Текст книги "Эхо Погибших Империй (СИ)"

Автор книги: Илья Колупалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Это была небольшая жилая комната с балконом. Здесь все было обставлено скромно, но достаточно красиво. Большая кровать с пологом покрылась толстым слоем пыли. В углу помещалось большое кожаное кресло. На прикроватной тумбочке стоял узорчатый канделябр, а рядом с ним был прямоугольный след, не тронутый пылью – как будто только что здесь находился какой-то предмет, но его убрали.

Профессора нигде не было видно. Но тут Ниллон присмотрелся, и вдруг увидел на балконе знакомую фигуру в синем сюртуке.

– Профессор, сэр, с вами все в порядке?

Молчание.

Ниллон взошел на балкон и увидел, что профессор Хиден держит в руке застекленный портрет, на котором изображена красивая женщина с узким разрезом глаз. На лице пожилого человека изображалась крайняя скорбь и страдание: изогнутые губы, нахмуренные брови. Он не отрываясь смотрел на портрет, и появление Ниллона не вызвало у профессора никакой реакции.

– Сэр, – несмело начал Ниллон, – быть может, нам не стоило…

– Это последняя память о ней, – произнес Райджес Хиден надтреснутым голосом. – Портрет нарисовал макхариийский уличный художник в Гаскумбае – как же давно это было… Я не мог оставаться здесь после того, как ее не стало. Хотел сжечь этот дом… Не смог. Просто бежал прочь…

Ниллон выдержал паузу, после чего вновь решился заговорить:

– Корхейские женщины славятся своей красотой. Думаю, тот художник был не льстец. Как звали вашу жену? Что с ней стало?

Ниллон боялся, что этот вопрос может ранить профессора, но тот с каким-то отстраненным видом отложил портрет на подоконник, обратил свой взор на лес внизу и проговорил уже более ровным тоном:

– Лийя. Ее звали Лийя. И она – самое прекрасное, что случалось со мной в моей жизни. С ней я чувствовал себя в полной мере… человеком. Ты спрашиваешь, что стало с ней? Знаешь, Нил, я просто пережил ее. Лийю сразила не болезнь, но возраст. Так бывает…

Тут профессор Хиден облокотился на перила балкона, издал что-то среднее между болезненным смехом и кряхтением и чуть слышно, но как-то зловеще произнес:

– Проклятый недуг, или что это… не старею.

И хотя Ниллон совершенно не понял в тот момент смысла этих слов, однако бессвязный поток пугающих догадок уже тогда родился в его голове.

– Простите, сэр, – Ниллон постарался сохранить обыденность тона, – вы никогда мне не рассказывали о своей жизни, о своем детстве… Должно быть, вы прожили долгую жизнь…

– Даже слишком долгую, – пугающе холодно произнес профессор, все еще не глядя на Ниллона.

Гелла все это время молча наблюдала за их разговором, стоя в дверях балкона.

– А где вы родились? – спросил Ниллон – И… и сколько вам лет?

С непроницаемым выражением лица профессор Хиден обернулся к Ниллону и без доли колебания произнес:

– Можешь счесть меня безумным, но я не могу дать ответа ни на один из этих вопросов.

Ниллон раскрыл рот, не в силах проронить ни звука.

– Нет, не думай, – продолжил профессор Хиден, – у меня никогда не было потери памяти или чего-то в подобном роде. Да и за то время, что ты знаешь меня, я не давал повода усомниться в здравости моего рассудка.

Мое детство? Нет, я не помню ни отца, ни мать, ничего вообще… Будто бы я родился уже взрослым. Я был тогда молод, Нил, молод и полон сил. А что самое поразительное – эти силы совершенно не оставляли меня с годами. Я даже не помню, чтобы болел хоть раз. Все мои друзья состарились и умерли, а мне хоть бы что! Моя жена умерла, прожив со мной в браке пятьдесят лет, а я, многолетний старик, не чувствовал даже легкой одышки при беге! Как объяснить это, Ниллон? Я объездил весь мир. Я положил жизнь на то, чтобы узнать разгадку, но не приблизился к ней ни на дюйм. И это притом, что треклятая жизнь и не думает заканчиваться!

