Текст книги "Камень, брошенный богом"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

9

Дорога петляла, не хуже пьяного в стельку моряка. Давно показались крыши домов и шпиль магистрата, а мы все не могли въехать в город, толкаясь по предместьям. Ожидание остановки усугублялось нарастающим хотением размяться пешечком, пропустить рюмашку и набить брюхо сырокопченой колбасой. Заполучить перечисленное, по самоличному распоряжению Эберж, светило не раньше прибытия в подобающее званию графа заведение. Само заведение, разумеется, пряталось под одной из множества черепичных крыш подпиравших горизонт.

Переехали мост, узкий желоб в гирляндах каменных цветов и картушей. За ним второй, ещё уже, но не столь нарядный. Обогнули живописные руины не то замка, не то монастыря, где над полуразрушенной башней на пике торчал жестяной скелет. Миновали огромный сад, чье созревающее изобилие стерегли конные объездчики. Проехались берегом озера, зарастающего камышом, и где плескалась голожопая ребятня. По виадуку, не внушающему доверия своей воздушной хлипкостью, перебрались через овраг. На шпиле, служившего путеводным маяком, стал различим городской герб – перевернутая подкова и золотой гвоздь. Финишная прямая, обставленная свечками кипарисов и тополей, выглядела многообещающе короткой. Я облегченно потянулся, предвкушая окончание затянувшегося приезда.

За окошком поплыли фасады бюргерских кирпичных домов, кованые решетки садовых и парковых оград, вывески лавок, магазинов, аптек, кабаков…

…Двое сопляков метелили нищего. По-детски зло – яростно сыпля ругательствами, и по-взрослому подло – лежачего ногами и целя в голову. Всемогущие алебардисты капитанского караула забавлялись, дразня собаку-поводыря перепуганного слепого. Развеселая и пьянющая вдрызг шлюха пританцовывала по тротуару, мотая подолом драного платья…Мутная энергия города дотронулась до меня через дерево каркаса и ткань обивки, поманив сладостью соблазнов, терпкостью грехов и милыми радостями пороков.

Карета вползла в распахнутые ворота гостиничного двора и втиснулась между хозяйственной пристройкой и конюшней. Слуга, толстозадый холуй в ливреи, с вышивными золотыми вензелями, открыл дверь экипажа и согнулся в почтительном поклоне, приглашая воспользоваться гостеприимством крова и изобилием стола. Насколько я успел прочесть, гостиница именовалась "Розы и шпоры" и представляла собой добротную каменную двухэтажку, в излишествах декоративной алебастровой лепнины, розового мрамора и стекла.

Первым из кареты вышел я и галантно помог сойти Боне. Сеньора, не успев ступить ножкой на твердую землю подворья, повела себя как заскучавший от безделья полководец. Посыпались приказы, распоряжения, отрядили гонца… Не смотря на занятость Бона, не забыла и мою скромную персону нацелившуюся своевольничать. Душегуб и Людоед замерли у моих ног грозными стражами, готовые по команде вцепиться в мои худосочные ляжки. Пришлось взглядом отыскать среди скучившихся всадников Маршалси и Амадеуса и в знак ободрения, махнуть им рукой. Юный бард ответил любезностью на любезность. Идальго, сердитый и проницательный, был сдержанней в проявлении эмоций.

Покончив с текущими делами Бона, направилась к входу в "Розы и шпоры" и позвала меня.

– Следуй за мной! – а за одно и собак. – Душегуб! Людоед! Место!

Пришлось плестись за сеньорой Эберж в компании не дружелюбно настроенных псин ронявших голодную слюну прямо мне на сапоги. Следом за нами, надрывая пуп, волочился грум с чемоданами боновых шмоток.

Наутюженный и надушенный миляга-лакей вовсю ширь распахнул перед нами гостиничные двери. Через короткий вестибюль, в зеркалах и розах, мы попали в обеденный зал. Белые скатерти, серебро приборов, на стенах гобелены, поверх них богатство оружия, знамен, штандартов. По углам и у окон фикусы, кактусы, пальмочки и прочая растительность в вазах и кадках.

