Текст книги "Камень, брошенный богом"

Автор книги: Игорь Федорцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

4

Распластанный и истерзанный лежу под невесомым батистовым покрывалом. Открывать глаза совсем не хочется. Да и что я увижу? Одиночество комнатных сумерек? Надгробие беленого потолка? Безделушку, оставленную на память?

А чего ты хотел? – спрашиваю себя, и последняя искра надежд на пепелище чувств гаснет. Инквизиция любви закончилась. В душе пусто, в мыслях горько, в паху больно.

В дверь тихонько, по-мышиному, поскребли. Приглушенным сипом простуженного боцмана разрешаю.

– Войди! – и приоткрываю щелку век.

Крадучись и озираясь, что деловар на тропе войны, в комнату протиснулся Маршалси.

– Жив? – в полголоса спросил он, приглядываясь ко мне.

Равнодушно отвечаю:

– Нет.

– Я серьезно, – обиделся Маршалси, но голоса не повысил.

– Где она? – вопрос отсутствия незнакомки волновал меня больше собственных болезненных ощущений.

– Уехала, – чуточку бодрее произнес идальго и облегченно добавил. – Слава Святой Троице!

– Я женюсь на ней! – заявил я. С отчаянья мне были по плечу и не такие фокусы. Однажды, добиваясь расположенности прекрасной заезжей туристки, я едва не стал католиком. И только благодаря здравомыслию пожилого кюре, выслушавшего мою запальчивую исповедь и отказавшего мне в переходе лоно святой римской курии, я по сию пору мерзкий язычник. "Париж стоит мессы, – заключил он свой отказ словами Генриха IV и от себя добавил, – но парижская вертихвостка нет*".

Маршалси не ведал о моем пороке. Похлопав глазами, почесав подбородок, он с прискорбием изрек.

– Вообще то такие свидания плохо сказываются на физическом состоянии. Но ты первый кто повредился головой.

– Она мне нужна! – чуть ли не рыдал я.

Во мне все болело. Каждый дюйм моей души кровоточил слезами разлуки и тоски. Любовь моя! Услышь мое разрывающееся в клочья сердце! Вернись!

Маршалси подошел к кровати и встал у меня в ногах. Его брови удивленно поползли от переносицы вверх.

– Про неё не скажу, а лекарь нужен точно! – неподдельно забеспокоился он.

– Нет такого лекаря, что бы помог мне, – отказался я от услуг медицины.

Маршалси без стеснения задрал край покрывала.

В моем отравленном чувствами мозгу моментально сопоставились боль в паху с возгласом собутыльника.

– Что? Что такое? – запричитал я, холодея нутром. Странная онемелость в низу живота не откликнулась на прилив адреналина.

Бросив боязливый взгляд, поверх покрывала я различил на цветастом батисте, там, где он соприкасался с мужским атрибутом, темное пятно. Кровь! Кровище! Кровавый отпечаток Тихого океана! В ушах зазвенел неистовый тенор Фаринелли, проголосивший "Аминь!" Дрожа как овечий хвост, я сам заглянул под покрывало. Святыня Святынь поругана и осквернена. Меня, героя песков и гор, без пяти минут православного и потенциального католика подвергли подлой циркумцизии[12]12
  Т.е. обрезанию


[Закрыть].

– А! а! а! – выдохнул я в горючей тоске. Жениться расхотелось сразу. Напрочь!

– Лекаря звать? – спросил Маршалси, ехидно щуря левый глаз.

– Зови! Скорей! Сейчас же! – заторопил я.

Если птице подрезать крылья она больше не полетит, если лошадь охромеет, её ведут на живодерню, если у охотничьей собаки пропадает нюх, ее бросают привязанной в лесу, если моего "гренадера" лишили естественной красоты, сможет ли он служить так же исправно, как и до этого черного дня?

Маршалси немедля вышел и вскоре вернулся, ведя за собой злодейского вида старикана, в зеленом камзоле, малиновых шоссах, огромных башмаках с пряжками и пузатым саквояжем в руках.

– Мэтр Греко, – представил Маршалси лекаря и жестом пригласил того исполнить профессиональные обязанности. – Прошу, осмотрите моего друга.

