Текст книги "Государственный обвинитель"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Соответствие занимаемой должности

Федор Томов-Сигаев продал машину, пару картин, да Ленька Клюев подкинул. В итоге вышло около десяти тысяч. Всего лишь треть требуемой суммы…

Поначалу, оправившись от шока, как болевого, так и морального, Федор рассудил так: «Что я им, мальчик для битья? Да кто они вообще такие? Сосунки! Не буду платить! С какой стати?» При этом он уже позабыл, как некоторое время назад ползал на карачках перед этими «сосунками», с мольбой заглядывал им в глаза и глотал сопли.

В назначенный срок ему позвонили, и он не задумываясь послал абонента куда подальше. И в следующее мгновение из другой комнаты донесся характерный звон разбиваемого окна. Как выяснилось, это молодчики-беспредельщики закинули в квартиру Томова-Сигаева «коктейль Молотова» или, Другими словами, бутылочку с зажигательной смесью, пытаясь таким образом намекнуть хозяину, что он не совсем прав.

С невероятным трудом Федор затушил полыхающую бензиновую лужицу, но идеальный паркет сберечь не удалось – в нем зияла отвратительная черная дыра.

– Отдай им все! – верещала насмерть перепуганная супруга. – Они еще не на то способны!

– Заткнись! – в который уже раз за последние несколько дней спустил на нее собак Томов-Сигаев. – Рот свой закрой, а иначе я тебя!.. Я тебя!..

Но так как все его угрозы были достаточно однообразны и никогда не приводились в исполнение, Эллочка уже не боялась мужа и резко переходила в контратаку:

– Слюнтяй! Куриная душонка! Жалкая ничтожность! Если ты немедленно не разберешься с этими подонками, то я!.. То я!.. – Но ей тоже не хватало фантазии, чтобы придумать какое-нибудь эдакое наказание нерадивому супругу.

О том, чтобы обратиться в милицию, речи не было. Томовым-Сигаевым еще раз намекнули, что этого делать, мягко говоря, не стоит…

Братки забили стрелку на пустыре. Они ждали его, оседлав капот того самого «мерседеса». И лыбились. От этих сладеньких улыбочек, способных напугать самого Майка Тайсона, Томову-Сигаеву стало нехорошо. Он как-то сразу заподозрил, что десятью тысячами не отделается… И подозрения его подтвердились.

– Принес, профессор? – спросил Короткий.

– Принес… – Федор протянул ему сверток. – Вот, возьмите… И, прошу вас, оставьте меня в покое.

– «Покой нам только снится», – фальшиво напевал парень, слюнявя татуированные пальчики и пересчитывая купюры. – Девятьсот, девятьсот пятьдесят, штука, штука пятьдесят… – Спустя минуту улыбочка с его физиономии бесследно улетучилась. – И это все?

– Я же ГОВ°РИЛ я же предупреждал, – жалобно заблеял Федор. – Откуда у меня тридцать тысяч?

Закончить фразу Томов-Сигаев не успел.

А когда очнулся, увидел над собой разъяренное лицо Короткого, которое дышало на него перегаром, брызгало слюной и злобно грохотало:

– Доигрался, профессор! Счетчик включен, и ты теперь должен не тридцать, а шестьдесят штук! Сроку тебе – неделя. Если через неделю бабок не будет!..

А вот у Короткого, в отличие от Эллочки, с фантазией все было в порядке. Он так красочно описал картину возмездия, ожидающего в случае неповиновения беднягу Томова-Сигаева, что по сравнению с ним даже самый кассовый фильм ужасов, в котором ожившие трупы вырывают своими костлявыми руками все внутренние органы у несчастных жертв, а потом подвешивают их крюками за ребра и поджаривают на медленном огне, выглядел бы жалко, примитивно и совсем не страшно.

– И запомни, сучёнок, – сказал он напоследок: – Милиция нам по херу. У нас везде есть концы! Заявишь – тебе же хуже будет.

Через неделю денег не было… Последняя надежа оставалась на Леньку, но тот подвел, верней, Покупатели подвели: обещали взять целую партию, но от них ни слуху ни духу.

А квартира Томова-Сигаева уже являла собой зрелище печальное – голые стены, из мебели осталась лишь кровать, а вместо шикарной хрустальной люстры под потолком раскачивалась голая лампочка.

