Текст книги "Мастера и шедевры. Том 3"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
Иллюстрация к «Истории одного города» М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Три шага…
Три шага босых ног. Один по снегу. Второй на подставленный венский черный стул… Третий на скрипучий пустой ящик, неловко взгроможденный на другие два ящика из-под консервов…
Три шага в бессмертие…
На глазах палачей простая московская девушка как бы стала мраморной.
Еще миг… Скрипят под ногами пустые ящики. Звучат лающие чужие слова… Снега, снега, снега… Как кричит воронье! Мамочка, мама…
Нет, так нельзя уходить.
«Бейте фашистов, не бойтесь их!» – прорезает тишину голос Тани…
Сокровенное озарение духа, которое приходит к человеку как конечный итог убежденности устремлений, как свет, посещающий людей нашего сложного двадцатого века, проходящих нелегкий искус жизненных наблюдений, контрастных впечатлений, влияния среды и времени…
И все-таки, невзирая на все тяготы рождения нового в нашем столетии, Советская Россия – Страна Советов – дала исторически весомые образы массового героизма – этого чуда, как бы аккумулирующего громадные заряды веры в правоту своего дела, в конечную победу света над мраком…
Октябрь 1917 года, гражданская война, двадцатые годы, первые пятилетки, Великая Отечественная война и, наконец, наши дни являют пример духовной наполненности миллионов граждан нашей державы, их веры в победу правого дела…
Великая тайна, зовущаяся на Западе «русской загадкой», которую не могли постичь видные политики Европы и Америки, есть не что иное, как святое умение советского народа любить и ненавидеть, верить в общее дело.
«Бегство фашистов из Новгорода»…
Новгород… Гарь… Багровые сполохи. Горький дым пожарищ. Белогрудые истерзанные храмы.
Руины.
Рваное железо. Зияющие остовы куполов.
На снегу – черные от копоти гиганты. Их бронзовые руки воздеты к небу. Они призывают к мщению за кровь людей, за поруганные святыни, за слезы матерей. Они повержены, эти великие образы истории Руси. Но не побеждены!
Иллюстрация к рассказу А П. Чехова «Дама с собачкой»
Они живы. Страшны в гневе черты Петра Первого, Пушкина, Суворова.
Изуверы опоганили Новгородский кремль. Разрушили древние стены башен. С педантизмом, размонтировали памятник «Тысячелетие России».
Пронумеровали аккуратно все фигуры монумента – хотели увезти в рейх, в логово нацизма…
Все, все, казалось, сделали враги, чтобы сокрушить славу народа, которого не дано было им победить. Разбили фрески. Разорили собор. Спалили тысячи старинных бесценных книг.
Хотели стереть с лица земли самую северную твердыню на Волхове, мечтали заставить забыть о самом существовании славян, когда-то победивших на льду Чудского озера тевтонских псов-рыцарей. Не вышло!
Гордо высятся стены Софии.
Зияют проломы новгородских башен.
На какой-то миг повергнуты кумиры истории Руси…
Но из праха восстанет слава Града.
И вновь закипит жизнь на выжженной земле.
На затоптанном снегу – обрывки страниц книг. Ледяной ветер шевелит листы газет, гудит в ущельях руин… Страшен, страшен образ Новгорода, опозоренного ворогами…
Они измывались над святынями. Устраивали конюшни в церквах.
Открыли кафе для офицеров у самого Софийского собора.
Водрузили на березовый цоколь бронзового Льва Толстого и под звуки веселых вальсов стреляли в гения земли, которую им не дано было понять и осмыслить…
Жуткая картина разрушенного Новгорода поразила художников. Они стали писать этюды. И вот здесь, на пепелище, родилась мысль написать полотно. Запечатлеть трагедию войны…
Новгород. Первые дни 1944 года…
Мечутся, мечутся, трусливо пригибаясь, фашистские тати по чужой земле.
В руках бандитов – чадящие факелы. Ревет яростное пламя, пожирая древние стены. Низко, низко стелются зловещие клубы.
К. Станиславский.
