Текст книги "В Дикой земле (СИ)"

Автор книги: Илья Крымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

Оказавшись на задворках верхнего города, там, где не ходили стражи и почти не было жилищ, маг уселся на тонкой ветви и постарался не думать о бескрайней пропасти внизу. Он создал и подвесил в воздухе водяную плоскость, зачаровал, сделав из неё зеркало, скинул личину. Из зазеркалья смотрел порядком изуродованный человек с перепачканным засохшим лекарством и кровью лицом. Рот перекосило, и теперь верхняя губа с левой стороны навеки застыла в небольшом оскале. Достаточно оказалось одного хорошего удара и нескольких часов тщательной работы, чтобы прежде чистый лик вот так исказился…

Бронзовое лезвие вновь освободилось, твёрдой рукой Тобиус поднёс атам к лицу и стал под одному срезать швы. Жаль было портить чужую работу, но всё же он избавился от всего лишнего и с помощью заклинания полностью себя исцелил, так что даже шрама не осталось. Выбитым зубам, правда, ещё предстояло вырасти, но да ничего, несколько недель потерпеть можно.

Остаток ночи волшебник просидел на высоте, разглядывая чистое ночное небо, слушая вой ветров, метавшихся над холмами и в ущелье речного русла. Очень далеко по тёмному бархату ползла красная комета.

* * *

Вскоре выяснилось, что воспитатели в яме не сыпали пустыми угрозами, обещая избавиться от самых неспособных, малоумных и непокорных. Некоторые ученики стали покидать свои группы под угрозой схлопотать чеканом. Они исчезали в воротах форта и никогда больше не возвращались. Вместе с тем, проявившие способности к обучению симианы получали некоторые привилегии. Тобиуса и других, достигших определённого уровня постижения умений, переселили из продуваемой со всех сторон клетки в пещеру.

За время своего проживания в яме Тобиус уяснил, что постоянного и неизменного населения у пещер не было, извне прибывали и вовне убывали группы работяг. Время от времени сару-хэм перераспределяли их по Ронтау и, если низшие симианы проживали не в яме, то удерживали их в одном из многих деревянных фортов города под постоянным присмотром.

Ко времени переселения из клетки как раз освободилось несколько пещер, распределение проводилось воспитателями, которые не жалели разбивать группки сородичей. Прежде это могло бы привести к драматичным сценам, но уже наученные повиноваться ученики старались не провоцировать сару-хэм и просто радовались улучшению своих жизней, ведь в пещерах ночами было гораздо теплее.

Новое жилище мага оказалось одним большим помещением, вырубленным в глинистой почве и укреплённым каменной кладкой. Для обогрева был построен промазанный глиной камелёк с дымоходом, выходившим наверх, на более высокий ярус карьера. Спальные места оказались устроены в виде вырубленных в стенах ниш и полок, куда жителям пещеры отныне приходилось набиваться и дополнительно греть друг друга. По правилу, установленному воспитателями, ночь делилась на три смены, в каждую из которых возле камелька нёс дозор один из жителей, поддерживавший огонь и следивший за тем, чтобы тепло не утекало вовне. Устанавливать очерёдность обитатели пещер должны были сами, на своё усмотрение, однако было дано предостережение, что если кто-то из недоумков начнёт валиться с ног от недосыпа, оттого, что остальные постоянно спихивают на него эту работу, если в пещере потухнет пламя и все обитатели заболеют, то последует битьё долгое и суровое.

Тобиус, видевший в таком подходе обучение справедливому распределению обязанностей, лишь усмехнулся.

В своей пещере, где помимо человека обитало ещё семнадцать разномастных симианов, он довольно быстро стал каким-то суррогатом вожака. Тобиус следил за расписанием ночных дежурств, решал все споры, пока о них не прослышали воспитатели, с молчаливого согласия большинства обзавёлся правом карать, и, самое главное, – от него шло лекарство и лекарская помощь.