– Ты подготовил бабки? – Телефон протрезвонил минута в минуту.

– У меня только одиннадцать тысяч…

– Ну хорошо… – после тягостного молчания смилостивился Короткий. – Завтра утром.

– Я не успею!..

– Действительно, можешь не успеть… Тогда завтра вечером на том же месте.

Положив трубку на рычаг, Федор понял – все, ему пришел каюк. Эллочка поняла это несколько раньше, при выходе из продуктового магазина, когда чьи-то сильные руки подхватили ее под мышки и затолкали в машину…

Наташа сразу не узнала голос Томова-Сигаева – голос был каким-то нечеловеческим…

– У меня беда!.. – завывал в трубку Федор. – Миленькая, мне больше не от кого ждать помощи!.. Эллочка до сих пор не вернулась домой!..

«Ну вот еще… – с досадой подумала Наташа. – Успокаивать мужика, которому женушка вдруг решила роженьки наставить? А я-то здесь при чем?»

– А она вышла всего на пять минут, за сырковой массой!.. – захлебывался в рыданиях Федор. – Они убили ее!.. Убили!..

«Нет, это не любовная история… Это он про жену, а не про Попу. Это что-то другое…»

– Федя, говори по существу, – вдруг вырвалось у нее прокурорским тоном.

И на Томова-Сигаева этот тон подействовал отрезвляюще. Он вроде как угомонился, сумел собрать разрозненные мысли воедино и пулеметной очередью выложил их Наташе. Вроде как поставил ее перед фактом – выручай!..

Еще раз, когда ты должен принести деньги?

– В двадцать два тридцать!.. – Запас мужества у Федора кончался. Он вновь начал реветь белугой. – Наташенька, я пропал!.. Мы с Эллочкой пропали!..

Томов-Сигаев размышлял, как размышляет каждый обыватель. Раз человек работает в органах, значит, одним нажатием кнопки он сможет решить любую проблему, так или иначе связанную с преступностью. «Органы» – в данном случае понятие всеобъемлющее.

И как его разубедить в этом? Какими словами объяснить, что Наташа всего лишь помощник прокурора, что она не всесильна, что она не имеет никакого отношения к розыску и поимке бандитов?

– Не отходи от телефона, – обнадеживающим голосом произнесла Наташа. – Я что-нибудь попытаюсь…

«Попытаюсь… – повторила про себя она. Тут не пытаться надо, а жизнь человеческую спасать!..»

Несколько минут она неподвижно смотрела в окно, все еще сжимая в ладони трубку.

Томов-Сигаев ждал в условленном месте, у «Детского мира», там-то его и подхватила Наташа. Такая конспирация была необходима – Федора могли «вести», то есть следить за каждым его передвижением, и если бы его заметили у дверей прокуратуры…

Через четверть часа они уже входили в кабинет Дежкиной. Все-таки Клавдия Васильевна – настоящее золотце, чудо-человек…

– Садитесь и пишите заявление. – Она положила перед Федором листок бумаги. – Что, когда, почему. Конкретно, просто и желательно без ошибок.

– И про то, что я машину, мебель и картины продал? – вскинул на нее заплаканные глаза Томов-Сигаев.

– Я же сказала – кратко! – И Дежкина, взяв Наташу за локоть, вывела ее в коридор. – Вот что, милая… Хочу предупредить тебя сразу… Гарантию, что все закончится удачно, никто дать не может. Мы попытаемся устроить облаву, но…

– Я понимаю.

– Не в тебе дело, а в друге твоем. Он должен об этом знать.

– Я уже предупредила. Он согласен, у него нет другого выхода.

– Детали обговорим попозже, а пока спустимся в картотеку.

– Нет, это не они. – Томов-Сигаев перевернул последнюю страницу толстенного альбома с фотопортретами преступников в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Таких альбомов было сорок восемь, и в каждом – сотни лиц. Вероятность, что среди них отыщутся рожи рыжего и его подельников, была катастрофически мала, но все же.

– Смотрите внимательно, – наставляла Федора Клавдия Васильевна. – Вглядывайтесь в лица, не перелистывайте так быстро.

