Текст книги "В Дикой земле (СИ)"

Автор книги: Илья Крымов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

– Пить! – рычали они. – По очереди! Воды хватит всем, недоумки! Пить! Ходить туда, в тот каменный круг! Если какой-нибудь недоумок опростается вне каменного круга, будет бит!

Не то чтобы пленённые обезьяны за ночь в клетке не справляли нужд где ни попадя, однако получив предупреждение, многие из них помчались к обширной площадке, действительно обложенной камнями и присыпанной песком. Тобиус воздержался от питья, так как мог утолять жажду в любое время, а до ветру ему было не нужно.

Когда все напились и оправили нужду, надзиратели, окружив толпу, повели её к противоположному краю самого нижнего круга карьера, где предстояло ждать. Никто не давал объяснений, никто не говорил, что происходит и часть симианов начала скучать, тогда как другая часть стала волноваться. Однако любые волнения резко пресекались окриками надзирателей, которые также не позволяли заключённым садиться на землю.

Какое-то движение наметилось только спустя полтора часа этого маятного ожидания, раздался новый удар в медный диск, после которого ворота форта открылись. Работяги, дотоле занимавшиеся делом на разных ярусах карьера, оставили свои занятия, уставились в сторону ворот и присели, сильно скрючившись.

Из тёмного проёма появилась небольшая процессия. Группа из четырёх воинов с боевыми шестами вышагивала впереди носилок, которые двигались на плечах четверых безоружных сару-хэм, а следом шагало четыре лучника. На самих носилках восседал старый сару-хэм, укрытый белыми шелками. Очертания его тела скрывались под блиставшей тканью, из рукава торчала лишь бледная сморщенная ладонь, державшая разукрашенный бабочками веер. На седой голове обезьяны покоился тонкий обруч, лишь немного не соединявшийся в целое кольцо на лбу.

Носилки были спущены на предпоследний ярус, так, чтобы старец мог окинуть заключённых подслеповатым взглядом и напрячь в гримасе пренебрежения все доступные морщины. Некоторое время на сияющего пришельца из верхнего мира глядели, раскрыв рты; всех пленников заставили опуститься на четвереньки, а надзиратели сильно горбились и приседали на корточки. Старец держал спину прямо, что в его возрасте, должно быть, давалось непросто.

Носильщики подали господину яркую красную пиалу, он осушил её, пронзая сброд внизу яростным взором, а потом резко метнул посуду вверх. Что-то свистнуло в воздухе, пиала разлетелась вдребезги, а пред завизжавшей толпой в глину вонзилась стрела. Надзирателям пришлось потрудиться, чтобы привести обезьян к повиновению.

– Первое, что вы должны уяснить, маленькие грязные недоумки, – дребезжащим, но на удивление громки голосом возвестил старик, – сбежать отсюда нельзя! Если воспитатели не выбьют из вас душу, как из того жалкого придурка прошлой ночью, то обязательно достанут лучники! Всякий недоумок, осмелившийся попытаться улизнуть без спросу, умрёт!

Обезьяны внизу тряслись и жались друг к дружке, невзирая на расовую принадлежность. Тобиус тоже изображал страх, хотя внутри посмеивался, по достоинству оценив, как тщательно «верхи» подошли к этой картинной демонстрации.

– Зима скоро вступит в силу, – продолжал старик, – и вы, жалкие недоумки, повадились, как и во все былые времена, нападать на наши поселения, на склады, стремясь набить желудки. Пустоголовые, бесполезные дурни! Вы не способны сами пережить худое время и нас приближаете к голодной смерти!

От переизбытка эмоций он даже закричал, оскалился и завыл, размахивая руками. Потребовалось обождать, пока гнев спадёт.

