на брошенной нами позиции? Знает противник о нашем отходе?… Еще несколько весьма важных вопросов требовали незамедлительного ответа.
В землянку вошел помощник начальника штаба дивизии по разведке. Здороваясь со мной, спросил:
– Молчит?
– Сами видите.
– Он же не без помощников был.
– Двоих, пытавшихся освободить этого гуся, наши прикончили.
– Всегда торопимся, черт возьми. Так я возьму его в штадив – там заговорит.
Пленного увели под усиленной охраной, у нас остался душок чужого одеколона – приторно-сладковатый.
Александр Александрович рассуждал вслух:
– Если бы они знали о нашем отходе, то незачем было посылать разведку во главе с таким ответственным офицером. В каких случаях так поступают? Лишь в тех, когда такая персона что-то прозевала, как у нас на Руси говорят, прошляпила, Тогда немцы не смотрят ни на положения, ни на звания.
– Так что же он прозевал, Александр Александрович?
– Судите сами. До самого вечера противник держал инициативу, ходил в психическую, утюжил танками правый фланг, а вечером – нежданный-негаданный наш контрудар, да еще с танковым тараном.
– Логично. Что же он предпримет дальше, коль не дождется гауптштурмфюрера?
– Скорее всего, попытается оглянуться, потом разведка боем…
– Нет у него времени, Александр Александрович. Лишь пронюхает о том, что мы ушли с позиций, – двинет на восток танки с мотопехотой.
* * *
Минуты, притершись друг к другу, мчались неудержимо. Танковый полк Селезнева занял исходный рубеж у отметки 93,1 для флангового удара. Тридцать шесть стволов, спрятанных от чужих глаз, уставились жерлами на запад. Между ними – противотанковые ружья, бойцы-охотники со связками гранат.
Я понимал, что иду на риск. На войне всегда риск, но этот был особого рода. Прорвутся танки в долину – и нет им препятствия до самого Капошвара. Рухнет оборона не только нашей дивизии, но и там, где шли ожесточенные бои, – у Надьбайома. Вся вторая танковая армия немцев хлынет на провинцию Шомодь, а дальше до Батина, и всех нас – за Дунай. При самом строгом подсчете, в мотодивизии «Бранденбург» шестьдесят танков! «Но не все же шестьдесят пойдут на наш полк, черт возьми!» – подбадривал я себя.
Алексин встревожен. В самые глухие и убаюкивающие часы – уже около пяти утра – у него сна ни в одном глазу. Я, наверное, минут двадцать вздремнул и освежился. Достал портсигар:
– Попыхтим?
– Не могу – во рту горчит.
– Чем-то вы встревожены. У вас ощущение непрочности нашей обороны?
– В переднем крае уверен. А как поведет себя сосед, не подведет?
– Нас прикрывает танковый полк, в конце концов!
– Танкисты хороши при прорыве. Хлынут – только догоняй. В обороне, как правило, осторожничают – берегут машины. Не мешало бы противотанковую батарею выдвинуть на стык.
Я вышел из блиндажа. Над всей дивизией повисло безмолвие, лишь километров на тридцать южнее часто сверкали зарницы – по всему, там бой не остывал даже к рассвету.
Прилег, приложил ухо к кочковатой земле – она дробно подрагивала. Снизу вверх уставился на наш правый фланг и на фоне чуть-чуть посветлевшего неба, как сквозь туманную пелену, нащупал очертания отметки 93,1. Она господствовала над всей местностью, с нее можно далеко достать. Вбежал в блиндаж:
– Вы, Александр Александрович, правы! Успеем?
– Батарея уже перемещается. – Внушительно крупные глаза начальника штаба смотрели на меня.
Спокойный, как будто даже сонный генеральский голос в трубке:
– Устоите?
– Устоим.
– Молодо-бодро, да? Что ждешь?
– Танковый марш с мотопехотой.
Генерал втянул носом воздух, сказал внятно:
– Внуши себе и всем, что на востоке земли для нас нет. «Язык» твой заговорил. Там, за бугром, если не врет, о нашем ночном маневре не догадываются и ничего не знают о запасных позициях. Думаю, что это близко к истине, – значит, инициатива за нами.
– Что этот гауптштурмфюрер искал?
– Себе жизнь зарабатывал. По его вине твои танки вклинились на рубеж «Бранденбурга».
* * *
Рассветало. Небо, к удивлению, голубело; легкий морозец упал на все пространство и прикрыл вчерашние мрачные краски. Колокольня, необстрелянной стеной торчащая перед нами, до того приблизилась, что хоть рукой дотягивайся. Тишина. Никакого движения ни на земле, ни на небе. Что надо было в создавшейся обстановке сделать, сделано. Теперь все зависело от того, как мы сумеем выстоять в этой обманчивой тишине. Шли бесконечные, тяжелые, как бетон, минуты. Одна за одной они укладывались, утрамбовывались в тебе, и ты словно каменел. Я пробирался по ходам сообщений, видел измятые, невыспавшиеся лица солдат, нахохлившиеся спины пулеметчиков, метателей гранат, согревавших руки собственным дыханием, артиллеристов, застывших у пушек. А солнце поднималось выше и выше, и его лучи уже не скользили по тонким льдинкам луж, а сверлили их насквозь. Где-то рядом журчал ручеек. На НП за перископом я мог наблюдать, не боясь быть обнаруженным, – солнце било в спину. Там, где вчера шли бои, – никого. Лишь в ярком свете рождавшегося дня чернели, как гробы, сгоревшие танки.
Штурм начали с воздуха. Преодолевая озноб и предательское оцепенение, до боли сжимая телефонную трубку, приказываю начальнику артиллерии:
– Зенитным батареям огня не открывать. Быть готовым к отражению танкового натиска.
Тяжелые тупорылые бомбы вспахивали землю, вздымая ее до такой высоты, что солнце поблекло. Багровый огонь бушевал еще далеко от нас. Второй эшелон «юнкерсов» уже повис над нами; завизжало воздушное пространство, земля со стоном вздрагивала то справа от НП, то слева. Поднятый в небо лафет полковой пушки грохнулся рядом.