Профессор сделал небольшую паузу и продолжил:

– Знаешь, я до сих пор часто в муках напрягаю память… и вижу волны. Море – притягательное и таинственное. Знаешь, меня выбросило на берег – то был берег Сиппура… и потом началась моя жизнь – та, которую я помню.

– Но разве это не объясняет хоть что-то? – спросил Ниллон. – Должно быть, вы были моряком, и ваше судно потерпело крушение.

– Вот только как объяснить то, что я прожил сто тридцать лет? – профессор неприятно осклабился. – И это только в той жизни, которую я помню. Да-да, Ниллон, сто тридцать лет – число непростое: оно кое-что, да значит. Именно столько лет назад был уничтожен Карагал. Все это можно было бы счесть каким-то чудовищным совпадением, если бы не те непередаваемые образы, что являются мне во снах. Я вижу темные катакомбы, просторные белые залы, высокие заснеженные горы. Это Карагал, я знаю. Еще я вижу надвигающуюся тьму… огромную волну, от которой дрожь пробегает по всему телу… И та волна весьма необычной природы: она не могла возникнуть иначе, как под воздействием очень могущественной и грозной воли. Я чувствую присутствие неких сущностей – незримых, но наделенных волей и разумом. Непросто признавать, но это очень похоже на то, как аклонтисты описывают своих божков.

Ниллону вспомнились слова Гултара Локобона на конференции: «Аклонты – не вымысел, не надуманные идолы, не порождение чьей-то демагогической философии. Они реальны, также как и мы с вами».

– Меня неодолимо влечет к островам, где некогда лежал Карагал, но всю жизнь меня что-то сдерживало от путешествия туда. Но теперь… Теперь я решился.

Теперь Ниллон почти с ужасом взирал на профессора. В свете луны, с пепельным оттенком кожи и серыми глазами, которые сейчас могли показаться пустыми, Райджес Хиден походил на какой-то жуткий призрак – облик его не выражал ничего положительного.

– Как мало я о вас знал, сэр… – упавшим голосом проговорил Ниллон. – Что вы такое, профессор?

– Это я и намерен выяснить, – отвечал Хиден. – Я отправлюсь на карагальский архипелаг, чтобы разгадать тайну Аклонтов, а заодно и тайну собственной жизни. В этой войне нам не победить, используя силу простого оружия.

– Вы хотите, чтобы я отправился вместе с вами? – неожиданно для самого себя спросил Ниллон.

– Нет! – отрезал профессор. – Это исключено. Это тяжкое испытание я должен перенести в одиночку.

– Карагал… – в задумчивости протянул Ниллон, как будто пробуя это слово на вкус. – Империя колдунов и безумцев.

– Колдуны – пожалуй, неверное слово, – поправил профессор. – Лично я не верю в волшебство. Карагальцы владели концентрированной силой разума, псионикой. Сиппурийцы, разумеется, не знают этого (а если кто и знает – не разглашает).

– Я очень хочу отправиться вместе с вами! – в сердцах воскликнул Ниллон.

– Нет, Нил! Даже не проси – это слишком рискованно!

– Но это может быть мой последний шанс! – закричал Ниллон с дрожью в голосе. – Я ведь все равно умру!

Гелла и профессор остолбенели.

– Да, это так! – выпалил Ниллон. – Ваш врач сказал мне, что у меня водяная чахотка… так что жить мне осталось недолго. Но если там, в вашем Карагале, остались до сих пор какие-то колдуны, и есть хоть малейший шанс, что они излечат меня или произойдет еще какое-то чудо – то я согласен! Терять мне все равно нечего…

И Ниллон закашлялся громко и продолжительно.

