Текст книги "Государственный обвинитель"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Часть 2. Погоня

Пересечение

Они никогда не должны были встретиться. Бывший тренер по карате, детдомовец Юм – и женщина, увлекающаяся античностью, молодая мать.

Но они не могли не встретиться, потому что он был убийцей, а она – государственным обвинителем.

Потом Наташа часто думала о том, что послужило причиной именно такого стечения обстоятельств, почему судьба или, если хотите, рок пересек ее, Наташи, линию жизни с линией жизни Юма. Тогда ли все началось, когда отец читал ей отрывки из римского права, тогда ли, когда она уже сама забросила девчоночьи развлечения и уселась за книги, быстро проскочила обязательное детское Майна Рида, Роберта Стивенсона, Александра Дюма – и зачитывалась Достоевским, Толстым, Тургеневым… А потом сама стала читать Плевако, Кони, Кодекс Наполеона… Или когда, увлекшись историей, решила было идти на истфак, но в последний момент почему-то подала на юридический.

Нет, к этому времени все уже решилось. А вот раньше… О первом в истории человечества судебном процессе снова узнала от отца.

Это, конечно, был миф. Судили Ореста за убийство матери, Клитемнестры. Которая сама убила мужа и детей. А защищал Ореста Аполлон. Голоса судей разделились поровну. Поэтому за подсудимого вступилась Афина, и он был оправдан.

Отсюда и пошла презумпция невиновности. Все сомнения трактуются в пользу подсудимого. И этот тонкий пассаж тогда особенно волновал Наташу.

Перед государственным обвинителем лежало многотомное дело. Это была первая в ее практике банда, страшная, безжалостная.

Дело вела давняя знакомая Наташи Клавдия Васильевна Дежкина. Они познакомились еще тогда, когда Наташа стажировалась в Генпрокуратуре. Эта домашняя женщина совершенно не вписывалась в суровые интерьеры главной обвиниловки страны. Но дела раскручивала – дай Бог каждому «важняку». Наташа читала составленное Дежкиной обвинительное заключение и понимала, что добавить к нему почти нечего. Так, некоторые детали…

Когда вошла в зал, то вдруг увидела оскаленную розовую пасть и остолбенела. Огромный пес неведомой Наташе породы не лаял и не рычал, он только чуть оскалился. Но пристально смотрел именно на Наташу. И она поняла, стоит ей сделать шаг, как его здоровенные клыки вопьются в нее и безжалостно разорвут.

– Матвей, фу, – негромко сказал конвоир, и брыли сомкнулись, а пес улегся и полузакрыл глаза.

На негнущихся ногах Наташа добрела до своего стола. От стремительной, деловой походки осталось жалкое подобие. А сколько времени и силы воли потратила Наташа на то, чтобы выработать именно эту строгую походку, в которой отсутствовал даже намек на движение бедер, даже признак хоть какой-то женственности. Процесс начинался вот так нелепо и смешно.

Хорошо еще, что ее не видели подсудимые.

Их ввели в зал перед самым выходом суда. Они расселись каким-то своим порядком, который Наташе сразу стал ясен. В центре оказался Юм. Узкие щелочки глаз оценили все вокруг, остановились на Наташе только на мгновенье, но тут же двинулись дальше – Наташа не показалась Юму достойной внимания. Видно, с ее лица еще не ушло выражение испуга.

Рядом с Юмом вальяжно расселся здоровый Панков. По другую сторону – Костенко. Один человек по фамилии Целков никак не мог устроиться и все двигался и двигался. Наташе даже трудно было рассмотреть его лицо. Фотография в деле была тоже какой-то смазанной.

Вслед за Юмом тяжело опустился на скамью бледный рыжий парень. Это был Иван Стукалин. Наташа подумала, что ему единственному хоть чуть-чуть страшно, Пока не увидела худого, испуганного Склифосовского. Тот прижимался к Стукалину и старался выглядеть как можно менее заметным.

Но самым важным и загадочным лицом стало для Наташи лицо миловидной женщины, которая как бы отсоединилась от всей компании и сидела в самом углу. Евгения Полока.

– Прошу всех встать, суд идет.

Наташа как раз поднималась с места, когда женщина вдруг впилась в нее взглядом. Черные глубокие глаза, недвижные ресницы, тонкий рот, прямой точеный нос и короткая стрижка. Этот довольно обычный набор внешних данных складывался на лице Полоки в странную маску.

