Текст книги "Эхо Погибших Империй (СИ)"

Автор книги: Илья Колупалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Эхо Погибших Империй (Аклонтиада-1)

ПРОЛОГ

Равнина Крофамгир. Середина весны 599 года после падения Эйраконтиса [1]

Амгори не мог даже предположить, что их ждет.

Девять дней назад они высадились здесь, на северном берегу материка Таамун и теперь продвигались вглубь, все южнее и южнее. Величественное, сияющее воинство – мир еще никогда не видел такого внушающего трепет великолепия, какое излучали неустрашимые воины Карагала.

Мир содрогнулся от их поступи. Люди падали ниц, когда видели паруса их горделивых, изящных кораблей. Державы Роа признали господство карагальцев, ведь никто не мог бороться с Ментальными Воителями – карагальскими псиониками – которые одной лишь силой мысли взрывали землю, создавали на воде штормы, метали гигантские каменные глыбы и разбрасывали в стороны целые армии. Никто не смог противостоять мощи Великого Архипелага: флоты Эйраконтиса и Духарга были потоплены, Сиппур, Корхея как и большая часть государств Роа признали императора Карагала своим владыкой и обязались платить крупную дань.

Теперь лишь одна большая держава в известном мире оставалась непокоренной грозным островитянам – далекий Синкай в глубине материка Таамун. Но синкайцы не строили судов и не имели городов у моря, поэтому против них пришлось организовать сухопутный поход. Его возглавлял принц Кламильфонт, прозванный Блистательным, повелитель Амгори, и самый родной для него человек, которого он воспитывал с малых лет и наблюдал за каждым шагом, который тот делал в своей жизни.

И этот поход не нравился Амгори. Не только потому, что приходилось передвигаться исключительно по суше, а потому что само решение отправить армию в этот далекий, неизведанный край явилось неприятным результатом затяжной ссоры между принцем и его отцом, Лакхазеро ди Вайо, императором и всевладыкой Карагала.

Амгори видел, как появился на свет Кламильфонт, как он рос и набирался знаний. Амгори назначили его наставником, и молодой придворный отдавал всю душу и все свои силы ради того, чтобы юный принц получил как можно больше полезных умений и знаний, которые помогли бы ему стать в будущем достойным правителем величайшей в мире империи.

И труды усердного Амгори не прошли напрасно: Кламильфонт рос очень живым и любознательным мальчиком, он преуспевал буквально во всем, чему его учили, будь то древняя литература, пение, езда верхом или метание копья. Учитель не мог нарадоваться успехам этого вечно улыбающегося, неугомонного белокурого юноши, и очень скоро понял, что любит его всем сердцем, как родного сына.

Кламильфонт же продолжал делать успехи: в четырнадцать лет он знал наизусть все самые известные мифы и легенды Карагала, а в девятнадцать лет его не мог превзойти в искусстве фехтования ни один мастер из императорского замка Карамайнис. Наследник карагальского трона плавал во много раз быстрее, чем все его сверстники, намного дальше, чем они, метал копье, и при этом всегда находил время для чтения фолиантов по самым различным наукам, а также написанию собственных заметок и эссе.

Отец Кламильфонта, Лакхазеро, всегда восхищался успехами сына, но однажды он вызвал Амгори на личный разговор и заявил ему следующее: «Если однажды я узнаю, что мой сын связался с псиониками, или что он под каким бы то ни было предлогом употребил кволидий – то, клянусь престолом, ты познаешь на себе всю силу моего гнева».

Императора можно было понять, ведь встать на путь Ментального Воителя означало сделаться духовным затворником, полностью отрезав себя от светской и государственной жизни. Более того, это могло помутить рассудок и изменить личность до неузнаваемости. Уже несколько веков ни один из императоров Карагала не выбирал для себя подобной судьбы.

Но Кламильфонт, к тому времени уже прозванный придворными за свой необычайный ум и атлетизм Блистательным, был полностью поглощен изучением светских наук и прочему самосовершенствованию. Когда ему было двадцать три, он заявил, что намерен открыть в Карамайнисе собственный университет. Но этим планам не суждено было сбыться.