– Ух, ты! – восхитился я роскоши обстановки и забывшись потрепал Душегуба за ухо. Пес недовольно рыкнул.

Бона с подозрением оглянулась. Что у вас тут?

При нашем появлении дружно засуетились и забегали слуги, заметались горничные, хозяин, колобок на тростинках ножек, обрадованный не меньше чем гвинейский папуас миклухиному зеркальцу кинулся на встречу с распростертыми объятиями.

– Рад! Рад и польщен вашим визитом в мою скромную гостиницу, – рассыпался колобок в любезностях. – Чем могу помочь? Чем могу услужить высоким гостям?

– Нужны комнаты и стол, – заявила Бона, не обращая внимания на непомерное радушие.

От ее слов хозяин сделался еще круглее.

– Какие прикажите? Раздельные!? С двумя гостиными? С выходом в оранжерею!? С балконом…

– С двумя спальнями и столовой, – потребовала Бона у колобка.

– Могу ли я предложить вам комнаты с купальней, – "умер" у ног гостьи от счастья угодить шарообразный хозяин, Розы и шпоры".

Бона кивком согласилась с предложенным и наказала колобку.

– Подайте вино, фрукты и немного овощей с мясом. Только постного.

– Сеньора пожелает чего-нибудь еще? – от усердия хозяин подрос на вершок и выглядел совсем браво.

Из-под заплывших жиром век хитрые глазки стрельнул в мою сторону.

Интересно, что он имел в виду? Не презервативы же? – усмехнувшись, подумал я, представив резинотехническое изделие местного производства.

– Нет, – отказалась Бона. – Прикажите забрать вещи и поводить нас.

Хозяин махнул рукой ближайшему слуге.

– Покажи вельможным гостям комнаты на закатной стороне. Те, что с купальней. Справа.

Слуга стремительно сломался в поясном поклоне и столь же стремительно выпрямился. Отобрал у грума саквояжи – хорошо не с руками и выпалил как из ружья.

– Прошу проследовать за мной. Лестница в небо" подняла на второй этаж. Отведенные апартаменты впечатлили меня не меньше чем первоклассника просмотренный порнофильм. Столовая выдержана в духе егерского приюта. По стенам: расписные деревянные панно на тему удачливой охоты, охотничьи причиндалы – тяжелые рогатины, походные фляги, сигнальные рожки. Естественно не обошлось без голов зверюшек, убиенных дурной рукой человека. На полу широчайший ассортимент шкур: медвежьи, волчьи, пара лисьих и кого-то пятнисто-полосатого, похожего на американский флаг. Мебель нарочито грубовата. Под провинцию. Ореховый шкапчик с хрустальными стеклами, поставец с серебряной посудой, комод с золотыми ручками-ящерками, овальный стол с набором бутылок на кружевной салфетке, кресла, стульчики и еще пропасть всяких деревяг для удобства быта. Не откладывая в долгий ящик, я заглянул и в одну из спален. Под балдахином из шелков кровать размером с теннисный корт, по обок выводок пуфиков и банкеток, зеркал – что в путной парикмахерской! и, конечно же, всюду, по полкам и сундукам, масса радующих глаз безделиц из кости и серебра. Не спальня, а прибежище порока!

Одобрительно присвистнув, я отправился обследовать купальню. В царстве чистоты и гигиены благоухание мыл и масляных втираний, дивизиями стоявших по этажеркам. На деревянных гвоздях квадратные километры полотенец: льняных, батистовых, шерстяных, хлопковых и прочего текстиля. Но примечательней всего примостившийся под двумя пивными кранами здоровенный ушатище. Что б мне лопнуть без малого целый дельфинарий! Я на три раза обошел помывочную емкость. Погладил дубовый, начищенный кирпичом, бархатистый бок. Заглянув внутрь, провел пальцем. Лепота!!! Даже не верится! Ни тараканов, ни грязи, ни артефактов, ни памятных надписей от прошлых постояльцев! Ну, хоть бы что! В поисках изъяна, до чего сволочная натура не хорошо когда хорошо, не поленился и опробовал сервис. Горячая и холодная вода наличествовала, весело утекая в зарешеченное отверстие слива. Закрыв краны, постоял с умной рожей и, насвистывая, вернулся в столовую. Маленькая неудача заставила почувствовать себя не просто человеком с большой буквы, а белой костью человечества.

