Текст книги "Государственный обвинитель"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Сам он был в носках. В каких-то болотных синтетических носках, которые начинают издавать запах через час после того, как их надевают. Наташа сняла плащ, повесила его на вешалку и вошла в комнату, куда, не став ее дожидаться, удалился Дрыгов.

Он сидел на диване и чистил воблу. Кивнул ей на табуретку у журнального столика и спросил:

– Пиво будешь?

– Нет, спасибо. – Наташа села, оглядываясь по сторонам.

– А что будешь? – Дрыгов выудил из нутра рыбины воздушный пузырь и стал его обжигать спичкой. – Кроме пива нет ни хрена. Ну еще чай. Степан через час только приползет, да и то много не притащит.

– А кто это – Степан? – спросила она.

– Как это – кто? – Он сунул обеленный пузырь в рот и покосился на нее. – Ты что, разве не позировать к нему пришла?

– Нет, не позировать. Я к вам.

– Ко мне? – Глазки у Дрыгова забегали, на физиономии появилась блудливая улыбочка. – Ирка, да как я тебя сразу не узнал! Богатой будешь.

– Я не Ира. Наташа почувствовала себя неловко. – Я же вам…

– Ага, Светка, купилась! – Он засмеялся, вдруг схватил ее за шею, притянул к себе и попытался поцеловать.

– Эй, вы что?! Пустите немедленно! – Наташа оттолкнула его и вскочила. – Да что вы себе позволяете, в конце-концов?!

– А что? А что я себе позволяю? – Дрыгов недоуменно посмотрел на нее, стараясь хоть что-то понять.

– Вы что, ничего не помните? – спросила Наташа.

– А что я должен помнить?

– Ну как? Я же звонила вам вчера. Договорилась, что встречусь.

– Вчера? – Видно, для Дрыгова это был слишком большой срок для запоминания, потому что он так наморщил и без того узенький лоб, что тот вообще пропал. – И я с вами договаривался?

– Ну да, да. Я из прокуратуры.

– Отку… – Вадим вытаращил глаза и стал лихорадочно отряхивать колени от рыбьей чешуи. – Так это что, был не прикол? Это на самом деле было?

– Да. Меня зовут Наташ… Клюева Наталья Михайловна. Вот. – Наташа протянула ему удостоверение. – Я пришла, чтобы поговорить с вами по поводу…

– Вы пришли, чтобы унизить меня! – вдруг воскликнул он и вскочил. Мало вам того, что я уволился с работы, мало того, что я живу в этой конуре и еле свожу концы с концами, так вы еще пришли сами полюбоваться на мое падение! Ну, конечно, что еще можно ждать от насквозь прогнившей системы?! – Голос у него вдруг стал какой-то металлический, официальный, как у чтеца. – И как, нравится вам то, что вы видите?

– Не очень, – спокойно ответила Наташа. – А если честно, то вообще не нравится. Может, мне лучше вас по повестке вызвать?

– Нет, не надо. – Он сразу успокоился и сел на место. – По повестке не надо.

– Вот и отлично. – Наташа тоже села. – Я пришла, чтобы уточнить у вас кое-какие детали вашего дела.

– ВАШЕГО дела, – ехидно поправил он. – Я к этому делу не имею ни малейшего отношения, и вы это прекрасно знаете. Там все ложь от первой буквы до последней.

– Ну коне-ечно. – Наташа вздохнула. – Я и не сомневалась. И все же. Если вас не затруднит, расскажите мне про ваши отношения с гражданкой Тыквиной, а то в деле все очень напутано. Я сама хочу разобраться, как все было.

– Ничего рассказывать не буду. Не было у меня с ней ничего. Не было, и все тут…

– Но все же что-то было. Вы, сказано в обвинении, распространяли через нее порнографическую продукцию.

– Плебеи! – криво усмехнулся Дрыгов. – Это мои стихи они считают порнографией?!

– А вы позволите?

– Что позволите? – не понял Дрыгов.

– Стихи ваши почитать. Знаете, я в магазинах не нашла. Нет ваших сборников. А изъятое у вас хранится в КГБ. Так что я просто не в курсе.

Дрыгов пожал плечами, сунул руку под себя и вытащил на свет Божий потрепанную тетрадь.

– Читайте!

Наташа брезгливо взяла засаленную тетрадь и углубилась в чтение. Стихов было немного, Наташа даже делала, с позволения поэта, кое-какие выписки. Но того, что она искала, в них не было.