– Я не стану лгать тебе, Нил, – заявил профессор после тягостной паузы, – путешествие будет не из легких, и безопасность тебе никто не гарантирует. Но если положение твое и впрямь настолько отчаянное, то… я готов! Готов попытаться помочь тебе. Однако сразу скажу, что ничего не обещаю – не люблю давать пустые надежды. Впрочем, не думай, что ты будешь лишь праздным попутчиком: я обнаружил некие псионные способности и в тебе.

– Во мне? – изумился Ниллон.

– Ну да. Вспомни тот случай на маяке: тогда я не сказал тебе всей правды. Ты выжил как раз из-за того, что в критический момент псионная энергия высвободилась и создала вокруг тебя подобие поля, смягчив тем самым падение. Твой разум воспротивился самой мысли о смерти, Ниллон, это и спасло тебя. Думаю, что он снова может тебя спасти и найти средство от недуга.

Мысли лихорадочно закружились в голове у Ниллона:

«Почему-то уверен, что будь здесь отец, он положил бы мне руку на плечо и сказал: «Иди за этим человеком, сынок, и не бойся – он из тех, кому можно верить». Я и сам понимаю, что нужно как-то решительно менять свою жизнь».

– Тогда я тоже отправлюсь с вами! – впервые подала голос карифянка, все это время стоявшая у двери балкона.

– Нет! – в один голос воскликнули Ниллон и профессор Хиден.

– Гелла, девочка, – с неожиданной мольбой в голосе произнес профессор, – послушай меня! Я верю, что ты привязалась к Ниллону, и даже верю, что между вами что-то назревает, но теперь вам просто необходимо расстаться. Ты должна отправиться в Дакнисс, чтобы убедить своего отца заключить союз с Геакроном.

– Что!? – воскликнула Гелла. – Стакнуться с Дзаром, с этим чудовищем? Отец никогда не пойдет на это.

– Ты сможешь убедить его, я верю. Гелла, я был груб с тобой в Пранте, я могу не нравиться тебе, но сейчас я прошу сделать это не ради себя. Сделай это ради своей родины, Карифа. Ты была на Диргенской конференции, ты была свидетельницей вероломной жестокости аклонтистов, и кому как не тебе, дочери Граниса Брастолла, убедить своего отца в необходимости единения эйрийских народов перед лицом общего врага. Сейчас многое зависит от тебя. Решайся!

– Я… я согласна, – упавшим голосом проговорила девушка после минутного молчания.

Ниллон бросился к ней на шею, и около минуты они не выпускали друг друга из крепких объятий. После Ниллон как-то растерянно проговорил:

– Надеюсь, сэр, все это будет не зря… А пока объясните мне, как вы намерены преодолеть то огромное расстояние, отделяющее нас от Карагала, и каким образом мы преодолеем препятствия, которые, вне всякого сомнения, будут чинить нам аклонтисты?

– Неподалеку здесь есть укромный грот, в котором до сих пор стоит яхта, которую мы с женой использовали для прогулок. Впрочем, это довольно крепкое и быстроходное судно, оно нам подойдет. Надеюсь, годы не сильно повредили его.

Мы все отправимся в путь завтра, нельзя терять ни дня: особенно это касается тебя, Гелла. Мы не знаем, что сейчас предпринимает Йорак Бракмос; быть может, он только собирает армию, быть может, сиппурийцы сейчас заняли Виккар, а может, крепость Райек уже в осаде – этого мы не знаем. Надо действовать без промедления.

Ниллон чувствовал, что покидает балкон уже несколько другим человеком. Несмотря на обреченность, он ощущал нависшее теперь над ним бремя ответственности. Ответственности за то решение, которое он принял, и его последствия.

Страха Ниллон не испытывал: та острая необходимость жить осмысленной жизнью, наконец нашла способ осуществиться – профессор предоставил его.