Подали продовольственный заказ. Как и просили, без излишеств, но и без монашеской скудности. Не заставив ждать, я плюхнулся в кресло, и пока Бона распоряжалась слуге насчет завтра (хваленая женская предусмотрительность) налил себе вина и с превеликим удовольствием выпил. Затем сеньора изволили переменить дорожное платье на домашнее. Я, не упустив случая, выпил снова. Далее она мыла руки, лицо и наводила марафет – тут сам бог велел, приложится к чарке. Когда Бона, наконец, присела к столу в бутылке едва плескалось. Оставлять не выпитым то, что надлежит выпить, грех страшнее первородного и, выцедив остатки в бокал, я разразился напутственным словом.

– За присутствующих здесь прекрасных сеньор!

Бона отказалась поддержать мой душевный порыв, может потому, что ей налить я попросту забыл.

Трапезовали в молчание. Отсутствие диалога ничуть не тяготило. Я весело уплетал овощи и мясо, запивая еду доброй мадерой. Готовка отличная! В меру острая, что бы возбуждать жажду, в меру постная, что бы не вспоминать о соленых огурчиках и водочке, разумно порционная, что бы не обожраться до заворота кишок. На выпивку то же не погрешу – шла как родная, ложилась ровно.

Поев поцыкал застрявшую в зубах жилку телятины и откинувшись на спинку стула, следил, как ест Бона. Аристократический ритуал у сеньоры затянулся. Она ела, и пила будто исследовала каждый кусочек, каждый глоток на ДНК-совместимость со своим организмом. Не выдержав моего праздного лупления глаз, Бона отложила нож и вилку.

– Ты ел как мужлан! – укорила она меня.

– Все свои! – отмахнулся я и взял со стола бутылку.

В полупрозрачном батисте, с выбившейся из прически прядкой, плавными жестами обнаженных по локти рук и осуждающим взглядом исподлобья она доставала меня до самых печенок. Хотя… Вполне возможно давал о себе знать цирроз, начавшийся от злоупотребления спиртным.

– Деревенщина, – возмутилась Бона моим не аристократическим поведением.

– Есть немного, – польстил я согласием даме моего сердца.

Но Боне мои речи, что блохастой собаке оркестровая музыка.

– Куда ты дел свой медальон с рубином? – спросила она, указывая вилкой мне на грудь, где означенной вещице полагалось быть.

Незабвенный Гамлет разглагольствовал с черепом в руке, а я, сжимая бокал с вином.

– Не всякий раз предугадаешь, – рассматриваю мадеру на свет, – где обретешь, где потеряешь!

Сцена окончена! Занавес! Пью до дна!

– Ты промотал подарок императора, – обвинили меня в растрате имущества. – Сумасшедший!

Что ответить? Ничего!..И потянулся бутылкой.

– Оставь! – рассердилась не на шутку Бона, убрав посудину из-под моей руки. Один из псов, свернувшихся у двери, поднял голову и зарычал. – С тобой невозможно разговаривать, мерзкий пьяница! Отправляйся спать! Немедленно! – и предупредила, – Душегуб, Людоед! – псы послушно отозвались, сделав стойку. – Стеречь!

– Как скажешь! – наклоняясь над столом, я как можно двусмысленней сказал. – Думал, мы успеем написать епископу.

По морде не получил не понятно почему. Занесенная рука остановилась на замахе.

– Убирайся прочь! – её презрению не было границ.

– Какую спальню укажешь? – я залез в вазу с фруктами и выудил огромный краснобокий персик. – Предпочитаю твою.

– Убирайся! – не желала слушать моих намеков Бона.