Часть 3, фрагмент 6

– Будь моя воля, приказал бы забить вас всех насмерть, не притаскивая в Ронтау всякую зловонную мерзость! Однако на ваше счастье, отребья, вы тоже часть народа! Вы тоже имеете схожесть с Образом Предка и лишь потому мы вас ещё не истребили! – Голос старика стал звучать спокойно и сильно, даже дребезжание исчезло. – Этой зимой и весь следующий год вас будут учить! Воспитывать! Приводить в большее подобие с Образом Предка! Вы, грязные дикари, чуть лучше бездумных животных, научитесь мастерить орудия труда, пользоваться ими, строить жилища, ставить ловушки, собирать травы и готовить хоть какие-нибудь лекарства, чтобы не дохнуть во цвете лет! И вы будете работать без продыху, грязные твари, ибо лишь труд сделает из вас что-то стоящее! Через одну весну на вторую вас изгонят из города, снабдив запасом пищи, семян, одеждой и приспособлениями, с которыми у вас будет шанс зажить в Великой Пуще по-новому! Не все смогут, конечно, однако на том благородная миссия Ронтау будет закончена! А до тех пор, – седые брови соединились на переносице, старые гнилые зубы показались в оскале, – вы все принадлежите городу! Любое неповиновение будет покарано! Вы либо будете учиться и работать, либо мы пустим вам кровь и выбросим в лес посреди зимы так и знайте! Я всё сказал! Несите меня прочь из этой выгребной ямы!

Гость из верхнего города, кем бы он ни был, покинул карьер, а на место, с которого он вещал, явился один из надзирателей. Его татуированное лицо коверкали старые шрамы, большие уши были порваны, правый глаз заволокло бельмо и всё это складывалось в такой пугающий образ, что многим захотелось скорее вернуться обратно в клетки.

– Сейчас вас накормят, – молвил он с тихой угрозой. – А потом начнут учить. В этом году работ на полях не будет, но вы заранее научитесь возделывать землю, чтобы весной отдать долги за безопасную зимовку в этих уютных и надёжных стенах. Ещё вы научитесь делать инструменты из камня и дерева, плести верёвки, иную утварь, строить подвесные дороги, которые смогут вознести ваши будущие жилища на безопасную высоту. Вы многому научитесь у нас, чтобы больше не приходилось воровать еду и скот, – то, как было дано это обещание, даже человека заставило поёжиться, – а если окажетесь слишком глупыми или ленивыми, мы скормим ваши останки дунтранкам. Они всеядные.

Кривой взмахнул своим чеканом и надзиратели, или, вернее, воспитатели, повели толпу на третий ото дна ярус, где было обустроено большое место под готовку и принятие пищи. Повара из числа работяг, уже побывших в этой… школе какое-то время, раздавали глиняные миски с густым чем-то из, видимо, гороха, репы и какого-то непонятного мяса, присутствовавшего чисто символически. Когда первого же сару, разбившего свою миску, а за ним и того, кто помчался просить добавки, выхватили из общей группы и избили перед всеми, стало ясно, что процесс обучения будет длиться беспрерывно и во всех аспектах жизни. Тобиус убедился, что покрывавший его предплечья мимик был равнодушен к местному пайку, спокойно всё съел сам. Он решил этой же ночью выбраться из клетки и раздобыть для соратника мясную пищу.

Занятия начались сразу же, и заключались они в том, чтобы научить разномастную группу обезьян вить верёвки из сена, волокон тростника, крапивы. О том, как изготовить сии волокна им ещё предстояло узнать, в частности о поиске сырья, подготовке, обработке, но то будет уже в следующем сезоне. Плести верёвки предлагалось как просто пальцами, так и деревянными крючками, сделанными из веток; воспитатель, сидевший перед группой, отложив чекан, вещал размеренно, скучно, хотя пальцы его проявляли завидную сноровку. Не вполне веря, что он в этом участвует, Тобиус среди прочих принялся работать. Выходило неплохо на зависть соседям.

Затем обезьянам показывали разные породы камней, учили находить кремень в разных его видах, учили подбирать другие камни нужной формы и твёрдости, чтобы методом скалывания создавать заготовки для орудий труда. Волшебник послушно исполнял указания, постигая поистине наиболее примитивные ремёсла из всех существовавших в мире, тихо поражаясь тому, что существ, уже способных разговаривать, нужно учить подобному.

