Текст книги "Эхо Погибших Империй (СИ)"

Автор книги: Илья Колупалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Похоже, тебе тут скучно, – произнес, наконец, Ниллон.

Через мгновение оба расхохотались.

– Месяц! – вдруг воскликнул отец. – Нил, ты можешь себе это вообразить? Ме-сяц! Такого у меня, кажется, еще никогда не было. Да, народ с годами не становится более читающим, но чтобы целый месяц ко мне никто не заходил… Даже не знаю, что думать на этот счет.

– По крайней мере, один верный читатель у тебя будет всегда! Сейчас меня занимает книга о Фесторе Гаюхварте – ее я, правда, приобрел в книжной лавке: мне Эд порекомендовал. Стоящая вещь!

– Язык красивый, – отец почесал бороду, задумчиво кивая, – но историческая правда местами сильно искажена. Впрочем, твой выбор.

«Свобода выбора – самое ценное, что у нас есть, и в книгах в том числе. Этому научил меня ты».

– Я тут уже переживаю, – продолжил отец, – как бы у Совета не возникло желания закрыть библиотеку за ненадобностью.

– Этому не бывать, пап! Библиотеку тронуть они не посмеют.

– Когда-то так говорили и про университет, и про театр, – печально вздохнул Омунд Сиктис. – И что в итоге? Эх, ладно… Ты хотел поговорить?

Ниллон не сразу ответил. Он шел в библиотеку просто проведать отца, к тому же он давно не бывал в этом слегка загадочном, тихом месте. Но кое о чем он все-таки не мог умолчать.

– Ты знаешь, пап, меня беспокоит мать… – услышал он свой голос.

– Правда? – Омунд даже не нахмурил бровей. – И давно?

Этот вопрос поставил Ниллона в тупик.

«Столько, сколько я ее помню».

– Давно ли? Сложно сказать… Такое ощущение, что она хочет, чтобы я перестал ходить на лекции профессора Хидена.

– Ты хотел сказать: чтобы ты перестал общаться с профессором Хиденом?

«Ты всегда был жутко проницателен, отец».

Ниллон никогда не расценивал профессора Хидена как своего друга – на его взгляд дружба между ними была невозможна из-за колоссальной разницы в возрасте, но он все-таки осознавал, что некое родство душ неразрывно их связывает.

– Называй это как хочешь, – бросил Ниллон, – но, похоже, профессор ее просто бесит.

– Она в этом не одинока, – усмехнулся отец. – Многие в этом городе недолюбливают старика: Райджес Хиден имеет такой склад ума и является носителем таких мыслей, которые едва ли разделяют даже мудрейшие из живущих. И что самое поразительное, он не боится высказывать их на публике. Мое мнение ты знаешь: я рад, что ты общаешься с ним. Он не из тех, кто будет отмалчиваться в стороне, когда вокруг творится сущий хаос. Такие люди способны будоражить душу и разум! А ведь это и есть жизнь! Мне ли тебе объяснять, Нил?

Отец перевел дух.

– Ну а что до матери… Она смотрит на вещи со своей башни, а ты – со своей. Одна из самых больших ошибок в жизни – пытаться угодить всем и каждому. Когда человек мыслит самостоятельно, всегда найдутся те, кто его осудит – ведь большинство привыкло жить по указке тех, кто богаче и сильнее их.

Ниллон ожидал от отца примерно таких слов, но он все же был рад услышать их.

– Ты совсем не глупый парень, Ниллон, – Омунд положил руку на плечо сына, – но ты еще не нашел своего пути. Кто знает, может, именно Хиден поможет тебе в этом. Признайся, – хотя бы самому себе, – ты ведь не хочешь до конца своих дней прожить в этом городе зевак и торгашей?

«Если бы я только знал, отец. Если бы я только знал, чего я сам хочу…».

– Спасибо, пап. Ты всегда был на моей стороне.

Отец хотел было что-то добавить, но не стал.

– Кстати! – воскликнул библиотекарь, когда сын уже повернулся к нему спиной и сделал несколько шагов в сторону выхода, – Совсем забыл тебе сообщить! Мне предлагают место в Городском Совете!

Ниллон воззрился на отца с изумлением.

– Да, да, – закивал Омунд. – Я, правда, пока не дал согласия…

– В молодости ты мечтал об этом. А кто предложил тебе место?

– Остались знакомые… Еще с юношеских пор.