Они с Геллой в молчании спустились вниз, в выбранную ими комнату.

– Так странно все перевернулось в один момент… – тихо проговорил, наконец, Ниллон. – Но профессор прав: каждый из нас должен выполнить свою миссию.

– Ниллон, как же так? – воскликнула Гелла, и Ниллон увидел, что слезы стоят в ее глазах. – Ты не можешь умереть…

– Это мне наказание… за то, что не ценил жизнь. За то, что проводил ее в праздности…

– Не говори так! – Гелла закрыла лицо рукой.

Некоторое время оба молчали.

– Как ты думаешь, профессор в порядке? – вдруг спросила Гелла.

– Думаю, что вполне, – ответил Ниллон, не чувствуя, тем не менее, полной уверенности в своих словах. – И я ему верю: это достойнейший человек из тех, с кем мне доводилось общаться.

– Он назвал моего отца убийцей.

– Профессор не хотел оскорбить тебя таким образом. Он лишь имел в виду, что политик принужден совершать необходимое зло во благо своего народа…

Ниллон и Гелла еще долго разговаривали, спорили, смеялись, даже не думая о том, чтобы лечь спать. Они поняли, что по-настоящему интересны и даже близки друг другу. Им хотелось быть вместе постоянно, чтобы никакие невзгоды не разлучили их.

– В этом что-то есть, согласись, – взволнованно произнесла Гелла, глядя Ниллону прямо в глаза, – знать, что это последние часы перед долгой разлукой, наслаждаться каждой минутой, ощущая безвозвратность момента. Будто стоишь на краю пропасти…

– Я не хочу расставаться с тобой Гелла! – в сердцах воскликнул Ниллон. – Очень не хочу! Но это лучше, чем если бы ты смотрела на то, как я загибаюсь…

– Ох… как же это тяжело! Не думала, что все обернется так… Но, ты знаешь, у меня есть одно предчувствие. Можешь считать меня наивной дурочкой, но я уверенна, что мы еще встретимся. Обязательно встретимся!

Ниллон лишь невесело усмехнулся.

– Ладно, прости, Гелла, я совершенно разбит и… хотел бы наконец отдохнуть. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, Ниллон!

Утро возвестило своим приходом начало новой эпохи: эпохи борьбы, опасностей и самоотверженного мужества.

Профессор Хиден разбудил их примерно за два часа до полудня (по нему самому было сложно определить, спал ли он вообще) и объявил, что после плотного завтрака они отправятся в грот, где стоит яхта профессора. Геллу высадят в Деоптисе, после чего она поедет домой, а Ниллона с профессором ожидает долгое морское плавание вокруг Роа.

– Вариант обогнуть материк с севера отпадает, – объяснял профессор, пока они пробирались через лес, – грядет осень, а штормы в Эйрийском море в это время чересчур жестоки. Поэтому мы обойдем берега Макхарии и Корхеи на почтительном расстоянии, чтобы избежать встречи с их судами. В любом случае, наша яхта довольно быстроходна, и мы без труда уйдем от преследования кораблей аклонтистов.

– Что насчет продовольствия? – поинтересовался Ниллон, перелезая через толстый ствол упавшей сосны.

– Купленной мною провизии должно хватить на дорогу до Карагала, к тому же я приобрел снасти для ловли рыбы.

– Но… что насчет обратной дороги, сэр?

– В Карагале должно быть полно фруктов и источников питьевой воды – питались же чем-то карагальцы, когда жили там.

«Звучит не слишком обнадеживающе… Но что поделать».

Грот, о котором говорил профессор Хиден, был достаточно глубоко врезан в береговую линию острова. Глубина, судя по цвету воды, была здесь немалой. Сбоку имелась небольшая каменистая тропинка, так что можно было проникнуть внутрь, не намочив ноги.

И хотя там, куда они прошли, было уже довольно темно, Ниллон все-таки различил очертания яхты: крупная, с высокими бортами и белыми, потускневшими парусами. Судно оказалось во вполне исправном состоянии.