Часть 3, фрагмент 8

Волшебник давно обогнал всю цепь обучения, заготовленную для недоумков и какое-то время воспитатели заставляли тайного человека помогать менее бойким симианам. Сам же Тобиус постоянно лез на более высокие ярусы, туда, где более опытные работники занимались более сложными делами. Прежде всего его интересовали скопления женщин, занимавшихся сортировкой, просушкой, измельчением и перемешиванием трав, кореньев, семян. Работяги женского полу готовили простейшие лекарства, либо составляли смеси, служившие заготовками для более сложных препаратов. Методы были примитивные, но и это по меркам отсталых племён являлось прорывом в области медицины.

Воспитатели несколько раз гоняли наглого урода прочь, считая, что он, паршивый, крутился возле женщин с естественным интересом, но когда стало ясно, что краснолицего тянет не к женщинам, а к их ремеслу, с молчаливого согласия Руады, Тобиусу позволили слушать уроки травничества. До весны было ещё далеко, осенние сборы почти закончились, разе что коренья некоторые за городом ещё копались. Так что воспитатели преподавали отдельные смеси. Кое-что из ингредиентов, то, что знал, маг украдкой прятал за пазухой; то, что не знал, тоже прятал, надеясь потом разобраться.

Так, обретаясь среди прочих учеников, которые то и дело простывали, либо жрали что-то не то, ранились, занося инфекции, рив по мере сил латал симианов. Воспитатели тоже делали своё дело, ведь часть лекарств оседали у них, но был лимит расхода на каждое мохнатое тело и превышать его лысые не собирались. Просто не могли. То, что готовил Тобиус, было сложнее, действовало лучше и дольше. Так или иначе шепотки гуляли среди недоумков, и краснолицый урод приобретал некоторое влияние.

* * *

Неборис месяц заканчивался, холода всё крепчали, духи погоды готовили миру первое в грядущем сезоне снежное одеяло в тысячи лиг шириной. Тобиус думал над своей жизнью.

Он внедрился в Ронтау относительно недавно, обживался неспешно на дне обезьяньего общества, совершенствовал язык и понимание мироустройства по-симиански. К сожалению некоторые его представления о грядущем оказались несостоятельны, – весть о «давно утерянных родственниках с севера» не вызвала в сару-хэм ни интереса, ни доверия. А тем временем надо было как-то взбираться по лестнице вверх, на более высокие уровни, туда, где лекари и аптекари готовили свои столь манящие препараты. Ведь это был его, Тобиуса, равноценный открытию новой цивилизации интерес. Оставалась пара пустяков, всего-то и было нужно придумать, как прийти к успеху.

Пока же маг прозябал в быту, пытался извлечь что-то из уроков воспитателей, занимал себя всякой ерундой, ходил в парилку, имевшуюся при яме, которую предпочитали симианы купанию; в меру сил лечил болящих и следил ночами за огнём. В его пещере всегда было натоплено особенно хорошо, хотя хвороста жглось также мало, как и в других пещерах. Конечно, без магии не обошлось.

В определённый момент Тобиус стал замечать готовящийся бунт.

Это открытие не особо потревожило его, не особенно заинтересовало. Однако он принялся вычислять тех симианов, что прятали материалы для изготовления луков, стрел и копий, отмечал всех потенциальных участников, считал их. Так длилось больше недели и в ночь с двадцать девятого на тридцатое число небориса месяца началось движение.

Волшебник всегда спал один в небольшой стенной нише, сторонясь чужого тепла. В ту ночь ни одна из очажных смен не принадлежала ему и предполагалось, что маг проспит до утра, но Тобиус не спал. Уже несколько ночей подряд он обходился неглубокой медитацией, отдыхая, но и следя за всем в родном уделе.

Приоткрыв один глаз человек видел Мисику, чей черёд был следить за огнём, и ещё семерых симианов. Более всего они походили на обезьян, известных бестиологам под именем рыжебрюхих саков, среди которых затесалось два чернолобых сака; все принялись доставать из-под соломенных подстилок оружие, стараясь вести себя тихо. Под предводительством Мисику подались к пологу.

– Я как-то упустил момент, когда были дозволены ночные прогулки или же вы, братцы, решили нарушить порядок?