Будучи человеком учёным, он знал, что все соседствующие цивилизации более или менее уравнивают друг друга в степени развития. Перенимание технологий и прочих знаний у соседей неизбежно, по крупице, по капле, они просачиваются сверху-вниз, подтягивая отстающих. Здесь же создавалось впечатление, словно сару-хэм и их менее развитые сородичи обитали в отдельных, едва-едва сопрягавшихся мирах и плотина на реке знаний была столь высока, что знания эти приходилось прививать силой.

Следующая ночь походила на предыдущую, разве что бежать никто не пытался. Сделавшись незаметным, оставив вместо себя нематериальный образ, Тобиус переместился бесшумно за пределы клетки и отправился бродить по карьеру. Воспитателей он избегал, его странный запах те могли учуять легко, не говоря уж о вероятности выдать самого себя парком, – ночные холода лишь крепчали.

Мимики могли не есть годами, Тобиус прекрасно это знал. Его собственный компаньон просуществовал в виде сундука, запертого в пыльной комнате заброшенного замка, наверное, несколько веков, при этом ему хватило сил в определённый момент проглотить первую подходящую добычу, которая оказалась в досягаемости. И всё же маг стащил от костра воспитателей несколько шматков мяса, жарившегося на палочках, и быстро удалился, дуя на пищу, слушая, как позади началась ругань, обвинения.

Понемногу кормя мимика, который изменил конфигурацию на более широкий обхват и принялся вырабатывать тепло, волшебник странствовал по крышам спящего города, отмечая устройство жизни аборигенов: частоту, с которой на улицах были разведены костры для освещения, кажущуюся скупость, с которой сару-хэм устанавливали на стенах факелы и что те всегда крепились к глиняным зданиям. Экономия топлива и обоснованный страх перед пожаром в городе, на немалую часть состоявшем из дерева.

По подвесным путям прохаживались ночные кустодии, фигуры которых только редко выхватывали из мрака установленные там, наверху, факелы. Из-за ветра они давали мало света, но и тот, помогавший сару-хэм не упасть, делал обезьян более слепыми, периодически лишая ночного зрения. Решив, что ничего дурного не будет, Тобиус взлетел над городом и стал исследовать паутину мостов.

Она растянулась повсюду, самые длинные секции состояли из твёрдых каркасов, стойко державших удар воздушных потоков, короткие вились гибкими верёвочными лентами. Опирались небесные дороги на башни, что торчали подле всех важных хозяйственных построек, длинные столбы, установленные исключительно ради подвесных путей, а также, разумеется, на огромные стволы баньяна. В центре Ронтау находился единственный истинный ствол, непомерно толстый, старый, облепленный постройками словно гигантскими трутовиками, но побочные стволы держали на себе только круговые постройки-кордегардии, где стражи могли укрыться от непогоды.

Последив немного за редкими дозорными, кутавшимися в шерстяные накидки и согревавшими ладони дыханием, волшебник взлетел ещё выше, в верхний город, который тоже крепко спал тем поздним часом. На грандиозных горизонтальных ветвях баньяна ближе к основному стволу всё пространство было преобразовано в настоящие улицы, перекрытые массивными балками, что держали на себе деревянные перекрытия. Трудно было представить, сколько весили конструкции, но дерево выдерживало и их, и небольшие подворья, что стояли на перекрытиях как на земле. Чем дальше от сердцевины баньяна, тем мельче становились постройки, тем легче они были, крепясь к ветвям в одиночестве или группками.

У верхнего города было множество ярусов, над обширными нижними возносились меньшие по площади, но застроенные более массивными зданиями, волнистыми, созданными с опорой на ствол и некоторые ветви, довольно изящными, хотя и чуждыми человеческому восприятию мира.

Чужак не стал лезть на самую верхотуру, он крался меж невысоких белых заборов нижнего яруса, отмечая разительную разницу архитектур, преобладание плавных форм над угловатыми, аккуратность круглых дверных и оконных проёмов, штукатурку и побелку стен, укрытых черепицей и разрисованных орнаментами в виде листьев и бабочек. Туманную слякоть разгоняли редкие фонари с мутным стеклом, висевшие подле дверей, да слабые отсветы лучин в некоторых окнах. Также по верхнему городу передвигались стражи, носившие горящие фонарики на шестах, чем сильно напоминали само воплощение смерти.

