Текст книги "Камень, брошенный богом"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Поблаженствовав еще немного, люблю, знаете ли, беспечное безделье на лоне природы, я разбудил барда, и мы отправились восвояси, в "Голубка и горлицу", пропустить на сон грядущий по стаканчику кларета.

Можно сказать, город к этому времени спал, заботливо согретый лучами щедрого солнца. На уличных пространствах безлюдье. Не абсолютное конечно, но…

…Два упившихся до чертиков собутыльника, поддерживая друг друга, горланили во всю мочь скорбную песню. Один единственный куплет. Невпопад и каждый на свой мотив. Их души жаждали излить взбаламученные хмелем жгучие чувства. Им горело поделиться своей тоской с окружающими. Но кто их слышал? Обыватели дрыхли в уютных спальнях и кельях, Святая Троица занятая масштабными проблемами мироздания тоже не уделяла должного внимания, даже стража охочая до рукоприкладства не явилась на их крики и не свела в каталажку за нарушение общественного порядка. Поэтому, отринутые всеми, парии продолжали орать, краснея лицами, в надежде достучаться до черствых сердец, громким словом песни и матерщины…

…В проулке фехтовали школяры, приноравливаясь проткнуть один другого мечом. Их товарищи воем поддерживали обоих, получая удовольствия от не мудреной затеи. Результат кто кого для них значения не имел. Главное процесс…

…Группа деятелей выносила через окно узлы и торбы с вещичками. То-то сюрприз хозяину дома и не подозревавшему, что его барахлишко переезжает к скупщику краденого…

…В "Лиловом камзоле" учинилась драка. Сыпались стекла, вылетали рамы, выбрасывались прочь клиенты. Звали стражу, визжали перепуганные дамочки, рычали и богохульствовали противоборствующие стороны…

…На углу улиц, Монастырской и Сукновалов приличная барышня предложила нам интимные услуги. За умеренную плату полный сервис до начала Септы. От выгодной сделки пришлось отказаться. Рядом с бардом я чувствовал себя седовласым папашей. А папаши, как известно не имеют морального права попустительствовать греху и подвергать излишним испытаниям неокрепшую нравственность безусых молокососов. Хотя, если судить по взгляду, брошенному шлюхе на прощанье, Амадеус не отказался бы на время позабыть об упомянутой нравственности.

Протопав еще малость, мы, наконец, добрались до родимых пенатов. К столбу, у входа в гостиницу, приклеен лист полотенечного формата. На официальной бумаге, крупными буквами уведомлялось: завтра, в пятый час Декты, на площади Юстиции, под бой барабанов состоится казнь конченого лиходея и шаромыжника Вольбаха. Именем императора и согласно сложившемуся обычаю, ему произведут усекновение рук, ног и головы. Не смотря на круглую печать магистратуры в нижнем углу, удостоверяющую ответственность мероприятия, чья то грамотная рука провела корректорскую правку текста, подписав угольком над словом "император" – мерин, после "барабанов" – пердёшь, после "головы" – члена.

– Вы пойдете? – спросил Амадеус ознакомившийся с уведомлением. Извращенный ум моего юного друга был готов использовать любое события как кладезь тем для рифмования виршей.

– Нет, лекаря рекомендовали беречь нервы, – отказался я. – К тому же кромсать человека на куски дурной обычай, приличествующий скорее горцам Карга, нежели императорскому правосудию. Но ты можешь сходить. Такие мероприятия заставляют четче осознавать границы, которые переступать не рекомендуется.

С последним наставлением я перегнул. Прожив тридцатник с лишком, я упомянутые границы и сам-то не особо ясно представлял…И как бывший герой и как простой человек

Амадеус открыл дверь и впустил меня в "Голубя". В таверне наблюдался массовый наплыв посетителей. Народу набилось несчетно. Обуреваемые жаждой пропить кровные накопления: крестьяне, ремесленники, служивые, праздно шатающиеся, благородия и прочие, и прочие, и прочие заняли все наличествующие лавки и табуреты. В зале не то, что яблоку, иголке упасть было негде.

Толкаться в людском муравейнике такому благородию как мне "в падлу" и потому прихватив с собой объемистый кувшин с вином, мы поднялись в комнату. Завалившись на кровать и задрав ноги на спинку я, блаженствуя, стал потягивать чудесный напиток. Бард от нечего делать взялся оттачивать мастерство треньканья на мандолине.

