Текст книги "Камень, брошенный богом"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Слушаю вас, – обратился я весь во внимание и передал инструмент кравчему.

– Сеньор граф, желает вам здравствовать и передает личное послание, – Гартман достал из подсумка маленький свиток и отдал мне. – Так же он просит сеньору Валери, принять от него подарок, – Гартман обошел вокруг стола и, преклонив колени, подал черную шкатулку. – В знак извинений за свою резкость во время последней встречи.

Валери приняла шкатулку и бережно открыла её.

– Его Сиятельство просит, надеть подарок по получению, – не попросил, потребовал гонец.

Сеньора Гонзаго с той же осторожностью, с какой отнеслась к шкатулке достала чудесной работы брошь, сочетание серебра и темно-синих аквамаринов, и приколола к платью.

– Благодарю, вас Ваше Сиятельство, – Гартман склонил голову, затем поднялся с колена и повернулся ко мне.

Разматывая тесьму на свитке и ломая черный сургуч печати, я догадывался, зачем здесь гонец. Когда же развернул абсолютно чистый лист, догадка подтвердилась. Лехандро Гонзаго мертв. Мэтр Букке оказался бессилен.

Свернув свиток, я спросил.

– Велел ли Его Сиятельство предать, что-либо на словах?

Вопрос собственно глупейший. С простым донесением прислали бы не фон Гартмана ходячий арсенал, а обычного фанфарона в аксельбантах.

– Его Сиятельство приказал мне находиться неотступно при вас, до полного разрешения ваших затруднений с войной и связанного с ней обустройства владений.

Так вот кто будет держать свечку, – нехорошо подумал я, вспоминая договор с Гонзаго. Как бывшему герою мне прямо до боли в скулах захотелось сойтись с графским гонцом один на один.

Я поднялся из-за стола.

– Прошу прощения у милых сеньор, петь больше не буду. Лучше того, покину вас. Мне необходимо переговорить с сеньором Гартманом с глазу на глаз.

Мы прошли оранжерею, галерею с портретами. В вестибюле ошивался Трейчке, выжидая пока я закончу трапезу.

– Подожди, – приказал я клерку, хотя мне вовсе не светила радость заниматься экономикой перед сном. Потому как обязательно приснится жуть.

Гартман и я вышли на эспланаду. Внизу лестницы, в седлах ждали десять ладно сложенных и прекрасно экипированных молодцев. Кулачный бой отпадал за явным численным перевесом противника.

– Ваши люди? – поинтересовался я, представив, какая бы началась потеха и травля вздумай пуститься в бега. Не дотянул бы и до Тиара.

– Мои, – ответил Гартман, поправляя перевязь и оружие.

– Тогда, любезный, командуйте хлопцам отправляться в казарму, на отдых. Заодно передадут капралу Барроме, – на ходу придумал я, – завтра отправляемся к Каменному оврагу, на выручку лейтенанту Маршалси. Сами можете квартироваться в доме. Только не попадайтесь мне часто на глаза. Не люблю назойливых.

– Я выполняю приказ, – ответил Гартман. В шипении змеи и то больше чувств. Хоть ненависти, хоть злости. Что ж профессиональному охотнику чувства иметь не положено.

– Поэтому я с вами и разговариваю, – постарался так же бесстрастно ответить я. – Обычно с теми, кто мне не по душе эмоций не сдерживаю.

Гартман не удостоил меня ответом. Свистнув в два пальца, подозвал одного из всадников и отдал распоряжение насчет бивака. Расстались мы в вестибюле. Я поднялся в библиотеку выслушивать Трейчке, Гартман отправился перекусить.

…Ирод-клерк хотел моей скорой смерти. Он в подробностях отчитался в проделанной работе по призыву бывших заключенных в ряды копейщиков. Напомнил, что задолженность, которую придется списывать, составляет 1800 реалов, а убытки по обязательствам составят минимум тысячу в год, без учета инфляции.

– Сеньор граф, это огромная сумма, – пугал он меня.

– Давай дальше, мне спать пора, – подогнал я Трейчке, не желая останавливаться на мелочах.

Трейчке рассказал о грядущих сроках погашения долгов, о полученном письменном уведомлении от Банка Гленнари о подачи иска в суд о взыскании с меня невообразимых сумм, о просьбе крестьян об отсрочке выплат налога, о ходатайстве ремесленников Штофелля, о дополнительных вольностях за дополнительные взносы… Многое поведал мне уважаемый Трейчке. В конце концов, я не глядя подписал документы, предварительно напомнив о нашем с ним соглашении.