И посреди всего этого адова хаоса – София. Святыня Руси, собор, семь столетий назад осенивший стяги Александра Невского на ратный подвиг и встретивший могучим звоном колоколов великую победу…
Я слышу этот древний благовест, слышу клики народа, голос Невского…
Пусть гудит пламя.
Ему не сгубить славу России.
И восстанет из праха и тлена Новгород… Воспрянет из пепла краса собора… Взывают к мщению простертые к небу могучие длани поверженных героев тысячелетней истории России… Воет, воет лютый пожар. Скрипит, стонет снег под коваными сапогами нелюдей, жутких и жалких перед величием вечной славы чужой для них страны. Суд истории близок.
Они обречены. И никакие фразы, никакая ложь не оправдают чудовищных злодеяний фашизма.
Глядя на эту картину, на адский пламень, губящий Новгород, на голос хаоса и смерти, глушащий все живое, все же явственно слышу могучий голос полководца.
«Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».
Такова историческая правда, звучащая в этом полотне, так найдены масштабные соотношения, композиционный строй этого огромного холста, такова сила веры в правду истории, заложенная в это произведение нашего искусства.
«Надо было, – рассказывают художники, – самим увидеть среди пепелища одинокую печь с детским рисунком на ней, а рядом черные железные ребра кровати, торчащей из-под снега. Надо было самим слышать на морозе звон топора и визг пилы около ослепительно золотистых бревен нового сруба, там, где отдаленно еще слышно уханье тяжелых снарядов… В таких поездках появились планы будущих композиций, картин… Этюдник, небольшой альбом и складной стул захватывал с собой каждый из нас. При малейшей возможности мы работали. Десятки вариантов, сделанных по памяти, не заменят одного, сделанного с натуры».
Художники в «Бегстве», на первый взгляд, изобразили картину хаоса, кошмарного по чудовищности акта разрушения. Но, несмотря на всю мрачность происходящего злодеяния – ведь мы становимся свидетелями трагедии гибели святыни народа, – все же, несмотря на это, холст Кукрыниксов заставляет нас верить в конечную победу света над мраком.
С. Прокофьев.
«Вы стали всемирно известной силой в международной солидарности людей, в их общей ненависти к фашизму и борьбе за его разгром. Пусть одобрение мира дает вам еще больше уверенности и силы», – писал художникам в год начала создания «Бегства фашистов из Новгорода» Рокуэлл Кент.
«Конец. Последние дни гитлеровской ставки».
Крах. Провал. Тупик… В зловещей мгле бункера, озаренной мертвенным светом, мечутся персонажи кровавой трагедии.
Вознесенные к власти, они явили все сгустки пороков рода людского. Все сходило им под грохот маршей, под топот парадов.
Все казалось покоряюще величественным в призрачном блеске успеха, достигнутого ценою позора целой нации…
Берлин. Май 1945 года.
Мрачное подземелье рейхсканцелярии, выстроенной в дни, когда сапог фюрера подмял под себя Европу…
Стратегия Чингисханов, проникнутая коварством, вспоенная кровью миллионов, тактика ужаса и блефа рухнула, похоронив под обломками своих творцов.
Конец… Все перекосилось в этом крысином загоне.
Грозный грохот советских орудий достиг забетонированной дыры, ямы с убранством из роскошных картин, драпировок, мебели.
Вот истинное лицо этого капкана, созданного руками «завоевателей мира»…
В этом неумолимая диалектика истории, не прощающая никогда фальшь и ложь громоподобных, но временных побед злодеев и лжецов, в какие бы наряды они ни рядились…
Время, неумолимое время отсчитывало мгновения бытия.
В картине «Конец» царит миг тишины…
Может быть, только отдаленный рокот канонады создает тот немолчный гут рока, от которого не уйти.
Но в этой тугой и душной атмосфере подполья, ямы, волчьего логова явственно слышу бой часов, отсчитывающих оставшиеся минуты жизни рейха…
Вернемся к последней из четырех картин центрального зала выставки Академии художеств СССР.