– Странный все-таки обычай, – задумчиво произнес он, – казнить осужденного прилюдно и под барабанную дробь.

Очевидно, предстоящее аутодафе занимало его гораздо больше, чем следовало.

– Не самый странный из тех, что мне пришлось наблюдать, – отозвался я на его слова, хотя, разумеется, благоразумней было промолчать. Великовозрастное дитятко могло замучить вопросами не хуже гестаповского штурмбанфюрера. Но великолепный кларет располагал к разговору. Я немного сожалел, что не отправился вместе с Маршалси. Где-нибудь, сидя в укромном уголке, так близко к даме, что чувствуешь собственной ляжкой тесемки ее нижнего белья, хорошо давить на слезу, повествуя о превратностях судьбы.

– Расскажите, – попросил Амадеус, вырывая меня из томных грез.

– О чем? – великодушно уточнил я.

– Ну, об обычаях. Вы же всего повидали, – в последней фразе звучало столько льстивого уважения, что отказать я не смог.

– Эта тема, друг мой, неисчерпаема как человеческая глупость и столь же многообразна, – вдохновенно и высокопарно начал рассказывать я. – Куда бы ни занесла жизнь, буквально на каждом шагу встретишь реликты, завещанные минувшими эпохами. Вековые обычаи, праздничные и повседневные, ритуалы светские и церковные, запреты для мужчин, женщин и детей, правила писанные и устные. Словом масса условностей осложняющих существование. Представь, ты путешествуешь по Мейо! По предгорьям. Тихие буковые леса обступают тихие голубые озера. Не глухие дебри как в маркграфствах, а чистые, светлые, почти воздушные, напитанные солнцем и теплым воздухом. Ты едешь по хорошей дороги, слушаешь перепевки птиц, оглядываешься на треск сучьев под копытами оленя, любуешься вереницей полосатых кабанчиков удирающих за своей мамашей, и не сном не духом не чуешь, как смерть подкрадывается к тебе в виде обнаженной девицы. У тамошних незамужних красоток имеется обычай, при регулах гулять по лесным кущам нагишом и отстреливать из боевого лука всех кто их наготу узрит. Ты еще не успеешь разглядеть какой формы соски на ее упругой девичьей груди, как она всадит в тебя с десяток стрел отравленных ядом болотной гадюки. Или возьмем Карг. Усталый и измученный от таскания по горам и долинам, ты забредаешь в облепившую каменные террасы деревеньку. Понятно отроги Проклятых гор не Хейм и даже не Льетор, потому постоялого двора нет, как нет и харчевни где можно поесть и перевести дух. Ты начинаешь впадать в отчаяния, блага цивилизации, на которые рассчитывал, так же недоступны как небесная благодать в Пустошах Излома. Метания и поиски по пустым незнакомым улочкам ни к чему не приводят. Ты одинок, брошен и голоден. И лишь здоровенные дворовые псы облаивают тебя из всех подворотен. Совершенно отчаявшись, ты робко, на удачу, просишься на постой в наиболее приглянувшийся дом. Тебе не откажут. Сводят в парильню, дадут переодеться в свежее белье, посадят в красный угол и накормят до отвала. А потом, когда от тяжести съеденного и хмеля выпитого ты начнешь клевать носом, уложат спать. Сон твой будет сладок, приятен и недолог. Не успеешь ты, как следует пустить слюни на подушку, тебя тот час растолкает одна из обитательниц гостеприимного дома: жена хозяина, его сестра или кто-то из дочерей, чаще всего старшая. Она поднесет тебе кубок с вином и, подождав пока ты выпьешь, предложит исполнить обычай Ответного Дара. Поголовье дураков достаточно многолюдно и ты мой друг запросто угодишь в их число, если глядя на сеньору в прозрачной сорочке посчитаешь, что обычай подразумевает получения от твоей персоны с полпинты спермы. Как гостю тебе не откажут. Но даже яви ты образец морали, что замечу довольно редко, но бывает, утром тебя горемыку сбросят в пропасть. А почему? А потому мой юный путешественник, что испивши вина, ты должен надрезав себе палец об острый край обронить несколько капель собственной крови в опустошенный кубок. Вот так, а не иначе исполняется обычай Ответного Дарения.