За Трейчке явился невеселый, выпивший и собравшийся в путь-дорогу бард.

– Понравилось мое пение? – подмигнул я без пяти минут скитальцу.

От моих слов лицо Амадеуса приобрело зеленоватый оттенок.

– Я вынужден покинуть ваш дом, – пробурчал бард, стараясь не упасть в книксен.

– Обиделся, – упрекнул я его. – Напрасно! Принимайте жизнь как есть. Кто-то делает нечто лучше тебя, ты делаешь лучше кого-то. Так всегда.

– Вы поступили не честно, – голос барда задрожал от обиды, что хрустальная рюмка в руках алкаша. Оно и понятно теперь в нашей компании он будет чувствовать себя пустым местом. Ни тебе подраться, ни тебе с женщинами по лялякать, ни жизненного опыта, да еще и в стихопении нос утерли!

– В чем и когда?

– Вы выставили меня на посмешище. До этого вы не обмолвились и словом что являетесь бардом. Два барда под одной крышей, все равно, что два короля в одном королевстве.

– Да! Да! Что два мужика в одной постели, и две жопы в одних трусах, – передразнил я страдальца. – Не нервничай! Нервные клетки не восстанавливаются. Я не бард и не претендую на твой колпак с бубенчиками. И в том, что баллады замечательные моей заслуги нет. Это чужие баллады. А исполнил их, потому что они мне нравятся.

– То есть вы не слагаете баллад? – оживился Амадеус, меня зеленый цвет на более здоровый – желтый.

– Нет, – подтвердил я. – разве что палка-собака.

– И музыку не сочиняете?

– Тайна за семью печатями и восемью замками, – утешил я барда. – Я только немного пою. От нечего делать.

Бард полинял из желтого в розовый.

– А кто автор ваших баллад? – тут же пристал он ко мне с допросом. Вот уж воистину от добра добра не ищут. – И не нарушу ли я кодекс Солерно[58]58
  Кодексом Солерно профессиональным бардам дозволялось исполнять чужие баллады только умерших авторов.


[Закрыть], исполняя эти баллады.

– Без понятия, – соврал я, из предусмотрительности. – То, что их нет в живых, точно.

– А много ли вы знаете баллад?

– Не больше десятка, – успокоил я ревностного юношу.

– Маловато для менестреля[59]59
  Здесь певца-любителя.


[Закрыть], – посочувствовал Амадеус, окончательно воспрянув духом.

– Я и не менестрель! Я любитель прекрасного. Такой как сеньора Валери, сеньора Монна или сеньора Югоне. Кстати, твои баллады маркизе понравились, – польстил я Амадеусу, уже зная, как от него избавится. – Тебе стоит зайти к ней и так сказать порасспросить, о модах на пение в столице. Рано или поздно ты ведь попадешь в Хейм.

– А что? Есть смысл, – с готовность согласился со мной бард.

– Вот и отлично! Желаю продуктивного рандеву.

– Чего? – не понял бард.

– Эээ… Свидания! Мейское словечко, применяемое влюбленными, – втюхал я очередную порцию сказок наивному последователю Бременских музыкантов.

Бард покинул меня в настроении беззаботного мотылька. Только что не порхал.

– Всем хорошо, одному мне плохо, – вздохнул я готовый обидеться на весь свет. – Маршалси далече добывает славу и капитанство, Амадеус готов крапать вирши и петь их дамам, Бона недотрогой вырвалась из моих рук, милейший Гартман подвязался ко мне в сводники-филлеры. Стук-стук папеньке на нехорошего мальчика. И куда прикажите деваться?

А никуда! Воскресшая из небытия идейка смыться выглядела малопродуктивной.

Времяпрепровождения ради, выполз из-за стола. Взял из ближайшего ряда книгопечатной продукции, темнокожий в позолоте фолиант. На кой мне "Манеры и правила хорошего тона принятые при императорском дворе Геттера"? Может, я ко двору императора никогда и не попаду. Разве что на псарню. Вернул "Манеры" на полку, вытянул другой том. В пуд весом и толщиной с кулак. "Секреты соколиной охоты на лис". Я сам как лис. И охота за мной не в пример рыжему хищнику. "Секреты" птичника заняли старое место.

Со стуком в дверь, но без приглашения вошел Гартман. Помяни черта и он тут как тут. Я с умным видом заслонился первым попавшимся талмудом.