«Она тоже боится, – подумала Наташа неуверенно. – Впрочем, ей ничего особенно не грозит. Заложница…»

Чтение обвинительного заключения заняло почти весь день. Но он не пропал для Наташи впустую. В обед она сбегала в столовку и купила самых лучших котлет.

– Можно ему дать? – с жалкой улыбкой спросила Наташа конвоира, показывая на Матвея, который снова поднял голову и оскалился на Наташу – чем-то она ему не нравилась.

– Попробуйте, – ухмыльнулся конвоир.

Наташа развернула салфетку и протянула на ладони котлету.

Пес даже ухом не повел. Наоборот, снова улегся и полузакрыл глаза.

– Он не берет, – жалобно сказала Наташа.

– Матвей, поешь, – лениво полуобернулся конвоир.

То, что произошло дальше, Наташа вспоминала со смешанным чувством страха и восхищения.

Матвей, словно выпущенная стрела, молниеносно потянулся к Наташиной руке, слизнул котлету, а в следующее мгновение уже лежал в той же расслабленной позе. Честно говоря, Наташа даже не успела заметить, как котлета пропала с ее руки.

После заседания суда она повторила эту процедуру и снова не успела проследить за котлетой.

И только третью Матвей слизнул несколько медленнее.

– А ничего, вы ему приглянулись, – почему-то заключил из всего этого конвоир.

Было в этот день и еще кое-что примечательное. На вопрос судьи к подсудимым, признают ли они себя виновными, все ответили – нет.

Кроме Склифосовского и Евгении Полоки…

Низкий старт

Первое время Юм был просто ушиблен. Нет, его никто не бил на следствии. Ему не повезло. Если бы били, он быстрее пришел бы в себя. Тетка, которая только по недоразумению была следователем прокуратуры, даже поила его чаем и кормила пирожками. Впрочем, дело свое она знала туго. Уже через две недели стало все становиться на свои места. Всплыло все. Даже эпизод с девчонкой и двумя дерущимися мужиками. Не говоря уж про Венцеля, «афганца», милиционеров, охранников и банкира с ребенком…

Но даже не это ошарашило Юма. Он когда-то, учась в институте физкультуры, занимался легкой атлетикой. Бегал на короткие дистанции. Однажды что-то там не понял тренер, что ли, но Юм с низкого старта вдруг ткнулся лицом прямо в его грудь и – бабах! – упал. Не столько ушибся, сколько ошалел. Он вложил в этот старт всю свою энергию. Он вылетел, как из пушки, и – на тебе. Он тогда чуть этого тренера не прибил.

То же было и теперь, почти то же. Но только налетел он с пушечного старта не на грудь тренера, а на бетонную стену. Вот так – бабах! – и он сидит. Он не должен был налетать на эту стену, он должен был мчаться сейчас вперед, он только-только раскручивался, только распрямлялась пружина внутри его…

Юм все не мог поверить в такой оглушительный провал. Такой дурацкий, такой нелепый, поэтому первые дни ему было на все абсолютно плевать. Он подтверждал все, о чем его спрашивали, он сам вдруг начинал с увлечением рассказывать подробности. Он пытался понять: когда же произошла ошибка? Когда же наступило начало конца? И не видел ошибки. Ошибки не было. Он никогда не был жалостлив, не оставлял свидетелей, ни с кем не связывался, ни с кем не договаривался. Он пёр и пёр, как танк. Танк нельзя остановить.

Да, одна ошибка была – этот гребаный биржевик! Но и здесь Юм ничего не понимал. Паскуда, сам же заказал убийство! Значит, был своим, значит, из их команды… И вдруг заложил?! Так не бывает.

Теперь понял – бывает все. Нет своих. Все – чужие.

Адвокат говорил одно – сотрудничайте со следствием. Это единственное ваше спасение. У них столько материала – даже помилования просить не стоит.

Но Юм и не собирался просить помилования. Потому что вовсе не собирался умирать. Он просто приходил в себя. Он потихоньку стал различать землю под ногами, человеческие слова, лица, стены, решетки, двери… И что, кто-то сможет его теперь здесь удержать? Пусть бетонная стена. Он кулаком прошибал глыбу льда. Надо только собраться для этого удара.