Бард, бросив бренчать, слушал меня, открывши рот. Надо признаться, я не соврал ему ни слова. Такие обычаи действительно существовали, и я их выкопал из завольтаженных мне в голову знаний.

– А у вас в маркграфствах? Есть что-нибудь необычное?

– Да будет тебе известно, необычное есть везде, – заверил я ошарашенного Амадеуса. – К примеру, едем мы с тобой по Гюнцу и вдруг нам на встречу процессия во главе с маркграфом. Развеваются знамена, воют фанфары, герольды несут шиты с гербами, блеск доспехов и бряцание оружие… Впечатляет! Особенно когда за маркграфом следует полусотня копейщиков. Так вот, если мы являемся его придворными, то по приближении приветствуем сюзерена тройным поклонам, а его супругу поцелуем в колено. Как тебе?

– И все так поступают? – поразился бард, услышанному от меня.

– Конечно! – подтвердил я, догадываясь, что вовсе не воинская мощь, взволновала поэтическое воображение Амадеуса, а чувственное лобызание маркграфиневой коленки.

– Не представляю, как такое бывает, – с грустью признался он.

– Не ты один! Поскольку не многие отважатся высунуть нос дальше дворовой калитки. Их можно понять. Не везде тебе будут рады. Хуже того, отыщется множество мест, где спят и видят, как бы попортить твою шкуру. Тут надо чувствовать прелесть момента. После того как недосыпая, недоедая, не выпуская из рук оружия протопаешь сотни лиг, приятно оказаться там где тебе приветят. Напоят, накормят, уложат спать и ничего не попросят взамен, – покровительственно разглагольствовал я. – Однажды мне посчастливилось побывать в Пуэрто Фа, в Дальних маркграфствах. Поверь лучшего места не сыскать под сотворенным Троицей небом! На улицах как в праздник полно народу, на площадях ярмарки, в кабачках каждая вторая чарка бесплатная, мужчины дружелюбны и щедры, сеньориты влюбчивы и красивы. Нужно совсем немного времени, что бы ощутить себя не гостем, а старым другом, заглянувшим на огонек к приятелям на чарку другую. Время потечет легко и весело, выгоняя из сердца застарелую тоску и боль. Ты заподозришь, что счастлив, истинно счастлив. И твои подозрения оправдаются, когда преисполненный хмельной бодрости будешь прогуливать по берегу реки прекрасную даму, и созерцать, – здесь я подержал умышленную паузу, немного поддразнив Амадеуса и закончил речь совсем не так как он того ожидал, – как в прозрачной воде местные попы сотнями топят любопытных бардов.

Амадеус непонимающе глянул на меня, а потом когда переварил сказанное, обиженно надулся. Ореол моей славы в его глазах пал ниже рыцарских шпор.

– Не обижайтесь мой юный друг на приятельскую шутку, – обратился я к нему с примирительной речью. – Просто будьте осторожны ко всему, что услышите и даже к тому, что увидите собственными глазами. Здоровое недоверие несказанно облегчает жизнь.

Бард ничего не ответил, лишь по новому принялся тренькать на мандолине. Слушать его плачущие переборы мне не фартило, и я в качестве компенсации за нанесенную обиду под строжайшим секретом поведал ему о суровой воительнице Жанне Д'Арк. Поведал как бывший соратник и друг, пересказав сценарий фильма в котором дублировал одного из героев. Амадеус, тут же забыв мои наставления об осторожности к разного рода рассказам, затаил дыхание. Временами он вскакивал и торопил меня продолжать, не позволяя как следует приложиться к султыге с кларетом. Когда же я дошел до описания ее казни он чуть ли не ревел.

– Что ж вы! Не могли ее спасти? А еще друг! Соратник!

– Не мог, Амадеус, не мог, – хмуро как бы борясь с горестными воспоминаниями, добавил я. – Это только в балладах герои в одиночку расправляются с сотнями. Я споткнулся на двенадцатом. Тринадцатый проткнул мне грудь.

Решительно расстегнув рубаху, я показал ему шрам. Был он конечно не от вражеского меча, а от пули американской М16. Кусок свинца нанес герою гор и пустынь, легкое касательное ранение, не повлекшее долгого выбывания из строя.