Вс. Мейерхольд.
«Обвинение»…
Нюрнбергский процесс. Развязка.
Позорный финал мирового фашизма.
Огромный зал темен. Лишь бледное мерцание большого полотна-экрана озаряет сотни зрителей. Но не пришедших сюда живых людей, свидетелей зверств, участников победоносной войны, показывают нам в своей картине художники, нет, их образный круг сужен до предела: жертвы и палачи – вот смысл композиции…
В кровавом мраке шевелятся чудовищные лики вождей нацизма. Резкий свет ламп выхватывает из тьмы зловещие маски – и рядом, в голубом мареве, трупы невинно убитых, их тысячи… тысячи…
Сотни людей ежедневно проходили по залам выставки художников Кукрыниксов…
Гигантский полувековой труд мастеров поражал воображение зрителей. Перед ними как бы разворачивалась история жизни нашей планеты, освещенная светлым умом и горящим сердцем художников…
В их работах живет пылкая любовь к Родине, непримиримая ненависть к ее врагам…
Мы побывали с вами лишь в одном зале огромной выставки Кукрыниксов, на которой были экспонированы сотни других полотен и чудесных иллюстраций к произведениям классиков мировой, русской, советской литературы, боевые политические карикатуры и плакаты – шедевры сатиры, известные самому широкому зрителю, выходящие в свет миллионными тиражами.
Кроме этих графических листов в экспозиции были представлены превосходные рисунки и живопись – Крылова, Куприянова и Ник. Соколова в отдельности.
И мы сразу разгадали тайну этой удивительной троицы художников, жертвующих во имя достижения общей цели своим личным дарованием.
Да, это содружество – поистине явление новое, небывалое, и оно останется в истории искусств как уникальное – Кукры-никсы…
Сурова была Москва зимой сорок первого года.
Неповторима графика прифронтового города. Колючие перекрестья железных надолб.
Иллюстрация к роману И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок»
Странные пятна светомаскировки на домах.
Сверкающие белизной сугробы, и исчерченный дочерна следами танков, боевых машин, тысячами тысяч солдатских сапог снег мостовых.
Яркие голоса «Окон ТАСС» в витринах и на стенах зданий. Все это, как и фиолетовые огоньки затемнения и мерцающие клинки прожекторов, сливалось в одну незабываемую картину огромного города-героя, борющегося с врагом.
24 июня 1941 года, на третий день после коварного нападения гитлеровцев, Москва увидела плакат «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!».
Богатырь в краснозвездном шлеме разил алым штыком зловещего маньяка, предательски сбросившего бумажную маску миротворца.
Художники ясно и четко обозначили лицо врага – фашизм.
Москвичи, все советские люди сразу узнали почерк этого первого плаката, созданного в дни Великой Отечественной войны. Острый, беспощадный, бескомпромиссный язык авторов был широко известен.
27 июня 1941 года были организованы и начали действовать «Окна ТАСС», возродившие славную традицию «Окон РОСТА» времен гражданской войны.
Лучшие, талантливейшие художники и поэты той поры участвовали в их создании. Одними из самых энергичных и активных сотрудников этих мастерских были Кукрыниксы. Плакаты, которые они творили, иногда дублировали карикатуры, публиковавшиеся в «Правде».
У входа в мастерские «Окон ТАСС» не прекращался поток автомашин, мотоциклов, приходящих прямо с фронта.
Заснеженные, забрызганные дорожной грязью большие грузовики, крытые брезентом, и юркие «эмки» круто тормозили на Кузнецком. Из них выскакивали люди в полушубках, в серых шинелях, в ватниках.
Хлопали двери. И через миг люди уже разглядывали и обсуждали новые, свежие, еще только оттрафареченные тиражные оттиски, пахнущие масляной краской боевые антифашистские плакаты. Это тоже было оружие действенное, и художники, поэты, делавшие эти сатирические листы, чувствовали живую связь с фронтом и отдавали все силы для общего святого дела.
Кукрыниксы в ту пору не знали покоя, они работали страстно, одержимо.