На суде он был впервые. Даже не до конца осознавал, что судят его. Слова обвиниловки звучали странно. Вроде все о нем и вроде о каком-то другом человеке. Да, все это сделал он. Только тут почему-то все пытаются объяснить какими-то целями, мотивами, расчетами. Ерунда. Хотя ему-то какое дело до их игр?

Он искал выход. Он искал то утоньшение в бетоне, которое проломится от удара…

Это – плохо

Наташа проигрывала процесс. Нет, не в том смысле, что у адвокатов были веские аргументы все эпизоды преступлений были доказаны сполна, и не потому, что судья не давала ей слово.

Нет, внешне все было в ажуре.

Но Наташа никогда еще не судила некое абстрактное зло. Она судила человека. И сейчас она особенно остро начинала понимать, что для кого-то из этих семерых, сидящих на скамье подсудимых, придется просить высшей меры (при мысли об этом ее охватывал панический страх). Но это значило, что человек умрет и не поймет, почему его убили. Эти семеро только злятся, что попались. И ненавидят.

– Подсудимый Ченов, расскажите, пожалуйста, почему вы решили пойди в дом к Венцелю?

– А он врач… – лениво цедит Юм.

– Подсудимый, встаньте, когда отвечаете на вопрос, – перебивает судья.

Юм, кряхтя, поднимается:

– Вот, блин, задолбали – встань, сядь… О чем базар?

– Отвечайте на поставленный вопрос.

– Мы пошли к Венцелю, потому что он врач. Чтобы лечить Ванечку.

– Почему вы решили потребовать у Венцеля денег? – спрашивает Наташа и понимает, что вопрос плоский, по поверхности.

– А он нахапал народных денег. Пусть с людьми поделится. – Юм смотрит на остальных, и те ухмыляются.

– То есть вы считали, что Венцель заработал свои деньги нечестным путем? Так?

– Нет, он ямы копал, – хмыкает Юм.

Остальные улыбаются.

– Значит, вы считаете, что честно зарабатывают только те, кто копает ямы?

– Почему же? Ты тоже честно зарабатываешь… – смотрит на Наташу в упор Юм. И она вдруг видит, как он одними губами добавляет: – …На гроб.

Эту его артикуляцию видят остальные и теперь уже смеются открыто.

– Подсудимый, – не улавливает причины смеха судья, – обращайтесь к обвинителю на «вы».

– Вы-вы-вы, – выпаливает Юм.

Скамья подсудимых хохочет.

Даже адвокаты прячут улыбки.

Нет, Наташа проигрывает процесс. Она проигрывает его Юму…

– Клавдия Васильевна, это Клюева Наташа. – На третий или четвертый день Наташа позвонила Дежкиной. – Не оторвала вас от дела?

– Наташенька! Здравствуй, милая. Что ты! Дома у меня дел нет – сплошное развлечение. (Лен, руки помой!) Я уже давно твоего звонка ждала. Ты же обвинителем на процессе Юма? (Федь, засыпь макароны, будь добр.)

– Да. Вот как раз хотела с вами…

– А что? – встревоженно перебила Клавдия. Какие-то проблемы? Что-то неясно? (Федь, ну куда столько? Теперь воды добавь! О Господи! Погоди, я сейчас.) Так что там?

– Это у меня проблемы, Клавдия Васильевна. Они смеются.

– (Лен, руки помыла? Помоги отцу.) Прости, Наташа, что?

– Клавдия Васильевна, они смеются.

В трубке пауза. Наташа слышала, как муж Дежкиной что-то говорит, как дочь ее что-то просит, но сама Дежкина молчит.

– Это плохо, Наташенька, – наконец произнесла Дежкина. – Это очень плохо. Они ведь, знаешь, у меня тоже постоянно робин гудами прикидывались. Они так ничего и не поняли.

– Вот и я об этом…

– (Да отстаньте вы от меня! Ешьте, что хотите!) Что тут сказать, Наташа? Держись. Читай дело, там все, кажется, точно.

Легко сказать!

Наташа перечитала дело уже раз двадцать. Действительно, все ясно и просто. А процесс она проигрывала.

– Подсудимый Стукалин, расскажите нам: что с вами случилось в тот день, когда вы решили отправиться к пострадавшему Венцелю?

Ванечка встал. Но тоже весьма вальяжно.