– Не он, не он, повторял Томов-Сигаев. – Этот похож, но не он… Этот тоже похож…

– Ну? – не выдержала Наташа, заметив, как Федор аж задрожал весь от напряжения.

– Он… – наконец выдохнул Томов-Сигаев. – Точно он…

– Ну-ка? – Дежкина склонилась над альбомом. – Ба, знакомые все лица! Ну, здравствуй, Альбертик!..

– Вы его знаете? – спросила Наташа.

– Как же не знать? – Губы Клавдии Васильевны растянулись в ироничной улыбке. – Мы его голыми рученьками возьмем. И никакой облавы не нужно.

В том же альбоме, на соседних страницах, обнаружились и остальные. Вся эта шатия-братия проходила два года назад по одному уголовному делу. Тогда они ограбили табачный ларек, но скрыться с коробками болгарских «Родопи» не смогли, их взяли за первым поворотом. Именно это дело и вела Клавдия Васильевна Дежкина.

Опять совпадение… Впрочем, в последнее время Наташа, относилась к совпадениям как к чему-то само собой разумеющемуся, как к лишнему подтверждению того, что мир тесен. А может, шутка Дробышева насчет диссертации вовсе не была шуткой? «Фактор, способствующий поимке преступника…» Звучит!

– Я тогда не стала требовать изоляции, – вспоминала Дежкина по дороге к заброшенному пустырю. – Пожалела ребят… Надеялась, что несколько дней, проведенных в Бутырке, станут для них хорошим уроком. Видать, ошиблась.

Служебный «жигуленок», задорно подпрыгивая на ухабах, петлял в нескончаемом лабиринте гаражей. Вглядываясь в окружавшую автомобиль темень, Федор старался подсказать водителю нужную дорогу.

– Сейчас, кажется, направо… Нет, налево… Просто я в прошлый раз пешком добирался… Машину-то продал.

– А что за машина? – обернулась к нему Клавдия Васильевна.

– «Восьмерка», – не без гордости ответил Томов-Сигаев.

– Наверное, хорошая?

– Да, ничего себе.

– А мы который год с «москвичонком» мучаемся…

Наташа нервничала. По ее мнению, Дежкина выбрала отнюдь не лучший вариант – в одиночку разбираться с целой бандой молодчиков. Хрупкая женщина против пятерых здоровенных лбов? Как-то сомнительно.

Но Клавдия Васильевна лишь смеялась в ответ на все предостережения:

– Вот увидите, они и пикнуть не посмеют. Они же трусы.

Наконец выскочили на пустырь, и тут же их высветили мощными фарами.

– Значит, так, – сказала Дежкина. – Из машины не выходить. Я хочу поговорить с ними с глазу на глаз.

Она вышла из машины и решительным шагом направилась в сторону коротышки и его братвы.

– Эй, лярва, – окликнули ее, – вали отсюдова, пока цела!

– Здравствуй, Альбертик! – Клавдия Васильевна широко распахнула объятия. – Давненько же мы не встречались! Поди, соскучился? Ай-ай-ай, не признал старушку?

– Тетя Клава?.. – ошалело заморгал глазенками Короткий.

– Я самая! Мальчишки, и вы здесь? Надо же, какая у вас крепкая дружба!

– Здрасьте, теть Клав… – сказали все в один голос.

– А выросли-то все как, возмужали, окрепли! – продолжала искренне восхищаться Дежкина. – А Машинка какая у вас красивенькая! Сколько ж такая стоит? Наверное, копили долго? В мороженом себе отказывали?

– Атас, братва! Разбегаемся! – истерически загорланил Короткий и в следующую секунду со всех ног бросился прочь.

Остальные не тронулись с места, их будто парализовало. А Короткий, не заметив в темноте поваленного деревца, со всей своей прытью налетел на него… Казалось, хруст ломающейся кости был слышен в соседнем микрорайоне.

– Вы немедленно отвезете Альберта в больницу, а затем вернете Томову-Сигаеву его жену и все деньги, какие вы у него забрали. Все до копеечки! – приказала Клавдия Васильевна оторопевшей братве. – Завтра утром я жду вас в своем кабинете, там и продолжим разговор. Все поняли? Повторять не надо?