Губителям природы. Из серии,Бытовые вредители»
Вот что рассказывал Самуил Яковлевич Маршак:
– С замечательными художниками Кукрыниксами по-настоящему нас сблизила война. В эти суровые годы мы все понимали, что у художника и поэта нет более высокой задачи, чем защита Родины и борьба с фашизмом.
Почти каждый вечер мы вчетвером пробирались по затемненным московским улицам в редакцию «Правды» и часто оставались там до глубокой ночи.
Работать приходилось в условиях самых необычных. До войны мы были хозяевами своего времени, а тут рисунок и стихи должны были поспеть к сроку, чтобы в тот же вечер попасть в печатную машину.
И при этом надо было стремиться к строгой простоте, к лаконичности, чтобы как можно точнее бить в цель…
Ведь стрела только тогда попадает в цель, когда тетива натянута туго.
Да к тому же нам всем четверым – и художникам, и мне – помогал тот душевный подъем, который согревал нас и придавал нам бодрость в самую трудную пору войны.
Именно в это время появился наш плакат «Внуки Суворова, дети Чапаева».
За ним последовали и другие плакаты военного времени.
Плоды своих трудов – рисунки и стихи – мы видели и на стенах домов, и на листовках, обращенных к армии и партизанам, и на обертках пакетов с пищеконцентратами, предназначенными для фронта.
… Ровно через сорок лет после разгрома гитлеровских полчищ под Москвой буквально в двухстах шагах от помещения на Кузнецком мосту, где создавались ставшие историческими «Окна ТАСС», в выставочных залах Дома художника, было экспонировано около трехсот произведений Кукрыниксов, посвященных Великой Победе под Москвой, а также ряд других работ в жанре плаката и политической сатиры, созданных вплоть до наших дней.
Необычайно, объемна, значительна эта выставка.
Недаром тысячи зрителей, посетивших экспозицию, оставили многочисленные отклики, отзывы, идущие от души и вызванные раздумьями о днях минувших и озабоченностью международным климатом планеты сегодня.
Взяткин. Из серии «Бытовые вредители»
Вот одно из писем, которые получили Кукрыниксы:
«Уважаемые Кукрыниксы!
Спасибо Вам за прекрасный неустанный труд, направленный на пропаганду борьбы с темными силами на Земле.
Вчера я побывала на выставке Ваших работ. Карикатуры, которые создавались Вами в тяжелые военные 1941–1945 гг., на меня произвели ошеломляющее впечатление.
Сейчас, в связи с сорокалетием разгрома немецко-фаши-стских войск под Москвой, Ваши работы особенно ощутимы и значимы. Они очень ярко воспроизводят хронологию событий тех лет.
В начале войны я, четырнадцатилетняя, и мои братья, двенадцати и трех лет, вместе с мамой были эвакуированы из Москвы в глухую, отдаленную деревню Башкирии.
Осенью 1941 года наш отец был взят в ополчение для защиты Москвы, а старший брат отправлен под Старую Руссу. Брат в 1942 году погиб, защищая нас от гитлеризма…
… Мы, находясь в башкирской деревне, старались неустанной работой в поле скорее приблизить конец войны. За четыре года в глухомани, куда не долетали газеты, я, а соответственно и моя мама, и мои братья ни разу не видели и не держали в руках газет с Вашими карикатурами.
На выставке, столкнувшись воочию с Вашим орудием борьбы с фашизмом – карикатурой, мне очень хотелось все запомнить сердцем и душой, чтобы суметь сохранить навечно виденное и донести до моих детей, близких, родных и знакомых, которые из-за преклонного возраста и болезней не могут побывать на выставке.
Ваши изумительные работы в годы войны даже теперь, 40 лет спустя, создают поразительную правду тех лет. Эта правда не должна подвергаться забвению. Ее надо шире пропагандировать…
Желаю Вам доброго здоровья и плодотворного труда на многие годы.
С уважением Лидия Бероева».