Нарушать границы частных владений он не пожелал, хотя и мог. Насладился лишь тем, что его кругозор и картина мира немного расширились. Пора было возвращаться.

* * *

Неделя пролетела как одно мгновение и за это время маг провёл время с великой пользой. Он впервые в жизни чувствовал себя золотым учеником, самым успевающим, самым талантливым. Будучи умелым в сложных ремёслах, примитивные приёмы щёлкал как орешки, с которых кто-то уже снял скорлупу. Видя этот «невероятный прогресс», воспитатели без задержек переводили способного уродца на более сложные ремёсла. За ту неделю они внезапно выявили среди зелёных недоумков умелого мастерового, который обрабатывал камень и дерево, создавал всевозможные полезные предметы ненамного хуже их самих. Тобиус мог и лучше, его мастерство стояло на плечах сотен поколений ремесленников родной цивилизации, во многом обогнавшей цивилизацию эту, но осмотрительный человек не спешил бахвалиться. Мало ли, что пожелали бы сделать с ним мрачные и жестокие сару-хэм, увидев такое превосходство.

– Может, выбросим его в лесу прямо сейчас, раз он такой рукастый, этот короткорукий уродец? – хмыкали промеж собой воспитатели, косясь на способного ученика. – Дадим пару камней, пару палок, верёвки готовой, глядишь, до весны протянет, а дальше легче будет.

– Это я дам вам пару палок и отправлю в лес, если вы не вернётесь к своим обязанностям.

Старший воспитатель имел почти сверхъестественную способность возникать за спиной тех, кто этого меньше всего ждал. Подчинённые боялись его не меньше, чем подопечные, и чтобы поддерживать в яме стальную дисциплину, кривой сару-хэм тратил совсем немного сил.

– Тёплое наконец-то принесли, раздайте.

Воспитатели помчались прочь на трёх конечностях, они и на всех четырёх помчались бы, кабы не приходилось таскать с собой чеканы. Кривой же остался рядом, глядя, какой ладный лук получался у Тобиуса. Не дальнобойный композитный лук под длиннющие руки обезьян, конечно, однако вполне достойный инструмент примитивного охотника.

– Ты, небось, и стрелять умеешь?

– Нет, господин, – пробубнил маг, протягивая оружие Длиннохвостому, – могу справить неплохие стрелы. Если бы допустили до горнов, выковал бы острые наконечники, и в оперенье оправил бы, но стрелять из лука не умею. Я больше пращник.

Тетива громко тренькнула в сильных пальцах.

– Пращник, значит? Можешь смастерить пращу?

– Нужна кожа, нитка, иголка и немного времени. Хотя можно обойтись просто хорошей верёвкой, пращу же нетрудно сплести.

Единственный глаз старшего воспитателя, казалось, прожигал в человеке дыру.

– Какого ты роду-племени, уродец?

Этого вопроса Тобиус ждал давно, однако не думал, что задаст его кто-то вроде… этого.

– Сару-данх мы, господин.

– Земляной народ, – повторил кривой, – что за чушь? Впервые слышу.

– Мы…

Раздался удар по медному диску, и работа на многочисленных ярусах замедлилась. Из приоткрывшихся ворот форта выступила одинокая фигура, затянутая в белый шёлк. Это был довольно высокий мужчина, идеально прямой, подпоясанный расшитым золотой нитью поясом, с тонким золотым ожерельем на шее. Он шагал, обутый в диковинные деревянные сандалии, походившие на эдакие скамеечки со шнурками. Обувь возносила его достаточно высоко над грязью, чтобы полы одеяния, похожего на многослойный халат, не марались. В правой руке, отведённой чуть за спину, симиан нёс длинный боевой шест белого дерева, окованный по обоим концам позолоченными металлическими насадками. На тёмной голове блестел тонкий железный обруч.

Не обращая внимание ни на кого и ни на что вокруг, пришелец из верхнего мира снизошёл на самое дно карьера и обратился прямо к старшему воспитателю:

– Руада.