– Поняли… Не надо…

– И не вздумайте бросаться в бега, – предупредила их Дежкина. – Вас всех схапают через пять минут, как в прошлый раз, вы еще не доросли до серьезных поступков, мальчики…

– Помогите!.. – откуда-то из темноты донесся слабеющий голос Короткого.

– Что же вы стоите, остолопы? – воскликнула Дежкина.

– Только не сажайте нас в тюрьму, теть Клав, – взмолился один из парней.

– Больше не повторится… – заканючил другой. – Мы завяжем… Честно, завяжем…

– Посмотрим на ваше поведение, – строго сказала Клавдия Васильевна и, повернувшись к браткам спиной, осторожно тронула себя за сердце…

Пусть теперь кто-нибудь скажет, что следователь Дежкина не соответствует занимаемой должности, пусть кто-нибудь только заикнется!

Однако было страшно… Сильно страшно…

По правде говоря, Клавдия и сама не ожидала, что ее победа окажется столь легкой и быстрой. Ведь прошло-то всего несколько секунд… А показалось – вечность…

Наследство

Всю дорогу домой Томов-Сигаев прорыдал. Теперь уже от счастья. Впрочем, смутная тревога все же иногда охватывала его, и он, дергая Дежкину за плечо, жалобно вопрошал:

– А они не обманут?

– Не обманут, – успокаивала его Клавдия. – Они только строят из себя крутых, а на самом деле… На самом деле очень многое зависело от вас. Если бы вы с первого момента дали им отпор…

– Но я же не знал, что они такие сопляки!..

– А вас никто ни в чем не обвиняет.

Федор на какое-то время затихал, но потом опять принимался теребить плечо следователя.

– А Эллочка?

– Все в порядке с вашей Эллочкой. Через двадцать… – Дежкина взглянула на часы: – Нет, уже через десять минут ее подвезут к подъезду. Кстати, приготовьтесь – у вас будут просить прощения.

– Как это?

– Увидим…

Все вышло, как Клавдия и предсказывала. Парни долго канючили нескладным хором:

– Мы больше не бу-у-удем!..

Разве что ноги Федору и Эллочке не целовали.

А потом был праздничный ужин. Клавдия Васильевна в нем участия не принимала, укатив на служебной машине домой, а вот Наташе отвертеться не удалось.

Так как стола в доме не было, угощения подавались на стулья (у каждого был свой, отдельный). Кстати сказать, Эллочка отнюдь не выглядела мученицей. Оказалось, что рэкетиры содержали ее в очень даже приличных условиях, в огромной квартире на окраине города, и ей были предоставлены все удобства, вплоть до спутниковой телеантенны. А жрачку ей возили из «Макдональдса».

– Почаще бы меня похищали, – шутила Эллочка.

Но Наташа знала, что все эти хиханьки-хаханьки от нервов, что продолжатся они максимум до следующего утра. А утром придет трезвое осознание случившегося: все могло повернуться по-другому и закончиться более чем плачевно, не вмешайся вовремя в это дело Дежкина…

– Знаешь, Наташка, – подмигнул порядком захмелевший Томов-Сигаев, когда его жена в очередной раз выбежала на кухню, – я сегодня подумал… А может, это и есть – счастье? Может, это сама судьба преподнесла мне такой подарок?

– Ты о чем? – не поняла Наташа.

– Насчет похищения моей любимой Эллусечки. – И Федор разразился громогласным смехом.

– Я еще в машине хотела тебя спросить… – Наташа даже не улыбнулась.

– Спрашивай, детка! Спрашивай, моя конфетка!

– Про картины…

– Про какие картины? – насторожился Томов-Сигаев.

– Ты написал в заявлении, что продал картины.

– Ах, картины!.. – запоздало вспомнил Федор. – Ну-да, ну-да, написал. За бесценок отдал…

– А настоящая цена какая?

– Натулечка, в такой момент говорить о деньгах? – поморщился Томов-Сигаев. – Разве главное в нашей жизни – деньги?

– Ты умудрился за один день собрать больше десяти тысяч…

– И что?

– Да так, странно это… Я и не знала, что в твоей квартире была такая роскошь.

– Почему ты не пьешь? – дрожащая рука Томова-Сигаева потянулась к шампанскому.

– А почему ты раньше не приглашал меня в гости? – в тон ему спросила Наташа.

– В гости?