– И это все? – удивленно спросила она, положив потрепанную общую тетрадку на рыбью кожуру.

– Да, все. – Дрыгов покраснел и самодовольно выпятил пузико. – Вам этого, конечно, не понять, вы больше с сухими предписаниями общаться привыкли.

Наташа не ответила. Могла бы процитировать наизусть две-три главы из «Илиады» или «Одиссеи» по-гречески, но не стала, конечно. Просто улыбнулась скептически и сказала:

– Ну что ж, суд разберется. Честно говоря, я могла бы вам позавидовать. При таких, прямо скажем, скромных способностях – и такая популярность.

– Что? – не понял он.

– Скажите, Вадим Станиславович, вы чувствуете себя знаменем?

– А?.. Да! – Он гордо закинул патлы за уши. – Я – чувствую. Без ложной скромности. И что бы вы там ни делали со своими палачами, меня надолго запомнят, а ваше имя будут произносить только так, в связи… Как Понтия Пилата, как…

Но его гневную тираду прервал телефонный звонок.

– Как… Как… – Дрыгов махнул рукой и схватил трубку: – Алло, Вадим Дрыгов внимательно слушает.

А потом произошло что-то странное. Глазки у него забегали, на носу проступили капельки пота, руки начали дрожать.

– Да-да, конечно. – Он резко протянул трубку Наташе и, выпучив глаза, прошептал: – Это вас.

– Меня? – удивилась, она и взяла трубку: – Алло.

– Вы меня удивляете, – сказала трубка холодным, официальным голосом, в котором теперь еле угадывались прежние нотки. – Что вы делаете у Дрыгова? Разве вам не известно, что не надо к нему ходить?

– Я делаю свою работу, – спокойно ответила Наташа, хотя почувствовала, что коленки у нее начинают дрожать.

– Ваша работа, Клюева, заключается совсем не в этом. Ваша работа заключается в том, чтобы представлять в суде обвинение, а не защиту. Или вы забыли, кто вам деньги платит? Смотрите, а то вылетите из прокуратуры после первого же дела.

– Деньги мне платит государство! – не выдержала Наташа. – И оно будет решать, вылечу я из прокуратуры или нет! Всего хорошего.

– Ну что? – испуганно спросил Дрыгов, заискивающе заглядывая ей в глаза, как только она повесила трубку. – Что они сказали?

Наташа посмотрела на него, улыбнулась и ответила:

– Ничего, что касалось бы вас. Не забудьте – через три дня слушание. И постарайтесь вымыть голову перед тем, как являться в суд…

Первое, второе, третье

«Ну, может быть, я ничего действительно не понимаю в современной поэзии, – думала Наташа, возвращаясь домой. – Да, я в этой жизни вообще многого не понимаю и даже не знаю. Например, я никогда не была на танцах. Это же ужас какой-то! Стыдно признаться! Как-то сказала подружке по университету – та обхохоталась. Как, дескать, ты мужика найти собираешься?»

Наташа решила показать выписки из стихов Виктору. Потому что теперь по праву экспертом по искусству в семье стал Виктор.

Наташе казалось, что со дня свадьбы прошло уже целое столетие. Так давно это было. Пронеслось, как во сне… Свадьбу они сыграли скромную, были только мама с братом и еще двое друзей Виктора – тоже художники.

Наташиных друзей не было. Да Наташа и боялась кому-нибудь из ольвийской братвы даже признаться, что нарушитель спокойствия Витька Клюев стал ее мужем.

Как-нибудь потом.

И друзей по университету тоже не позвала. Хотя сама побывала на свадьбах у всех, даже у Светки… Почему-то не решилась, сама не знала – почему.

С Виктором вообще все стало непросто и очень необычно. Он был художник-авангардист. Свои работы называл не полотнами, не скульптурами, а концептами. И в жизни все было для него с каким-то вывертом. Это очень увлекало, но делало привычное течение самой жизни как бы незаконным. Пока что Наташа пыталась понять суть этих вывертов. Пока что она боялась к этому допускать посторонних, даже если это были близкие друзья.

Виктора дома не оказалось.

Мать выглянула из своей комнаты и сказала:

– Он в мастерской, кажется.

Вот матери Наташа завидовала. Та как-то очень быстро смирилась с Витькиными взглядами, даже моментами Наташе казалось – восхищалась ими. Это было странно – мать всегда признавала только реализм в искусстве. Социалистический реализм. Правда, сейчас этот реализм высмеивался на каждом шагу, но чтоб так быстро изменить свои взгляды… Этому можно позавидовать.