Старикан поставил саквояж на край постели и запорхал вокруг меня, что пчела вокруг медоноса. Будь моя воля, не доверил бы ему врачевать и легкого насморка. Но выбора не было и приходилось, скрипя зубами наблюдать, как варнак обращается с изувеченной частью моего тела.

Обложив "гренадера" салфетками и рассмотрев его в увеличительное стекло, светило клистирной науки глубокомысленно изрекло:

– Вовремя обработанные покусы заживают быстрее.

– Покусы? – удивился я результатам осмотра мэтра Грико.

– Покусы, покусы, – поддержал лекаря Маршалси. – Думаешь, она шкуру ножничками для ногтей состригла. – И для доходчивости клацнув зубами, пояснил. – Отжевала!

От его слов засосало под ложечкой.

– Тебя предупреждали! Она Жрица, – укорил меня Маршалси. – Нет, раззявил пасть, пустил слюну и вперед за подолом. Уж лучше бы отбил подружку у золотаря. Попахивал бы дерьмом, зато и невредимым остался.

– Да откуда мне знать, что она такая жрица! – оправдывался я.

Лекарь, прервав терапию, строго посмотрел на меня, потом на Маршалси. Тот не юля сознался.

– Мой друг не здешний. Из Гюнца. Так сказать пострадал из-за своей беспросветной ереси.

Старикан еще раз поглядел на меня. Никакого правоверного злорадства я в его взгляде не заметил. Очевидно, и в правду последователям Гиппократа все одно кого врачевать, лишь бы им в немытые лапы поскорее доверили невинную жертву недуга.

Мэтр Грико, возобновляя шаманство с присыпками и мазями, пустился в пространные разъяснения.

– Поклонение Кабире тоже в своем роде крамола, суть коей есть не отрицание постулатов веры, а дополнение их. Называющиеся Жрицами свято чтят Святую Троицу, в отличие от вас жителей маркграфств или подданных королевства Карг, признающих лишь Бога Сотворившего Мир и не признающих Бога Вдохнувшего Жизнь и Бога Дарующего Забвение. Ересь жриц заключается в том, что они над Святой Троицей ставят Мать Прародительницу. Они полагают, поскольку жизнь людей воссоздана по образу и подобию божьему, то и у небожителей была Мать. На заре зарождения ереси жриц нещадно преследовали, стараясь, мечем и огнем выжечь крамолу, но добились лишь того, что из заурядной секты жрицы переформировались в воинствующий орден. И литься бы крови и по сию пору не найдись среди верховных понтификов светлая голова, предложившая использовать воинственность женщин в своих целях. Кнут сменили на пряник и теперь Жрицы Кабиры непобедимая армия Святой Троицы. Стоит церковникам из Ожена повести бровью как они бросаются в бой и горе тому, кто вздумает потягаться с ними силой. Еще не одной армии не удавалось выиграть сражения, если на стороне противника выступали Жрицы. Даже хваленые кирасиры из Мейо не более как неумехи по сравнению с ними.

– Чего же ваша пресвятая монахиня меня в постель потащила? – сердито заметил я. Грехов в моей развеселой жизни и так предостаточно. Для пущего разнообразия не хватало только сожительства с монастырской девой. В голове зрело подозрение, если история блуда выплывет, Оженские сидни меня сами в город приволокут, повесить.

– Вы путаете, – развеял мои опасения старикан, – жрицы не монахини. Они служительницы Матери Богов. Материнство, как известно не возможно без участия некой сторонней силой. Поэтому обет целомудрия жрицами отринут и их не частые любовные интрижки своеобразный ритуал в честь праматери сущего.

Мэтр запустил руку в саквояж и извлек оттуда зловещего вида железяку, гибрид садового секатора и сапожного ножа. От вида полированного металла у меня вспотели пятки, подколенные сухожилия натянулись буксировочными канатами, а мошонка стала меньше воробьиных яиц. Медицинская акула поднесла инструмент к "гренадеру" и примерилась орудовать.

– А почему я ничего не ощущал, когда она меня…? – договаривать я не стал. Вернее не смог. Голос жалобно задрожал. Как у двоечника перед отцовским ремнем.