– Картинки посмотреть, а?

– Как-то повод не подворачивался…

– Теперь подвернулся, а картинки – тю-тю! – засмеялась Наташа.

– Тю-тю! – Федор замахал руками, изображая пташку. – Тю-тю-тю!

– Признайся честно, Федор, наследство получил?

– Ага, наследство…

Наташа пристально посмотрела ему в глаза.

И для Федора этого взгляда оказалось достаточно. Он решил, что Клюева давным-давно все про него знает, что она только того и ждет, пока он сам расколется или, выражаясь судебным языком, явится с повинной.

– Да… Вру…

– Так, уже лучше. – Наташа похлопала его по плечу: – Быстренько рассказывай, пока Эллочка не вошла. Не будем портить ей праздник, договорились? Ну же!

Томов-Сигаев молчал, стыдливо опустив голову.

– Ты был один или с кем-то в паре? – помогла ему Наташа.

– В паре…

– С Андреем?

– Нет… Он здесь ни при чем…

– С Веней?

– Нет…

– А с кем же? – нахмурилась Наташа. – Кто у нас остается? Степан и Граф. Значит, все-таки Степан?

– Он вообще не из нашей компании…

– Вот как? Фамилия, адрес.

– Ты же его сама прекрасно знаешь…

Наташа уже о чем-то начала догадываться, но гнала эти догадки прочь. Она мысленно молила Томова-Сигаева, чтобы он произнес другое имя, но Федор сказал:

– Это Ленька, брат твой…

Теперь все стало ясно. Теперь понятно было, почему так странно разговаривал с ней Андрей. Он знал что-то. Он подумал, что Наташа тоже имеет к этому какое-то отношение.

– У тебя осталось хоть что-нибудь с Ольвии? – спросила она Федора.

– Да…

– Сейчас же отвези в институт. Ты понял, откуда у тебя такие напасти?

Федор побледнел:

– Это же мистика…

Наташа ткнула пальцем в прожженный пал:

– Это тоже мистика?..

И в этот момент в сумке у Наташи громко запикало.

Она выхватила переговорное устройство и нажала кнопку.

– Говорит Дуюн. Белочка. Это вы, Наталья Михайловна?

– Да, это я, простите… Мне пришлось выйти из дому. Я не успела вас предупредить…

– Чего там прощать! Просто хочу вас предупредить: за вашу жизнь я ответственности не несу…

Ничего не страшно

– Ну чего ты маешься, чего ты маешься? – Зина, перезрелая тетка лет под пятьдесят, вышла на кухню, стыдливо запахивая халат. – Ну чего тебе по ночам не спится? Что ты тут сидишь, куришь, как паровоз? Иди ложись, а то мне без тебя страшно.

– Да-да, сейчас иду. – Склифосовский затянулся, обжигая пальцы. – Вот только докурю и…

– Ну ладно, я жду. – Зина зевнула и, развернув свое массивное тело на сто восемьдесят градусов, поплелась в спальню.

Раздавив бычок в пепельнице, Склифосовский тут же достал из пачки следующую сигарету и прикурил. Потом еще одну и еще, и так до тех пор, пока небо за окном не начало бледнеть…

Так он не спал уже несколько ночей подряд. Просто не мог заснуть, не получалось. Как только закрывал глаза, сразу видел того, последнего, самого молодого милиционера. Шальная пуля попала ему в глаз и вылетела с обратной стороны, утащив за собой огромный кусок черепа. А он продолжал стоять, держа в руках автомат, и шептать что-то уже коченеющими губами.

Так и затих стоя, как памятник самому себе. Грохнулся только потом, когда Склифосовский распахнул дверь в спальню…

Зина даже сразу не узнала его, когда он ранним утром, еще почти ночью, тихонько постучался к ней в дом. Долго таращила заспанные глаза и только минуты через три раздраженно вздохнула:

– А-а, это ты… Что, опять на бутылку не хватает? Нет у меня денег, иди отсюда.

Но в дом все-таки впустила, не в силах противостоять истосковавшемуся по мужской ласке женскому естеству. Накормила жирным рассольником, налила стопочку и постелила в коридоре на раскладушке, строго погрозив пальцем, чтобы носа не смел совать в спальню. А сама пришлепала к нему минут через десять…

И чуть не вытолкала Склифосовского на улицу, потому что от страха и усталости у него ничего не получилось. Но пожалела. Только избила подушкой и убежала в спальню вся в слезах.