– Да так, съел чего-то. Пузо заболело.

– Чья была идея повести вас к Венцелю?

– Юм предложил.

– Стукалин, а вы знаете, чем занимался Венцель? Я имею в виду его медицинскую специальность.

– Гинеколог, что ли.

– А чем занимается гинеколог?

Ванечка шутовски почесал затылок:

– Чё, так и говорить?

– Да, пожалуйста.

– Протестую, – встал адвокат. – Это не имеет отношения к делу.

– Протест отклонен, – сказала судья. – Очевидно, у обвинителя есть причины уточнить именно это обстоятельство. Продолжайте.

– Так мы слушаем, Стукалин, чем занимается гинеколог? – чуть поклонилась судье Наташа.

– Ну бабами занимается, – покраснел Ванечка. – То есть женскими делами.

– Правильно, он лечит женские болезни. У вас была женская болезнь? Нет. Вы знали, что Венцель вам помочь не сможет? Да. Почему же вы пошли к нему?

Ванечка пожал плечами.

– Хорошо. Теперь скажите, осматривал, ли вас врач Венцель?

– Да.

– Что он вам сказал?

– Что надо лечиться.

– Он вам выписал какие-то лекарства?

– Не-а.

– Почему?

– Не успел, – выпалил Ванечка и осекся.

– Почему не успел? – вцепилась Наташа.

– Ну, Юм его… Мы его…

– Вы или Юм?

– Вы – тоже?

– Ну… Да то есть.

– Значит, вы чувствовали себя хорошо?

– Нет… То есть ну как сказать?

– А вы знаете, что у вас за болезнь?

– Не-а…

Наташа взяла со стола справки и отнесла к столу судей:

– Это заключение тюремной больницы. Подсудимому Стукалину необходимо стационарное лечение. Болезнь серьезно запущена.

– Какая еще болезнь? – презрительно скривился Юм.

Ванечка с надеждой посмотрел на Юма.

– Это врачебная тайна, – сказала Наташа. – Но я думаю, вы знали, Ченов, что Стукалин болен.

Ванечка теперь обернулся к Наташе:

– Ну и что?

– А то, что Венцель осматривал Стукалина, он даже поставил ему диагноз. Он даже сказал, что больного нужно срочно госпитализировать… – Этого Наташа не знала, в деле этого не было. Но она видела, что попала в «десятку».

– Ничего он не говорил, – махнул рукой Юм.

– Нет, он говорил! – вдруг выкрикнул Ванечка. – Он сказал, что язва. А ты…

Юм сузил глаза, и Ванечка осекся.

– А вы, Ченов, не дали Венцелю помочь вашему другу. Вы убили его, – сказала Наташа раздельно. А чтобы Юм не успел ничего сказать, тут же переключилась на Склифосовского: – Скажите, подсудимый, за что вас избили тридцатого августа?

– Когда?

– После разбойного нападения на дом Венцеля.

– А я… Они пошли, а я споткнулся и упал…

– Очнулся – гипс, – вставил Юм.

Компания улыбнулась.

– Продолжайте, Склифосовский.

– Они все были в доме, а я не пошел…

– Вы испугались?

– Нет… Я просто не знал…

– Что вы не знали? Вы не знали, зачем вся компания пошла к врачу?

– Да.

– Тогда почему вы испугались?

Склифосовский опустил голову.

– Отвечайте. Вы догадывались о предстоящем ограблении? Вы этого испугались?

– Да… – еле слышно произнес Склиф.

– С-сука, – прошипел Юм.

– А дальше?

– А потом я ждал, когда они выйдут. В доме громко кричали, и я стал смотреть, чтобы никто не пришел с улицы…

– А что, криков никто не услышал?

– Ну, началась музыка…

Наташа уловила этот момент, потому что как раз смотрела на Юма. Он быстро глянул в сторону Евгении. У той тоже передернулась губа.

– Музыка? – уточнила Наташа. – По радио?

– По радио! – обрадованно уцепился Склифосовский. Ведь он чуть-чуть не выдал Женю.

– Погодите, в доме Венцеля не было радиоприемника и даже телевизора. Зато у него было пианино. Играли на пианино?

– А я понимаю? – зажался Склифосовский.