– Я напишу про нее, – загорелся вдохновением Амадеус, хватаясь за инструмент одной рукой, другой копошась в своем вещмешке в поисках бумаги и чернил.

– Ты думаешь, стоит? Она ведь была еретичка, – напомнил я ему. Его идея с переложением моего рассказа на бумагу мне не понравилась. Парень запросто мог нажить себе лишних неприятностей. Здешние служители поэтической музы дозволяли вымысел лишь как небольшой штрих к портрету героя. Ни каких выдуманных героев не допускалось. Увы, история Жанны являлось красивой сказкой. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

– Благородство и мужество выше догм и условностей! – отмел мое возражение бард.

– А справишься? – заинтересованно спросил я, зная верный способ остудить творческий пыл Амадеуса. – Видишь ли, рассказать плохо все одно, что соврать.

За рассказами вино закончилось. Пришлось подниматься и отправляться в низ. Как всегда желание тяпнуть по маленькой пересилило собственную лень, да и настроение способствовало употреблению крепленых напитков.

6

Народишку в зале поубавилось. Остались самые сливки: неукротимые борцы с Зеленым Змием, дамы зарабатывающие расстёгиванием гульфиков на мужских штанах, да беззаботная школярская бестолочь.

Усевшись подальше в уголок, добирать норму, я потягивал чудную мадеру, смакуя глоток за глотком. Окружающее казалось премилым, люди братьями, а надувший меня на сдаче хозяин заведения симпатичной сволочью. Реальность исподволь, градус за градусом, трансформировалась в отрешенные мечтания. Я грезил себя приятелем императора, другом императрицы, учителем танцев императорских дочек, кумом министра финансов и еще черте кем. Но обязательно при деньгах. Как только моя нетрезвая думка напоролась на неисчерпаемо большие суммы в золоте и ценных бумагах, я хлебнул так, что закашлялся. Кашель замутил чистоту грез, и я сразу же ощутил себя извечно бедным и брошенным. Насчет бедности ничего не поделать, новое поступление финансов ожидалось не раньше выполнения миссии в Ожене, а вот одиночество… Я окинул взглядом жующих, пьющих и ржущих в пространстве харчевни. Все суета сует! Оказалось симпатичного и милого в мире не так и много. В данном помещении лишь моя персона и не более.

Пока я высматривал и выглядывал, сам не зная чего и кого, одна из особ прельстившись моей блаженной алкоголической мордой, подсела ко мне за стол.

На старух меня не тянуло даже в положении полного не соображения. Я не отрицаю очень и очень тепло отношусь к покладистым многоопытным матронам, но отнюдь не к палеонтологическим древностям.

– Угостите сеньориту, – проворковала старушенция строя мыльные глазки и растягивая в улыбке ярко накрашенные лошадиные губищи. Сеньорита выглядела минимум втрое старше меня и являла классический образец ведьмы из польских сказок.

– Венера Милосская, – поморщился я брезгливо, – сделай меня счастливым – умри!

Улыбка старушки полиняла.

– Хам! – фыркнула она рассерженно и упорхнула от меня быстрее, чем синица счастья из корявых рук.

– Addie! Не забуду вашей милости до конца своих непутевых дней, – отсалютовал я ей кружкой и залпом опустошил посудину.

После не состоявшегося рандеву я налег на остатки мадеры, желая возвратить утраченные грезы. Усилий для этого потребовалось гораздо меньше, но, увы, они приняли нарочито извращенный характер. Грезилось поиметь женщину на ярмарочной площади.

Тут я решил остановиться и просто посидеть, прикрыв веки на несколько минут. Когда я их открыл, напротив меня уже расположился старик и крошил хлеб в жидкий суп, чтоб сделать баланду гуще. В памяти смутно проклюнулся похожий образ так же вот…чинивший тюрю[22]22
  На самом деле «тюря» нечто другое.


[Закрыть]! Тюря! Я попробовал вспомнить человека называвшего так готовку и само блюдо. Тщетно! Алкоголь ли тому виной или пропитые мозги не знаю. Может я никогда и не знал того деда и мне почудилось… Я налил мадеры и жадно выглушил.