Пришлось удалиться. Закрыв за собой дверь личных покоев, нырнул на кровать. Лебяжье ложе по-матерински нежно приняло в просторные объятья мое неизбалованное сибаритством тело. Не сказано хорошо! Должно быть, так чувствуют себя ангелы, блаженствуя на белоснежных облаках, млея под лучами солнца и обмахиваясь для прохлады собственными крыльями. Я горько вздохнул. Ангелом дозволенно многое. Нам же убогим разве только повалятся на чистых простынях в сапогах и с неумытыми физиономиями.

Расстегнул пояс с мечом и кинул на комод, разметав строй шкатулочек и пудрениц. Повернувшись на живот, прополз по-пластунски и боднул головой в подушку.

– Спокойной ночи, малыши! – пожелал я и, выплюнув персиковую косточку за изголовье, отер губы о наволочку. Спать я не собирался. После мадеры и фруктов, хотелось легкомысленной радости амурных похождений.

Належавшись вдоль и поперек, встал. Хмель немного выветрился и не мешал к проведению вылазки. Прокравшись к двери с осторожностью диснеевского кота Томаса, прислушался. Тишина. Приоткрыл дверь и посмотрел в щель. Псы насторожились, их чуткие уши завертелись локаторами. В столовой ни кого, пусто. Судя по звуку льющейся воды "моя любовь" изволила принимать ванну. Одна… Розовая и скользкая! Я внимательно пригляделся к четвероногим стражам. Хорошо ли вышколены собаки?

Не таясь, прошествовал к столу и взял бутылку муската. Глоточек за папу, глоточек за маму…

– Цезари! Идущий на смерть приветствует вас! – обратился я к псам и менее патетично добавил. – Да коснется моих чресл, не острый клык, а поцелуй Фортуны!

На голос псы подняли морды, но с места не двинулись. Без стука, по-свойски, я зашел в купальню.

Бона возлежала в ушате, в хлопьях мыльной пены. Наружу торчали голова и гладкие пятки. Мой приход Бону не удивил.

– Лех! – обратилась она ко мне, желая предостеречь от глупых поползновений.

Я угодливо склонился перед отмокающей в воде сердитой девой.

 
– Ох, эти милые глупости,
Ох, эти милые шалости,
Чувств бескорыстных щедрости,
Счастья малые малости!
 

Не знаю, слышала ли Бона мое поэтическое мурлыканье, но мою хитрющую рожу видела точно. Я присел на краешек ушата.

– Не желаю ничего слушать, – попыталась пресечь мои словоизлияния Бона.

– А я ничего и не говорю, – возразил я.

– Тогда зачем пришел? – в её голосе прозвучало злорадство. Бона знала, на каком крючке держать Гонзаго. Доступная недоступность.

– Зачем? – переспросил я с наивной рассеянностью.

– Да! Зачем? – злорадства в голосе стало на гран больше.

– Зачем? – потянул я, поливая на пятки Боны мускат из принесенной бутылки. Моя наивность "вдруг" сменилась озарением. – Говорят, узнать подлинный вкус вина можно лишь слизывая его с кожи.

Пятки моментально утонули.

– Лех! – злорадство уступило место недовольству и росло оно быстрее всяких геометрических прогрессий.

– Не хочешь пригласить меня составить компанию? – искусительнейшим тоном спросил я.

– Нет, – отказалась Бона. Мое предложение не вызвало в ней восторга.

– А все-таки? – подлизывался я и демонстративно сбросил с ноги сапог. Пахнуло отнюдь не Шанель номер три.

– Нет, – еще категоричней отказала Бона.

– Подумай? – настаивал я и снял второй сапог. Не шанельный запах усилился.

– Лучше оставь меня в покое, – пригрозила купающаяся сеньора.

– Кому лучше, – я опустил руку в воду и побултыхал. – Одна знаменитая особа… Ксавьера, рекомендует сеньоритам для пышности волос мыть их мужской спермой.

Должно я ляпнул лишнего. Бона взвилась из воды, что анаконда за поросенком пекари.

– Мерзавец! Так ты столько времени жил у этой опозорившейся шлюхи?!!

С ответом я бы запоздал даже отрепетировав его заранее. Бона схватила меня за рубаху и уронила в ушат. Не теряя полученного преимущества, плюхнулась сверху.