Нельзя не понять глубину тех чувств, о которых рассказывает автор письма. Ясно только одно, как патриотично, честно, граждански ярко должно быть искусство художников, чтобы вызвать такой отклик…
И когда задумаешься и представишь себе этих трех высокоодаренных живописцев, рисовальщиков, которые при всем умении создавать буквально все – от пленэрного пейзажа, реалистического портрета, сложнейшей станковой картины до превосходной книжной иллюстрации к творениям мировой и отечественной классики – прежде всего находили в себе энергию и время отдавать свой дар борьбе со злом и неправдой в карикатурах, плакатах, «Окнах ТАСС», то становится ясно, какую высочайшую этическую задачу ставили перед собою мастера.
Их искусство боролось вместе с народом, защищало свою Родину.
Разумеется, эта логическая ясность, четкость и монументальность пластического решения приходили не экспромтом.
Это был результат многолетнего, беспрерывного, ежедневного труда, поиска, отбора.
Е. Кибрик. Портрет Ю. Пименова
ЮРИЙ ПИМЕНОВ
Он испсяьзует свои знания
людей и мест, оценку самого
себя, свою любовь и ненависть,
свои самые сокровенные мысли,
свои мимолетные фантазии для
того, чтобы собрать их воедино
в обшую картину жизни.
Сомерсет Моэм
Запах дождя и горячего асфальта. Аромат фиалок и душное дыхание солярки.
Снежная поземка на затемненной улице. Свежесть цветущего сада…
Тишина и томление весны. Угар и грохот московского лета.
Радость зимнего вечера, синего, синего, манящего теплыми огнями окон. Прелесть осеннего утра, убранного каплями росы.
Шелест новых платьев. Цокот каблучков по доскам, перекинутым через лужи…
Первые звуки оркестра. Шепот притихшего зала. Пение ветра в лесах новостроек и смех девушек – штукатуров и маляров…
Вздох актрисы и колдовской свет рампы… Звонок телефона, обещающий разлуку…
Весь этот поток звуков, запахов, красок охватывает вас, когда вы входите в мир сложный и простой, полный поэзии и будничности, радостей и печали.
Мир трепетного ощущения необыкновенности обыкновенной жизни, дарящей нам ежеминутно, каждодневно все новые открытия, – мир творчества художника Юрия Пименова.
Юрий Иванович создал большую сюиту «Новые кварталы». В этой серии небольших по размеру полотен, что уже нонсенс, по-пименовски сокровенно и правдиво отражены стройки окраин Москвы. Порою поспешной, стандартной, безликой. Бездорожье, грязь около новых домов. Будни, такие, какими они были…
«Юность. Мечтатель». Хрупкий и бледный паренек застыл среди рощи березок. Скорее, нет, рощу вырубили. Это остаток рощи. Юноша обнял белые стволы молодых побегов деревьев и завороженно смотрит куда-то вдаль. Позади него – огромный пустырь, изрезанный проселочными дорогами и тропками. Еще дальше на фоне, как мираж, корпуса нового района. Дома еще уныло однотипны. Это башни, сменившие еще более грустные пятиэтажки. В них живут семьи москвичей…
… Думается, что Пименов, рисуя этого юношу, где-то вспоминал себя, свою молодость. Свои грезы.
«Дороги к автобусам». Зима, стужа. По длиннющим тропинкам, по сугробам бредут сотни обитателей зданий, плотно вставших на краю снежного большого поля… Репортаж. Всего лишь жанровая картинка. А как много в ней сказано!
Есть какая-то особая, пименовская черта светло, романтически ощущать мир. Он увидел сюжет с высоты полета птицы. Потому так чутко отражен колорит зимнего дня, масштаб муравьиного людского движения. Мы не видим лиц, спешащих к автобусу или идущих домой, но слышим ритм времени… Озабоченный, трудовой.
Пока тротуары не расчищены, их просто нет. Автобусы чертовски далеко. Но живописец не драматизирует ситуацию. Погожая погода. Тишина. Снег. Бредут, бредут москвичи навстречу заботам, радостям, печалям и счастью…
Еще одна немаловажная подробность. Пименов упрямо писал «не как все». Он работал маленькие холсты, повторяю – маленькие холсты.