Искрошив хлеб, старик вытер руки о замусоленный, ветхий кафтан, взял ложку, и низко склонившись над тарелкой, принялся есть. Ел не спеша, подминая хлеб в юшку, черпал с горкой, жевал долго, будто дегустировал каждую порцию.

– Где ж ты так пообносился, старче? – полез я с разговором.

Старик не откликнулся, даже не подал вида, что услышал вопрос. Дохлебав суп, отставил тарелку, смел немногие оброненные крошки на ладонь и, слепив из мякиша шарик, отправил в рот. Я внимательно следил за его руками. Натруженными, мозолистыми, сбитыми, в трещинках въевшейся грязи, с дрожащими и неловкими пальцами. Мне захотелось, что бы он выпил вина, не просто выпил, а именно моего угощения, из моей кружки.

– Выпей, отец, – попросил я его, наливая вина. К горлу подступил комок. Общеизвестно, перепившие бывают без причинно слезливы и жалостливы. Но в тот момент я уже не был пьян. Хмель сошел дурной мутью, обнажив болезненные углы забытого прошлого. Как обозвать его? Какой ярлык навесить, что бы самому понять, что я испытывал глядя на незнакомого старика?

Старик отпил самую малость. Тихонько, без жадности и суеты. Со знанием дела. Сейчас, из-за реденькой бородки, он напоминал мне Хаттабыча, да и, пожалуй, почтаря Печкина тоже – еврейским носом.

– Любопытствуешь? – прервал он молчание, подслеповато оглядывая меня.

– Естественно. Не всякий раз окажешься за одним столом с человеком, – я специально втянул воздух носом, – пропахшим кострами большой дороги.

– В Марджаде.

Старик испытующе поглядел мне в глаза. Под его взглядом я почувствовал себя лягушонком под микроскопом практикующего ветеринара. Возможно, я не оправдал надежд собеседника, не побледнел, ни ойкнул, ни осенил себя оберегающим знаком. Все что я смог выудить в своей голове – Марджад город-призрак, находившийся где-то в неизведанных Землях Порока. Согласитесь довольно мало для того что бы впадать в отчаяние.

– Хорошее место, – спокойным голосом вымолвил я.

– Хорошее – не хорошее, – снисходительно проговорил старик, – а ты там не бывал.

– Советуешь съездить посмотреть? – заерепенился я.

Терпеть не могу, когда на меня смотрят, как на маменькина сыночка. Я сам кое-что повидал в жизни. Но свой горб прожитого на других не примеряю.

– Нет, не советую, – категорически заверил дед… и весь как то осунулся, согнулся. Он и до этого не выглядел красным молодцем, а тут и вовсе почернел, что головешка из прогоревшего костра. Мне стало стыдно. Проклятый гонор! Герой х…ев!

Старик полез за пазуху и выудил оттуда тряпицу. Развязал завязанный узелок и, прикрывая ладонью от чужих глаз, пододвинул мне увесистую монету.

– Да ты что, дед, – обиделся я. – Я ж угостил.

Старик подвинул денежку еще поближе.

– На память.

Я взял монету в руки рассмотреть поближе. На одной стороне изображен минарет с мелкой вязью букв, на другой змея в короне, со всем не по-змеиному изогнувшаяся. Возможно от того что ее хвост был прижат рогаткой.

– Примечательная динара, – не весело заметил старик. В его тихом голосе прозвучала усталость, усталость и усталость. Словно человек исчерпал себя. Всего. До самого донца.

Ни чего примечательного в железке я не увидел. Может как нумизмат я, и стою с полгроша, но как перспективный мот и выжига убежден, на плохого серебра денежку много не купишь. Для успокоения, что не проморгал, ни золотоносной середины, ни вкраплений рубинов, вторично повнимательней оглядел монету. Но так ни чего особенного и не приметил. Разве что различил на теле у змеи тигровые полосы, да рогатка оказалась буквой "А".

– И я не сразу уразумел, – утешил он меня, хотя я вовсе и не расстроился.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Ты монетку сильно никому не показывай, – предупредил он. – В оплату, сам видишь, она не годится. А вот ежели кто не следует, увидит, – старик указал на мой меч, намекая на императорскую службу сыска. – Расспросов и неприятностей не оберешься.