«Что такое? – мелькало в голове Наташи. – Кто играл? Никто из этих шестерых наверняка даже не знает, с какой стороны подойти к пианино. Полока?!»

– Хорошо, а что было дальше?

– А потом они вышли.

– Кто?

– Ну, все…

– Вы помните, в каком порядке?

Склифосовский пожал плечами:

– Помню. Первый – Ванечка… Стукалин. Потом Панков, – кивнул он на Мента, – потом вот он, – показал Склиф на Грузина, – Костенко. Потом Юм, потом Целков, а потом Женя.

– Значит, Стукалин шел первым, а Полока замыкала? – перехватила последние слова Наташа.

– Да.

– Как, разве она не была ранена? Ее никто не поддерживал?

Склиф попался в эту нехитрую ловушку.

– Сама. Никто ее не держал…

Женя вызверилась на Наташу.

– Я прошу суд занести в протокол слова подсудимого Склифосовского. Из его показаний вытекает, что место преступления в доме Венцеля подсудимая Полока покидала без принуждения. Это отменяет версию о том, что она была заложницей.

Наташа говорила это машинально. А мысли в бешеном темпе крутились в голове: «Она сама?! Она играла, чтобы не было слышно криков?! Вот эта утонченная девушка?! Учительница музыки?!»

– Я протестую! – вскочил адвокат Жени. – Ее могли заставить под угрозой оружия.

– Какого оружия? – спросила Наташа быстро.

– Пистолета!

– В это время у подсудимых не было огнестрельного оружия. Это – во-первых. Во-вторых, она должна была бы в таком случае идти в начале, хотя бы в середине, но уж никак не последней…

И тут Наташа наткнулась на взгляд черных щелок Юма.

Это был удивленный взгляд…

К высшей мере наказания

Матвей был индифферентен. Наташа решила, что скармливает псу котлеты совершенно напрасно. Он, правда, теперь не скалил на нее зубы, равнодушно смотрел, когда Наташа проходила мимо, но когда она попыталась его погладить, снова угрожающе оскалился.

Процесс начал ломаться. Наташе все чаще удавалось перехватить инициативу в свои руки.

– Скажите, Панков, а сколько денег вы взяли в доме фермера?

Мент тяжело поднялся, наморщил лоб, засопел но так и не смог выдавить ответа.

– Значит, вы ничего не взяли? – настаивала Наташа.

– Ничего.

– А вы, Костенко, сколько взяли?

Грузин встал быстро.

– Не было у него денег.

– Это не так, – сказала Наташа. – Вот справка из сберкассы. Как раз накануне смерти пострадавший снял со своей книжки двадцать тысяч рублей. Он собирался купить подержанный трактор и еще кое-какое оборудование. Деньги эти в доме не обнаружены…

– Так дом сгорел! – выкрикнул Юм.

– Дом-то как раз и не сгорел, – сказала Наташа. – Его достаточно быстро удалось потушить. Очень сильно обгорел свинарник. Но там даже не все свиньи погибли. Так вот – денег в доме не было. Они пропали. Странно, не правда ли?

– Ничего не знаю, – сказал Грузин.

– Хорошо. Склифосовский, скажите, сколько денег было у вас, когда вы решили на время скрыться? После убийства фермера.

– Ни копейки у меня не было. Зинка меня приютила.

– Стукалин, сколько денег было у вас в тот момент?

Ванечка с трудом встал.

– Не было денег ни у кого.

– Целков, у вас были наличные деньги?

– Не было, не было, не было…

Они уже поняли, к чему ведет Наташа. Они искоса поглядывали на Юма, но тот был совершенно спокоен.

– Скажите, Панков, Ченов не рассказывал вам, откуда взялись деньги на проживание в гостинице, когда вы переехали в Москву?

Мент даже вставать не стал. Засопел только и опустил голову.

– Теперь вы, Костенко, скажите, откуда у Ченова взялись деньги?

– Не знаю я.

– Тогда я вам объясню. Изъятые при задержании у Ченова пятнадцать тысяч рублей имели номерные знаки и записаны в той самой сберкассе, в которой снял деньги фермер. Знали ли вы о том, что Ченов взял у фермера его сбережения?

– Нет, – буркнул Грузин.

– А вы, Панков?

– Не знал.

– Вы, Стукалин?

– Нет.

– Полока.

– Он со мной не делился.

– Деньгами? – переспросила Наташа. – Или планами?