Они обернулись, но к тому мгновению Тобиуса на его обычном месте уже не было. Озираясь, они вдруг обнаружили лжесимиана перегораживавшим выход.

– Я притворюсь дураком и спрошу вас, что вы намерились содеять? Мисику? Это ты их взбаламутил?

Рыжебрюхий сак оправился от шока быстро, хотя мысль о том, как Тобиус исчез со своего места и появился в другом не могла не вызывать острого любопытства.

– Отойди, лекарь! Мы идёт отвоёвывать нашу свободу!

– Вы идёте умирать в холодную злую ночь. Ты съел дурманных трав, Мисику?

– Прочь! Я не хочу тебя убивать, но если ты не уберёшься, станешь первым мертвецом сегодня! – пригрозил симиан, наставляя на Тобиуса копьё с кремневым наконечником, довольно сносно обработанным, можно было отметить.

Волшебник вздохнул.

– Зачем? – спросил он.

– Свобода! – был ответ.

– Свобода пухнуть с голоду и отмораживать лапы до черноты? Мисику, зима почти настала. Даже если у вас что-то выйдет, а у вас не выйдет, вы всё равно не выберетесь из ямы. Вокруг воины сару-хэм, помнишь? Они больше вас, сильнее и лучше дерутся. Ведь именно поэтому вы сюда и попали, разве нет?

– Мы попали сюда, потому что были голодны и слабы! Теперь, – оскалился сак, – у насесть хорошее оружие! Нас много!

– Много – это сколько? – не уступал человек. – Пальцев на твоих руках и ногах много, Мисику? Нет, их немного. Вы не знаете, что такое «много», потому что не умеете считать. Длиннохвостых, – вот, кого много. Даже если вы сможете побить воспитателей, – а вы не сможете, – даже если вы сможете прорваться в форт, – а вы не сможете, – вас всё равно всех перебьют.

– Нет! – оскалился симиан. – Свобода! Еда! Растопка! Мы подожжём это место, подожжём проклятый Ронтау! Не будет больше Длиннохвостых, никто не будет нас тащить в клетки! Никто не будет убивать нас за то, что не получается вязать верёвки или колоть камни!

Ярость лилась из этой сравнительно небольшой и сравнительно разумной обезьяны обжигающим потоком. Всё живое жаждет свободы? Возможно. Даже если свобода сопряжена со смертью? Да, весьма вероятно.

– Ты попал сюда вместе со мной, Мисику, – молвил Тобиус серьёзно, – я помню тебя, приморенного голодом облезлого и слабого. За месяц ты отъелся, научился делать оружие, и решил, что теперь весь мир у твоих ног. Они учат вас. Если вы дадите им, они помогут вам обрести истинную свободу там, снаружи. Это тяжело, это страшно и трудно, Мисику, но их путь – единственный. Позволь им помочь вам.

– Я не буду ждать и терпеть! Я сам всё возьму! Я свободен!

Выпад его был очень быстрым, кабы не Кошачьи Рефлексы, Тобиус мог бы и не успеть перехватить древко, обдирая пальцы, отвести удар в сторону и потянуть на себя, пользуясь тем, что обезьяна потеряла равновесие. Удар ногой в грудь отбросил Мисику, а человек крутанул копьё и сделал резкий выпад, пугая его единомышленников. Тобиус заговорил повелительным голосом, не терпевшим возражений, голосом человека, который не допускал и тени мысли о том, что его могут ослушаться:

– Бросьте оружие и возвращайтесь на свои места. Спите. Того, кто промедлит, я сам убью.

Все обезьяны оцепенели и промедлил, не вняв человеческим приёмам. Тогда он сделал быстрый шаг вперёд и со страшным лицом рыкнул:

– Живо!

Копья, луки, стрелы попадали на пол, ловкие симианы запрыгнули на свои места и уставились оттуда на краснолицего урода. Они боялись. Все кроме Мисику, который лежал на полу, похрипывая и держась за грудь, – в чём в чём, а в пинках человеческие ноги были намного лучше обезьяньих.

В упрямом взгляде бунтаря, однако, ещё пылала ненависть.