Однажды принц, любивший совершать смелые и удивительные поступки, заявил, что отправляется с дружественным визитом в Сиппур, чего не делал до него ни один представитель карагальской императорской семьи.

Деспотичный Лакхазеро сделал все, чтобы этот визит не состоялся, однако неугомонный Кламильфонт все же совершил задуманное. Он видел себя в будущем просвещенным, благодетельным монархом, поэтому желал, чтобы жители материка смотрели на него не как на поработителя, а как на друга и покровителя. Амгори сопровождал его в той роковой поездке и всякий раз, вспоминая о ней, сокрушался, что не смог уберечь своего воспитанника.

Все началось благоприятно: в Акфотте их приняли с почестями, сиппурийский король принял от Кламильфонта щедрые дары, после чего принц имел множество частных бесед с важными персонами королевского двора. И был среди сиппурийских придворных один философ и оратор по имени Сальпего, который особенно славился своим острыми умом и порою дерзкими речами. Некоторые подозревали его в колдовстве. Амгори впоследствии тысячекратно клял себя за то, что оставил своего мальчика в тот злополучный вечер наедине с ненавистным краснобаем. Вернувшись в выделенные ему покои, Кламильфонт заперся и не разговаривал ни с кем до самой их посадки на корабли обратно до Карагала.

«Я жил во лжи… – наконец, проронил принц, когда они сидели в корабельной каюте. – Мы ничем не правим… это все лишь обман, мираж. Они насмехаются над нами: пьют, пользуются женщинами, хохочут над похабными представлениями, а мы, напыщенные гордецы, сидим на своих скалах посреди моря и мним себя мировыми владыками! Ох, как же ошиблись наши доблестные предки…»

Когда же Амгори поинтересовался, в чем же именно была ошибка, Кламильфонт скорчил невыразимо злобную гримасу и прорычал: «Все их королевства следовало уничтожить!» И более не проронил ни слова до прибытия домой.

Посещение Сиппура навсегда изменило Кламильфонта: он сделался замкнут, раздражителен, молчалив. В нем угасла былая жажда знаний. Амгори так и не смог толком выведать у принца, что наговорил ему коварный Сальпего, и какими ядовитыми речами удалось помутить разум достойнейшего карагальского мужа.

Спустя какое-то время Кламильфонт удалился на остров Кабехтойси, где жил уединенно и никого не принимал. Время шло, и сердце бедного Амгори истосковалось по милому принцу, и он решил, рискуя впасть в немилость, во что бы то ни стало навестить его.

Прибыв на Кабехтойси, Амгори нашел убежище принца, в которое он смог проникнуть, прибегнув к угрозам и обману. И сердце преданного наставника заныло от негодования, когда он встретился в дверях с Зрахосом со Свотом – одним из членов Ордена Ментальных Воителей, от пагубного влияния которых Амгори должен был уберечь своего воспитанника.

Он застал Кламильфонта склонившимся над огромной чашей, читающего вполголоса какие-то невнятные напевы. Тот был явно не рад видеть бывшего наставника и после долгих увещеваний ответил ему раздраженно: «Теперь я познал, в чем есть истиная власть! Она не в копьях, не в могучих кораблях, не в сожженных дотла городах, не в изрубленных телах…. О нет!»

«А в чем же она?» – спросил готовый разрыдаться Амгори.

«Она вот здесь, она в головах», – ответил, Кламильфонт, после чего расхохотался как безумец, и Амгори с отчаянной грустью понял, что продолжение разговора не имеет смысла.

Амгори разрывался между желанием рассказать императору про общение Кламильфонта с Зрахосом со Свотом и хрупкой надеждой отвратить одаренного принца от мрачного пути псионика, еще раз попытавшись самому поговорить с ним.