– У..оо ююю! – расслышал я сквозь воду ее возглас, что вероятно означало "Утоплю!"

И утопила бы в праведном гневе и неистовстве не прояви я чуточку хладнокровия. Отказавшись брыкаться и кожилиться в попытках вынырнуть на поверхность, я спокойно лег на дно. Дождавшись момента – сеньора, толкла меня коленками не хуже бетономешалки, просунул руку между её ног, прямо к незащищенной hole[35]35
  Англ. Можно перевести как лунка или как дырка или еще как…


[Закрыть]. Бона вскочила с меня как ошпаренная, высвободив путь к спасению. Я не замедлил всплыть глотнуть воздуха и полюбоваться ладной фигуркой графской любовницы.

Купание окончилось. Грозная фрау, стоя ко мне аппетитной попой, наспех вытиралась льняной простыней.

– Сожалею, что помешал, – отплевывая пену, раскаялся я. Глядя на ее стройные ножки можно было пожалеть не только об этом.

Путаясь в краях ткани, Бона выбежала из купальни, хлопнув дверью. Баночки на этажерке зазвенели-заплакали, прощаясь с прелестной купальщицей. Мое общество их устраивало меньше.

Выловив со дна ушата, упавшую в месте со мной бутылку, я полил на себя разбавленным ушатной водой вином. Пахнущая солнечным виноградом смесь ласковыми слезами побежала по щекам и подбородку. Закрыв глаза, парю в теплом покое.

Колокол к Септе застал меня сидящим за пустым столом. Спать я не ложился и провел время за распитием хереса. Сам себе компания и собеседник, бутылку, пятипинтового монстра, я не торопясь, прикончил. По выходу из спальни, Бона удостоилась чести лицезреть мой последний бокал. Сеньора утопительница выглядела плохо выспавшейся: под глазами тени, личико не вдохновенно, возле губ складочка.

– Я готов принести наиглубочайшие извинения, – предложил я Боне.

Нужда в моих извинениях, что голому погоны.

– Приготовься к дороге, – властным тоном потребовала она.

В отличие от меня Бона при полном параде. Застегнута на все крючки, зашнурована на все завязки. Я же наоборот ни на йоту не соответствовал скорому отъезду, щеголяя в одних "колготках". Моя одежда, вымоченная вчерашним купанием, сохла, где попало: штаны на полу, рубаха на спинке кресла, сапоги дежурили в купальне.

В дверь скромно постучали.

– Входите, – разрешила Бона.

Слуга, рыжеватый проныра в деревянных башмаках, принес ланч. На расписном разносе скромно стояли ваза с персиками и виноградом, бутылка ликера "Старина Бу", два бокальчика и пиала меда с орехами, с воткнутыми вертикально серебряными ложками.

Выставив снедь на стол, рыжий почтительно согнулся в ожидании распоряжений.

– А что любезный в городе бордель есть? – полюбопытствовал я у слуги. В первоисточнике помнится, говорилось о невестах.

– Имеется, сеньор граф! – робко ответил рыжий, подозрительно косясь на Бону.

– И как там? – допытывал я. Моя натура, намолчавшаяся за долгую "ночь" требовала душевных бесед и плаканий. Не то, что б я капитально перебрал и обижен, чисто в подержание российского рюмочного этикета.

– Ступай, – прервала наше едва начавшееся общение Бона. – Передай сержанту Танкреду, пусть подают карету. Мы сейчас спускаемся.

Слуга не замедлил уйти. Я потянулся к бутылке с ликером. Так. Подлечится.

– Прекрати! – одернула меня Бона. С рыжим слугой она разговаривала точно таким же тоном.

Я убрал руку от бутылки.

– И поторопись с одеванием!

Совет сопровождался броском моих подобранных с полу штанов.

Пришлось экипироваться. Выглядел я неблестяще. Больше походил на замученного любовницей стареющего волокиту.