– Вы мне мешаете, – недовольно произнес я, отрываясь от страницы.

Гартман и ухом не повел на замечание.

– Маленькое дополнение. Мэтр Букке… Помните такого? Из монастыря… Умер. Оступился на лестнице и свернул себе шею.

– Послушайте Гартман, кажется, мы договорились, – не выказал я интереса к новости.

– Напомните о чем? – папашин ловчий мало походил на склеротика.

– Вы не досаждаете мне своим обществом, а я вам своим, – освежил я память Гартмана.

– И я желаю того же, – признался тот. – Но не уверен в нерушимости договоренности. – И завершая встречу, с насмешкой посоветовал. – Почитайте лучше "Жен и любовниц." Фиакка. Язык копуляции[60]60
  Соединение двух особей в половом акте.


[Закрыть] более понятен, чем наречие Догомав.

Пока мои извилины скрипели в поисках ответа, Гартман удалился. Я прочел название книги выбранной в качестве маскировки. "Грамматика языка народа Догомав, ныне несуществующего".

С шумом, что геморройник в чан с отварами, плюхнулся в кресло.

– Что скажешь? – обратился я к себе. А что сказать? У графа Гонзаго становилось все больше диалогов и все меньше свободы выбора.

– Что делать то? – воззвал я, перелистывая страницы пособия полиглота. Всерьез все так плохо или так плохо, потому что все всерьез?

Из книги выпал сложенный листок. Аккуратненький, маленький, миленький… Записка сердечного друга, да и только… Прежде чем прочитать подумал, так ли необходимо влезать в чужие заморочки.

– Для информированности, – успокоил я укоры совести и развернул послание.

Первые две строки каракули тарабарскими буквами, по-детски крупными и неуверенными в написании. Две строки ниже расшифровка, написанная чуть лучше. Назначенное время подходит. Помните, от вашего здравомыслия зависит не только ваша безопасность, но и жизни других".

Как прикажите понимать? – обратился я к духу почившего двойника. – Во что игрались граф-с? Не в политическую ромашку[61]61
  Любопытным узнать об игре рекомендуем чаще смотреть групповое порно.


[Закрыть] надеюсь?

Я вложил листок обратно в книгу. Малиньи что-то плел о заговоре. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Героям госизмена не в почет.

Сунул книгу в стол… Стоп-стоп-стоп! Так не пойдет!.. Жажда незамедлительных действий выпихнула меня из кресла. (От физзарядка! Сел-встал, сел-встал!) Просеменил вдоль стеллажей. Туда-сюда. Туда-сюда. Мотание остудило кипение героической крови, но повергло в зеленую тоску.

– Не наведаться ли мне к Югоне, нареченной доблестного баронета, пригласить пройтись по парку культуры и отдыха? – предложил я себе променад. – А то от безделья помру в этом мраморном амбаре. На войну не пускают, кафешантанов нет. И ни какой личной жизни!!!

Где находятся комнаты Де Лоак я не знал. Пришлось навести справки у слуги с лейкой, прячущегося за фикусом.

– За какой дверью изволят, находится покои её Светлости маркизы Югоне?

– Прикажите проводить, Ваше Сиятельство? – не покидая укрытия, поинтересовался слуга.

– Просто скажи, какая дверь.

– Отсюда двенадцатая справа. Сразу за бюстом Гефри де Гонзаго, вашего прапрапрадеда. У нее с визитом сеньор Амадеус.

– Час от часу не легче! – возмутился я, хотя сам присоветовал Бубе Касторскому[62]62
  Куплетист из киноэпопеи о неуловимых мстителях.


[Закрыть] навестить маркизу.

Прапра выглядел скорее родственником орангутанга, чем моим. Жуткая образина в бакенбардах торчком и бородой заплетенной в косицу. Щелкнув варварского пращура в приплюснутый нос с бахромой пыли в ноздрях, я по-свойски вломился в нумер арендованный столичной прелестницей…

 
Шторочки… оборочки… столик, а на нем,
Вазочки с печеньицем, рюмочки с вином.
Стульчик опрокинутый, туфельки, чулок,
А из дальней спаленки нежный шепоток…*
 

Будуар поражал изысканной испорченностью. На древнем гобелене сценка свободных нравов полигамии. Центральные фигуры при деле, по краям ждущие своей очереди с руками, заломленными от нетерпения. По этажеркам, комодам и прочей низкорослой мебели роты скульптурок. Бесстыжие пупсики с чреслами мужей, целомудренные весталки в приглашающих позах опробовать их целомудрие, под цветочными композициями керамика поклонников Кама Сутры, традиционной, не традиционной и новаторской.