– Я спас твою жизнь, – сказал Тобиус, подойдя ближе, – но не жду благодарности.

– И не жди! Ты… ты… жалкий раб! Прихлебатель Длиннохвостых!

Пятка копья с глухим звуком ударила симиана в лоб и тот потерял сознание. Тобиус заставил других обезьян устроить тело на спальном месте, сам же занял пост следящего за огнём и стал отправлять в камелёк обломки оружия, зная, что многие пары глаз следили за ним. А потом Стена Глухоты, которая перекрывала выход из пещеры развеялась и внутрь ворвались громкие вопли да визги, вой, уханье, стоны. Обитатели жилища было заволновались, но человек рыкнул на них, принудив вернуться на полки.

Вскоре полог резко распахнулся и внутрь сунулось сразу три Длиннохвостых с окровавленными чеканами; у одного имелся факел. Оскаленные яростные лица, запачканная одежда, незначительные ранения, кровоподтёки на голых черепах. Они явно были готовы разорвать кого и что угодно, однако в этой пещере царил порядок, и лишь одинокий страж пламени одарил их удивлённым взором.

– Что-то случилось? – округлил глаза Тобиус.

Видимо, сару-хэм растерялись, так что помедлили с ответом, стали переглядываться.

– До утра, – наконец пролаял один из них, – из пещеры ни ногой!

– Конечно, как и каждую ночь, – покивал Тобиус.

С рассветом всех симианов стали выгонять из пещер под частый бой медного диска. На стенах собралось множество лучников, а воспитатели проявляли особенную ярость, такую, какой не было даже в самом начале. Чеканы со свистом рассекали воздух, сару-хэм рычали и кричали, заставляли всех недоумков двигаться на четвереньках.

На многих ярусах глиняного карьера растекалась под окоченевшими за ночь телами кровь, некоторые пещеры были ею залиты едва ли не полностью. Недоумков же спускали на самое дно, туда, где на предпоследнем ярусе стоял Руада вместе с несколькими подчинёнными, которые держали связанных бунтовщиков. Когда сбор закончился, старший издал пронзительный вопль, заставив все прочие звуки стихнуть. Наступившее молчание затянулось, оно было давящим, пугающим, под взором одного живого и одного мёртвого глаза недоумки становились ещё меньше, словно теряли остатки воли.

– Не проходит и трёх лет, – голос Руады прокатился громом, хотя и не был громок, – чтобы какая-нибудь безмозглая животина не попыталась поднять восстание. Мы вас учим, мы вас кормим, мы даём вам шанс вместо того, чтобы просто убивать, как было сотни поколений подряд, но вы, недоумки, никак не усвоите главный урок: вы нам не ровня! Мелкие, слабый, безмозглые, жадные твари, которые опустошают наши плантации, вместо того, чтобы создать свои, вы не достойны жить, голозадый корм для тварей лесных! До вас снисходят, но вы слишком тупы, чтобы это оценить! Не проходит и трёх лет! Вы не учитесь!!!

Бурый от крови чекан с размаху вошёл шипом в живот одного из пленников, мускулы Руады взбугрились, – он рванул так, что из отворившейся брюшной полости в каскаде брызг вывалилось всё содержимое.

– Вы не учитесь!!!

Второй пленник с воплем был распорот.

– Вы не учитесь!!!

Третий расстался с жизнью.

– Вы не учитесь!!! Не учитесь! Не учитесь!..

Казнь завершилась, трупы, оставляя шлейф крови и растянутых внутренностей сползли вниз, к живым, а сверху, тяжело хрипя, жёг взглядом старший воспитатель, оскаленный, дикий, злобный, с тоненькими ниточками слюны, свисавшими с подбородка.

– Пайки урезаются вдвое! – рявкнул он. – Топливо и лекарства тоже! Одеяла долой, вы будете мёрзнуть и харкать кровью, тупые твари! Все, кроме тебя! – Орудие убийства указало на Тобиуса, спокойно созерцавшего действо, стоя на четвереньках. – И всех, кто был с тобой в пещере. Единственной пещере, в которой не проросло семя тупой неблагодарности! Ни одного неблагодарного урода! А теперь живо за работу, недоумки, иначе я ещё несколько душ отправлю в небытие!