Наташа снова пробежала глазами дело Дрыгова, попила чаю, почитала Катулла, глянула на часы – половина первого. И тогда решила позвонить.

«Это крайний случай, – подумала она, как бы наперед оправдываясь за свой звонок. – Я просто волнуюсь. Он мог заработаться и не заметить, что уже ночь».

Когда-то Витька ей строго-настрого запретил звонить в мастерскую.

«Ты мне мешаешь работать! – жестко сказал он. – Представь себе, что ты произносишь обвинительную речь, а тут я звоню тебе – привет, как дела? Словом, телефон этот забудь».

В трубке были короткие гудки. Занято.

Наташа вздохнула с облегчением. Наверное, Витька звонит домой. Хорошо, что она не нарушила запрет.

Но звонка не было полчаса, час.

Наташа снова набрала номер – короткие гудки.

В три часа ночи она решила – надо ехать. Не может человек разговаривать по телефону два часа подряд. Что-то случилось.

К этому уже просто приучала профессия. Так, наверное, врач думает, что все люди больны, а прокурор считает, что преступление обходит его стороной только по чистой случайности.

В мастерской Виктора Наташа была один раз. Он повел ее туда через два дня после свадьбы. И то только потому, что Наташа очень просила.

Это был подвал двенадцатиэтажки. Обшарпанные стены, ржавые трубы, разбитые телевизоры, пластмассовые ящики, куски пластика… Наташа решила поначалу, что Витьке дали какой-то заброшенный склад, подумала, что придется весь этот мусор уносить. Оказалось, что это вовсе даже не мусор, а материал для будущих концептов и даже уже вполне законченные произведения искусства.

Центром комнаты и композиции мастерской была ванна, установленная на высоких строительных козлах и даже с подведенными трубами.

Витька тут же продемонстрировал, что ванна вполне функционирует, забравшись на козлы и включив душ.

– Иди сюда! – позвал он.

Наташа замялась.

Виктор спрыгнул и где-то в глубине мастерской щелкнул рубильником. Загорелось несколько цветных фонарей, и ванна оказалась как бы на сцене.

– Искупаемся? – подмигнул Витька и стал снимать брюки.

Наташа отказалась. Ей даже страшно было подумать, что она сможет раздеться и оказаться на этой сцене.

Виктор не обиделся, он просто пожал плечами, но так презрительно…

Машину в этот час выбирать надо было осторожно. Но Наташа слишком торопилась, чтобы быть предусмотрительной. Слава Богу, все обошлось, мужик, правда, пытался неумело клеиться, но Наташа так на него глянула тот сразу влюбился в дорогу.

Из подвала доносились музыка и голоса.

И Наташа словно налетела на стену. Она готовилась к самому худшему, хотя гнала страшные мысли прочь. А теперь чувствовала себя как-то мелко обдуренной. Нет, не потому, что желала несчастья, а потому, что все оказалось так примитивно. И она вроде бы прибежала уличить неверного супруга.

От этой мысли Наташу даже бросило в жар. Хорошо, что в коридоре было пусто и никто ее не видел.

Бежать быстрее домой…

Но только она повернулась к выходу, как дверь мастерской распахнулась и двое бородатых мужчин вывалились из гама и света.

– …закодированное изображение, – непонятно закончил свой комментарий один и увидел Наташу. – Опа! Какие люди. Проходим, проходим, девушка. Вас заждались…

Самое удивительное, что Наташа потом так и не смогла вспомнить лица этого человека. Потому что смотрела вовсе не на него. Там, в проеме двери, за спинами людей, в сигаретном дыму она увидела ванну. А в ванне стоял Виктор. Он был голым. Душем поливал себя и девушку, которая тоже была в чем мать родила. Капли попадали и на зрителей, от чего те визжали и хлопали в ладоши.

Наташа смотрела на это всего лишь секунду. Во всяком случае, ей так показалось. А потом снова повернулась к выходу. Но тут шум в мастерской смолк.

– Знакомьтесь, господа! – с ужасом услышала Наташа голос мужа. – Моя жена. Прокурор районного масштаба. Зовут Наталья Михайловна. Что же ты, Татка, не заходишь?

Зрители повернулись к Наташе. И она вошла в мастерскую.