Юрий Иванович признавал человеческую, а не казенную, конъюнктурную заданность искусства. Его шпыняли, творили препоны, было трудно. А он был далек от мажорных, трескучих огромных панно-картин, неких реляций о небесной благодати и безудержном ликовании жителей этого мнимого рая, каком-то немыслимом бестеневом восторге. Надуманном и фальшивом.
На его картинах были и гордые крановщицы, и веселые девушки-маляры, но это были люди, а не схемы, трафареты, выработанные где-то в мудрых канцеляриях от культуры.
Евгений Кибрик изобразил Пименова. Он похож. Но в жизни это не был столь однозначно гордый и улыбчивый человек. Я помню его более вдумчивым и, если позволено так сказать, веселым, но меланхоличным художником. Он любил эти стихи Бориса Пастернака:
Юность. Мечтатель.
Поэзия, я буду клясться
Тобою, и кончу, прохрипев:
«Ты не осанка сладкогласца,
Ты – лето с местом
в третьем классе,
Ты – пригород, а не припев.
Юрий Пименов любил Москву, ее новь, ее людей.
Живописец это свое чувство щедро отдает зрителю. Мастер открывает нам мир, к которому мы привыкли.
Ведь каждодневно мы ходим, ездим в метро, на автобусах, на автомашинах и зрим рядом этот интересный, увлекательный, чудесный мир.
Но, в отличие от детей, не устающих удивляться, многих из нас, закрученных текучкой, давно уже покинула радость удивления, радость новых открытий. В сутолоке занятости, в круговерти будней нам стал казаться привычным, примелькался этот вечно меняющийся, трепетный, прекрасный мир природы…
Мы часто говорим: утро, день или ночь… Но всегда ли мы замечаем, сколько бессчетных перемен таят в себе нюансы переходов из одного состояния дня в другое, сколько изумительных сочетаний открывается нашему глазу в острых силуэтах деревьев, домов, архитектурных ансамблей, словно вписанных в воздушную панораму движущихся облаков, феерического света восходов и закатов?
Всегда ли мы видим прелесть пейзажа современного большого города?
Ведь сколько жизненных коллизий открывает нам эта вечная драматургия обыденности.
Город…
Великий волшебник и режиссер.
Он показывает нам ежеминутно тысячи никогда не повторяющихся мизансцен, живых, полных движения человеческой души, отражающих все оттенки характеров и положений, от лирической взволнованности юности до суровой уравновешенности старости.
Надо только видеть! А это нелегко…
Ибо наблюдатель, поэт и художник, живущий в каждом из нас, пока мы бываем детьми, потом, с годами, с превеликим тщанием изгоняется нами самими.
Тропинки к автобусам.
И мы в большинстве своем становимся мудрыми скептиками и резонерами, которым не до цветов или закатов… Словом, как это ни грустно, такова логика жизни…
Большие художники и поэты помогают нам как бы вновь обрести это чувство, это состояние юной лирической взбудораженное™. Они заставляют нас властью своего искусства понимать всю огромную значимость слов – непреходящее в преходящем.
Учат нас замечать и любить прекрасное, столь обильно заключенное в мире, окружающем нас.
Полотна Пименова, полотна-новеллы, таят в себе свежесть неуставшей души художника, тонкость и в то же время широту обобщений. Его холсты помогают нам понимать поэзию прозы.
Глубокая интимность пименовских картин – в их истинной несочиненности, в несомненной их жизненности. Мастеру глубоко чужда литературщина в живописи, подменяющая порою художественность пластического выражения.
Метафоричность языка Пименова – это цепь открытий дайной в полвека.
«Каждый день нас охватывает поток жизни, – говорил Пименов, – порой он накрывает нас целиком энергией больших событий действительности, порою только задевает тихим краем, мокрой от дождя веткой, розовым облаком в вышине. Все, что встречается задень, огромно и поразительно разнообразно…
Душа искусства – тонкая душа, и чем сложнее и умнее будет становиться человек, тем богаче и умнее будет становиться его искусство.