Симпатично, – с воодушевлением оценил я меблировку помещения. Неужто в столицах так везде и у всех?

Конечно, в музеях Ню увидишь и занятнее, но атмосфера! Атмосфера! Плотные шторы приглушали свет, огромный букет белых роз источал одуряющий аромат, в который отдельными нотами примешивались: сладкий запах женских духов, выдыхающееся игристое пино и романтичная приглушенность голосов и аккордов из-за приоткрытой двери. Гость и хозяйка вели беседу в следующей комнате. Согласитесь, спальня подозрительно мало подходит для концертного зала.

Дурная мысль толкнула мою руку. Сейчас-сейчас мои голубки! Я осторожно снял со спинки одного из кресел драпировку с кисеей и накинул на голову. Лучшее в мире приведение без мотора, готово вторгнуться в частную жизнь!

Я подкрался поближе к двери, прикидывая тональность холодящего в жилах кровь "Уоооаа!!!"

– …Мелодия и сам сонет весьма милы. Совсем-совсем в духе Мажоре – похвалила исполнение барда маркиза. – И в знак моего расположения к вашим талантам дозволяю поцеловать мою руку.

– Смею ли воспользоваться такой привилегией, – голос Амадеуса сбился на вздох.

– От чего же нет? – кокетничала маркиза.

– Признаться я…

– Медля, рискуете остаться без награды.

– Ваша рука…

– И что вы находите в моей руке.

– Она так нежна… и тепла.

– Только рука?

Ох, нарывается маркизка! Ох, нарывается, – укорил я за подвох Югоне, выпустив из виду, что в роде как минут назад собирался ворваться в комнату с шумом и воем.

– Вы сами… сами…

– Ну, же! Сеньор бард. В поэтическом арсенале должно хватать слов достойных капризной женщины!

– Вы так обворожительны…

– Всего лишь? Никуда не годится! Встаньте на колени сеньор бард! Представьте, я владею вашим сердцем. Что вы скажите мне? Какие признания подарите своей повелительницы?

Амадеус не нашел ничего лучшего как ударится в поэзию.

– Сравнить бы вас с розой, но роза лишь блеклый цветок. Сравнить бы вас с терпким вином, но оно лишь безвкусная влага. Сравнить бы вас с музой возвышенной рифмою строк, Но слова…

Я заволновался за Амадеуса. Ведь он получил образование под знаком харабе[63]63
  Род мандолины. Символ гильдии бардов.


[Закрыть], а не под красным фонарем.

– Нет-нет! – перебила маркиза юношу. – Не прячьтесь за ваши бардовские штучки. Ни каких аллегорий и метафор. Признайтесь как простой смертный! Приказываю вам!

– Вы прекрасны, как ни одна женщина на свете! – попробовал говорить прозой Амадеус, но сбился на поэтику. – Все в вас без меры: порок и красота…

– Вот как! И порок и красота?! – голосок маркизы, показался мне мурлыканьем весенней кошки. – И в чем же красота?

– Красота… красота…, – замямлим бард.

Вот те раз! Не знает в чем у бабы красота, – разочаровался я в барде. – Скажи ей про волосы, глаза, лицо. Про сиськи, наконец!

– Тогда, мой ослепленный красотой рыцарь, откройте мне мой порок.

– Я хотел… Я не так выразился…

– Не увиливайте, не увиливайте!

– Вы… Ваше платье, оно… оно такое…

– Ха! Ха! Ха! Мой юный провинциал! Это пеньюар! Из редкого муслина, поставляемого из Мейо.

Из марли что ли? – мне захотелось одним глазком взглянуть на чудесный наряд на Де Лоак.

– И так мой рыцарь, – продолжала маркиза терзать бедного юношу, – вы не ответили. Мой порок…

– Нет, – с горячностью ответил Амадеус, не выдержав пыток. А кто бы выдержал?! – В вас нет порока! – До меня донесся барабанный глухой удар. Наивный юноша грохнул себя в грудь на манер Кинг-Конга. – Я обожаю вас! – захлебывался он сентиментальными соплями. – Вы идеал! Мое сердце пленено вами!

Совсем дурачок! – посочувствовал я.

– И скольким вы говорили то же самое? – ела страдающее сердце маркиза. – Признайтесь, Амадеус.

– Клянусь Святой Троицей! Вы… Вы, первая, которая их слышит!