– Жрицы употребляют отвар смеси горного мака, корневищ речного плывуна и особой травы, выращиваемой орденом в строжайшем секрете от остального мира. Отвар служит для быстрого восстановления утраченных сил, стимуляции умственной и сердечной деятельности и для повышения выносливости. Одно из побочных действий зелья жриц, снижение болевой чувствительности. Не зря же они пьют его перед дальними походами и перед боем. Очевидно, и вам дали выпить отвара, перед тем как…

– Да, да, да! Припоминаю! – перебил я врачевателя, хотя ничего в действительности не припоминал. Я трусил как последняя каналья и даже не пытался сокрыть этого постыдного факта. Постыдного для героя. А герой хотел одного, что бы грубые руки лекаря, сжимавшие хирургическую снасть, убрались подальше от пожеванной плоти, всякое прикосновение к которой вызывало сердечный спазм.

Должно быть, у меня назревал истерический срыв. Ни с того, ни с сего я мысленно пропел.

 
Она жует свой Орбит без сахара…!
Она жует свой Орбит без сахара*
 

Мне привиделась оскаленная пасть в алой мазне помады и огромная пачка жевательной резинки в форме джинсов с ремнем в поясе. Волосатая лапища с накрашенными битумом когтями вспарывает молнию гульфика и выковыривает дольку из упаковки и кладет на желтый клык.

Она жует свой Орбит без сахара…! Она ЖУЕТ…!

Странно, но мне полегчало. Как висельнику, которому пришел отказ в прошении о помиловании. Грядущие события представлялись фундаментальной неизменностью. Изменить их не в людской власти. Остается только принять, выступая безмолвным зрителем.

Операция спасения отняла час. По истечению времени, мэтр убрал секатор на место и оценил качество работы. "Гренадер" выглядел не ахти, но гораздо лучше, чем до вмешательства здешней службы,03". Лохмотья кожи убраны, серьезные порывы сшиты шелковинками.

Завершая экзекуцию, мэтр Грико достал темного стекла чекушку.

– И много этих жриц, – выпалил я, извиваясь ужом. Старикан полил на раны голимым йодом пополам с расплавленным оловом.

– Орден достаточно велик и разделен на три составляющих, – лекарь для пущей эффективности лечения сыпанул на "гренадера" соли. – Низшая ступень, Плакальщицы, несут внутреннюю службу при храмах и монастырях, выступают как эскорт у патриархов. Плакальщицами их зовут за татуировку в виде золотистой слезки. Несмотря на прозвание, плаксивостью и жалостью они отнюдь не отличаются. И не моргнув глазом, перережут горло всякому преступившему им путь. Далее идут Скорбящие, самая многочисленная из ступеней ордена. Их отличие – на лбу татуированные морщинки. Они исполняют роль ударной гвардии. Думается, не их бы помощь, варвары из Земель Порока давно бы сожгли и вытоптали империю. Высшей ступенью в ордене считаются – Мстящие. Эдакая тайная сила. Их атрибут, татуировка серебристого клинка на ушной раковине правого уха. Чем занимаются они лучше не допытываться. Ходят слухи о существовании в ордене особой ступени – Судящих, не подвластных даже Верховому патриарху. Но сами понимаете говорить о слухах все равно, что самому их придумывать.

Дослушав лекаря, я глянул на Маршалси. Мой испепеляющий взор, по накалу вложенных чувств не уступал революционному бешенству трибунала В.Ч.К.

– Мог бы и предупредить.

– Я пытался, – парировал "наезд" идальго с уверенностью человека до конца, выполнившего дружеский долг.

Его ответ меня не устроил и я, было, раскрыл рот для дальнейших нападок, но за Маршалси вступился лекарь.

– Вы очевидно не уяснили. Власть жриц всеобъемлюща и непререкаема. А суд за неподчинение скор!

– Точно! – поддакнул Маршалси. – Эти стервы сразу хватаются за мечи. Сам свидетель как одна стервища в мгновение ока отправила к праотцам целый гвардейский караул. Знаете за что? Бравые ребята во время Комплеты собирались пользовать шлюх в портике Соренского аббатства, – идальго сыпанул парочку скромных богохульств и продолжил говорить уже применительно к нашему случаю. – Да только за попытку тебя удержать, жрица могла не полениться вывернуть харчевню наизнанку.