– А знаете, зачем она пришла? – продолжал громогласничать Виктор. Он, правда, успел обернуться простыней, а девушка выпрыгнула из ванны на чьи-то руки. – Она, господа, пришла по очень простой причине. Она решила меня поймать! Она решила меня уличить в безобразиях. Согласитесь, сцена, которую застала моя благоверная, не вполне в духе мещанского представления о морали. Теперь, господа, начнутся обвинения. Как вы помните, моя жена профессиональный обвинитель.

Наташа готова была провалиться сквозь землю. Но между ней и дверью уже собралась небольшая толпа. Бежать было невозможно.

– Я просто волновалась, – тихо сказала Наташа. – Уже поздно… Я волновалась.

И от этих слов людям в мастерской стало немного неловко. Во всяком случае, они расступились и позволили Наташе спокойно уйти.

Виктор явился утром. Явился воевать. Но Наташа встретила его спокойно, даже обыденно.

– Есть хочешь? – спросила она.

– Хочу, – буркнул Витька, не расслабляясь.

– Рассольник будешь? На второе – жаркое.

– Рассольник? – Виктор немного опешил. – Давай рассольник. И жаркое. – Он сел за стол, упер локти в столешницу и сказал: – Чтоб больше таких сцен не было. Ты меня поняла? Я свободный человек и буду жить так, как хочу.

– Понятно. – Наташа наливала суп в тарелку. – Мы все свободные люди.

– Да, мы все свободны. И поступаем по нашей воле.

– Согласна, – смиренно сказала Наташа. – По нашей воле.

С этими словами она повернулась от плиты и медленно вылила первое на голову Витьки.

– Это рассольник, – констатировала она. – Сейчас будет жаркое.

Витька вскочил и забился в угол.

– А теперь – пошел вон. И чтобы я тебя больше не видела, – сказала Наташа, поднимая кастрюлю с жарким.

– Ты с ума сошла! Ты… Ты что себе позволяешь?!

На крик в кухню влетела мать.

– Наташа, прекрати! – с порога закричала она, даже не разобравшись, что, собственно, происходит. – Ты что делаешь?!

– Выражаю свободную волю свободного человека, – прошипела Наташа, надвигаясь на мужа. Тот уклониться не успел. Жаркое разлилось по его голове аппетитным пятном.

– Ну ты!.. Ты еще!.. Ты пожалеешь!.. – прокричал Виктор, выбегая из кухни.

– Уходи, – устало проговорила Наташа, опускаясь на стул.

Мать бросилась успокаивать зятя. Он что-то возмущенно кричал из коридора, а потом заглянул и сказал:

– Даже если ты будешь стоять на коленях…

– У меня еще есть третье, – предупредила Наташа. – Кисель…

«Афганец»

Как только вышли из электрички, сразу начался мерзкий, противный дождь.

Юм поежился, втянул шею в воротник куртки и огляделся. Кроме них, на платформе никого, не было.

– Ну и куда теперь? – спросил у Склифосовского.

– Только он просто так не отдаст, – затараторил тот. – У него покупать придется. Это не какой-нибудь там… Венцель.

– Куда идти, я спрашиваю?

– Туда. – Склифосовский зашагал по платформе. – Ой, нет, туда. Точно туда.

Шли молча, то и дело с ненавистью поглядывая на низкое свинцово-серое небо. Мент начал потирать заболевшую поясницу – радикулит.

После Венцеля Склифосовского били долго и со смаком. За то, что остался на улице, за то, что пытался потом удрать. За то, что Склифосовский.

Склиф решил, что его вообще убьют. Нет, не сейчас, потом. А жить очень хотелось. Поэтому, когда Юм сказал, что нужно добывать пушки, Склиф сразу заявил:

– Я знаю одно место.

Конечно, ему никто сначала не поверил, но он поведал, как оказался в КПЗ с одним «афганцем», который измутузил рэкетира на рынке, как этот «афганец», почему-то проникнувшись к Склифу, шепнул ему:

– Откроешь свое дело – дам тебе пушку. Чтоб этим упырям так сладко не жилось. – Он очень зол был на рэкетиров.

И Склифосовскому поверили. Вот теперь шли к дому «афганца».

– Большого дождя не будет, – сказал Юм.

– Почему? – удивился Ванечка.

– По кочану. Раз маленький пошел, значит, большого уже не будет.

– Нет, я правду говорю. Вы мне что, не верите? – опять начал свой рассказ Склифосовский, забегая вперед и стараясь заглянуть Юму в глаза. – Он вообще оторванный, никого не боится.

– Хорошо, хорошо. – Юм сплюнул. – Посмотрим.