Воспитатели стали разгонять толпу, часть подопечных, при этом, была отправлена убирать тела и замывать кровь. Тобиус, следя за всем, размышлял над происшедшим в точки зрения симиана.

Казнь сама по себе была весьма жестокой, но

Полудикие мартышки иного не понимали. К тому же не столько вид крови напугал всех, сколько аспекты, так сказать, теологические. Волшебник прожил среди сару достаточно долго, чтобы уяснить кое-что: несмотря на свою разумность и развитость в ряде вещей, эти существа обладали весьма примитивным религиозным мировоззрением. Они буквально верили, что душа, находится у них где-то в брюшной полости как какой-то сгусток священного газа, и если эту самую полость как-то серьёзно повредить, то душа выскользнет и… исчезнет на ветру.

Руководствуясь этим убеждением Руада привёл в исполнение самую страшную казнь, – он отказал душам в возможности быть похороненными под землёй, чтобы взрасти из-под неё в виде чего-то иного. Старший воспитатель лишил пленных бунтовщиков права на обращение в круговороте перерождений.

* * *

Со времени неудавшегося бунта отношение к Тобиусу переменилось в худшую сторону. Это было предсказуемо, всё же волшебник умел предвидеть и просчитывать, а симианы были очень, очень похожи на людей и во многом действовали соответствующе.

Их не интересовали мотивы, им не были интересны результаты и то, что воспитатели знали о готовящемся бунте заранее. Недоумки вдруг стали считать себя общностью, сплотились под пятой угнетателя, хотя там, за стеной, ненавидели друг друга по родовому признаку, испытывали отвращение ко всем, кто не походил на них самих. Правда, вопреки всему, презрение не мешало кашлявшим, мёрзшим, полуголодным сару пользоваться помощью лекаря. Они ненавидели Тобиуса теперь, веря, что если бы не он, то хватило бы сил вырвать свободу, но лекарств просили. Старались незаметно бросить осколок острого кремня в его миску и просили лекарств…

Человеку было всё равно. В конце концов, не такова ли участь волшебника даже среди себе подобных? Тот, кто одарён несравненно больше, тот, чья помощь необходима, но при этом всегда чужой, несравненно далёкий и без острой необходимости нежеланный. Всё как всегда.

* * *

Снег выпал очень поздно, на пятый день месяца иершема, и был он по первости приятным украшением. Белая владычица, спроваженная в мархоте, вернулась вновь, как возвращалась десятки тысяч лет прежде и будет возвращаться до скончания времён. Ещё молодая, обряженная в искристый белый наряд невеста без жениха, зима прошествовала по лесам Дикоземья, окружённая сонмищем подданных духов всех величин. Могучие повелители буранов следовали за её долгой фатой, вьюжницы и метелицы устилали её путь белыми хлопьями, готовили подарки студенцы, схватывавшие воды так быстро и крепко, что в них погибала рыба и иной зверь, которому не повезло очутиться в реке или озере в неподходящий миг. Время года сменилось.

Уже на следующий день зима решила напомнить смертным тварям, каковы порядки в её доме и как крепко она берётся за их соблюдение. В ночь с пятого на шестое начался снегопад столь обильный, что сугробы возрастали на глазах. Сразу стало ясно, сколь удобна была придумка делать входы в жилища нижнего города на высоте, ибо вскоре, сметаемая с крыш белизна завалила улицы.

А уж какой напастью снег стал для верхнего города! Сару-хэм приходилось по несколько раз в день гнать в ветвистую крону работяг, дабы те сметали его, не позволяли дополнительному грузу лечь на натруженные ветви баньяна. Некоторые обезьяны срывались со скользкой коры и устремлялись навстречу гибели, но часть их, падая в большие сугробы, выживали, несмотря на огромную высоту. Таким везунчикам оказывали помощь лучшие лекари города. У сару-хэм выживший «летун» считался хорошей приметой и временно освобождался от работы, переходя на обильное питание. Но несмотря на очевидные выгоды, среди работяг не находилось желавших добровольно рискнуть жизнью в прыжке.