Он хлебнул мадеры и, утерев кулачком губы, рассказал свою историю.

Звали его Диего Барко, и был он, средней руки торгашом, коих пруд пруди в пресветлой империи Геттер. Дела его шли не шатко не валко, на хлеб и масло хватало. Однажды, как это случается в жизни всякого алчущего легких денег, ему подвернулся счастливый случай. Ну, или показалось, что подвернулся. Он и еще трое приятелей снарядили сообща караван в Мезр, что на самом краю империи, у границ Земель Порока. Почему туда? Прошел слух о готовящейся крупной компании против варваров и что формироваться экспедиционный корпус будет именно в Мезре. А где войска там и повышенный спрос на оружие. Загрузив повозки воинским металлоломом, Диего сотоварищи двинулись в путь-дорожку и, претерпев обычные мытарства и лишения, добрались, живы и здоровы до цели своего путешествия. Товарец их сразу пошел нарасхват, денежки текли в загашники и дружки благодарили небо за покровительство в столь успешном начинании. Поблагодарить поблагодарили, но видно поторопились. Варвары не дожидаясь пока империя, соберется с войной нанесли превентивный удар. Гарнизон Мезра посопротивлялся, сколько позволяли силы и резервы, и капитулировал на милость победителя. Пустынники зря не злобствовали: кого порубили, над кем надругались, самых дееспособных угнали плен. Десять лет Диего прожил в Марджаде в рабстве, горбом отрабатывая счастье жить.

Слушая старика, я заподозрил его в пересказе "Тысячи и одной ночи". Марджад напоминал Дамаск, где по многолюдным улицам бродит неприкаянный скиталец Синдбад-мореход, в хибаре на курьих ножках, спрятавшись от любопытных соседей, корпит над лампой сиротка Алладин возжелавший заполучить принцессу Будур, после пары рейсов к пещере сорока разбойников пересчитывает попавшее в руки золотишко нувориш Али-Баба, а в гареме велеречивая Шахерезада пудрит мозги охочему до баек шаху.

Очевидно, прочитав на моем лице тень недоверия, старик поспешил закончить свою повесть.

– Досталась она мне случайно. Сына хозяйского, принявшего смерть под Лузаном, привезли в родительский дом совершить обряд прощания. Когда тело в молельню заносили, динар и выпал из шейного мешочка. Ни кто не заметил, я и подобрал. Думал вернуть, выслужиться, а когда слуг пороть стали без разбору, дознавать, не видывал, кто монету старую, повременил. А погодя, динар и рассмотрел.

Старик поднялся с места и договорил уже стоя.

– Мне приспичило, я и догадался, что за оберег таскал убиенный. Тебя приспичит, и ты разумеешь…

Он умолк на полуслове словно убоялся накликать беды на мою голову, выбрался из-за стола и направился к выходу. Не оглянулся, не попрощался ни словом, ни жестом, просто пропал за порогом харчевни. Я подвинул кружку к себе, машинально долил, но пить не стал. Толи с похмелья, толи от слов старика, толи от чего-то еще почувствовал я себя крайне неуютно, шкурой и инстинктами предугадывая опасность. Серьезную опасность, из которой малой кровью не выпутаешься.

Подаренную монету сунул в рукав, в потайной кармашек. Для успокоения потрогал за рукоять меч. Организм моментально выбросил в кровь порцию адреналина. "Охота к перемене мест" принимала свой обычный привкус… Привкус авантюризма.

В харчевню ввалилась шумная компания. Заправлял в ней тщедушный франт, напоминающий бройлера "а-ля Рашен", на тонюсеньких ножках, с тонюсенькими ручками, и головой набок на тонюсенькой шее. Тыл, как и следовало ожидать, ему прикрывал красномордый бугай, необъятной широты и мощи, еле тепленький от вина и наглющий, что налоговый инспектор в калачных рядах. Остальные, человек пять-шесть, разномастный сброд лизоблюдов и подсерал. Новоприбывшие шумели, толкались, цеплялись к посетителям и явно искали над кем поизмываться. Первым им попался немолодой крестьянин, полусонный от выпитого кюве[23]23
  Вино, произведенное из винограда разных виноградников.


[Закрыть].