– К нему один на базаре подкатывал, чтобы он цену на мясо поднял. Лосина такой – смотреть страшно. Колька по дешевке торговал. Так он этого мужика чуть топором не зарубил. Когда в ментовку забрали, я с ним и познакомился.

– Ну не зарубил же, – ухмыльнулся Грузин.

– А зачем рубить? Зачем рубить? – не унимался Склифосовский. – Тот мужик плакал, как баба, на карачках от него по всему рынку бегал. Колька ведь контуженый, у него справка есть. Так что ему все по фигу. Его даже в тюрьму не посадят, если что.

– Посмотрим, – опять повторил Юм и снова посмотрел на небо. – А у него точно есть?

– А то? Сам мне намекнул. Сказал, что, если дело открою, мне может понадобиться. Обещал помочь. Точно есть, он оттуда притащил.

– Долго еще? – Мент поморщился от боли. – До вечера хоть дотопаем?

Деревню обошли стороной, по картофельному полю. На обувь налипала вязкая мокрая земля, и ее все время приходилось стряхивать.

– Он мужик свой, – мечтательно говорил Склифосовский, стараясь не замечать раздраженных взглядов остальных. – Когда в КПЗ сидели, все время меня защищал. Прицепился было один, так он его… Вот сами увидите. Я вас с ним познакомлю.

– Лучше бы сразу полило, – вздохнул Ванечка. – На станции под козырьком переждали бы, чтоб не волочиться по этой мерзости.

– «А я родился в яме под забором!» – завыл вдруг Грузин, и у всех по коже побежали мурашки. Может, от сырости, а может, от холодного, промозглого напряжения.

Дом стоял от деревни километрах в двух. Даже не дом, а целых три. Аккуратненький двухэтажный коттедж, сарай для техники и длинный, вросший в землю свинарник.

– Пусть Женька с ним идет, – сказал Юму Мент. – Ты не ходи, не надо.

– Ну что вы? – Склифосовский удивленно посмотрел на остальных. – Он мужик свойский. Посидим, выпьем, закусим. Сами увидите, что он…

– Да, пусть Женька идет, – согласился Юм.

Перед дверью Склифосовский долго отряхивался, прилизывал волосы, все никак не решаясь постучать. Оглянулся было назад, но там стояла Женя, загораживая путь к отступлению.

– Ну что, менжуешься? – спросила она со злой ухмылкой.

– Нет, почему? Ничего я не менжуюсь. – Он захихикал и наконец постучал.

Коля открыл сразу. Он оказался маленьким, щуплым пареньком. Только холодные, сосредоточенные глаза говорили о том, что Склифосовский совсем не врал.

– Что стоите под дождем? – спросил он, секунду посмотрев на Женю и заставив ее отвести взгляд. – Я как раз обедать собрался.

– Привет, Коля! – Склифосовский полез обниматься. – Как дела? Как жизнь, здоровье, успехи?

– Ты бы хоть представил. – Коля виновато улыбнулся, глядя на гостью.

– Ой, да, прости, прости. – Склифосовский никак не мог сдержать нервный смех и все время глупо хихикал. – Это Евгения, моя… Ну, так сказать…

– Евгения, – шагнула вперед Женя и протянула Николаю руку, ласково улыбаясь и стараясь на этот раз не отводить взгляд. – Мы работаем вместе. Много про вас слышала. Приятно познакомиться.

– И мне очень приятно. – Хозяин дома густо покраснел. – Да вы не стесняйтесь, проходите. Я вас сейчас обедом накормлю. Борщечку деревенского, а? Я такой борщ готовлю – объеденье, а не борщ.

Борщ действительно был отменный. Жирный, наваристый, со свежими овощами и сметаной. И вообще, стол был не по-холостяцки обильный. Ароматные копчености, салаты, разносолы и дорогой коньяк.

– Вот только лимонов к коньяку нет, – извинился Николай. – Так что придется огурчиками закусывать. Вы уж извините, Евгения. Знал бы, что гости будут…

– Ну что вы? Так все вкусно, так все… И это вы сами готовили? – Женя жеманно заулыбалась: – Вот что значит фермер! И это все свое? И как вы управляетесь?

Они долго сидели за столом, болтая обо всем сразу и одновременно ни о чем. Склифосовский, казалось, совсем забыл о цели визита и наслаждался едой. Так приятно было после сырой улицы оказаться в тепле, поболтать с хорошим человеком, выпить, пожрать от пуза.

– Скажите, Николай, – начала издалека Женя. – И не страшно вам тут одному?