А он вздохнул облегченно, накрылся одеялом и закрыл глаза.

Вот тогда-то и увидел этого милиционера в первый раз. И просидел на раскладушке до самого утра.

Теперь он спал только днем, когда светило солнце. Спал тревожно, ворочаясь с боку на бок, вскрикивая время от времени.

А по ночам долго крутил с ней любовь в спальне, пока ее не прошибал седьмой пот, а когда она засыпала со счастливой улыбкой, тихонько выныривал из-под пухового одеяла, шлепал босиком на кухню и курил, курил, курил…

Два раза собирался пойти в милицию и попроситься обратно в тюрьму, один раз даже дошел до отделения. Но постоял немного на углу, вспомнил, как его избивали в «воронке», и решил подождать еще немного…

Проснулся он далеко за полдень, часа в два. Зина специально прибежала с работы, чтобы разбудить.

– Вставай, мое солнышко. Вставай, моя лапочка. Петушок пропел давно.

– А?.. Да-да, уже. – Склифосовский разлепил опухшие веки и потянулся. – Что на завтрак?

– Я тебе там пельмешек утречком налепила, сваришь себе сам, хорошо?

– А пива купила? – Он никак не мог попасть ногой в тапочек.

– Купила-купила, моя деточка. – Зина поцеловала его в щеку, густо измазав малиновой помадой. – А я поскакала, мне на работу пора.

– Ну давай-давай, скачи… моя рыбочка.

Постояв немного под ледяным душем, Склифосовский позавтракал пельменями и выпил пива. Потом долго курил, судорожно затягиваясь «Беломором» и пуская клубы дыма. Все время в рот летели крошки табака, и становилось горько.

– Ну все, хватит! – сказал он наконец. Но в полной тишине собственный голос показался ему каким-то хриплым, чужим.

Склифосовский откашлялся, прочистил горло и повторил снова:

– Ну все, хватит!

Теперь голос был свой, родной, но звучал глупо. Как-то наигранно, театрально, как в радиопьесе.

– Нет, лучше не так, – сказал он, чтобы проверить. – Лучше ничего не говорить.

Оглядевшись, как будто он впервые на этой кухне, Склифосовский решительно пошел в комнату. Долго искал там чистую бумагу и ручку. Но, кроме оберточной бумаги и огрызка карандаша для подводки бровей, ничего не нашел.

– Ладно, сойдет и это, – сказал Склифосовский резонно. Забавно, но, когда говоришь вслух в полном одиночестве, собственные слова кажутся очень значительными, очень умными, даже мудрыми словами.

Карандаш писал очень плохо, крошился, буквы получались неровными. Но Склифосовский старательно выводил слово за словом, стараясь сделать как можно меньше ошибок. Неловко как-то будет, если такое письмо – и с ошибками.

«Дорогая Зина, – написал он, – я очень прошу меня простить, но больше остоваться у тебя я не могу. Ты толька не подумай, што мне у тебя было плохо. Нет, это совсем ни так. Я когда пойду на эшафот буду думать толька про тебя и вспоминать толька тебя, твое доброе серце и ласковую душу. Желаю тебе найти хорошево мужика и нарожать детишек. Люблю тебя до последнево вздоха.

Твой Склифосовский!»

Внизу он еще пририсовал сердце, пробитое стрелой и обмотанное колючей проволокой. Получилось очень красиво. Даже слеза немножко прошибла.

– Ну вот, теперь все. – Он осмотрелся, пришпилил записку над зеркалом, чтобы Зина сразу Нашла, и пошел искать штаны.

Но штаны Зинка, как назло, замочила, а других У него не было. Вынув их из мыльной воды, Склифосовский хотел сказать еще что-то, что-нибудь ироничное, с сарказмом. Подумал маленько и сказал:

– Ё… твою мать…

Обыскав всю квартиру, он наконец нашел какие-то старые спортивки без резинки. Когда нырнул в них, спортивки надулись пузырем.

– Ладно, не на бал собираемся, – констатировал и подвязал их шнурком.