Но Амгори не успел ничего предпринять. По прибытии в Карамайнис его схватили слуги императора и бросили в темницу. Тяжко, уныло тянулись его дни в неволе. Амгори вскоре смирился с тем, что он проведет здесь остаток своей жизни, так как счел, что это и есть справедливое наказание за то, что он не уберег наследника престола от кволидиевой заразы.

Однако он не умер там. Кламильфонт все же вспомнил о друге и вызволил из заточения, однако сделано это было вопреки воле отца. Поэтому Амгори был отправлен за пределы Карагала, в город Баррот в Таамуне, где ему было выделено жилище, слуги и денежное довольствие. Сам же Кламильфонт оставил его, сказав на прощание:

«Здесь ты не будешь ни в чем нуждаться. Надеюсь, ты начнешь теперь новую жизнь. А меня ждут новые свершения. Я докажу отцу, что способен на большее, чем кто-либо может себе представить. Зрахос открыл мне истину, и теперь я узрел суть вещей как никто иной. Я благодарен тебе за все, наставник, и никогда не забуду твоей доброты, но теперь мне нужно двигаться дальше. Я становлюсь чем-то большим, чем прежде».

Тогда на глазах Амгори были слезы, ведь он считал, что они видятся в последний раз, и теперь ему суждено умереть в изгнании. Но через три года люди Кламильфонта забрали его из Баррота, потому что принц хотел видеть своего учителя рядом с собой во время своего синкайского похода.

Оказалось, что принц решил снарядить армию для нападения на Синкай, чтобы доказать отцу-императору, что он является его достойным наследником и способен совершить нечто, что покроет славой весь род ди Вайо. Лакхазеро, после многочисленных споров, все же одобрил этот поход, хотя его отношения с сыном после этого еще больше ухудшились.

«Он надеется, что я сгину здесь», – с бесноватой улыбкой заявил Кламильфонт Амгори, когда они высадились на берегу Таамуна.

Позже Амгори понял, что принц стал язвителен и груб, более того, его речь порой становилась попросту бессвязной. Он взял с собой огромную чашу, судя по всему ту самую, за которой Амгори застал его на острове Кабехтойси и много времени проводил возле нее, просто молча склонившись или что-то тихо бормоча. А еще ему компанию часто составлял Ментальный Лидер Зрахос со Свот, косматый сгорбленный человечек с бледным лицом и трясущимися руками, который стал теперь для Кламильфонта подобием духовного наставника.

Стоял жаркий вечер. Влажные леса, через которые их воинство пробиралось уже в течение нескольких суток, наконец-то начали редеть, и теперь они выходили на обширную равнину Крофамгир. Пройдя мимо тихо переговаривавшихся у костра пехотинцев в тяжелых блестящих латах, Амгори повернул направо и через несколько шагов оказался возле пышного шатра, который занимал Кламильфонт ди Вайо. Когда он вошел, принц по обыкновению сидел с полузакрытыми глазами напротив своей чаши и не двигался. Светлые длинные волосы Кламильфонта спадали ему на грудь, тонкие, почти женственные черты лица были прекрасны как и раньше, только теперь выражение какой-то вечной хмурости стало его постоянным спутником. Фигура, некогда статная и грациозная, теперь чуть ссутулилась, и принц с годами несколько раздался в боках.

– Не спите? – непринужденно начал разговор Амгори. – Что-нибудь слышно от разведчиков?

– Никаких следов синкайцев на многие мили вперед, – едва заметно покачал головой Кламильфонт, даже не открывая глаз. Голос его звучал устало и приглушенно.

– Они могут попытаться устроить нам ловушку, – сказал Амгори.

– Не думаю, что мы встретимся с их отрядами в ближайшее время, – отозвался принц, начиная медленно вращать головой, словно разминая шею. – Путь еще долгий.

– Я тут подумал… – замялся Амгори. – Нам было бы неплохо поговорить… до того, как все начнется.

– О чем?

– О том… что произошло с вами. Я понимаю, что вы изменили свое отношение ко мне, и, пожалуй, готов согласиться с тем, что заслужил это. Но… несмотря ни на что, я все-таки считаю, что у меня есть право знать…

– Все, что тебе нужно знать, Амгори – это то, что я стал сильнее, – ответил Кламильфонт тем же вялым тоном. – Большего бремени я не могу на тебя возложить. Ты и так догадываешься… с какими силами я связал себя.