– У вас не было дамы сердца?

– Нет!

– Ни одной?

– Ни одной! – совершенно разнюнился бард. – Ни одной достойной моих слов и чувств!

Собака брешет, ветер носит, – заподозрил я Амадеуса в обыкновенной ловле дур. Как оказалось, я ошибался.

– Лгунишка! – посмеялась над бардом маркиза. – Так уж и ни одной!

– Пусть Святая Троица покарает меня, коли, я обманываю!

Ага! Делать нечего Святой Троице как регистрировать, кто там валандается с тобой под одеялом, – презрел я барда за банальность клятвенных заверений. – Тут надо призывать в свидетели Громы Небесные и Кары Вселенские, а не Святую Троицу.

– И ты никогда не знал женщины? – выпытывала Югоне у Амадеуса сокровенные признания.

Не осрами!!! – воззвал я к куплетисту.

– Ни чьей любви я не познал до срока, – спрятал смущение за строфу Амадеус. Оно понятно, когда перед тобой мадам в марле, хочешь, не хочешь, задекламируешь.

– И не касался женского тела?

Стыдобушка, какая! – переживал я "за кулисами" за подопечного, припоминая недавний разговор с Маршалси. – Похабным куплетом потакали, пить научили, а жизненно важное оставили за бортом школьной программы. А я еще ругал идальго за излишнюю опеку! Кабы знатье! Попрактиковали бы мальчонку на барышнях из обоза.

– Нет, – кололся по всей подноготной бард. – Я даже не видел ни одну сеньору так близко как вижу вас.

Так близко в марле, – дополнил я Амадеуса.

Жар от его покрасневших ушей и щек, почувствовался даже здесь, в будуаре.

– Не видел!? Мой целомудренный рыцарь хочет сказать, что не видел…, – маркиза засмеялась. – Что скажешь на это?

– Я… Вы… Я…

– А так? Я нравлюсь тебе больше?

Взглянуть на стриптиз маркизы я бы тоже не отказался. Зря, что ли придумано, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Э..у..о… – у барда перехватило горло от избытка слюны. – Я… Вы разбиваете мое сердце!

– Но не разбила.

– Я… мне, – невнятно мычал бард.

Шоу продолжается, – определил я по доносящимся до меня звукам. – Слабонервных просят не хватать инвентарь руками.

– Как видишь, осталось совсем немного, мой дорогой певец любви и страсти…

Але-ап! – скомандовал я, маркизе прислушиваясь к реакции Амадеуса. Её не последовало. Должно бедняга лишился дара речи и остолбенел.

– Покровы сорваны, – завораживающе, в полголоса объявила маркиза. – Тайны явлены на суд поэтов.

– Я… Я… – заикался бард. – Это самые прекрасные тайны! Я воспою их в балладах…

– Дай руку… Я открою моему рыцарю последнюю тайну, – голос Югоне понизился настолько, что я еле расслышал. – Самую важную из всех тайн!

Задний ход! – скомандовал я, ретируюсь от эротических баталий. При таком душевном педагоге воспитанник Нихарской Школы муз живо восполнит лакуны в образовании.

Я так разволновался, что выходя из комнаты, совсем не подумал снять приведеньческий наряд. Притворив неслышно дверь, я развернулся и… столкнулся нос к носу со служанкой, миниатюрной милашкой, не набравшей подобающих женскому полу форм. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Меня как будто окатили прокисшим пивом. Рубаха прилипла к вспотевшей спине, голова сама собой втянулась в плечи. Приведение я сейчас уж точно не напоминал. Скорее пациента из палаты номер шесть.

– В чем дело, дорогуша? – оторопело спросил я, блуждающую в неурочный час деву и сбросил маскировку на пол.

– Ваше сиятельство мы не можем найти Машеля, – склонилась в поклоне служанка.

– Что за тип, что его ищут? – Ко мне вкралась мысль о слежке. Штучки Гартмана или какая другая контрразведка?

– Машель один из слуг. Он помогал собираться в дорогу сеньоре Эберж.

Скажите, пожалуйста, Машель! Имя то, какое бабье. Уж коли, тебя так нарекли, выбери достойный псевдоним. Моше Даян, например. Мордехай неплохо звучит.

– Подозреваю, он уехал с ней, – от "фонаря" брякнул я и приплел для достоверности. – Надо знать Бону Эберж. Что бы она оставила здесь такое сокровище как Машель?!! Одно имя чего стоит!

Служанка подначку не поняла.