Искусство – дело интеллигентное, оно требует не умения ремесленника, а особого, сложного строя души…»
Станковая, реалистическая живопись Пименова предельно проста. Рисунок, цвет, композиция ясны. Но это сложная простота.
Простота в искусстве…
Мне вспоминается один любопытный и поучительный диалог, записанный еще в прошлом веке.
Однажды американская художница Мэри Кассет сказала великому французскому живописцу Ренуару:
– Одно обстоятельство против вас. Ваша техника слишком проста. Публика этого не любит…
Ночные телефоны.
– Ничего, – весело ответил Ренуар, – сложные теории можно придумать позже.
Этот разговор, состоявшийся почти сто лет назад, звучит очень современно, потому что и сегодня мы порою принимаем излишне усложненную, а порою огрубленную форму как выражение сложности и современного сгиля-в живописи. Думается, что это не так.
НАЧАЛО ПУТИ
Замоскворечье.
Ордынка. Звонкий булыжник. Радужно яркие дуги ломовиков. Деревянные флигели.
Голуби в весеннем небе, грачиный грай, скрип телег. Вечерний благовест. Герань в окнах…
Быт неспешный. Кружевные занавески. Узорные наличники старых домов. Шумная карусель престольных праздников.
Буйство масленицы. Голубые сугробы рождества. Визг полозьев лихачей. Снег, снег, снег.
Розовые лица девушек… Кустодиевская матушка Москва. Кряжистые лабазы. Приземистые чайные с шустрыми половыми. Размеренная поступь испокон заведенных обычаев, порядков, порою диких и страшных.
Благочинье и чистоган. Богатство и нищета…
Русь… Убогая и обильная… Малиновый перезвон колоколов. Грандиозная мишура и сусальная позолота империи. Суровая, жестокая быль рабочих окраин. Рогожская и Пресня…
Канун первой революции.
Таков был сложный, сложный, сложный мир, когда в 1903 году в дождливый ноябрьский день родился Юрий, сын Иванов, Пименов. Москвич… маленькая квартирка. Низкие потолки. Мебель в старинной обивке. Старые часы с боем. Неизменный сверчок. Дремотная тишина.
Юра Пименов, как и все мальчишки, играл в разбойников, ходил в школу, приносил домой «неуды», словом, рос, как и все его сверстники с Ордынки, Якиманки.
Может быть, только чаще, чем другие малыши, он ходил к Москве-реке, бродил по Бабьему городку и Каменному мосту, глядел, как плыли в синей воде белые облака, как горели золотые купола соборов Кремля.
Проливной дождь. Фрагмент.
Он любовался, как первый весенний ливень смывал жухлые краски зимы и как под лучами яростного майского солнца радостно пели и смеялись цвета просыпающейся природы.
Паренек любил бродить вечерами по кривым, узким переулкам Замоскворечья, когда косые теплые лучи зажигали горячие колера и старые особняки с узорными палисадниками и цветущими садиками казались таинственными дворцами, где жили не пузатые дяди и пышнотелые, дебелые тети из пьес Островского и лесковских рассказов, а неведомые прекрасные герои из прочитанных книжек.
В ту далекую пору ведь не было ни телевидения, ни радио. Кино только входило в моду. Поэтому все впечатления детства были удивительно первозданно свежи и непередаваемо натуральны.
Зато незабываем был тот зимний вечер, когда мальчика впервые повели в оперу.
Но об этом позже…
Отгремели духовые оркестры четырнадцатого года, когда мальчишки, не понимая трагической сути этого мажора, браво маршировали под пение медных труб…
Война пришла вскоре в Замоскворечье. В черных траурных платьях вдов и матерей. Она приковыляла по стертым плитам тротуаров на костылях. На папертях церквей появились калеки… Впервые мальчик увидел вблизи людское горе.
… Грянул Октябрь!