– Мужлан! – франт брезгливо ткнул пьянчужку в грудь. – Куда прешь!!

Из сказанного перепивший служитель сохи и орала уловил только оскорбление. Потому грозно, как ему казалось, набычился.

– Ого! – пискнул франт и вновь ткнул мужичка в грудь. – Амантейский бык, да и только!

Крестьянин еще сильнее нагнул голову и засопел, в гневе раздувая ноздри. Звук получился тише паровоза, зато сопли полетели во все стороны.

– Фу! Фу! Фу! – рассмеялся франт отступая. – Ты не бык! Корова!

Крестьянин неудержимо ринулся на обидчика.

Франт по-детски взвизгнул и махнул перед физиономией кормильца нации кружевной утиркой.

– Торро! Торро!

Коррида закончилась быстро. Из-за спины франта высунулся телохранитель и бухнул атакующего кулачищем в лоб. Полное туше. Бедолага рухнул на пол. Из носа закапала кровавая юшка.

Компания под хохот и вой разразилась аплодисментами. Франт раскланялся как заправский тореро.

На память, не ко сну будь помянут, пришел незабвенный Федя Кровельщик. Тот тоже западал на плоские шуточки. Однажды за кило зеленых, он откупил в поликлинике кабинет гинекологии и целый день под видом столичного профессора вел прием ничего неподозревающих гражданок. Напялив на лоб позаимствованное у отоларинголога зеркальце, и помахивая стетоскопом, Федя с умным выражением на запитой морде осматривал занемогших энным местом дам. После чего, без зазрения совести, вписывал в карточку диагноз и рекомендуемое лечение, на тарабарщине из английских букв.,Pizdohen swartz. Fuck 3–5 hour in day. Analus, oralus, vlagalus." И размашисто подписывался. Член наук, профессор Елдинский-Трахов.

К чему я вспомнил Федину выходку. Да так, не очень чтобы и к чему. От простого желания набить морду предводителю веселого дворянства.

К сожалению, о моем сокровенном желании ни тощенький франт, ни его дружки не подозревали, и следующим объектом веселья стала знакомая мне пенсионерка клюшечного ремесла. Мадам привлекла внимание публики тем, что позволила перепившемуся школяру шарить у себя за пазухой. Патриарха блядства выволокли из угла и поставили на стол.

– Как тебя зовут? – спросил тощий закоперщик развлечений, одаряя матрону улыбкой. Повешенный Буратино улыбался бы милее, чем этот недоеденный хлыщ.

– Карья, досточтимый сеньор. Бедная Карья из квартала прачек, – представилась "прекрасная леди"

– Давай, Карья сыграем в одну занятную игру, – предложил ей франт, по возрасту годившейся ей в праправнуки.

– Я не понимаю вас сеньор Пачеко, – кокетливо ломалась старая гулена, назвав хлыща по имени. – Вы хотите посмеяться над бедной сеньоритой.

– Ничуть, Карья, я серьезен как никогда, – успокоил тот ее.

– Могли бы найти для игр помоложе да порезвей, – набивала себе цену избранница Пачеко.

– На что мне молодые? От них один визг и никакого толку, – убеждал ее франт. – А сыграем мы в "Жадную и глупого".

– Не знаю я такой игры, – в последний раз "застеснялась" грандшлюхенция.

– Это просто, – Пачеко снял плащ, чтоб не мешал, и отдал одному из прихлебаев. – Слушай внимательно. Я буду называть цену за твои одежки и ложить деньги вот сюда, на край стола. Ты если не согласна с ценой – топай ногой, а согласна – снимай проданное. Если пожадничаешь и захочешь взять с меня лишку, я забираю деньги и ухожу. Понятно?

– Да, сеньор Пачеко.

Торг пошел у них замечательно быстро. Пачеко не скупился, Карья не занималась чрезмерным вымогательством. Очень скоро она оказалась в одном нижнем белье. Наступила кульминация торга. Пачеко не рядясь, предложил сразу золотой за сорочку, последнее вещь, одетую на Карью. Сеньора топнула ногой, поднимая цену. Как я понял, она не боялась опростоволоситься. Пачеко ошибался, думая найти в ней жертву. За свою жизнь она повидал и не таких шутничков. Зря ли на ней морщин, что складок на сухофрукте.