«Отец вступит в Совет? Примет участие в управлении городом? Интересно… Впрочем, довольно сложно представить его в этой роли». Омунд прервал размышления сына:

– Ах, да, и еще. Ты слышал о том, что творится в мире? Аклонтисты направили ноту в Кариф. Хотят навязать им свою религию.

В первые мгновения Ниллону показалось, что только что отец сказал о вещах, относящихся к каким-то далеким землям, и все эти события никак не изменят размеренный уклад жизни тихого приморского городка, однако вскоре он почувствовал, как его лицо наливается кровью, а челюсти сжимаются в бессильном гневе.

– Карифяне ведь не пойдут на это? Верно, отец?

Омунд покачал головой.

– Карифяне в меньшинстве. И если они примут аклонтизм, у нас уже не останется выбора…

– Нас много! – с жаром уверил Ниллон. – Карифяне, люди Побережья: мы – свободолюбивый народ, и не позволим навязывать нам сиппурийских богов! Геакронцы, хотя и живут под пятой тирана, но, думаю, тоже выступят против аклонтистов!

– Что ж, – вздохнул Омунд, – историю писать молодым. Я устраняюсь. Смею лишь надеяться на то, что я пролил на тебя свет просвещения в достаточной степени, чтобы ты не наделал по молодецкой горячности лишних глупостей.

– Твой вклад в мою жизнь ни с чем не сравнить, отец.

И, чтобы не съезжать на сентиментальности, Ниллон поспешно добавил:

– Ладно, я, наверное, схожу еще прогуляюсь. Загляну к тебе, как дочитаю про Гаюхварта!

«Надеюсь, он не заметил дрожь в моем голосе…»

Омунд Сиктис кивнул, расплывшись в кривой улыбке.

Несмотря на произнесенную перед отцом речь, полную страстной решимости, Ниллон покидал библиотеку с тяжелым сердцем. Аклонты… Это чужеземное, жуткое слово свинцовой иглой пронзало его сознание. Вера, взявшаяся из ниоткуда почти полтора века назад… и покорившая мир. Страны Роа, не признавшие Святых Аклонтов своими богами, можно было перечесть по пальцам одной руки.

И теперь тень Чаши – а именно таков был символ аклонтистов – нависла и над Карифом. А значит, и над Союзом Побережья. Это не могло не беспокоить Ниллона. Пытаясь развеять тревогу, он продолжал бесцельные скитания по прямым, чисто выметенным улочкам Пранта. Ниллон сам не заметил, как оказался перед заброшенным зданием прантского театра. Он присел отдохнуть на ветхую скамейку, сиротливо стоящую на пустыре перед ним. Мать рассказывала ему, что в детстве она ходила сюда пару раз на спектакли, а потом театр закрыли из-за того, что городская казна несла лишь убытки от его содержания. Ниллон никогда не был в театре, да и желания наблюдать за представлением лицедеев у него не возникало, но вид огромного здания с обшарпанными стенами и чернеющими оконными проемами вызывал у него тоску.

«И снова эта ломота в теле… – подумал Ниллон. – И эта сонливость. Даже дышится тяжело…

– Кха-кха-кха…

«Черт! И снова этот кашель… Да что ты будешь…»

Вдруг его взор упал на русоволосую девушку, кутавшуюся в дорожный плащ. Она с растерянным видом разглядывала холодную громаду здания театра.

«Нездешняя», – решил Ниллон. Он всегда испытывал некоторую неловкость в общении с противоположным полом, даже если дело касалось пустяков. Но сейчас эта девушка выглядела так одиноко на фоне мрачного заброшенного здания, что он все же решился заговорить, ведомый простым желанием помочь незнакомке:

– Простите! – крикнул он, после чего девушка тут же повернула голову в его сторону. – Вы что-то ищете? Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Ох! Я думала, я здесь одна, – слегка растерянно произнесла девушка, тем не менее, сделав несколько осторожных шагов в сторону скамейки, где сидел Ниллон, – Как это я вас не заметила…

«Карифянка», – понял Ниллон по тому, как чудно́ она произносила некоторые гласные звуки. Этот выговор звучал непривычно для уха жителя Побережья, хотя язык у них с карифянами был общий, эйрийский.