Ланч прошел без моего участия и покидал я "Розы и шпоры" не в добром духе. Бона молчала, псы гыркали, слуги кланялись ниже, чем католики папе римскому, колобок-хозяин сыпал любезности и вертелся под ногами, искушая меня запнуть его в распахнутые ворота конюшни. С таким паскудным настроем следовало не отправляться в путь-дорожку, а забуриться в кабак и пить, пить, пить, пока не начнут мерещиться зеленые инопланетяне. Но кто ж нас подневольных спрашивает: ложку ли нам маку или толстый х… в сраку.

От навалившейся хандры немного отвлекла беглая встреча с Маршалси. Неуверен, что нас ни кто лишний не слышал, мне было в высшей степени наплевать, я обратился к идальго.

– Вы как-то попросили меня не задавать лишних вопросов? – левый глаз Маршалси едва прищурился в подтверждении своей просьбы. – Я попрошу вас заимообразно. Не задавайте лишних вопросов. И помните! Наш уговор в силе.

Маршалси не ответил ни слова, едва кивнул. Служба есть служба. Его жест, единственный добрый знак, примеченный перед отъездом. Да и тот как-то смазался на фоне увешенных боевым железом арендованных рейтар.

В карету я усаживался, прибывая в плену горьких сожалений. И первое о чем сожалел, о вчерашней не воздержности в питие, второе, что не порезвился на дорожку ликерчиком. Об остальном и вспоминать не хотелось. Эх, мы… Дятел-птица…

Впрочем, самоанализом я занимался не долго. Карета тронулась и Бона подступила ко мне с вопросами. Времяпрепровождение Гонзаго в долгом отсутствии очень и очень ее занимало.

– Значит ты жил под крылышком у Ксавьеры? – не с добром спросила она, заранее представляя будущий ответ.

Тупик стопроцентный. Не мог же я ей объяснить, что имел в виду европейскую писательницу, посвятившую простыни страниц и море чернил описаниям "где лизать и что сосать".

– Покуда я, сбившись с ног, искала тебя, ты проводил время в кровати отставной императорской шлюхи? – настаивала услышать ожидаемое Бона. Видно её лишний раз хотелось убедиться, какая Гонзаго скотина, и заодно приобрести дополнительную возможность давления на слабохарактерного блудливого кабальеро.

– Не только, – вяло отмахнулся я от расспросов. Ответ прозвучал двусмысленно. Толи занимался еще чем-то кроме как трахал Ксавьеру, толи делил ложе не с ней одной.

– И медальон оставил ей? – высказала подозрения Бона, не уловив много чтения моих слов.

– Не исключено, – коротко ответствовал я. На длинные тирады у меня не хватало здоровья.

– И что же тебя подвигло навестить проворовавшуюся потаскуху, которую ты видел только один раз?

На этот раз я промолчал. Голова трещала, словно в ней проходил чемпионат по кегельбану, в ум лезла какая-то похабень, а от запаха духов мутило в позывах поблевать.

– Лех! – призвала меня Бона. Молчанка её не устраивала. Сеньоре хотелось натыкать Гонзаго носом в собственную ничтожность как напакостившего котенка в говно.

Не жизнь, а сказка про "Огниво"! Три хорошеньких собачки: Душегуб, Людоед и Лех! – невесело подумал я, сочувствуя Гонзаго. В слух же отозвался:

– Весь к твоим услугам, дорогая.

– Я жду, когда ты мне ответишь

– Все что пожелаешь, – вызвался я и замолк.

– Лех!

– Я слушаю, слушаю тебя, – отозвался я. Знала бы ведьма, чего мне стоило поддерживать разговор!

Женщины порой бывают прозорливы. Поняв бесперспективность дальнейших расспросов, Бона замолчала. Я же восприняв молчание как дар небес, уставился в окно созерцать нивы и холмы вольного Близзена.

В пути мы промаялись еще два дня. Мелькнувший придорожный столб, украшенный гонзаговским гербом, подсказал – подъезжаем. Откуда узнал герб? На двери кареты красовался такой же – под золотой короной на краповом поле серебряный меч увитый черными розами и поливаемый дождем голубых слез.

И как приятно возвращаться под крышу дома своего*, – поздравляюще пропел я. Приятного, правда, не больше чем в положительной реакции Вессермана.