– Кволидий? – произнес Амгори уже более взволнованно. – Вы пили его? И что этот Зрахос нашептывает вам?

– Не испытывай меня! – гневно сверкнул глазами карагальский принц, отставляя в сторону чашу. – Зрахос помогает мне… Он открыл мне такое, такое…

И тут судорога прошла по всему телу Кламильфонта, он закрыл лицо руками и начал мелко трястись, бормоча что-то неразборчивое – такие припадки теперь случались с ним время от времени.

– Ты не должен говорить ему! – вдруг расслышал Амгори среди бессвязного потока. – Помоги нам! Ты должен это сделать… может быть слишком поздно…

Вновь раздосадованный, Амгори поспешил покинуть шатер, бессильно теряясь в догадках, что за недуг одолел славного Кламильфонта.

«Ты не должен говорить ему?» – что бы это могло значить? Все это наводило на мысль о том, будто принц обращался к какому-то собеседнику внутри себя… с некоей неведомой просьбой. Это, возможно, и составляло суть его безумия.

«Ведь он не просто так забрал меня из Баррота? Я все еще важен для него… Смогу ли я чем-то помочь?» Амгори провел еще одну бессонную ночь.

Он был суеверен. Среди вельмож карагальского двора было не принято упоминать о Скорпионовом Проклятье, однако Амгори верил в него, и какая-то предательская часть его сознания была убеждена, что именно в ходе этой войны оно может претвориться в жизнь…

«Но нет! Кламильфонт Блистательный слишком велик… Каким-то полудикарям не одолеть его. Такой могучий разум был послан Карагалу для того, чтобы сделать империю поистине непобедимой, и навсегда освободить народ от древних страхов…»

И все же на сердце было неспокойно… Скверное предчувствие овладело Амгори.

Поутру он понял, что в лагере есть какое-то движение, поэтому поспешил выбраться из своей палатки и разузнать в чем дело. Он прошел мимо группы людей в черных плащах и несуразных серых шапках, обвешанных всякого рода цепями и амулетами из серебра. Псионики.

Они заговорщически переглядывались, не произнося ни слова, однако Амгори понимал, что они в данный момент общаются. Просто делают это невербально.

Было шумно. Солдаты сновали взад-вперед, офицеры в высоких цилиндрических шлемах и узорчатых панцирях выкрикивали какие-то приказы. Амгори решил, что нужно найти Кламильфонта. Сделать это оказалось не так просто.

Опросив с полдюжины офицеров, Амгори кое-как сумел узнать от них, что Кламильфонт сейчас находится в западной части лагеря и лично руководит подготовкой к наступлению. Оставив позади бессчетные ряды шатров и палаток, Амгори, наконец увидел фигуру на коне возле небольшого холма, которая была очень похожа на принца.

– Эй! Могу я узнать, что происходит? – окликнул Амгори своего бывшего воспитанника, приблизившись.

Кламильфонт не сразу обратил на него внимание, однако через пару минут все же решил удостоить ответом:

– Синкайцы. Они рядом…

Амгори напрягся.

– Всадники были замечены к юго-западу отсюда. Возможно, их разъезды… Я жду возвращения своих разведчиков. А пока привожу армию в готовность.

Амгори пребывал в растерянности.

– Но как? – развел он руками. – Выходит, за нами следили с самого момента нашей высадки?

Вместо ответа Кламильфонт вдруг соскочил с коня, и, взяв Амгори за плечо, отвел его в сторону. Казалось, наследник престола был напуган.

– Амгори, ты был прав, – отрывисто произнес принц, тяжело дыша. – Мне есть, что сказать тебе… Но… не потому, что ты можешь помочь мне… нет, мне никто не поможет, – казалось, еще немного, и Кламильфонт заплачет. – Но я должен с кем-то поделиться этим. Я… я создал нечто… И не знаю, что делать…

– Что? Что вы создали, мой принц? – Амгори в испуге ухватил друга за шею, пытаясь заглянуть в его некогда светлые, чистые глаза. Но тот отводил взгляд.