Девушка подошла ближе. Она показалась Ниллону необычайно красивой: правильный небольшой нос, аккуратный подбородок, соблазнительные ямочки на щеках, в крупных, выразительных карих глазах читалось какое-то почти детское любопытство. Поднявшийся ветерок трепал ее светло-русые волнистые волосы, бросая пряди на лицо. Девушка была хорошо одета: богатое шерстяное платье бурого цвета, дорожный плащ с причудливой застежкой на шее и черные кожаные сапоги с серебряными пряжками. Незнакомке было лет восемнадцать-девятнадцать на вид, она была стройна, и несколько выше Ниллона ростом.

– Я просто… сидел и отдыхал… – растерянно протянул он. – Я подумал, что вам может понадобиться какая-нибудь помощь…

– Помощь? Хм. Я что, выгляжу беспомощной? – незнакомка шутливо нахмурила брови, и тут Ниллон вдруг заметил висящий у нее на поясе короткий макхарийский ятаган.

– Вовсе нет! – выдохнул Ниллон. – И должен заметить, это очень предусмотрительно с вашей стороны: иметь средство защиты, находясь в чужом городе.

Девушка подозрительно сощурила глаза.

– Хотя жители Побережья – народ незлобивый, – поспешил добавить Ниллон. Это было сущей правдой: в городах Союза Побережья преступность была на минимальном уровне. Все споры жители решали либо общим собранием, либо решением Городского Совета – не было даже жандармерии. – Вы давно здесь?

– Только сегодня утром прибыла, – в голосе незнакомки чувствовалось недоверие, она явно не спешила идти на контакт. – А вам-то что?

– Уже остановились где-нибудь? – Ниллон решил не отступать, несмотря на презрительный тон незнакомки.

– Да. На постоялом дворе. Теперь вот осматриваю город. Скажите, а этот театр уже давно не работает?

– Его закрыли еще до моего рождения, – ответил Ниллон.

– Какая жалость… У нас вот в Дакниссе есть театр, но мне там как-то не по себе: в нем обычно проводят свой досуг светские люди, а мне не слишком приятно их общество.

«Так значит, она из Дакнисса… Как же занесло молодую барышню из карифской столицы в наш скромный городок?»

– Красивое здание, большое… – пробормотала карифянка, глядя на возносящиеся ввысь белые колонны. – А впрочем, я не достопримечательности к вам приехала рассматривать. Вы случайно не знаете, кто такой Райджес Хиден?

Ниллон не мог скрыть удивления, хотя и понимал, как, должно быть, глупо сейчас выглядит с разинутым ртом и поднятыми бровями.

Но сомнений не было: имя было произнесено ясно и отчетливо, а второй Райджес Хиден едва ли мог сыскаться в Пранте.

– П-профессор? – переспросил, заикаясь, Ниллон.

– Ну да. Вы его знаете? Слышала, он читает тут у вас какие-то до жути интересные лекции. Год назад я поступила в дакнисский университет: отец думал, из меня выйдет неплохой государственный работник. Наивный… Я не выдержала и двух месяцев усыпляющее скучных занятий и бросила это дело. Так что насчет Хидена?

– Ах, да, профессор… – Ниллон еще преобладал в некоторой растерянности. – Он читает лекции бесплатно, для вольных слушателей, в здании бывшего университета…

– Бывшего? Что-то у вас на Побережье сплошной упадок, куда ни глянь!

«Эх, что верно, то верно…»

– Но торговля процветает.

– Торговля! Много ли надо ума, для того, чтобы сдирать с людей деньги за всякие безделушки!

– Не могу судить о тех вещах, которыми ни разу не занимался, – пожал плечами Ниллон. – Быть может кому-то это покажется странным, но мне никогда не хотелось гнаться за большими прибылями… Мне всегда были больше по душе вопросы, так скажем, духовные… ну или, кх-м, философские…

Когда он произнес это, насмешливая улыбочка впервые покинула лицо его собеседницы, и она посмотрела на него как-то по-другому. Более заинтересованно.

– Так вы тоже ходите на эти его лекции?

– Да. Правда, последние три я пропустил. Послезавтра будет лекция, посвященная проблеме диктатуры – надо будет прийти. Начало в полдень.

«Промоем косточки Тиаму Дзару, и всем геакронцам заодно».

– Отлично! Тогда там и встретимся.

– Университет находится на Большой Ясеневой улице – это в десяти минутах ходьбы от Ратуши.

– Спасибо вам. Кстати, я ведь даже не представилась, – смущенно произнесла девушка. – Меня зовут Гелла. Гелла Брастолл.

«Брастолл… Где-то я уже слышал эту фамилию… Только не помню, где».