– Господин Тенсей, – просипел кривой, приседая на корточки и сгибая спину.

– Рад видеть тебя на таком месте, из которого нелегко убежать.

На лице высокородной обезьяны проступила улыбка, самую малость демонстрировавшая зубы. Старший воспитатель этого, впрочем, не видел, он таращился единственным глазом в землю.

– Мне нужен один из твоих недоумков. – Из просторного левого рукава выскользнула ладонь, сжимавшая Тобиусов атам. – Когда его схватили, сей недоумок имел при себе нож.

– Я об этом ничего не знаю, господин Тенсей, – ответил кривой.

– Вероятно так. Но ко мне поступил доклад, описывающий краснолицего сару непонятной породы, длинноногого и короткорукого урода в странной цветной одежде… вот как этот, сидящий здесь. Это был твой нож?

Тобиус притворно сжался, демонстрируя страх и покорность, хотя в голове вспыхнула одна мысль: «ты даже не представляешь, насколько этот нож всё ещё мой, – настолько, что мне нужно просто захотеть и он отрежет тебе голову».

– Да, господин, – промямлил волшебник, бросив на артефакт мимолётный взгляд.

– Из чего он сделан? Выглядит как бронза.

– Это бронза, господин…

– На клинке ни царапины, он очень твёрдый и прочный, а главное… Руада, вытяни вперёд свой танульт.

Главный воспитатель, делая над собой усилие, поднял руку с чеканом. Одним лёгким движением зачарованный нож срезал с оружия щип, вторым рассёк толстое, покрытое царапинами древко и также легко нарезал его до середины длины.

– Восхитительная острота. Откуда ты взял такой нож, недоумок?

– От кузнеца, господин.

– Что за кузнец способен ковать бронзу, чтобы она получалась прочнее железа и острее бритвы?

– Кузнец Земляного народа, – был ответ.

– Какого народа?

– Моего народа, господин.

– Никогда о таком не слышал.

– А мы о вас слышали. Все считают, что память о старой родине это всего лишь сказка, но я решил проверить. Я был прав.

Мимика людей и сару оказалась довольно похожей, как и способы мышления, вероятно, так что по лицу высокородной обезьяны можно было понять, что она не поверила ни единому слову. Господин Тенсей, кем бы он ни был, видел перед собой странного неправильного сару, который где-то достала диковинную одежду, отрыл в каких-нибудь руинах волшебный нож, созданный, наверное, давным-давно, и теперь пытался его, мудрого господина Тенсея обмануть, надеясь на какие-то выгоды. И всё же он попытался дать недоумку шанс:

– Ты, – без особой надежды начал незнакомец, – можешь выковать такой же нож?

– Я не кузнец, господин, мне такое не по плечу, – ответил Тобиус, когда-то собственноручно выковавший себе атам.

– Бесполезен, – констатировал гость сверху. – Что ж, время потрачено зря… вспомнил. Ножны.

– Господин?

– У тебя на поясе до сих пор висят ножны, недоумок. Судя по оформлению, – ножны от ножа. В других он не держится, слишком острый, прорезает. Давай сюда.

Тобиус и сам не понял отчего этот приказ вызвал в нём такое чувство внутреннего протеста. Он смог расстаться, пусть и временно, с очень ценным для себя предметом, новая потеря не стала бы большим испытанием, но отчего-то нрав волшебника взбрыкнул, и он помедлил, за что был наказан тут же. Шест молнией выпорхнул из-за спины господина Тенсея и один из набалдашников врезался человеку в лицо снизу-вверх, отшвыривая его назад.

Часть 3, фрагмент 7

– Ножны, Руада, – потребовал пришелец, – быстро. Я уже провонял этим местом, но не хочу, чтобы запах проник под кожу. Придётся опять принимать паровые ванны, а от них шерсть курчавится.

Чьи-то грубые пальцы вцепились в пояс волшебника и пытались разобраться в том, как он расстёгивался. Справившись наконец, старший воспитатель освободил ножны и передал их Тенсею. Тобиус этого не видел, он валялся на спине, стоная, держась за окровавленное лицо. Волшебник не ожидал нападения, на нём не было чар Неуязвимости или Обезболивающего, так что ни присутствия раны, ни боли от неё изображать не приходилось.