На улице шел дождь. Настоящий ливень с градом, прямо, что называется, в масть настроению. Люди бежали к ближайшим подворотням.

– Ух ты-ы! – Склифосовскому стало почему-то весело. – Ну атас…

Он выскочил из подъезда и, накинув пиджак на голову, тоже побежал. Но потом решил, что спешить, собственно, некуда, и медленно побрел прямо по лужам. Голову теперь не прятал, и редкие волосы через несколько секунд уже свисали мокрыми сосульками. Намокшие спортивки отяжелели и все время норовили соскользнуть с бедер.

А Склифосовский шел не торопясь, специально выбирая самые глубокие и широкие лужи, и шаркал по дну промокшими кедами, поднимая волну. Спиной чувствовал, что на него, как на сумасшедшего, из всех подворотен глядят десятки удивленных глаз. Поэтому хотелось сделать что-нибудь еще более странное, дикое, сумасшедшее. Во весь голос почитать какое-нибудь стихотворение, например, или запеть красивую песню. Но стихов он не знал, а из песен помнил только блатные. – Не подходили они для торжественного случая.

И оттого, что не было выхода эмоциям, они постепенно начали переполнять Склифосовского, заставляли прыгать, поднимать еще больше брызг. Он теперь не дышал, а хватал воздух легкими, как будто задыхался, и не шел, а как будто парил над тротуаром. Даже подумал – вот как странно, чего радоваться, не из тюрьмы ведь идет, а как раз наоборот.

А дождь все усиливался. Стрелял гром, и молнии пробегали по сизому небу. И это было хорошо.

Мимо пронеслась какая-то легковушка и окатила Склифосовского водой с ног до головы.

– Эх, е… твою мать! – засмеялся он, глядя, как машина затормозила на повороте и из нее выскочил кто-то, хлопйув раскрывшимся зонтиком. Натянув штаны и придерживая их руками, Склифосовский двинулся дальше, навстречу этому человеку.

Он узнал ее шагов через пять. И даже обрадовался, что это она. Наконец-то. И как раз в такой подходящий момент, когда ему совсем ничего не страшно. Совсем-совсем. Подошел к ней, заглянул в лицо и сказал, весело улыбаясь:

– Привет, Евгения.

Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не намочить дорогие туфли, и холодно смотрела на него. Вот забавно – отчего люди бывают такие злые?

– Пошли со мной, – сказала она холодно и полезла в сумочку.

– Нет, не пойду, – ответил Склифосовский и вдруг рассмеялся.

– Пошли, я сказала! – Она попыталась схватить сто за рукав.

Но Склифосовский вывернулся, вдруг схватил ее, поднял над землей и начал кружить, весело хохоча.

– Женька, дура ты, дура! Никуда я с тобой не пойду! – кричал он, продолжая кружиться. – Я теперь тебя не боюсь, как ты не понимаешь?! Я теперь грома не боюсь, грозы не боюсь, а тебя и подавно!

– Пусти, дурак! – кричала она, пытаясь вырваться и отчаянно колотя его кулачками по плечам. – Придурок, отпусти, убью!

– Что ж ты такая злая, Женька?! – продолжал смеяться Склифосовский. – Какие вы все глупые! И ты, и Юм твой! Я теперь понял, я теперь все понял!

– Гад, предатель! – Она никак не могла вынуть что-то из дамской сумочки. Стукач…

– Ничего ты мне не сделаешь! Мне теперь никто ничего не сделает! – хохотал он и продолжал ее кружить, как маленькую девочку.

И гремел гром, и молнии салютом озаряли сизое небо.

А он даже ничего не почувствовал. Просто потерял равновесие и смешно шлепнулся прямо в лужу, увлекая за собой женщину.

– Пусти, скотина! – визжала Женя, но Склифосовский продолжал сжимать ее в своих объятиях несмотря на то, что она продолжала вгонять в него пулю за пулей. – Пусти, гад, пусти!

Когда она наконец выбралась из-под него все еще продолжал улыбаться.

– Дурак, сумасшедший! Идиот помешанный! – крикнула она, но не смогла, не решилась пнуть неподвижное тело ногой. Быстро схватила зонтик и бросилась бежать.

А из всех подворотен на нее, как на бешеную собаку, смотрели десятки удивленных глаз…