Франт добавил монетку. Карья вновь топнула ногой. Еще монетка.

Карья со спокойным видом сняла сорочку, и осталось нагишом. Ну и видуха!!! Баба Яга в бане. Рекомендую как рвотное. Вывернет до прямой кишки.

На этом стоило бы, и заканчивать, но Пачеко продолжил. Тряхнув оставшимся в кошеле золотом, он оглядел притихшую в немом ужасе харчевню.

– Отдам тому, – Пачеко поднял кошель над головой, – кто сумеет сорвать его с прекрасной Карьи.

Несколько слов подручным и те продели вязку кошеля в ремень, а сам атрибут одежды застегнули на поясе старухе. Зрелище хуже некуда. Кошель, свисая ниже клока лобкового мха, напоминал мошонку столетнего ишака изнахраченного работой.

– Кто попытает счастья? – воззвал Пачеко к добровольцам. Улыбочка на его морде стала еще гаже, чем прежде. Такие физиономии надо вышивать на циновках, лежащих перед входом. Стопроцентно всякий не поленится вытереть ноги. – Один ловкий укус за вязку и двадцать шесть золотых в вашем кармане.

Пачеко щелкнул по кошелю. Мошонка с золотом уныло звякнула металлолом. Наплыва энтузиастов легкого заработка не наблюдалось.

И тут старая проблядь вспомнила про меня, мои дерзости и хамства. Её мстительная мордень показалась мне страшнее страшного кошмара.

– Вон тот сеньор хочет, – ткнула она в мою сторону пальцем.

– Кто, кто, – подпрыгнул от радости Пачеко. Жертва отыскалась так скоро.

– Вон, приезжий. Один за столом сидит.

Её палец смотрел на меня дулом дантесовского пистоля. На жалость рассчитывать не приходилось. И на дурочка отъехать, тоже, вряд ли сподобишься.

А ты мучился, какая опасность, – напомнил я себе об испытанных ощущениях после ухода старика и пессимистично пропел себе под нос. – Вот она какая. Сторона родная!* – и поднявшись во весь геройский рост загоревал. – Маршалси куда-то подевался… Потешился бы дяденька.

За спиной взвизгнула слабонервная мамзель. Люди благоразумно подались в стороны, держась подальше от чужих неприятностей.

– Сеньоры! Сеньоры! – заныл из-за прилавка хозяин "Голуба и горлицы", до этого со спокойствием паралитика наблюдавшего за выкрутасами развеселой компашки. – Прошу вас перестаньте!

Ныть то он ныл, но безопасной зоны не покинул.

Отцепив меч от крючка на поясе, я повертел оружие, в мулине разминая кисть. Воздух запел под вращением клинка.

– Сеньора ошиблась, – предложил я компании вариант мирного исхода. Они единодушно отказались, растягиваясь полумесяцем. Извлеченные с поспешностью мечи недружелюбно засияли, ловя на полированную грань солнечный свет. Дело приобретало излишний размах и масштабность.

– Вирхофф! Вирхофф! – заорал в дверях Маршалси, внезапно появившийся в тылу Пачеко и Ко. – Вас и на часок нельзя оставить! Обязательно ввяжетесь в историю.

Я не успел ему ответить. Идальго уже швырял, ронял и бил всех без разбору. Мне ничего не оставалось, как поддержать его. Первым делом я дотянулся до разлюбезного сеньора Пачеко. Отбив его неуклюжий выпад, я привесил вражине замечательный бланш под левый глаз. И не просто под глаз, а на пол морды. От души и на память. Затем я схлестнулся с телохранителем Пачеко. Фехтовал тот не лучше огородного пугала. Его владение клинком напоминало кадры из кинофильма "Александр Невский", где Васька Буслаев долбит немчуру оглоблей. Увернувшись от очередного богатырского замаха, я двинул бугая кулаком под дыхало. Но где же пробить слой сала в ладонь! Он и не почувствовал удара. Я совершил второй заход и, переменив точку приложения, пнул гада в пах. Еще не одному засранцу не удалось накопить там жировых запасов. Мой противник охнул, что потерявшая девственность барышня и, скрючившись, рухнул в проходе. Я прошелся по нему как по бульвару. Сапожный массаж от копчика и до затылка.