– Мое имя – Ниллон. Можно просто Нил. Рад знакомству, Гелла! Бытьможет, перейдем на «ты»?

Девушка добродушно улыбнулась.

Глава 2

Акфотт. Конец весны 729 года после падения Эйраконтиса

Черные, как уголь, стены акфоттского замка уходили высоко вверх, шпили башен терялись в небесной синеве. Мрачные стены этого древнего, но будто не тронутого временем сооружения, казалось, не оставляли человеку иного выбора, кроме как испытывать трепет и невольное восхищение.

Было довольно неприятно замечать в себе эти чувства, если ты не сиппуриец.

Недаром один из предшественников Йорака Бракмоса сделал этот замок своим, выселив из него сиппурийского короля, который стал, в сущности, не более чем декоративным элементом после принятия в 523 году Хартии Народных Свобод. Впрочем, народ Сиппура от этого не стал заметно свободнее, а вот вся власть в стране стала принадлежать лордам-протекторам, процедура избрания которых не была урегулирована до сих пор.

Кемал О’Цзун не первый год служил послом в Сиппуре, и прекрасно знал все уловки Бракмоса: например, он любил заставлять людей ждать. В Корхее, на родине Кемала, за такую непунктуальность могли плюнуть в лицо, невзирая на богатство и чин. Но заставлять человека почти час прождать на солнцепеке – это, пожалуй, было слишком даже для сиппурийца.

Близость моря не придавала свежести. Стоял полный штиль, и Кемалу оставалось лишь бесцельно всматриваться в туманный горизонт, опершись руками на горячий камень набережной. Когда-то там, далеко на западе, лежала древняя островная империя, Карагал, в представлении современных сиппурийцев – держава зла, порока и безумия. Если верить летописям Акфотта и Корхей-Гузума, тогда, в семнадцатый день второго месяца весны 599 года после П.Э. на западе, в океане Ба-Фуисс, поднялась волна, затмившая собой солнечный свет. Карагал, данником которого тогда являлся Сиппур, был уничтожен силами природы, подобно своему старому сопернику, Эйраконтису.

С тех пор прошло сто тридцать лет. Сиппурийцы были рады поскорее забыть о Карагале и о том унижении, которое было связано с его гегемонией. Но Кемал часто задавал себе вопрос: почему именно после этого страшного катаклизма в Сиппуре зарождается и начинает стихийно распространяться религия, ставшая впоследствии опорой всем и каждому в большинстве стран Роа: аклонтизм?

«Может, я брежу? – думал Кемал. – Может, пытаюсь связать не связанное? Но обе эти истории безумно подозрительны и в них полно белых пятен. Впрочем, такие мысли лучше не высказывать вслух. По крайней мере, в Сиппуре – стране фанатиков и параноиков».

Время шло, а из замка так никто и не появился.

«Должно быть, у него ко мне действительно важный разговор», – рассудил Кемал, научившийся за время своей службы распознавать психологические приемы лорда-протектора.

Кемал истосковался по женщинам.

Втайне он желал, чтобы Бракмос отправил его на родину с каким-нибудь поручением. Разменяв пятый десяток, Кемал О’Цзун так и не обзавелся семьей – постоянные разъезды, пребывание в чужих странах не оставили ему времени для серьезных отношений. Но, как и любой мужчина, он был не чужд плотских утех. В бордели Акфотта Кемал предпочитал не заходить – большеглазые сиппурийки не привлекали его, к тому же он побаивался подмочить репутацию: даже приди он в веселый дом переодетый, ночью, его все равно могли узнать из-за характерной для корхейца внешности, и как следствие, скомпрометировать.

Поэтому он тосковал по славным девам Корхей-Гузума, оставшимся по ту сторону пролива Гаюхварта, отделявшего корхейский остров от Сиппура. Кемал умел беспристрастно замечать недостатки своей родной страны, но в том, что касалось женской красоты, он не сомневался – по его мнению, никто во всем мире не мог сравниться с корхейками.

Слуги Кемала, принесшие его сюда в паланкине, страдали от жары не меньше, чем он сам. Два каншийца, хирсалец и макхариец – вот кто обслуживал корхейского посла. Уроженцы Акфотта, по-видимому, были чересчур горды для того, чтобы носить кого бы то ни было. Особенно корхейца.

Не все, но многие сиппурийцы презирали его – Кемал не мог этого не замечать. Презирали за богатство, за влиятельность, за то, что халат его был расшит совсем по-иному, нежели их, за то, что над резиденцией его реет не сиппурийская кобра, а корхейский морской конек. В конце концов, презирали за узкий разрез глаз – какой имели все его соотечественники.