– Ничем не делился.

– Хорошо, по поводу планов мы поговорим позже, а вот по поводу денег… Тысяча двести рублей, изъятых при аресте у вас, Полока, тоже имели определенные номерные знаки.

Наташа видела, что хотя никто из подсудимых не двинулся с места, но вокруг Юма как бы образовалась пустота.

– А вот теперь по поводу планов, – не отставала Наташа. – Скажите, Панков, почему Ченов в дом к фермеру взял только вас с Костенко?

– Он сказал, что остальные испугаются, – буркнул Мент.

– Значит, вы были самые смелые?

– Значит.

– И именно вас он подвергал наибольшему риску. Зачем?

– Не знаю.

– А как вы думаете, Костенко?

– Я протестую, – вскочил адвокат Юма. – Прокурор строит свои версии на догадках.

– Вопрос обвинения снимается, – сказала судья.

– Хорошо, я буду оперировать только фактами. Подсудимый Панков остался в больнице с травмой головы. Ченов сбежал из больницы. Так?

– Так, – кивнул Грузин.

– Он устроил показательную казнь милиционера. Скажите, Костенко, была необходимость убивать участкового?

Костенко пожал плечами.

– Подсудимый Целков, ваши прежние судимости были за мошенничество?

– Да-да-да, я только…

– Знаете ли вы, – перебила Наташа, – чем грозит убийство милиционера при исполнении им своих служебных обязанностей?

– Знаю…

– Почему же вы тогда казнили Анисимова?

– Я не… Я только… Я не казнил… – замелькал Целков.

– А вот показания Ченова, который прямо говорит! «Целков накинул на шею Анисимова трос и привязал другой конец к бамперу машины». Так было?

– Я не думал… не думал… не хотел…

Конвоирам пришлось уводить Целкова из зала, потому что началась истерика.

– Я продолжаю. Знаете ли вы, подсудимый Панков, что у Ченова и Полоки уже были взяты билеты на самолет до Риги?

– Какие билеты?

– В тот день, когда вы должны были получить деньги за заказное убийство, Ченов и Полока собирались бежать в Ригу.

Наташа наступала. Не только словами. Она подходила к скамье подсудимых все ближе, даже не замечая этого. Она уже видела только пустоту вокруг Юма и Жени. Они каким-то образом вдруг оказались в самом центре, а остальные жались по углам.

– Вы им больше были не нужны, Панков. И вы, Костенко! Стукалин, вас они тоже собирались бросить. Я уж не говорю о Склифосовском. Этот благородный человек, которого вы тут так упорно защищали, хотел собрать вас в Воронцовском парке в десять часов вечера. Не правда ли, странное место для дележа денег? Темно, ни души. Кроме того, он собрал все ваше оружие. Оставил только себе и Полоке… А самолет вылетал в одиннадцать сорок вечера… Так это догадки или нет?

Наташа даже не заметила, как оказалась совсем рядом с барьером. Как напружинился Юм, как щелочки его глаз чуть приоткрылись, а кулаки сжались, словно для удара…

Адвокат Юма встал, заслонив от Наташи своего подзащитного:

– Я настаиваю, что это косвенные улики, которые могут трактоваться…

Юм нашел это утоньшение в бетонной стене. Прокурорша. Испуг ее в первый день его не обманул, конечно, она испугалась не Юма. Но это неважно. Она женщина, человек, адвокат сказал, что у нее родился ребенок. И еще она честолюбива. В эту точку надо давить. Что из этого может выйти, он еще не придумал. Но всегда надо давить на самое больное.

Он специально стал подставляться, чтобы расслабить прокуроршу. Пусть себе тешится, что переломила процесс. Пусть эта мелочевка – Ванечка, Грузин, Мент и остальные отвернутся от него. Он своего часа дождется. Он снова стоит на низком старте.

Нужен только сигнал. И тогда все пойдет как по маслу. Он же видит, как смотрят в рот этой прокурорше. Видно, она у них важная птица. Если вовремя эту птичку подловить…

– Подсудимая Полока, скажите, что заставило вас участвовать в преступлениях?

– Меня заставили, – слабо отозвалась Женя.

– Как? Мы уже установили, что физического принуждения не было.