– Молодой человек, – вторил лекарь Маршалси. – Поймите и усвойте, от жриц лучше держатся подальше. А коли судьба столкнет с ними лицом к лицу, беспрекословно выполняйте их поручения. Себе же во благо.

– Как нынче, – не удержавшись, хихикнул Маршалси из-за спины мэтра Грико. Тот утвердительно закивал головой, не находя ничего предосудительного в моей ситуации.

Я скорчил презрительную мину и отвернулся в сторону.

Лекарь, получив причитающуюся мзду, удалился, пообещав заглянуть денька через два. Когда дверь за стариком закрылась, Маршалси прошелся по комнате из угла в угол. Я догадался, его снедает любопытство.

– И какой масти твоя подружка? – спросил идальго, останавливаясь у двери и прислушиваясь к коридорным звукам.

– В смысле? – непонимающе уточнил я.

– Ты же слушал старого умника! Плакальщица, Скорбящая, Мстящая?

Я напряг память, вспоминая указанные лекарем приметы. Наскоком ничего не получилось. В голове, что в демонстрационном зале лишь быстро менялись слайды иллюстраций к мировому бестселлеру Кама Сутра, с моим непосредственным участием. В качестве партнерш травмированная психика подсовывала Клаудию Шифер, Помелу Андерсен, Чочолину и прочих симпатичных представительниц противоположного пола. Калейдоскоп из ляжек, сисек и попок мешал сосредоточиться. Образ жрицы если и прорывался на передний план, то ненадолго и виделся расплывчато, без интересующих подробностей.

– Не припомню, – честно сознался я не в состоянии одолеть наваждение.

– Вот те раз! Как так? Пошевели мозгами, – настаивал Маршалси. В его голосе проскользнула смешинка.

– Не помню, – обиделся я. Человека чуть евнухом не сделали, а ему хи-хи ха-ха!

– Постарайся, – не отставал идальго.

– Какая разница, – отмахнулся я от него. – Было, да прошло.

– Какая разница? – подивился моему непониманию Маршалси. – На моей памяти ты первый еретик, попавший в руки жрицы Кабиры и уцелевший.

– Ничего себе уцелевший, – возмутился я до глубины души. В прочем мое возмущение ему было не понять. За то, каково мне, бывшему герою?

Видя мою обиженную физиономию, Маршалси поспешил с утешениями.

– Но держался ты молодцом. Я бы сказал, мне посчастливилось прослушать лучшую симфонию совокупления! Вашим чудным неподражаемым стенаниям, развесив уши, внимала вся харчевня, – и, изменив голос, спародировал сначала меня. – Да! Да! Так! Так! – Потом жрицу. – О! О! О! Варвар! О, мой варвар! – И не справившись с собой, раскатисто захохотал во всю глотку.

– Ты спятил! – фыркнул я на него за неуместное веселье.

Мои слова лишь подстегнули идальго. Он едва не свалился на пол от безудержного смеха.

Ни чего не оставалось, как лежать и чувствовать себя круглым дураком. Сатанея от обиды, я взирал на окружающую мебель в поисках предмета поувесистей, запустить в развеселившегося подчиненного. Где ты, человеческая благодарность?! Я его приласкал, зачислил в свиту, накормил, а он веселится над несчастьем своего спонсора.

Чуть унявшись, Маршалси обрадовал меня.

– Теперь попасть в Ожен – раз плюнуть!

Он не поленился разыграть небольшую сценку. Якобы оттянув двумя пальцами незримую плоть, наотмашь рубанул воздух ребром ладони. От его лицедейства меня окотила холодная волна бессильной злости.

Наконец сжалившись надо мной и оставив веселость, Маршалси предложил.

– Тебе следует подкрепиться.

Не позволив возразить, тут же организовал стол. С размахом и щедрость. Будто собирался праздновать мои проводы на пенсию.