Часть 3, фрагмент 9

Тобиус уже некоторое время не покидал пещеру по ночам, не бродил тайно по городу. Надоело. На этом этапе он узнал всё, что мог, следовало двигаться дальше, а как сделать это, маг пока не понимал. Вместо прогулок он, как положено было воспитаннику ямы, ночевал в пещере, восполнял силы во время медитации. Рив стал чаще посвящать себя этому занятию, возобновил попытки достичь полного самоотрешения.

И всё же помимо медитации он нуждался и в обычном, глубоком сне, в который повадился возвращаться дух из глубинной тьмы.

Шепчущий не обращался к Тобиусу, не увещевал и не пытался принуждать, но вместе с ним из подсознания являлись тяжёлые сны. Грёзы полные жаркого огня и крови, в которых Ронтау пылал и среди обугленной, расщеплённой кроны находился Тобиус в ореоле молний. И симианы распростёрлись ниц пред ним. Одного единственного боевого мага было достаточно, чтобы покорить целую цивилизацию, лишённую волшебных знаний; напасть внезапно, вырезать верхушку и с особой жестокостью творить расправу надо всеми, достаточно дерзкими, чтобы выступить против. Всего несколько суток пламени, льющегося с небес, молний, разносящих в труху дома, ледяных копий, пронзающих насквозь, и воцарится такой хаос, такой страх, что выжившие примут источник гнева небесного за явившееся божество. Покорность. Так можно было завладеть плацдармом, подготовить армию и с её помощью завоевать всю страну! Его боевых навыков хватило бы для такого дерзкого удара, несомненно, надо было лишь начать быстро, решительно! Сделать рывок и завоевать себе королевство для безграничного правления! Всего один рывок…

Тобиус вырвался из отравленного полусна и открыл глаза наяву. Он лежал на своём месте в нише, покрытый горячим потом, разбитый слабостью тела, но твёрдый духом. Вырвался, устоял, отбился. Которую ночь подряд. Кажется, чудовище древности набралось сил, отражение его ударов давалось тяжёлым напряжением ментальных и духовных способностей. После каждого такого удара, болезненного, тяжёлого, требовалось восстанавливаться.

Перед камельком сидел хранитель огня, который не заметил, что один из обитателей пещеры покинул спальное место. Оставив позади нематериальную копию своего облика, волшебник выскользнул за полог и тут же воспарил, чтобы не оставить на снегу лишних следов.

На разных ярусах карьера горели костры, меж коих, согнувшись, втянув головы в плечи, то и дело перебегали воспитатели. Лишённые волосяного покрова, они мёрзли особенно сильно, несмотря даже на дополнительное количество шерстяных одежд. Состоявшие в нынешней дозорной смене считали, наверное, секунды до того момента, когда смогут сдать посты и отправиться к деревянным домишкам, что ютились у основания внутренней стороны стен, – воспитательским баракам.

Маг воспарил выше. Защищённый микроклиматом, он не боялся пронизывавшего ледяного ветра, бросавшегося колючими хлопьями, а горевшие тут и там огни позволяли не потеряться. Снег внизу казался тёмно-синим, почти чёрным, стражи старались не выбираться на верёвочные мосты, да и вообще далеко не отходили от крытых кольцевых убежишь, что крепились к стволам баньяна. Сару-хэм переносили морозы не лучше, а может, и хуже людей.

Город не пылал в огне, – слава Господу-Кузнецу, – а тихо спал, бережно храня тепло в тесных, перенаселённых жилищах. Там большие семьи, лёжа вповалку, помогали сами себе не окоченеть. Снаружи костры горели только на плоских крышах глиняных построек, образуя ещё более скупую систему освещения, чем прежде. Снега навалило слишком уж много, а то ли ещё будет…

Зависнув на средней высоте, маг краем глаза заметил движение внизу. Присмотрелся, обождал и смог убедиться, что не показалось. По крышам нижнего города кто-то крался. Именно крался, иначе ведь и не назвать передвижение со столь длительными задержками, старательное избегание световых пятен, выжидание, пока наверху пройдёт полуослепший от снега в глазах страж.