– А разве это самое главное? Мне пригрозили, если я откажусь, пострадают мои родные. Вы ведь тоже бы подумали о своем ребенке, если бы вам угрожали, правда? – прямо в глаза Наташе посмотрела Женя.

У Наташи внутри все похолодело.

– Знаете, когда угрожают родным, тут не до собственных амбиций… – хитро улыбнулась Женя.

– Насколько мне известно, у вас нет близких родных, – сдерживая дрожь, сказала Наташа.

– У меня даже мужа нет, – снова улыбнулась Женя.

– Но если бы вы заявили в милицию…

– На свободе всегда остаются друзья, – многозначительно произнесла Полока.

Хорошо, что судья объявила перерыв до завтрашнего дня. Наташа почувствовала, что больше не сможет сказать ни слова.

Следующий день начался с плохого известия.

С Ванечкой ночью произошел приступ, его срочно госпитализировали, но спасти не смогли. Он умер от прободения язвы.

Подсудимые смотрели на Наташу с мрачной ненавистью. Наташа и сама считала себя виноватой, хотя не раз обращалась к тюремному начальству с просьбой положить Стукалина в больницу. Но ведь дело не в этом. Наташе так хотелось пробудить в этих подонках хоть немного совести, а получилось, что она спровоцировала смерть.

Судебное разбирательство приближалось к концу. Были исследованы все эпизоды, опрошены свидетели, эксперты, зачитаны все документы и даны показания. Уточнялись кое-какие детали. И приближался для Наташи самый страшный миг, когда она должна будет потребовать у суда…

Нет, Наташа даже думать об этом не могла. Панический страх теперь перерос в постоянную тревогу. Она приходила домой, смотрела на свою дочь, на мужа, она разговаривала с людьми и все время думала: «Мне придется просить смерть…»

Так сложилось, что где-то в ноосфере или в Божьих промыслах пересеклись линии жизни Натальи Клюевой и семерых подсудимых. И это пересечение должно было стать роковым.

Он сидел в комнате, которая была по всем признакам похожа на обыкновенный начальственный кабинет, если бы не иконы в углу и светящаяся лампада под ними.

Увидел Наташу и встал.

– Здравствуйте, Наталья Михайловна.

– Здравствуйте…

– Если по делу – Андрей Олегович, если по душе – батюшка.

– Я попробую, – смутилась Наташа. – Батюшка…

Погостин был в рясе. Черное, облегающее фигуру одеяние, скромный крест на груди, волосы гладко зачесаны назад, очки в металлической оправе.

– Тогда пойдемте на улицу.

И Наташа послушно пошла за ним. Еще когда входила в кабинет, еще когда здоровалась, да даже и сейчас, можно было все перевести в дежурную беседу, дескать, как вы, что вы, погода, политика…

Наташа и шла сюда, уверенная, что не застанет Погостина, а если застанет, то о самом главном не спросит. Но все-таки шла, и все-таки к православному священнику. И все ее сомнения и ироничное отношение к христианству вдруг почудились ей эстетской брюзгливостью. Почему-то не к Графу пошла, почему-то забыла о богах на все случаи жизни, а почему-то об одном подумала…

– Я так и не покрестила дочь.

– Так у вас дочь родилась? – искренне обрадовался Погостин.

– Да, Инной назвали…

– Но вы ведь не за этим пришли, – тихо сказал священник.

– Почему… И за этим тоже.

Они присели на скамью во дворе. Людей не было. Уже вечерело, становилось прохладно.

– Ну так давайте покрестим. Погостин вдруг коснулся ее руки: – У вас горе?

– Не знаю, – зябко повела плечами Наташа.

– Я не знаю… Я просто не знаю, что делать, батюшка…

– А что делать… Горем поделишься – оно меньше станет. Радостью поделишься – больше станет.

– Это не горе, Андрей Олегович. Это ужас какой-то… Вот вы мне скажите: как христианство относится к смерти?

– Вы ведь говорите не о смерти как таковой, – с легкой укоризной сказал Погостин. – Вы ведь о другом?

– Ну да! Да! Я же прокурор, вы знаете… И вот у меня сидят люди… И я должна просить для них смерти…

– Они грешники?

– Грешники? Да они подонки! Они убийцы… Они убивали детей даже!

– И что?

– Но они же люди.

– Вот вы и сами ответили. Они жили среди людей и людские законы нарушили, стало быть, судить их должен суд людской, по всей строгости.