– Мне… тяжело это объяснить, – срывающимся голосом произнес Кламильфонт. – Они теперь внутри меня, я не могу от них избавиться… Даже Зрахос не знает, что предпринять. Никто не может помочь мне, никто… Это так тяжело!

Принц затрясся в беззвучном рыдании. Амгори тотчас обнял его, прижал к себе как можно ближе, будто он снова был его добрым наставником, способным преодолеть любые невзгоды.

Но тут подбежал запыхавшийся солдат и прокричал:

– Ваше высочество, синкайцы! Взгляните на запад!

Амгори и Кламильфонт встрепенулись, обратив свои взоры на запад, и действительно увидели на горизонте черную движущуюся массу, которая не могла быть чем-то иным, кроме как воинством обитателей Таамуна.

– Построить всех, приготовиться к битве! – Кламильфонт резко выдохнул, хлопнул себя рукой по лицу, и снова вскочил на коня, отправляясь отдавать приказы.

Теперь он вновь был гордый предводитель самого могучего войска, не смеющий выказать даже тени слабости перед своими подданными.

– Не беспокойтесь, господин, – ободряюще произнес солдат, увидев оцепеневшего Амгори. – Псионики посеют хаос среди вражеской армии, а затем…

– Нет… – проронил Амгори, едва в силах шевелить языком, – я не… Что это там? Что?

– Армия синкайцев…

– Да нет… Вон там, на горизонте, приглядись…

На северо-западе, над размытым массивом леса действительно виднелась какая-то широкая темно-синяя область.

– Тучи… – предположил солдат. – Надвигается гроза.

– Это не тучи, – ответил Амгори, не в силах оторвать взгляд от неведомой полосы, которая, казалось, все расширялась и расширялась.

«Что это?»

Воздух между тем начал пропитываться каким-то гулом, который с каждой минутой усиливался.

Амгори не был способен ни кричать, ни бежать, все его естество словно сосредоточилось на созерцании этой устрашающей картины.

А пугающая полоса в небе обрела уже такие размеры, что сомневаться в ее происхождении теперь не приходилось…

Волна. Титаническая, немыслимых размеров волна, гребень которой был виден даже отсюда, за сотни миль, шла с запада и теперь… должна была обрушиться прямо на Карагал.

«Скорпионово Проклятье…»

Хотелось верить, что это просто дурной сон. Началась паника; люди метались в ужасе, кто-то хватался за голову и рыдал, кто-то бросался на землю, вознося молитвы.

«Зачем теперь эта война? Если наша родина погибнет…»

Амгори увидел лицо Кламильфонта, искаженное яростью и отчаянием. Принц что-то кричал, возможно, обращаясь именно к нему. Но Амгори не слышал, так как жуткий гул сделался уже невыносимо громким.

Стало темно, будто внезапные сумерки упали на равнину Крофамгир. Амгори рухнул на землю и затрясся, не в силах более сдерживать захлестнувшую его лавину нечеловеческого ужаса.

[1] Дата падения древнего государства Эйраконтис (П.Э.) является реперной точкой в летоисчислении государств Роа.

Глава 1

Прант. Середина лета 729 года после падения Эйраконтиса

Ниллон проснулся с необъяснимой и, по его мнению, беспричинной ломотой в теле, которая вот уже довольно продолжительное время преследовала его по утрам. Эта ломота, смешанная с сонливостью, не отпускала его потом весь день, каким-то причудливым образом отравляя его существование. Кофе не спасал – Нил был уверен в этом. Кофе обострял реакцию и заставлял сердце биться чаще, но истинной бодрости не давал. Ниллон был убежден, что причина этой утренней ломоты кроется в том, что он ложится спать слишком поздно, и спит слишком долго, а еще мало двигается и в целом ведет жизнь однообразную и праздную.