– Это все? – голос мой прозвучал строго.

– Вас просит зайти Её Сиятельство, – передала служанка приглашение.

Момент истины, – не порадовался я приглашению.

– Марш вперед! – скомандовал я.

Девушка едва поклонилась, гордо тряхнула белобрысой головкой, приосанилась королевой и поплыла впереди меня. Что-что, а задом крутить она умела.

Мы перебрались в другое крыло. Перед дверью, а вернее сказать перед сандаловым порталом, супружеских покоев служанка остановила меня, предупредив.

– Я доложу Её Сиятельству.

Провожатая звякнула в колоколец и пропала за вратами святая святых. Я немного сконфузился. Вообще-то мужьям не принято переминаясь с ноги на ногу торчать у спален своих жен.

Ритуал согласования продлился не долго, и меня впустили.

В прихожей на полу, красный в лилиях ковер. На желтом бархате стен недурные натюрморты и симпатичные портреты в золоченых рамах. У окна объемное кресло и плетеная из лозы этажерка. На этажерке раскрытая книга с цветком-закладкой. В центре: круглый вощеного красного дерева стол, стулья мастерской Гумбуса, низкая софа, пригревшая на лиловой мягкости, черного мопса. Мы обменялись с хозяйской живностью взглядами.

Чего приперся? – лениво щурясь, как бы спросил песик.

То и приперся, – вежливо, как бы ответил я.

Собачка закрыла глазки-бусенки и я, небойким шагом, теряя энтузиазм, прошел в будуар. В моем визите в чертоги супруги главное, что бы друг Гартман констатировал его в донесении в Капагон.

Покой сеньоры Гонзаго скушен как мемуары воителя, отсидевший войну в штабе армии. Дорогая мебель, дорогие сервизы по поставцам, золотишко, серебришко, что-то из антикварной бронзы и так мелочью из реликвий и раритетов.

За следующими дверями помещение, которое я бы назвал будуар-гримерная. Вдоль стен сплошной ряд зеркал, пуфиков, этажерок со шкатулками, пудреницами, баночками с мазями и помадой для губ, статуэтками зверушек и людей, и прочей дребеденью для радости глаза и настроения. У маркизы обстановочка понятно повеселей. Все же, как провинция отстает от столицы! Там за стол без трусов садятся, а мы все еще спим по-пуритански, в кальсонах и плащах.

Я остановился. Дальше, по курсу, спальня. И хотя испорченное воспитание и никчемная мораль не видели особых препятствий для выдвижения на новую позицию, рудименты героизма сдерживали меня на месте, что штормовой якорь пиратский бриг.

Неожиданно часть настенных зеркал разъехались в стороны. В открывшемся проходе появилась Валери, с влажными волосами и легкой камиче[64]64
  Подобие римской туники с большим вырезом горловины.


[Закрыть].

Не знаю, зачем Гонзаго понадобилась любовница из родни. Законная супруга ничем Эберж не уступала.

Валери подошла к резному, ореховому трельяжу, и смочила ладони цветочной водой из серебряного флакончика. Подождала, пока кожа на руках подсохнет, и осторожно, одним пальчиком открыла шкатулку из цветного бонгейского стекла. Скрытый механизм поднял со дна миниатюрную платформочку с золотыми блюдцами. В двух лежали по две разновеликие горошины, в третьей одна.

– Знаете, что это? – спросила она, глядя на мое отражение.

– Нет, – сознался я.

– Сунжар, – пояснила Валери. – Снадобье из Ардатской обители. Я получила его от вашего отца. Сунжар поставляют коронованным особам, когда возникают проблемы с рождением наследника, либо хотят ребенка определенного пола. Черная для рождения мальчика, бледно-серая девочки. Малиновые для определения зачатия.

Я не законченный тупица, но ляпнул глупость.

– Вы приняли драже?

– Да.

Закрыв шкатулку, Валери прошла мимо меня и распахнула дверь в спальню…

На всякого мудреца…, – подумал я, разглядывая в бледном сумраке шесть квадратных метров супружеского ложа.

Валери сжала плечи, проскользнула в широкую горловину камиче и легла на кровать. Легла, как ложатся измученные хворью безнадежные больные, как ложатся на смертное одро уставшие жить люди. Легла, уставившись, куда-то в потолок, словно и не потолок это вовсе, а книга судеб. И ничего-то хорошего там про нее не написано. Ни строчки.

Мне следовало уйти… Я хотел уйти… Но не ушел…