Ниллон, Гелла и профессор Хиден погрузили на яхту все тюки с пожитками, после чего взобрались на борт сами.

Выйдя из бухты в открытое море, они направили судно в сторону Деоптиса. Профессор Хиден стоял у руля, а Гелла изучала интерьер каюты, в тот момент, когда Ниллон закричал:

– Сюда! Сюда, скорее сюда! Идите сюда!

Профессор Хиден, а вслед за ним и Гелла, явились на зов.

– Сюда! – кричал Ниллон. – Смотрите, что там!

Со стороны Деоптиса в небо поднималось множество столбов дыма. Расстояние было велико, но все же Ниллону показалось, что где-то он заметил горящий огонь. В море неподалеку от города можно было заметить флотилию из восьми-десяти кораблей.

Профессор Хиден стремглав кинулся в каюту, и через полминуты вернулся с подзорной трубой в руках.

– Чьи это корабли, профессор!? – вскричал Ниллон, теряя самообладание. – Что за герб на парусах?

Профессор Хиден помедлил еще несколько мгновений, напряженно сглотнул, после чего произнес голосом человека, ведомого на смерть:

– Перекрещенные сабля и гарпун. Аймерот. Похоже, война уже началась…

Глава 13

Тешайские равнины. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

Лагерь акфоттских Ревнителей был разбит в небольшом перелеске, так что со стен Тешая едва ли можно было понять, каких размеров войско осаждает город. Негласное мнение Ревнителей было таково, что это является большим преимуществом: так как их отряд (слово «войско» было бы не совсем верным) был весьма и весьма небольшим. Отряд Алекто был кое-как пополнен за счет неумелых крестьян, попутно набранных из нескольких деревень, и в общей сумме насчитывал едва ли тысячу человек.

Немногочисленные тешайские Ревнители, которым удалось спастись от взбунтовавшейся толпы, рассказывали жуткие вещи. По их словам, основным мотивом восстания было порицание авторитета Святых Аклонтов, то есть натуральное вероотступничество. Как потом объяснил Нойросу Сфиро, здесь было очевидное преувеличение: скорее всего, волнения начались из-за произвола местной аристократии и непомерных налогов в пользу храмов. А уход сиппурийской армии на север и восстание Кровавого Мангуста в Макхарии создали благоприятные условия для бунта. Антиаклонтистские лозунги запросто могли прозвучать в толпе, а Ревнители, у которых на это дело обостренный нюх, сочли ненависть к Аклонтам основной идеей восставших.

Впрочем, в остальных вопросах у Сфиро не было оснований сомневаться в правдивости слов тешайских блюстителей веры. А они рассказали следующее.

Когда волнения возникли в нескольких небольших очагах, Ревнители полагали, что смогут разогнать толпу. Однако вскоре бунтовщики стали представлять довольно организованную и грозную силу. Пойманных вельмож и Ревнителей они вешали, прибивали к столбам, а иногда просто забивали до смерти или рвали на куски на улицах. Часть немногочисленного гарнизона городской крепости была перебита, другая часть перешла на сторону восставших.

Настроение в лагере Алекто царило прескверное: люди изнывали от бездействия, а командиры не могли дать им вразумительного разъяснения ситуации. Вариантов действия представлялось довольно немного. Взять город при помощи такого крохотного войска можно было двумя способами: либо подкупить кого-либо из защитников города, посулив ему помилование, либо штурмовать стены при помощи веревок с крючьями.

В открытую таранить ворота было бы неразумно: это приведет к многочисленным жертвам, и город с большой вероятностью вообще не будет взят. На сооружение же осадных башен у Алекто не было ни людей, ни времени.

Почти одновременно с тешайским восстанием вспыхнуло также восстание в Хирсале, которое отправился подавлять отряд под командованием Десмы Традонт, состоящий из гвардейцев лорда-протектора и солдат акфоттского и калорского гарнизонов.