Есть абсолютно не хотелось. Мысли в голове метались, что пьяный кочегар у топки тонущего крейсера. Для начала я обругал себя кратко и по делу. Не стесняясь в выражениях, прошелся по родове жрицы до десятого колена. Припомнил попа, просклоняв его по всем падежам божбы. Досталось и моей разнесчастной судьбе, хотя, помнится, недавно я был несказанно ею доволен. Пассажи из матов и богохульств сменили реплики в адрес моего прошлого и зубовный скрежет по поводу незавидного текущего момента. Результатом душевных кипений явились досада и раздражение. Жизнь в который раз поманила меня, что доверчивого щенка дурной прохожий, и в который раз сладкое обещание "На! На! Возьми!" обернулось грубым пинком. Впрочем, не привыкать! Утешенье слабоватое и не способное ни на гран подсластить горечь, но не лежать же закатив очи ко лбу в ожидании пока жизнь или извинится или закончится.

Маршалси не скупясь, доверху, налил по первой. Я, не смакуя, в один прием заглотил из кубка. Идальго сразу наполнил по второй. С ней я тоже не церемонился. После третьей, на душе мягко потеплело. В похоронном марше бытия проскользнули нотки гвардейских горнов.

Следуя строгому предписанию "Склифосовского" в малиновых шоссах пришлось провести в постели два последующих дня. Немощь я пережидал с максимальным комфортом: продегустировал имеющиеся в наличии сорта здешних и привозных вин, отведал с десяток местных деликатесов и фирменных блюд, на два раза прослушал небогатый репертуар Амадеуса, и узнал от брадобрея, добродушного розовощекого дядьки, все тутошние новости и сплетни. Посланный судьбой в жесточайший нокдаун я воспользовался передышкой с мудростью знаменитого пушкинского дяди, который "не в шутку занемог". И хотя подушки мне никто не поправлял, а лекарства не подавал, забавлять забавляли. Все-таки быть князем и человеком при деньгах весьма и весьма не плохо!

На третий день, с разрешения ученого фельдшера твердо заверившего о моем скорейшем и полном выздоровлении, я прервал постельный режим и вызвал Маршалси, оторвав оного от распития брюта[13]13
  Сухое игристое вино.


[Закрыть] и охотой за женским полом.

Идальго явился довольным, замечательно пьяным и пропахшим дешевым одеколоном служительниц красного фонаря.

– Мы отправляемся в путь? – с порога задал он вопрос. Его позе и жестам позавидовал бы любой актер. Столько помпы, самоуважения и самодовольства не встретишь и у столичных знаменитостей избалованных чрезмерным вниманием публики.

– Совершенно верно, – решительно подтвердил я. – Раздобудьте соответствующий моему здоровью транспортное средство. Желательно крытую коляску или что-то в этом роде. После обеда выезжаем.

– Наем обойдется дорого, – предупредил Маршалси.

Я не мог не оценить заботу о моем кошельке. Пьяный или трезвый он блюл интересы сюзерена.

– Тогда купите, – порекомендовал я идальго и обратился к Амадеусу, мявшемуся в углу. – Друг мой, насколько предопределены ваши планы?

– Вообще…, – протянул бард, взирая на потолок. Юноша ни столько старался изложить свои планы на будущее, сколько угадать наши.

– Можешь управлять лошадью? – перешел я сразу к делу.

– Конечно, – воодушевлено отозвался бард, расплываясь в благодарной улыбке.

– Отлично, – деловито одобрил я. – Маршалси возьмите деньги, – и протянул похудевший за истекшие трое суток кошель. – Полагаюсь на вашу рассудительность и опыт. Поторопитесь. Мне эта богадельня обрыдла, что истомившейся девице венчальный обряд. Жду вас внизу за столом.

Следом за Маршалси я откомандировал Амадеуса организовывать обед и купить дорожных припасов. Сам же, с тщательностью и не торопливостью заправского щеголя облачился в одежды. Рубашка заблаговременно отглажена, кружева на ней обновлены и накрахмалены. Пуговицы на модняцком жилете надраены до огня. На плаще ни пылинки, ни соринки, ни морщинки. Ухарски пройдясь по комнате, обулся. Сапоги сверкали начищенными носками и пахли маслом. От прилива жажды деятельности метнулся к оружию. Шпорки шкрябанули по половице оставляя желтые полоски. Я киношно ловко выдернул меч и тушировал спинку кровати. Острие скололо длинную щепку.