Но жизнь Кемала О’Цзуна была такова, что он давно привык к людскому презрению. Он был закаленный дипломат – настоящий волк политической арены. Эмоции с годами стали для него чем-то чужеродным, и только один мотив неизменно был для него определяющим: всегда и во всем действовать в интересах корхейской короны.

Кемал с достоинством выдержал пытку солнцепеком – он родился в бедной семье, и в детстве ему не раз приходилось целый день проводить под палящим солнцем, продавая на рынках Корхей-Гузума морепродукты, добытые отцом. Тогда он выработал привычку налысо брить голову, которой продолжал следовать до сих пор.

Наконец, тяжелые створы южных ворот акфоттского замка отворились, и к Кемалу вышли три человека: двое стражников в сине-зеленых цветах Сиппура и девушка в мужских одеждах (что на родине Кемала считалось страшным позором). Конечно, это была Десма Традонт – личный адъютант лорда-протектора.

Как всегда, Кемала обыскали (к Бракмосу не допускали людей с оружием), после чего Десма, по своему обыкновению не слишком учтиво, предложила ему следовать за ней.

Если снаружи акфоттский замок был пугающе величественен, то внутри он был пугающе мрачен. Темные жутковатые коридоры, стальные двери с лязгающими замками, и, что примечательно, очень узкие и редкие окна – все это напоминало о позабытой древности, дух которой безмолвно таился здесь и по сей день.

Кемал со своими провожатыми вышел на огромную винтовую лестницу, материалом для которой послужил тот же неведомый черный камень, из которого были выстроены и стены замка. Никто из ныне живущих не мог вообразить, что это был за материал – нигде более в природе он не встречался и при этом обладал невероятной прочностью и твердостью. Оставалось лишь гадать, с помощью каких чудес безымянным мастерам древности удавалось обрабатывать этот камень, от которого невозможно было отколоть кусок даже сильнейшим ударом кирки.

Ступени лестницы были такими гладкими, что немудрено было поскользнуться. Поговаривали (не то в шутку, не то всерьез), что правители прошлого сделали это для того, чтобы избавляться от старых выживших из ума советников, которые падали на этой лестнице и ломали себе все кости. Надо было признать, что ступени были к тому же довольно круты.

И вот, после нескольких минут подъема наверх самой большой башни замка, они, наконец, оказались у дверей в кабинет лорда-протектора Сиппура и главы Церкви Аклонтов Йорака Бракмоса.

– Лорд-протектор ожидает вас, посол, – холодно произнесла Десма Традонт, распахивая дверь, после чего Кемал вошел внутрь, а Десма последовала за ним, оставив стражу за дверьми.

По крайней мере, одним своим качеством Йорак Бракмос выгодно отличался от остальных правителей государств Роа: отсутствием чванливого высокомерия, которое появляется от избытка власти. Кемал до сих пор помнил, как в бытность свою послом в Шейкате, ему приходилось подолгу ждать, когда жирный аймеротский князь Мансив Наджар перестанет чесать бороду, раскуривать кальян и соизволит обратить на него внимание.

Бракмос же был не таков: он сразу энергично вскочил со своего кресла, высоко вскинул руки и, улыбаясь во весь рот своими белоснежными зубами, направился к Кемалу, чтобы дружески обнять его. Корхейцу было немного не по себе от таких объятий, с тех пор как он услышал историю о том, как однажды, точно также обнимая одного своего генерала, Бракмос достал из рукава кинжал и всадил тому промеж лопаток.

Но сейчас лорд-протектор источал радушие.

– Десма, милая, оставь нас наедине, – проворковал Бракмос, после чего девица Традонт подчинилась, но как будто осталась чем-то недовольна.

«Фаворитка, – подумал с презрением Кемал, не первый раз наблюдавший за странной нежностью в общении Йорака со своей адъютанткой. – Спит с ним, наверняка. Впрочем, какое мне дело?»

Лорд-протектор и посол сели в кресла напротив друг друга. Йорак Бракмос прямо-таки лучился изнутри; в нем было все безупречно: черные космы волос, прикрывавшие его уши, точеные черты лица, ослепительно белая мантия с застежкой из черного золота у шеи.

– Кажаб? – предложил Бракмос, указывая на глиняную бутылку сиппурийского змеиного ликера, стоящую на резном столике из ясеня.