– А чего бояться? – удивился тот. – Да и не один я. У меня вон сорок пять подчиненных в свинарнике. Почти рота, так сказать.

– И все же. – Женя под столом толкнула Склифосовского, который никак не мог оторваться от огромной, на всю тарелку, свиной отбивной. – А если, не дай бог, залезет кто-нибудь? Сейчас ведь времена сами знаете какие. А вокруг никого нет.

– Ну я же говорил, – вмешался Склифосовский. – Никого он не боится. Скажи, Колян.

– Это правда. – Коля пожал плечами: – Да и кто сюда полезет? Денег у меня немного, разве что свиней воровать. Так уже лазили пару раз, больше не полезут. Мне тут одному даже спокойнее, чем в городе.

– Это точно! – закивал Склифосовский. – Люди сейчас озверели просто. Страшно даже по улицам ходить.

Николай улыбнулся, разлил по рюмкам остатки коньяка, а когда все выпили, вдруг сказал:

– Ну вот что, ребята, оружия я вам не дам.

Склифосовский чуть не поперхнулся и вытаращил на него удивленные глаза.

– Ты ведь за этим пришел, правда? – продолжал парень, убирая со стола. – Ну и зря.

– Да, Николай, мы пришли за этим, – вмешалась Женя, стараясь сохранять спокойствие. – А как вы догадались?

– И бросай ты ее. – Николай вздохнул: – Она тебя до добра не доведет.

– Коля, вы меня обижаете, – сказала Женя как можно спокойнее. – Нельзя же так. Только познакомились, и так сразу. Вы же меня совсем не знаете.

– А мне и не надо совсем. – Николай пожал плечами. – Некоторых людей не нужно хорошо знать. С первого раза все насквозь видно.

– И что же вам такое видно? – процедила Женя сквозь зубы.

– Вам не очень приятно будет услышать, – ответил он спокойно.

– Коль, ну ты же сам говорил, что… – подал наконец голос Склифосовский.

– Что я говорил? Говорил, что помогу, если дело откроешь. Ты что, тоже дело открыл?

– Тоже, я…

– Руки покажи, – вздохнул Николай.

– Зачем? – Склифосовский испуганно спрятал руки под стол, как будто на них было что-то написано.

– Вот видишь.

– Вы не правы, – опять вмешалась Женя, все еще пытаясь поправить положение. – Мы открыли пошивочную мастерскую. Он коммерческий директор, а я…

– А вы белошвейка. – Николай ухмыльнулся. – Сказал не дам. И кончен разговор. Есть еще хотите?

– Нет, спасибо. – Женя встала.

– Ну тогда простите, но мне работать пора. Мог бы еще посидеть с удовольствием/ но я человек занятой. Сам себе и директор, и подчиненный. И охранник. Всего хорошего.

Когда выходили из дома, Николай схватил Склифосовского за рукав, отвел в сторону и сказал тихо:

– Ты меня прости, конечно, но больше ко мне не приходи, ладно? Морду набью.

– Коля, ты что? – Склифосовский испуганно заулыбался.

– И никто пусть не приходит. Так и передай, – спокойно добавил он.

– В каком смысле?

– Ты меня понял. – Николай похлопал его по плечу: – Ну все, пока. Не могу сказать, что очень рад был тебя видеть. И послушай моего совета, займись делом. Тебе же лучше будет. Если хочешь, оставайся со мной тут. Много не обещаю, но годика через три свое хозяйство точно завести сможешь.

– Коля, ну ты же меня знаешь, – залепетал Склифосовский. – Я же…

– Все, пока…

– Ну что? – спросил Юм, когда Женя со Склифосовским вернулись.

– Пушки у него есть, – сказала она. Это точно. Но он не даст. Даже за бабки.

Юм долго молчал, ковыряя землю носком ботинка, а потом пожал плечами и сказал:

– Ну ладно. Нет так нет. Поехали обратно.

И опять посмотрел на небо.

Пока шли обратно, он подбегал то к Менту, то к Грузину и подолгу о чем-то с ними шептался. Склифу стало страшно. Вернее, даже не сейчас стало страшно, а еще там, у дома, когда Юм посмотрел на небо.

Когда вернулись на станцию, Юм сказал:

– Вы нас тут ждите, а мы с Ментом и Грузином скоро вернемся.

– Вы куда? – неуверенно поинтересовался Склифосовский, до которого только теперь начало доходить. – Он мне сразу сказал, чтоб никто не приходил. Он морду набьет…