Праздность и в самом деле составляла основу существа Ниллона Сиктиса. Будучи уже двадцати двух лет от роду, он, тем не менее, не спешил заниматься вопросами своего дальнейшего жизненного обустройства.

Образования Ниллон не имел, если не считать школьного, от которого, впрочем, не осталось ничего, кроме воспоминаний о методичном вколачивании в него знаний, которые в основной своей массе были ему неинтересны, и, на его взгляд, попросту не нужны. Впрочем, несколько предметов во время школьного обучения все же волновали его душу, среди них – философия, литература и география. Детское любопытство Нила разгоралось, когда он читал о древних мудрецах, о тех хитроумных изречениях и законах, которые они провозглашали. Любил он читать и сказки о морских чудищах и храбрых моряках, которые рассказывали детям в Союзе Побережья, а также карифские мифы и сказания. Надо заметить, что любовь к чтению он сохранил до сих пор, хотя в последнее время стал замечать за собой, что читает меньше, чем раньше.

И меньше общается с отцом.

Отец Ниллона, Омунд Сиктис, оказал огромное влияние на духовное развитие своего сына. Человек начитанный и мыслящий независимо, он, тем не менее, работал простым библиотекарем в прантской городской библиотеке. Впрочем, его вполне удовлетворяла его должность, хотя, по собственному признанию Омунда, в юношеские годы он мечтал пробиться во власть. Жизнь же распорядилась иначе.

Именно отец привил Ниллону любовь к книге. Когда Нил был маленьким, папа часто читал ему. А потом, уже освоив грамоту, сын нередко сам приходил в библиотеку, и Омунд помогал ему выбрать книгу в соответствии с его возрастом и душевными чаяниями.

Однако, несмотря на то, что Ниллон считал, что книги облагораживают и даже как-то возвышают его над другими людьми, он все-таки осознавал, что простого чтения недостаточно для того, чтобы стать достойным человеком и полностью устроить свою жизнь.

Возможно, именно благодаря таким мыслям он сблизился с профессором Райджесом Хиденом.

Кое-как разлепив глаза и поборов желание бесцельно проваляться в постели еще с полчаса, Ниллон усилием воли поднял себя на ноги и минуты две посвятил примитивной утренней гимнастике, состоявшей из приседаний и махов руками и ногами. Только тут он заметил книгу у себя на кровати: читая ее, он и уснул этой ночью. «Жизнь и странствия Фестора Гаюхварта, прославленного корхейского воителя и пирата», – гласила надпись на обложке. Эпизод с абордажным боем – это последнее, что помнил Ниллон. Разве можно уснуть в такой захватывающий момент? Похоже, что можно. Сколько же было времени? И сколько времени теперь? А, впрочем… все это не имеет большого значения.

Натянув рубаху и брюки, Ниллон спустился по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж, в гостиную. Мать в выцветшем бледно-желтом халате сидела в шезлонге с отсутствующим видом, лениво пощелкивая тыквенные семечки. Кларисса Сиктис была довольно стройной для своих лет женщиной с каштановыми локонами до плеч и редко улыбающимися тонкими губами. Она работала в прантской ратуше мелким канцелярским работником. Сегодня у нее был выходной.

– Доброе утро, мам! – Ниллон попытался изобразить радушие.

– А я думала, ты проспишь до вечера. У тебя ведь уже день с ночью поменялись местами. Твой завтрак, а точнее, теперь уже обед…

– Эээ… спасибо, мам, я сам найду себе поесть! – Нил постарался произнести это как можно мягче, тут же разворачиваясь в сторону кухни и пряча от матери выражение неловкости на своем лице.

С тех пор как пару лет назад Ниллон заметил постепенное, но неприятное увеличение в объеме собственного живота, он старался по мере сил облегчить свой рацион и больше гулять. Отыскав на кухне пару груш и большой сочный персик, он решил, что они вполне сгодятся для сегодняшней утренней трапезы.