«И опять Десма обставит меня, – с грустью думал Нойрос. – Она с легкостью освободит Хирсал, а мы будем торчать здесь, как бездомные псы, и дожидаться помощи. Влип же я в историю… Должно быть, мятежные настроения зрели в этих городах уже давно, и теперь, когда войско Арака Трифтониса где-то в Виккаре, а Лэйхэджо поднял Кихташ, они выгадали момент и выступили против нас. Что за напасть? Теперь, когда Сиппур на грани столкновения с северными державами, столь могущественную страну начинают терзать внутренние распри. Это ли не насмешка судьбы?»

Между тем, Нойрос не без стыда замечал за собой крамольную мысль: он не только не испытывал ненависти к восставшим, но и даже предпринимал в своем сознании попытки как-то оправдать их действия. А еще его настораживало поведение Сфиро: макхариец проявлял к Нойросу какое-то панибратское доверие, пускаясь наедине с ним в такие рассуждения, которые, безусловно, вызвали бы негодование высшего командования. Так, он называл Алекто совершенно бездарной командиршей, которая привыкла только «давить крыс», притом в тактике ведения боя и осады совершенно ничего не смыслит.

Однако в компании других Ревнителей Сфиро был скромен и молчалив, почти не вмешивался в общий разговор, лишь изредка позволяя себе сдержанные замечания.

Нойрос был вхож в круг приближенных к Алекто Ревнителей: по вечерам ему позволялось сидеть с ней и Морасом Дайялом у одного костра. Здесь же обыкновенно бывало еще около десяти человек, в том числе Кайрен и Сфиро.

В этот раз разговор зашел про положение дел на востоке.

– Неужели кампуйцы не могут помочь Альхаро подавить мятеж? – распалялся один коротко стриженый парень, сидевший между Кайреном и Дайялом. – Как спустились бы со своих гор и – бах! – смели бы изменников! А?

– Осел! Да кампуйцы макхарийцев на дух не переносят! – возразил с другой стороны костра Гапул, изрядно подвыпивший мужчина лет сорока. – И не за что не сунут свои носы в дрязги южан. У них другая задача: они нагрянут с юга на карифян, пока маршал Трифтонис отвлечет их внимание.

– Экая осведомленность! – ухмыльнулся Сфиро. – Да ты не в советниках ли у лорда Бракмоса часом? Смотри! Сейчас по пьяни все государственные секреты нам разболтаешь!

Собравшиеся громко загоготали.

– Ну, я хоть и не советник, – начал с улыбкой Морас Дайял, – но кое-какие вести с востока до меня все же дошли. Несколько дней назад Шакиф Монтейрис выдвинулся из Кайофи в Кихташ с огромным шестидесятитысячным войском.

– Принц Шакиф уничтожит предателя – в этом не может быть сомнений, – твердо заявила Алекто.

– Если только возьмет древнюю крепость Симхарат, – мягко поправил Дайял свою возлюбленную, – главный оплот кихташских мятежников.

«Вы бы лучше решили, как расправиться со своими», – мрачно подумал Нойрос.

– В Корхее также неспокойно, – с некоторой тревогой произнесла Алекто после непродолжительного перерыва в разговоре. – Яшань Демцуэль и его сторонники распаляют народ, настаивая на отделении от нашей Церкви.

– Еще одни мерзкие предатели, – проскрежетал Кайрен, громко сплюнув в костер.

– И эти, – пожалуй, самые опасные из всех, – заключила глава Ревнителей, – так как укрывают свою измену под личиной благочестия.

Когда Алекто произносила эти слова, ее темные глаза зловеще мерцали в отблесках костра, и образ ее с новой силой разжигал дикую страсть Нойроса.