– Есть многие на свете друг Гораццо, – в моем переводе великий Шекспир звучал как никогда злободневно. – Кто хочет подержать судьбу за яйца!

Натешившись, собственным обличием и хваткой, я застегнул портупею вокруг геройского живота и спустился в низ, пообедать и заплатить по счету.

5

Покинув Кастехон, мы выбрались на торговый тракт, и белобокий меринок весело покатил нашу коляску по ухабам и колдобинам Мореяка.

Ехали не быстро и с остановками. Обожравшийся организм Маршалси взбунтовался и немилосердно гонял того по нужде, при всякой крупной встряске. Заслышав ругань, Амадеус останавливал транспорт, Маршалси рысью несся прочь, подальше в кусты, за камни или в поле. Облегчив страдания и возвращаясь в повозку, обессилено плюхался на сидение и беспомощно махал рукой Амадеусу разрешая ехать. Вначале беготня обсерающегося кабальеро забавляла, но по мере прогрессирования кишечного расстройства бег его становился все короче и вскоре до нас стали доносится и звук и вонь.

– Маршалси, вы знаете, что фрукты перед едой моют? – глубокомысленно спросил я страдающего чревоугодника.

– Это не от фруктов.

– Значит, вы поели дурного.

– Если бы!

– Тогда от чего, жидкий стул изводит вас и нас вместе с вами.

– От молочного.

– От молочного? – изумился я. Идальго не походил на поклонника творога и сметаны.

– От молочного пудинга, с имбирем и толчеными орехами, – уточнил он, прижимая руки к брюху, что роженица к бандажному поясу.

– На кой вы его жрали, мой ненасытный друг? Хотели послушать, как ваше пердило протрубит вам: Кабальеро, в атаку!

Амадеус прыснул в кулак, видно представив себе такого залихватского горниста.

– Меня… э… угостила одна сеньора…, – грозно косясь на барда, пояснил Маршалси.

– Она хоть стоила ваших теперешних мук? По моему мнению, ни одна юбка не стоит и однократного придорожного поноса.

– По вашему мнению, по вашему мнению! – обиделся Маршалси. Он ждал сочувствия, а не нотаций. – Засуньте свое мнение, знаете куда?

– С удовольствием, если это поможет, и вы дадите нам спокойно доехать до Шира.

Маршалси не дослушав выпрыгнул из повозки. Дела его обстояли хуже некуда. Бедолага успел только заскочить за саму повозку. Брякнули пряжки, раздалось душераздирающее "Ох!!!" и напугавший лошадь звук разорвавшегося фейерверка. Говорят, лошади лишены обоняния. В человеческом понимании. Но даже у нашего Белобока, навернулись на глаза слезы, когда газовая составляющая переработанного кишечником пудинга тронула носовые рецепторы животного. Белобок замотал мордой и попытался ринуться вскачь. Бард предусмотрительно натянул вожжи. Бросать раненых и хворых не достойно ни начинающему пииту, ни липовому князю.

Лишь только измочаленный хворью Маршалси вполз на подножку повозки, я гаркнул Амадеусу.

– Гони!

Но догадливый бард, красный от продолжительно сдерживаемого дыхания, и без команды уже нахлестывал лошадь, с неподдельным энтузиазмом рванувшую вперед.

Маршалси едва не выпал на дорогу.

– К чему такая спешка? – безвинно поинтересовался он, застегивая ремень и поправляя меч.

– К чему? Либо мы успеем довести вас к лекарю, либо вы нас уморите!

– Ну, пока ничего страшного не произошло, – успокоил меня Маршалси.

– Когда начнется страшное, – заверил я в ответ идальго. – Оставлю вас на дороге.

– Не драматизируйте! – усомнился в исполнении моих слов Маршалси и, привалившись поудобней к спинке сидения, поделился историей своего конфуза.

– Когда вы отрядили меня покупать коляску, я прямиком направился на ближайший базар выспросить, где и как можно выполнить распоряжение. В лавке менялы порекомендовали обратиться к Орпу Вагару проживающему у Старых Казарм. Я поспешил по указанному адресу. Дома его не оказалось, но гостеприимная хозяйка, – здесь Маршалси чувственно сглотнул слюну, – пригласила меня в дом, обождать его возвращения. О! это была во всех отношениях сеньора из сеньор доселе мною виданных. Круп что у породистой кобылки. Талия не толще амфорного горла. А зашнурованная в тесный корсет объемная грудь казалась, порвет шелковые вязки. Врать не буду, на личико супруга торгаша не вышла – корява, но ведь с лица воды не пить!