Слизывая текущий по запястью сок, Ниллон видел, как мать, сидя в своем шезлонге, кидает на него взгляды исподлобья. По правде говоря, он никогда не был с ней особенно близок, хотя отец и утверждал, что в младенчестве Нил обожал материнское общество и всегда звонко смеялся, когда Кларисса играла с ним. Но на памяти самого Ниллона мать всегда держалась с ним как-то отстраненно, холодно, как будто была вечно чем-то обижена. Отношения с матерью стали еще более напряженными с тех пор, как Ниллон стал посещать лекции профессора Хидена. «Этот вздорный старик забивает тебе голову всякой чепухой, – говорила Кларисса. – Ты ведь уже не ребенок, Ниллон. Очень грустно, что ты не способен найти в себе сил, чтобы избавиться от его дурного влияния».

Отец Ниллона был иного мнения: он считал, что Хиден не сможет заморочить Ниллону голову против его же воли. Между тем, это очень образованный и прогрессивно мыслящий человек, и общение с ним может принести лишь благо.

Впрочем, это был далеко не единственный вопрос, по которому родители Ниллона Сиктиса не находили согласия. Омунд и Кларисса Сиктисы редко ссорились, однако по характеру представляли почти что полную противоположность друг другу. «И как они живут вместе столько лет?» – иногда спрашивал себя Ниллон.

Доев фрукты и вытерев руки о полотенце, висящее на стене, Ниллон вышел в гостиную со словами:

– Я, пожалуй, прогуляюсь.

– Опять к своему недоумку-профессору? – проворчала мать.

– Нет, мам. Просто славная погода на улице… Ках-ках! – «Черт побери! Откуда еще этот кашель!?»

– Ниллон, ты здоров? – нахмурилась Кларисса. – Что за жуткий кашель?

– Все х-хорошо, мам. Просто еда, видимо, не в то горло попала…

«Надеюсь мой голос прозвучал не слишком деланно беззаботно…»

Мать ничего не ответила, и Ниллон, накинув в прихожей свой бурый жилет, поспешил за порог.

Полуденное солнце со всей своей яркостью ударило Ниллону в глаза: он почти сразу пожалел, что не захватил из дому кепи, козырек которого мог бы отчасти спасти его глаза. Но возвращаться, лишний раз попадаясь на глаза матери, он не хотел.

А кашель был и вправду странный… За последние несколько недель Ниллон пару раз уже замечал его: глухой, раскатистый, идущий словно из самого его нутра. Впрочем, никакого жара или же слабости Нил не ощущал, поэтому оснований думать, что он чем-то болен, он не находил.

Ниллон решил послоняться по улицам Пранта, размять затекшие ото сна конечности. Ниллон никогда не считал, что живет в крупном городе, хотя Прант был вторым по населенности городом Союза Побережья после Меката. Жизнь всегда текла здесь в каком-то лениво-размеренном темпе. Люди с застывшим выражением мещанского спокойствия на лицах день за днем неторопливо плелись по своим делам. Ремесленники работали в своих цехах, торговцы продавали товар в своих лавках, Совет в Ратуше управлял делами города. В формально независимых городах Союза Побережья не было армии – они находились под защитой карифян, которые, по большому счету, составляли с ними единый народ: все они происходили от выживших переселенцев с погибшего более семисот лет назад Эйраконтиса.

Понятия техники и науки были чужды жителям Карифа (как, впрочем, и других государств Роа) – тем не менее, то тут, то там встречались мелкие осколки, напоминавшие людям об уничтоженной технократической цивилизации их предков. Так, Райджес Хиден рассказывал Ниллону, что прадед нынешнего городского головы Меката владел самой настоящей самоходной каретой, работавшей на нефтяном топливе. Позже в ней возникли неисправности, и чинить ее было некому; хотя она до сих пор стоит в мекатском городском музее на всеобщем обозрении.