– Это я понимаю! Это все верно… Но это же должна сделать я!

– Ох, милая вы моя Наталья Михайловна… Прелесть. Это называется «прелесть» в христианской иерархии искушений. Что вы сможете сделать? Если не будет на то воли Господней, ни один волос с их головы не упадет…

– Значит, когда они убивали мальчика, на то была воля Господня?

– Нет, сатаны. А Господь допустил, может быть, за грехи предков его, а может быть, прибрал дитя по святости… Младенец теперь в вечном блаженстве…

– Так же можно все оправдать! – ужаснулась Наташа.

– А вы все хотите обвинить? – мягко улыбнулся Погостин. – Мир разумен. Только разве все нам открыто? Вот Ему открыто…

– А мы, выходит, пешки?

– Что вы? Какая ж вы пешка? Вы судьбу людей решаете. И они свою судьбу выбрали. Нет, мы не пешки. Мы выбираем. По совести выбираем. Или по подлости – это уж каждому свое…

– Значит, христианство за смертную казнь?

– Против. Господь человеку жизнь дал, Он единственный ее и отнять может.

– Но как же тогда?..

– А я уже говорил – ни единый волос с головы не упадет… Но знаете, Наталья Михайловна, может быть, суд для грешников этих страшных – последняя возможность покаяться. Не отнимайте у них этого. Дайте им расплатиться за земные грехи сполна.

И Наташа вдруг поняла, что именно этого она и добивалась на процессе – покаяния. И оно уже начинало светиться в глазах Склифосовского, Панкова, Костенко, Целкова, кажется, с ним ушел из Жизни Ванечка Стукалин.

– А я буду за них молиться, – вдруг прибавил Погостин. – И за вас.

И что-то произошло в душе Наташи. Она вдруг порывисто склонилась к руке священника и поцеловала ее.

– Я обязательно покрещу свою дочь, – прошептала она.

– И слава Богу…

Когда вернулась домой, Виктор сказал:

– Звонили тебе. Кто-то там покончил жизнь самоубийством из подсудимых… Повесился, что ли…

– Кто?!

– Целиков… Целкин…

– Целков… – выдохнула Наташа опустошенно.

Этот маленький суетливый человек оказался самым слабым. Или самым сильным?

Наташа почувствовала, что черная дыра, разверзшаяся перед ней, подступила к самым ногам.

Она бросилась к кроватке Инночки, схватила ее, сонную, и прижала к себе, осыпая поцелуями и обливая слезами.

Господи, как страшно жить на этом свете…

– …руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «г», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Костенко Виктора Евгеньевича к высшей мере наказания – расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «в», «е» Уголовного кодекса РСФСР, Панкова Михаила Семеновича приговорить к высшей мере наказания – расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих обстоятельствах, руководствуясь статьями семнадцатой и сто второй Уголовного кодекса РСФСР, Полоку Евгению Леонидовну приговорить к высшей мере наказания – расстрелу. За тяжкие преступления приговорить Склифосовского Владимира Петровича к высшей мере наказания – расстрелу…

Склифосовский по-щенячьи заскулил.

Теперь оставалось самое важное. Наташа смотрела Юму прямо в глаза. Она не побоится именно ему сказать:

– За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, с особым цинизмом, представляющие особую опасность для общества, руководствуясь статьей сто второй пунктами «а», «в», «г», «е», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Ченова Юма Кимовича к высшей мере наказания – расстрелу…

Юм смотрел на нее не отрываясь. В этих глазах уже был не просто страх – паника.

– Ну погоди, сука, мы твою дочь…

– Что? – хлестанула вопросом Наташа. – Что вы сказали?!

У Юма сузились глаза и забегали желваки под натянутой кожей.

– Что слышала, – прошептал он одними губами.

Наташа повернулась к судье:

– Моя речь окончена, но если вы позволите несколько слов не по протоколу.

Судья кивнула.

– У меня были сомнения по поводу всех остальных, – почти в упор сказала Юму Наташа. – Очень большие сомнения. Если суд высшей инстанции решит смягчить им приговор, я не буду упорствовать, но по поводу тебя, мразь, – ткнула пальцем чуть не в лицо Юму Наташа, – никаких сомнений. Тебе не надо жить, ты не достоин жизни. Ты…