– И вы решили воспользоваться отсутствием главы семейства, – с пониманием намекнул я Маршалси. Он походил на мартовского помоечного кота учудившего шкодство с закормленной "Вискасом" киской, неосмотрительно вырвавшейся из-под хозяйской опеки.

– Ничего такого я не решил, – отмел пошлые намеки Маршалси.

– Значит, вас прельстил уют семейного очага, – заключил я. Может, в моих словах и не было правды, за то прозвучали они донельзя поэтично.

– Наверное, – согласился Маршалси и продолжил рассказ. – Она пригласила меня в гостиную, предложила вина…

– И молочный пудинг с имбирем и тертыми орехами…

– И пудинг с имбирем и орехами, и все ходила вокруг меня и говорила, говорила, говорила… Сам не помню, как сожрал стряпню, которую в иных условиях не заставили бы съесть и под пыткой. Признаюсь, я проявил слабохарактерность. Но как было отказать такой цыпе?

– Одинокой, – сочувственно вздохнул я в поддержку идальго, – и хозяйственной…

– Да, да! Одинокой, – опять согласился Маршалси, почему то, не очень обращая внимание на хозяйственность. Что ж каждому свое…

Приосанившись, охотник за оставленными без присмотра женами, без утайки раскрыл механизм совращения.

– Осознав, на что себя обрёк, из-за собственной мягкотелости, я решил компенсировать грядущие неудобства безвинным легким флиртом. Щепок за бочёк, хлопок по попке, одним словом детские шалости, – тут у покорителя женских сердец не выдержали нервы, и он откровенно признался. – У меня прямо руки чесались запустить их ей за пазуху.

– Хороший способ компенсации. Не будете возражать, если я у вас его позаимствую?

– Нет, не буду!

– Спасибо огромное!

– …И я начал действовать. Понимаете обращаться с синьорой не одно и то же, что водить шашни с уличной потаскушкой. Здесь на твоей стороне нет денежного мешка. Приходится полагаться лишь на собственное обаяние и ловкость. Я попросил еще вина. Когда она принесла кувшин и принялась наливать, нежно и как бы невзначай коснулся ее колена.

– И это вам сошло с рук, – рассудил я глядя на довольную физиономию Маршалси.

– Она даже вида не подала! – воодушевлено подтвердил разносчик рогов. – На третьей чарке я уже гладил ее округлости, на пятой она позволила заглянуть под подол на ее кружева, бантики и тесёмки.

– Фи, Маршалси как можно здесь же малолетние, – в шутку возмутился я скабрезным подробностям, но идальго было не остановить.

– К концу кувшина, моя прекрасная сеньора, уселась ко мне на колени. Она так чудно пахла!

– Откуда? Из-под подола? – уточнил я у соблазнителя. Маршалси не счел обязательным отвечать на подначки. Речь его полилась оживленней.

– Я понимал времени у меня немного, Орп мог вернуться в любую минуту. Потому пренебрег милыми сердцу удобствами, коими пользуешься, нырнув в постель. Опрокинув сеньору Вагару на стол…, – тут Маршалси рванулся с места, завывая почище иерихонской трубы. – Стой, стой! – и, не дожидаясь пока бард остановится, сиганул с повозки, рвя пряжки на ремне.

– Какое бескультурье, – вздохнул я, сокрушенно качая головой. – На самом интересном!

В Шире мы провели около трех часов. Пока местный знахарь отпаивал Маршалси чудодейственными эликсирами, я нанес визит местному цирюльнику, а потом мы с Амадеусом покатились по городку в поисках достопримечательностей. Их открылось не много. Пепелище магистрата, откуда местные мужики без зазрения совести растаскивали камень и мрамор на собственные нужды, и тюрьма – симпатичное зданьице в стиле поздней готики. Более ни чем городишко не запомнился, разве к перечисленному добавлю, огромное количество бродячих собак и в харчевнях подают одинаково кислое вино.