Архитектура прантских зданий всегда радовала глаз; в основном здесь были небольшие, словно игрушечные, домики разных цветов: бежевые, коричневые, темно-синие, бирюзовые, нежно-розовые… Гости из соседних городов часто сравнивали Прант с лоскутным одеялом, на что местные горожане, впрочем, нисколько не обижались. Особой красотой, помимо всего прочего, отличались прантские крыши: изящно изогнутые, покрытые темной полированной черепицей, они безусловно являлись украшением этого приморского города.

Ниллон прошел мимо трехэтажного, стройного, вымощенного желтым кирпичом здания прантской ратуши, где работала его мать: здесь располагалась еще одна диковинка технической мысли: огромные механические часы, висевшие прямо на башне и позволявшие каждому прохожему, в поле зрения которого они попали, узнать, который сейчас час. Это была своего рода гордость Пранта, ведь в большинстве современных городов были площадные солнечные часы, которые, разумеется, не отличались особым удобством в использовании, а также не работали в пасмурную погоду.

Ниллон посмотрел на циферблат: металлические стрелки с завитками по краям показывали половину второго дня.

«Неплохо поспал. Что ж, чем бы теперь заняться? Пожалуй, пора навестить отца…»

Ниллон решил, что им есть о чем поговорить. Библиотека, где работал Омунд Сиктис, располагалась в двух кварталах от ратуши. Пройдя по длинной прямой Сатребской улице, поросшей тенистыми кленами, Ниллон свернул на улицу Гахира Бафроса, в конце которой и располагалось невысокое, но красивое и ухоженное здание библиотеки. С обеих сторон от входа росли невысокие аккуратные елочки. Взойдя по ступенькам из серого гранита, молодой человек оказался у дубовой двери с массивной узорчатой медной ручкой. Вовремя вспомнив о нормах приличия, Ниллон потянул за кончик свисающего сверху шнура, и где-то внутри здания раздался веселый звон колокольчиков. Через полминуты дверь отворилась, и на пороге показался человек лет пятидесяти с длинным острым носом и растрепанными волосами с проседью, одетый в холщовую мантию темно-синего цвета. Широко распахнутые от удивления глаза придавали Омунду Сиктису еще более чудаковатый вид. Тем не менее, он решил играть в игру, предназначенную для тех посетителей библиотеки, с кем он имел наиболее теплые отношения.

– Приветствую вас, молодой человек! – степенно произнес отец, – Я очень рад, что в этот чудесный солнечный день вы решили посетить храм книги! Очень разумный шаг с вашей стороны. Что ж, милости прошу!

На лице Ниллона уже заиграла умильная улыбочка, но он понимал, что прерывать отца не следует. Расшаркавшись, Омунд сделал приглашающий жест рукой, впуская сына внутрь.

После короткого коридора-прихожей, где царил полумрак, начинался огромный зал библиотеки, который был так уставлен стеллажами с книгами, что тяжело было поверить, что все это – единое помещение. Высокие потолки создавали акустический эффект, из-за которого каждый шаг отдавался гулким эхом. Здесь не возникало желания говорить: атмосфера была такой, что хотелось просто безмолвно приобщиться к таинству книги, ощущая себя лишь мальком в этом необъятном океане мыслей, событий, чувств, которые, накапливаясь веками, отпечатались на бумажных страницах.

Только Омунд Сиктис чувствовал здесь себя как дома. В этой несуразной мантии, с торчащими в разные стороны космами, он вел себя удивительно естественно, как какой-то неведомый книжный бог, рассказывая о своем святилище.

– Здесь, молодой человек, вы погрузитесь в такие глубины, и вознесетесь на такие высоты, о которых в мире, оставшемся позади, вы не могли и мечтать! – между тем они продвигались вглубь стеллажей к бюро, за которым работал отец, – Итак, что бы вы хотели прочесть? Чего жаждет ваша душа? Может, вы – пират, алчущий сокровищ, которому соленый морской ветер и звон абордажных сабель отраднее, чем тепло родного очага? Или мудрый правитель, по одному указанию которого летят головы злодеев и разгораются праведные войны? А может, вы – простой путник, заплутавший в дебрях коварного непостоянства этого мира? А? Что вы скажете?