– Счастливо оставаться, – молвил Тенсей таким тоном, словно явился в яму не избивать безответных пленников, а цветы понюхать.

Когда он скрылся за воротами форта, Руада присел рядом с раненным.

– Убери руки, надо посмотреть.

Тобиус через сиилу подчинился, отлепляя чёрно-красные ладони от раны. Изуродованное шрамами лицо симиана перекосило чуть сильнее прежнего.

– Всегда понимаешь, что дело плохо, если видна кость, – сказал он. – Оттащите его в клетку, я пошлю за лекарем.

– Не надо… лекаря… – попросил волшебник.

– Заткнись, недоумок.

Мага взяли под локти, поставили на ноги и довольно аккуратно повели на дно ямы. Поглощённый болью, с кружившейся головой, он слышал, как удалявшийся за спиной голос старшего воспитателя гневно раздавал приказы и угрозы, возвращая симианов к работе.

Дело было плохо, но не из-за травмы, а из-за обстоятельств. Ударили его действительно сильно, по кости пошла трещина, чудом уцелел глаз, обширное рассечение и контузия плоти, несколько зубов вылетели, была порвана губа. И всё это Тобиус мог поправить парой заклинаний, даже приставить обратно зубы, покуда они не поняли, что отняты от остального тела. Но теперь приходилось ждать какого-то лекаря, который обязательно придёт и начнёт трогать его, человека лицо сквозь иллюзию… это было плохо. Слава Господу-Кузнецу волшебник не потерял сознание и успел внести изменения в иллюзорный облик, иначе было бы очень странно – кровь течёт, а лицо целое.

Он наложил на себя чары Обезболивающего, слегка утихомирил чехарду, царившую в черепе, огляделся. В глазах троилось. Посидев на корточках возле клетки, пытаясь сосредоточиться, волшебник убедился, что никто не собирался крутиться рядом, у всякой обезьяны было своё дело. Ну и прекрасно. Сосредоточившись, волшебник сложил ладони лодочкой, сгустил в них воду и кое-как нашептал короткую череду словоформул, которые сделали водную поверхность приемлемым зеркалом. Слой ложного лица слегка растворился, открывая лик истинный.

Увиденное не порадовало, и будь Тобиус не так крепок духом, мог бы даже закричать. Но да ничего, видал раны и страшнее. Убедившись, что никто этого не замечал, волшебник стал медленно изменять ложную личину, делать рану наскоро сочинённую ближе к ране истинной. Ему нужно было добиться идеального совпадения краёв и надеяться, что никто не заметит разницы в слоях. Также он направил поток целительной энергии на устранение трещин и самую малость срастил ткани.

Всё это время он тщательно подавлял терзавшую его ярость, не давал волю тёмным мыслям, побуждавшим немедленно отбросить ложную личину, отправиться вслед за обидчиком и отомстить должным образом. Цивилизованный маг не должен отдаваться эмоциям, не должен терять бразды контроля, иначе мир погрузится в хаос.

Раздался удар в медный диск.

За последнее время весь этот шёлк прочно связался в человеческом разуме с неприятностями, так что тонкая изящная фигурка, затянутая в блестящую белую ткань, не вселила никаких светлых надежд. Несколько воспитателей сопровождали её, гордо прямую, едва ли не на четвереньках. Женщина, судя по всему молодая и… чужак едва ли смог бы назвать кого-то из аборигенов красивым существом, но эта особь являлась наименее отталкивающим представителем вида из всех виденных доселе.

Она приблизилась на своей деревянной обувке, как-то хитро подоткнула халат, садясь на корточки, чтобы он не испачкался, и посмотрела на человека очень внимательно. Не было в том взгляде привычного раздражения, гнева, отвращения, как не было и тепла либо сочувствия, – лишь сосредоточенность и серьёзность.

– Переусердствовали? – спросила она.