Отдыхали в Риарню, на самой границе Мореяка и Бадии. На следующий день, к последней септе миновали Аморим малонаселенный и мрачный, что каторжная галера, затем Пратор, напоминающий выселки ссыльных. К Комплете, въехали в Горж. Всех ценностей в городе, не по провинциальным масштабам солидная ратуша с часами и колокольным боем и чудо плотницкого искусства виселица. Ни то ни другое не понравилось, как не понравилась и местная кулинария. Слишком много птицы, специй и овощей.

Прикончив десятипинтовую бадью местного хереса, завалились спать. Во сне мне явилась фельдшер Ольгец из штабного здравпункта. Она нежно гладила меня по остриженной под ноль голове и норовила покормить грудью. Я тянулся к розовому соску губами, скашивая глаза на наколку "Пиво жигулевское". На другой груди точно так же вокруг соска красовалось "Губернаторское особое". Попить пивка, как не старался, мне не удалось, и я проснулся весь в поту и ознобе. По соседству заливисто храпел Маршалси, рядом с ним по-щенячьи уткнувшись головой в богатырскую подмышку, посапывал Амадеус. Жутко воняло перегаром. Я облизал пересохшие губы и скользнул с кровати. Доковылял до стола и хлебнул из неполной кружки. День начинался не очень здорово.

Позавтракав и уплатив за койко-место, еду и кормежку для лошади, наша компания, позевывая от недосыпа и почесываясь от сытой ленцы, съехала из-под гостеприимного крова харчевни. Самыми ранними пташками, покинувшими Горж в неурочный час, мы не были. Ехавший впереди горшечник свернул к Блуазу, на открывающуюся большую ярмарку, а торговец тканями и одеждой, обогнавший нас у мельницы мчался в Рю, на распродажу имущества разорившегося Ла Ёша. Наш путь лежал в Доккен, то бишь прямо.

Дорогу коротали, прикладываясь к прихваченному кувшину с амабиле[14]14
  Полусладкое вино.


[Закрыть]. Маршалси на удивление был молчалив и задумчив. Его смурной вид портил мне и без того паршивое настроение, но заговорить с ним я не решался, опасаясь услышать какую-нибудь душераздирающую историю.

Поколесив по плато, перебрались через каньон реки Саг. Реки, сказано несколько сильно. Поток не превосходил размерами и телячьей струи. Зато мост через него поражал монументальностью. На огромных четырехугольных быках, выгнутой дугой с перилами и сфинксами на въездах, покрытая в каждой пяди орнаментом, лежала цельная гранитная плита. Не знаю, кого хотел удивить маразматик-строитель оригинальностью, но лично меня сразил наповал. Я даже попросил Амадеуса остановиться и, свесившись через перила, сбросил с высоты опорожненную бутылку. Винная тара пропала из вида раньше, чем достигла речных вод.

После моста Маршалси заговорил.

– Во скольких компаниях вы участвовали, Вирхофф? – обратился он ко мне.

– Легче перечислить во скольких не участвовал, – юлил я, не зная, что ответить.

– А все-таки?

– Заварушки под Шпреем, вам достаточно? – нагло примазался я к деяниям мнимых земляков.

У идальго в удивлении отпала челюсть.

– Мало? Тогда перевалы Жаохим, – еще наглее заявил я.

Маршалси счел необходимым почать бутылку.

– Вы сумасшедший, Вирхофф. С таким послужным списком разъезжаете по Геттеру как по родным местам. Прознает имперский сыск о вашем участии в подвигах маркграфской гвардии, придушат как цыпленка.

– Вас же интересовало мое боевое прошлое, – продолжал ломать комедию я. – Зачем, если не секрет?

– Хотел поделиться воспоминаниями о своем участии в обороне клятого моста через Саг.

– Того самого что проехали?

– Того самого, – подтвердил Маршалси.

– Расскажите, – попросил я идальго. Как всякий прибывающий под чужой личиной я предпочитал слушать других, нежели извращаться в придумывании фактов собственной биографии.

Маршалси не поверил, что мне, участнику таких грандиозных баталий как битва под Шпреем и осада горных крепостей Жоахима, будут интересны россказни о какой-то драчке в нищей Бадии.