Снизившись, соблюдая осторожность, Тобиус последовал позывам любопытства и полетел следом, вскоре насчитав почти два десятка фигур. Они продвигались в сторону главного ствола под покровом белых меховых шкур. Судя по тому, как ловко двигались неизвестные, то были симианы, однако не удавалось узнать большего, пока один не остановился и не задрал голову, принюхиваясь. Ветер переменился.

Тобиус немедленно сместился, чтобы его запах не тревожил больше обезьяну, а сам вперился взглядом в существо, чей лик теперь открылся. Это оказался не сару-хэм. У симиана внизу были близко посаженные глазки и удлинённое лицо, почти что морда, отдалённо схожая с собачьей; по бокам головы располагались пышные серые бакенбарды. Что-то знакомое… что-то уже виденное в атласах…

Тем временем симиан, вынюхивавший человека, стал морщиться, – ему на нос упала снежинка, вызвала зуд, чих обещал быть громким… но второй симиан вовремя подскочил и схватил первого за нос. При этом его собственное лицо исказилось до неузнаваемости, губы разошлись, являя оскал поистине жутких клыков. Куда там Огненным и Длиннохвостым! Вот это были зубы! Жуткие кривые клыки!

Маскировка сохранилась, и вереница чужаков продолжила путь, а Тобиуса осенило внезапно всплывшее воспоминание: унгиканский гамадрил! Обезьяна, обитающая в безграничных прериях и саваннах континента Унгикания, теплолюбивый наземный зверь, отчаянно свирепый и яростный.

Заинтересованный неожиданной находкой, волшебник последовал за гамадрилами, которые медленно, но верно крались к ведомой только им цели. Прошло изрядно времени, но упорные чужаки смогли преодолеть необъятный ствол баньяна до половины, незримые для стражи, сторонящиеся света. Там, где не получалось подниматься проторенными путями, они просто перелезали на кору и карабкались с помощью парных клинков, чего-то вроде массивных мясницких тесаков с крючковидными изгибами лезвий в верхних передних частях. Невероятно умелые или невероятно везучие лазутчики.

В конце концов они достигли кроны и двинулись уже по её улицам, крадясь меж заборов подворий, перемахивая с ветви на ветвь, скользя по оледенелым канатам, таясь в тенях. Лишь единожды группа оказалась под угрозой раскрытия, – одинокий страж с фонарём на шесте внезапно свернул в проулок, где застыли под шкурами гамадрилы. Молниеносный прыжок, удар ногами в грудь, страж был опрокинут и тут же получил тяжёлый удар по горлу, раздробивший трахею. Фонарь был потушен, а тело скрылось под кучей снега. Но больше они никуда не двигались, застыли под забором и хранили неподвижность.

Чего гамадрилы ждали стало понятно спустя некоторое время, – внизу, под кроной зародился тёплый огонёк. Затем другой поодаль, третий, четвёртый. И вот Ронтау вздрогнул, отошёл от цепкого зимнего сна, ибо под кроной начались настоящие пожары! И горели не просто здания, горели склады с пищей и запасами топлива! А когда пожары вспыхнули в нескольких местах на кроне последние паутинки неги оказались разорваны и город превратился в растревоженный муравейник! Если и было что-то, чего симианы боялись больше воды, так это огонь!

Отвлёкшийся было Тобиус опомнился, глянул вниз, но гамадрилов там уже не было. Пока он озирался, чужаки успели перемахнуть через забор, ворваться в дом и уже покинули его. Двадцать симианов неслись прочь по охваченным паникой и огнём улицам и некоторые из них несли на себе что-то… или кого-то.