– Что вы, госпожа, – поспешил с ответом Руада, – мы не живодёры, знаем, как и куда бить, чтобы урок не стал истязанием.

– Драка? Другие раненные есть?

– Нет, госпожа, не драка. Этот недоумок вызвал гнев благородного господина Тенсея и закономерно поплатился.

Только теперь на чистом, светлокожем лице самки проступили эмоции, гнев появился мимолётно и улетучился.

– Ты меня понимаешь? – спросила она у Тобиуса.

– Да, госпожа.

– Рана плохая, останется шрам, но ты не умрёшь. Сейчас я сниму боль, потом почищу всё и зашью. Но ты должен вести себя смирно, иначе я прикажу воспитателям крепко тебя держать.

– Я понимаю, госпожа. Благодарю за помощь.

Последние слова её немного удивили, но эта девушка была слишком серьёзна и слишком сосредоточена, чтобы тратить время на удивление.

Из сумки, которую лекарша принесла за спиной, появлялись разные предметы, сначала восковой шарик, который она раздавила в пальцах и тщательно растёрла по своим рукам густую жидкость, бывшую внутри, сильно пахшую алоэ; следом показался глиняный горшочек с крышкой и несколько палочек с намотанными на них шариками шерсти, вероятно, – очёсами.

Пропитав оные шарики в содержимом горшка, женщина стала тщательно прикладывать их к ране. Развеявший к тому моменту обезболивающие чары Тобиус ощущал, как пульсирующая боль потихоньку уступала место прохладной бесчувственности. После горшка была изъята из сумки трубочка, скатанная, видимо, из лоскутка бересты, залепленной по краям воском. Сковырнув одну из пробок, лекарша принялась аккуратно выдавливать на рану тёмно-зелёную пасту, от которой даже через анестетик пробивалось жжение и покалывание. Бактерицидное вещество. Когда рана оказалась полностью обеззаражена и кровотечение прекратилось, врачевательница взялась за филигранно выточенную из, быть может, рыбьей кости кривую иглу, заправила в неё шёлковую нитку, проткнула иглой ещё один восковой шарик, протянула нить насквозь, дабы не оставить в ней места заразе, и только после этого принялась зашивать.

Работала незнакомка долго, старательно и безустанно, стараясь стянуть получившееся после удара безобразие во что-то менее безобразное, менее страшное. Когда она закончила, больше половины дня минуло уж. Воспитатели принесли чистой воды и лили на натруженные руки, пока не были смыты все засевшие под ногтями сгустки крови и остатки лекарственных веществ.

– Спасибо, что так быстро пришли, госпожа Вифани, – бормотал Руада.

– Я работала в нижнем городе по указу матери, набивала руку в определении хворей, так что охраннику, посланному наверх, не пришлось проделывать весь путь.

– Я возблагодарю Образ Предка. Моё нижайшее почтение госпоже Локре.

– Передам. Скажу, что ваши шрамы хорошо зажили.

– Уже давно, госпожа, давно зажили. Были хорошо сшиты и хорошо зажили, – кивал симиан.

– Жаль, что глаз спасти не удалось.

– Нельзя иметь всего, что хочется…

– Ты, – она посмотрела на Тобиуса, молчаливо слушавшего этот разговор, – рану не трогай, рот широко не открывай, пей воду, ешь маленькими порциями. Если повредишь швы, внесёшь заразу, то сдохнешь. Я не буду бегать по городу ради недоумка, который не способен исполнять простейшие указания. Ты запомнил?

– Запомнил, госпожа, – ответил человек непослушными губами, – я всё запомнил. Спасибо вам, госпожа.

Лекарша отправилась прочь вместе с учителями, а маг, убедившись, что никто его не замечал, вновь создал себе маленькое зеркало. Тонкая работа, – оценил он швы, – аккуратная, изящная, ровная. Над ним постарались.

– Если берёшься делать, то делай хорошо, – вспомнил Тобиус слова одного из наставников Академии Ривена.