«Она должна быть моей, – думал он, охваченный безумством похоти. – Как же больно находиться рядом с ней и понимать, каким ничтожеством выглядишь в ее глазах! Но ведь и Дайял, этот напыщенный олух, ей совсем не пара! Алекто пользуется его влиянием, чтобы удержаться на посту главы ордена, но как же она холодна с ним!»

– Терпеть не могу корхейцев, – проговорил Дайял, стараясь, чтобы голос его выражал больше презрения, чем ненависти. – Особенно этого ушлого посла, Кемала О’Цзуна. По мне, так все, чем он занимается – это постоянно морочит голову лорду Бракмосу, да и только. Макхарийцы дики и безумны, – Сфиро, не принимай на свой счет, – но корхейцы – другое дело: у этих мерзавцев предательство в крови – вспомнить хотя бы Духарг, павший жертвой их вероломства…

– Вы судите о народах, – спокойно заметил Сфиро с выражением легкой иронии на лице, – а я предпочитаю судить о личностях. К примеру, большинство макхарийских князьков – лишь мелкие сошки, не более. А Яшань Демцуэль – это личность.

– Ты что же, Сфиро, симпатизируешь ему? – возмутилась Алекто.

– Ничуть. Только вот что интересно. Ему в одиночку удается сеять смуту в корхейских городах, и целая толпа царедворцев не в силах помешать ему.

– Это скверным образом характеризует дом Икмерсидов, – чопорно отозвался Дайял. – Все они женолюбы и слюнтяи. Корхейцы – что еще добавить! Не обладай они столь сильным флотом, лорд Бракмос бы с ними не церемонился.

Что касается мятежных тешайцев, то с ними не удалось установить совершенно никакой связи: речи о переговорах о сдаче города даже не было. Со стороны могло показаться, что Тешай вымер: только изредка можно было увидеть, как фигуры дозорных мелькают меж зубьев городской стены. Лазутчиков бунтовщиков нигде поблизости замечено не было, никаких вылазок защитники восставшего города также не предпринимали.

Лежа по вечерам в своей палатке, Нойрос часто вспоминал момент прощания с родителями. Мать безутешно рыдала, поочередно обнимая то Нойроса, то Десму, и бессвязно причитая. Отец же, как всегда держался с достоинством, однако и в нем было заметно сдержанное волнение, но вместе с тем и гордость за своих детей.

Нойросу до ужаса не хотелось упасть в грязь лицом и дать сестре повод для самодовольных насмешек. Она всегда и во всем превосходила его: в учении, в фехтовании, в успехах по службе. Даже в их детских проказах ей все время удавалось как-то выставлять Нойроса виноватым, а самой уходить от наказания.

Но однажды… однажды Десма все-таки поплатилась за свою шалость. Нойросу тогда было лет восемь. Десма пробралась в его комнату, и подложила ему под подушку какие-то бумаги отца, в надежде, что горничная обнаружит их, и Нойросу влетит. Но старая нянька-повитуха Бетанья, дважды принимавшая роды у госпожи Аглаи, увидела, как Десма входит в комнату брата с бумагами. Отец поверил слову Бетаньи, и Десме не удалось в тот раз избежать наказания. Ее оставили без ужина и принудили ночевать во дворе, одну. С безмолвным торжеством Нойрос наблюдал из окна, как сестра одиноко бродит у дома, подходит к двери в надежде, что над ней сжалятся и впустят. Десме пришлось тогда испить чашу наказания до дна.

И теперь, когда оба они выросли и отправились на войну, Нойросу хотелось непременно доказать свое превосходство над сестрой, хотя задача эта, учитывая их разницу в чинах, едва ли могла казаться осуществимой. Нет, он не желал Десме зла, – гнал прочь эту мысль, – но сладкое детское воспоминание о восторжествовавшей справедливости не выходило у Нойроса из головы. В конце концов, ведь именно он – наследник рода Традонтов по мужской линии, и кому, как не ему, вершить великие подвиги и покрывать свое имя славой.