Решив не отставать, волшебник нагнал их и с увлечением следил за гонкой. Пользуясь хаосом, гамадрилы мчались по ярусам верхнего города уже не скрываясь, сохраняя определённое формирование. Они безжалостно убивали каждого, кто попадался на их пути, используя короткие, но тугие луки, свои тесаки с крюками и даже собственные зубы. К основной группе несколько раз присоединялись маленькие группки от трёх до пяти особей, многие были испачканы в крови. Те редкие воины Ронтау, которым удавалось понять неправильность происходящего, которые замечали группу чужаков, быстро погибали, не успев сделать ничего значимого, хотя нет-нет, да и выбивала тяжёлая стрела гамадрила-другого.

Оставляя за собой кровавый след, чужаки прорвались к широкой винтовой лестнице одного из вспомогательных стволов и намеревались опуститься на средний ярус города, на мосты. Вдруг с улиц-ветвей, расположенных выше, раздался пронзительный гневный вопль, гамадрилы задрали головы и увидели, как сверху, совершив самоубийственный прыжок, спрыгнул кто-то в белом. Он ударился о нижнюю ветвь, трижды перекувыркнулся и вскочил живой, не переломанный, с длинным боевым шестом в руках и лицом, перекошенным безумной яростью.

Тенсей не говорил, он рычал и выл как зверь, наступая на целый отряд гамадрилов, которые почему-то не решались на него нападать. Несколько раз тренькнули тетивы, – шест крутанулся расплывчатым белым диском, ломая и отбивая стрелы.

Наконец один из чужаков, самый крупный, издал три вскрика, и лазутчики устремились прочь, в низ, сам же он остался в компании ещё пары сородичей. Они скинули покровы белого меха и в отсветах пожара замерцали бронзовые пластины. Три ламеллярных доспеха и шесть тесаков встретились с одним шёлковым одеянием и одним боевым шестом.

Бой поразил. Симианы, более ловкие и сильные чем люди, более быстрые, сражались на ветке, что росла высоко над землёй. Прыжки и головокружительные кульбиты делали ощущение смертельной пустоты внизу особенно острым, но обезьяны об этом, похоже, не размышляли. Они были отчаянно свирепы, неукротимо яростны, совершенно беспощадны к себе и к врагу, шёлк окрасился кровью, вопли и звон металла стояли до небес, но закончилось всё быстро. Один из гамадрилов упал с ветви, сброшенный умопомрачительной силы ударом шеста в живот; второй получил удар в голову, да такой сильный, что череп раскололся переспелой дыней и на законном месте осталась висеть только нижняя челюсть. Последний, самый опытный гамадрил валялся на истоптанной древесной коре с переломанными ногой и рукой, лишённый оружия; многие бронзовые пластинки его доспеха отсутствовали теперь из-за порванных шнурков-креплений, другие были погнуты в местах страшных ударов. Маленькие тёмные глазки взирали на Тенсея снизу-вверх без тени страха в них, чужак не морщился от боли, не умолял и не цеплялся за жизнь, он лишь улыбался, показывая жуткие жёлтые клыки, пока последний удар не прервал его жизнь.

Сару-хэм победил, но в процессе схватки его несколько раз сильно ранили, едва не покалечили. Он победил, но отстал и не мог теперь пуститься в погоню. Зато он мог возвысить свой голос и продолжать выкрикивать возгласы, понятные сару-хэм. Стражи города стекались к Тенсею отовсюду, всех их он отправлял вниз, за похитителями, велел бить тревогу, поднимать городской гарнизон, всех, кто не был занят в тушении пожаров!

Тобиус, хотя к нему это не относилось, тоже отправился нагонять чужаков и уж он-то преуспел больше всех. Идти по следу оказалось несложно, ведь несмотря на воцарившийся хаос теперь гамадрилам приходилось платить за проход и своей кровью. Они неслись прочь от центра Ронтау, петляя по крышам нижнего города, убивая и погибая. Направление их несколько раз менялось, чтобы в итоге симианы выбрались из заснеженного пространства крыш к монументальному частоколу с северо-восточной стороны. Пред ними оказался участок очищенного от снега, но покрытого ледяной коркой дерева, отвесно наклонённый над нижней частью холма. В тёплое время взбежать от основания стены до заточенной кромки брёвен не составило бы труда, однако теперь это обещало стать испытанием.