Остаток дня его не тревожили, ни к какому делу не приставляли. Кто-то из воспитателей даже отправил незнакомого симиана принести раненному порцию пищи. Ночевать пришлось, как обычно, в клетке, но той ночью было много теплее, ибо воспитанникам ямы раздали что-то вроде шерстяных пончо, некрашеных, старых, в высшей степени непритязательных одеял с вырезами для головы, но зато в них не было лишних дыр и паразитов. Обновки пахли травами, кто-то озаботился тем, чтобы простирнуть и продезинфицировать их после предыдущих владельцев. Забота о новых владельцах? Вряд ли. Забота о профилактике пандемий? Вероятно, так.

Он покинул узилище, как покидал не раз до того и взлетел во мрак над головой, в верхний город. Оттуда, из переплетения ветвей и улиц ему незримо светил атам, зачарованный ритуальный нож, навсегда являвшийся частью своего создателя. Внутри рукояти атама была укреплена первая фаланга мизинца правой руки Тобиуса, которую он самолично отсёк, разварил, извлёк кость, покрыл её соответствующими магическими письменами, зачаровал множеством сложных заклинаний и слил воедино с обычным прежде клинком. Этому инструменту не нужно было нести в себе каких-то особых чар дабы служить маяком, серый маг и так всегда знал, где находилась его частичка.

Недолгий путь привёл в одно из белых подворий с черепичными крышами, имевшее огороженный забором сад, аккуратный и ухоженный. Не будучи защищённым, это жилище легко пустило незримого и незваного гостя под крышу. Он тихо парил в темноте, разглядывая скромное, но приятное убранство дома, белые стены, деревянные полы, утварь на кухне, шёлковые одежды в стенном гардеробе, боевые шесты, выточенные из разных пород, покоившиеся на подставках; миниатюрную, но тонко сработанную мебель. Человек обошёл все комнаты первого этажа, пересчитал прислугу, пересчитал спавших детей различных возрастов и поднялся на второй этаж по узкой лесенке с перилами.

Спальня хозяйской четы отделялась от остального дома плотной плетёной занавесью. Тенсей спал в своего рода гнезде из шёлковых подушек и простыней, что лежало на полу, огороженное деревянной конструкцией, напоминавшей раму от ширмы. Рядом с ним спала женщина, а над ними на паре крючков, торчавших из рамы, покоился белый боевой шест, прошлым днём принёсший человеку кару. Там же висели ножны с атамом, которые немедленно перелетели в руки к истинному владельцу. Зачарованное бронзовое лезвие неслышно освободилось.

Тобиус стоял над спавшим обидчиком и слушал его дыхание, его сердцебиение, слушал свою боль, что возвращалась в право владения лицом. Мысли человека были холодны и упорядочены, он не испытывал смятения, чувства не захлёстывали разум. В памяти всплывали накрепко затверженные максимы, приобретённые во время обучения магии, подаренные строгими наставниками, а также те, которые юный ученик вынес сам, из книг, не рекомендовавшихся к прочтению, хотя и не запрещённых. Наставники всегда твердили следующее: посягнувшему на его благочувствие и благосостояние волшебник имеет право воздавать сторицей. Но Слово Кузнеца учило, что есть время для гнева, но есть время для прощения. Смирение духа убивает демонов, посягающих на душу человека; потворство страстям губительно. А что если не страсть отомстить, ощущал Тобиус, лавовым озером разливавшуюся в груди ныне?

Лезвие вернулось в ножны, его хозяин медленно и глубоко вздохнул. Сегодня он решил, что короткая, но приятная месть недостойна того, чтобы нападать на спящих. Оставалось надеяться, что серый волшебник никогда не изменит себе в этом убеждении.

Чужое жилище было покинуто, и одинокий бродяга отправился в северо-восточную часть кроны. Чем ближе к краю он подбирался, тем светлее становилось, ведь именно с этой части города много дней назад начался сбор листвы. Симианы выгнали на ветви баньяна десятки артелей работяг, которые без продыху лазали по ветвям и срубали огромные жёлтые листья, не успевшие ещё опасть. Если бы они этого не делали, весь нижний город был бы в скором времени завален опадом. К той ночи уж половина дерева избавилась от красно-жёлтого одеяния, отчего внизу становилось светлее.