«Нойрос Гроза Изменников, – воображал молодой вельможа, – или Нойрос Усмиритель – звучало бы сильно! Десма свои сапоги бы съела от зависти…»

Но вся загвоздка была в том, что Нойрос сейчас простой солдат, и единственный его шанс отличиться – это показать отчаянную доблесть в бою.

Случай, произошедший с Нойросом в Акфотте накануне его отъезда, показал, что лишить человека жизни не так уж тяжело: сталь в столкновении с плотью всегда выигрывает. Кроме того, во время продвижения к Тешаю их тренировки со Сфиро не прекратились, а, напротив, участились. Они часто удалялись вечером за пределы лагеря и упражнялись в мастерстве владения саблей. Макхарийцу становилось все труднее побеждать Нойроса; тот уже неплохо отточил множество фехтовальных приемов защиты и нападения.

Дни шли. Тешайцы по-прежнему никак не давали о себе знать. В лагере Ревнителей преобладало напряженно-подавленное настроение. В один из дней (Нойрос уже не помнил, какой это был по счету день с момента их прибытия к стенам Тешая) произошло печальное событие. Трое солдат напились воды из ручья, вскоре после чего ощутили жуткую боль в животе и к вечеру скончались. Как потом сообщили разведчики, исток этого ручья находился где-то за стенами Тешая… Ночью умерло еще двое людей, по-видимому, пивших воду из этого же водоема.

На следующий день утром, у костра, похоже, осознав, насколько губительным может оказаться дальнейшее бездействие, Алекто объявила, что ждет всех приближенных Ревнителей на совет в ее шатре сегодня вечером. Там она обещала сообщить свой план взятия Тешая. Нойрос был весьма взволнован этим известием, однако, ему, как и многим другим из отряда Алекто, было отрадно, что томительная осада скоро окончится.

В тот же день, после обеда, когда Нойрос отошел по нужде в ближайший перелесок, к нему неожиданно подкрался Кайрен. Оказаться наедине с косоглазым бойцом было одним из наименее желательных для Нойроса событий. Не произнося ни слова, с гримасой тупой злобы на лице, Кайрен подошел к нему вплотную и, что было силы, ударил Нойроса кулаком в грудь.

От такого болезненного удара Нойрос повалился на спину, в заросли папоротника.

– Ты чего!? – вскричал он в ужасе, превозмогая боль в груди. – Что тебе нужно?

– Твоих страданий, – прорычал Кайрен, после чего еще два раза ударил Нойроса ногой в бок.

Саблю Нойрос оставил в палатке, поэтому возможности защититься у него не было.

– Небось надеешься героем стать, – злобно бросил косоглазый Ревнитель. – Слабак ты, а не герой!

Еще один сильный удар в бок. По-видимому, в рукопашной схватке у Кайрена были куда бо́льшие шансы, чем в сабельном поединке.

– Мне ведь ничего не стоит взять и пырнуть тебя саблей в пылу боя. И в ордене о тебе горевать никто не станет – даже твой новый дружок-макхариец, уж поверь.

– За что!? – вскричал Нойрос в отчаянии. – За что ты так ненавидишь меня? Ответь!

Кайрен криво ухмыльнулся и сплюнул.

– За твою знатность. И за то, каким дерьмом вы считаете нас, простых. А ведь вы из той же плоти, что и мы! И пустить кровь вам можно точно так же!

«Дайял тоже знатен, – мучительно подумал Нойрос, – но до него-то тебе не добраться».

– Я, кстати, хотел поведать тебе кое о чем, – Кайрен осклабился самым омерзительным образом. – Помнишь того мальчишку, которого Алекто велела тебе проучить? Ты справился – держался молодцом, хе-хе! Но вот только меня не проведешь… Я заметил, что он явно запал тебе в душу.

«Кшан. Его звали Кшан».

– Как бы то ни было, знай: перед самым нашим отбытием я перерезал ему горло.