– Позволю себе дерзость отказаться, ваше преподобие, – Кемал предпочитал обращаться к Бракмосу именно так, подчеркивая тем самым, что во всем, не касающемся дел религии, тот ему не господин.

– Ну а я осушу рюмку за ваше здоровье, – не прекращая улыбаться, произнес лорд-протектор, после чего немедленно осуществил свою угрозу.

– Что пираты, ваше преподобие? – поинтересовался Кемал. – Макхарийцы больше не жалуются на набеги?

– Давеча из Шакмайфо пришла весть, что на побережье по прежнему неспокойно. Видимо, король Гакмоло не торопится наладить отношения с Макхарией.

– Пираты не подчиняются королю. Вы же знаете…

– Довольно, – жестом прервал Бракмос, как будто сердясь. Но Кемал знал его натуру: это не гнев, а попытка смутить визави резкой сменой настроения. – Я вас пригласил не для того, чтобы пиратов обсуждать. Меня больше интересует то, что происходит внутри вашей страны.

– Могу я спросить, что именно?

– Как что? Измена.

Кемал побледнел. Такими вещами Йорак Бракмос точно не станет шутить.

– Измена? Не могли бы вы уточнить…

– Послушайте меня, господин О’Цзун, – повысил голос Бракмос, вставая с кресла и закладывая руки за спину. – Я предлагаю вам опустить последующее ломание комедии на тему того, что вы знать не знаете, чем занимается в вашем государстве принцесса Батейра.

Кемал, посмотрев в глаза лорду-протектору и несмело кивнул.

– Итак, не сыграть ли нам в «правду»? Я задаю вопрос, а вы честно отвечаете на него. И не смейте лгать и увиливать – я знаю все ваши уловки. Договорились?

– Будь по-вашему.

– Чем занимается в вашей стране Яшань Демцуэль?

– Он ратует за создание в Корхее автохтонной Церкви Аклонтов.

– Нет, господин посол, он не ратует! – взвизгнул Бракмос. – Он подбивает народ на измену, и у него уже целая армия сторонников: таких же омерзительных смутьянов, как он сам! Будете утверждать, что не знали об этом?

– Прошу меня простить, ваше преподобие. Но я действую исключительно в интересах Корхеи.

– Так действуйте, Кемал, действуйте! Кто вам мешает? И, поверьте, как раз в интересах Корхеи покончить с этими религиозными распрями. Вы хоть понимаете, что подобные действия ставят под удар все могущество нашего альянса? А этого я просто не могу допустить. Поймите, Икмерсиды могут просто не удержаться на троне, а если это и произойдет, лично я сочту это меньшим злом!

– Хорошо. Давайте вместе обсудим, как лучше разрешить это дело.

Йорак Бракмос подошел к окну, молча вглядываясь в морскую гладь с нарочитым безразличием.

– У меня нет корхейского заложника, – негромко, но отчетливо проговорил сиппурийский правитель. – Он нужен мне, чтобы иметь рычаг влияния на вашего короля… Вы не сгодитесь – сразу говорю.

– Король Гакмоло едва ли согласится предоставить вам своего сына и наследника, принца Гарука. Но принц Бьеджар или принц Хирам вполне могли бы…

– Мне не нужны принц Бьеджар и принц Хирам, пропади они пропадом! От них толку будет меньше, чем от некоторых моих советников: Гакмоло не сильно расстроит их смерть.

Бракмос вновь выдержал паузу.

– Мне нужна его дочь, принцесса. Это усилит рвение корхейского двора к борьбе против отступников, а я, в свою очередь, гарантирую Батейре Икмерсид безопасность и учтивое обращение.

Кемал перевел дух.

– Сомнительный вариант. Батейра единственная дочь Гакмоло, он души в ней не чает и не пойдет на это…

– Пойдет. Вы убедите его в этом.

Кемал медленно поднял глаза на лорда-протектора, опасаясь, что в них тот прочтет вопрос: «Иначе?…»

– Иначе я уничтожу ваше государство. Поверьте, я действительно пойду на это, если вы не оставите мне выбора.

«Блефуешь, подлец, – подумал Кемал. – Блефуешь. Пожалуй, ты и вправду намерен начать войну. Но только не против Корхеи. Мы как раз нужны тебе. Наш флот».

– Я сделаю все от меня зависящее, ваше преподобие, – уверенно заявил корхейский посол, поднимаясь на ноги.