Там, за Москвою-рекою, у Кремля, на Красной площади, шли бои, слышна была пальба. Ребята бегали за грузовиками, набитыми до отказа рабочими и солдатами. Горели алые стяги, пунцовые банты. Мальчишки пели новые песни. Город расцвел кумачом лозунгов, плакатов.
Новый мир ворвался в тихий омут «ордынок».
Жизнь бурлила, кипела вокруг стен десятой московской гимназии, а ныне, после революции, двадцать шестой советской школы. Пименов не ладил с математикой, однако отлично рисовал.
Это, как, впрочем, не раз в истории искусства, не прошло незамеченным. Учитель рисования Алферов помог мальчику устроиться в Замоскворецкую школу рисования. Гипсы, натюрморты, натура. Это было начало. Начало… Истоки.
Зимний день.
Где и когда рождается в душе подростка тот магический кристалл, который позволяет ему noTqM, с годами, пройдя великий искус труда, видеть всю жизнь, мир по-своему?
Как и когда пробуждается в сердце будущего художника неутолимое желание рассказать людям о своей любви к прекрасному, добру, о своей неприязни, а, может, ненависти к злу и мраку?
Кто или что служит импульсом к тому, чтобы забросить все, забыть многое и отдаться до конца тяжкому, нелегкому служению искусству, где любого, даже самого талантливого, ждут всяческие тернии, заботы и тревоги, а порою падения?
Ведь, однажды ступив на путь творчества, трудно покинуть его, не сломав всю свою жизнь… Так ответственно и серьезно однажды увидеть по-своему мир и страстно захотеть поведать об этом людям в полотнах или стихах, музыке.
Детство… Запах июльского цветущего луга, напоенного солнцем. Удельное, где семья Пименовых снимала дачу. Пение птиц. Ленивый бег облаков. Деревня Верея. Река Македонка. Прозрачное кружево ветлы, тонкий серп молодого месяца… Поэзия русской природы раскрыла перед мальчиком горизонт видения мира.
Он понял тогда музыку пушкинских и некрасовских стихов, тургеневской прозы. В его душу закралось желание оставить на бумаге, на холсте приметы пейзажа, людей… И он рисовал.
Юный Пименов, житель Замоскворечья, естественно, не раз бывал в Третьяковке. Она была рядом… Но не будем подражать авторам, педалирующим выгодные для развития сюжета коллизии. Мальчик не проводил все свободные часы в галерее.
Он был озорной, живой паренек, и у него хватало разных неотложных и крайне важных мальчишеских дел.
Но одна из встреч в Третьяковской галерее оставила след на всю жизнь, запомнилась навсегда… Встреча с небольшим, скажем прямо, маленьким полотном, написанным русским мастером Саврасовым, – «Грачи прилетели».
Это было словно окошко в стене в светлый весенний мир. Юра был не только отчаянным шалуном, он был еще очень застенчив. И он тщательно скрывал слезы, наворачивавшиеся на глаза, когда он смотрел на саврасовский холст и слышал, да, слышал грачиный грай, журчание талого снега, пение ветра в голых ветвях берез.
Старый город.
Мальчик всматривался в поверхность полотна, изучал манеру живописца, пытался понять магию саврасовского гения… Трудно иногда поверить в роль той или иной картины в судьбе художника, но можно сказать с уверенностью, что правда, интимность, душевность саврасовского письма глубоко запали в душу будущего мастера…
Потом он не раз копировал картины разных художников, копировал тщательно. Он очень любил пейзажные композиции Левитана, Сомова, Бенуа…
Пройдут годы, и он обретет новую привязанность, будет пропадать целые дни в Щукинском собрании, любуясь и изучая холсты Ренуара, Дега, Моне.
Правда, эта его любовь к импрессионистам ему позже дорого обойдется. Его не раз будут за это попрекать и «прорабатывать». Но это будет значительно позже… А пока паренек рисует, пишет, копирует и… мечтает.
И эти мечты привели семнадцатилетнего юношу к известному художнику Сергею Васильевичу Малютину с папкой своих этюдов, рисунков и копий. Живописец поглядел работы и взял его к себе в мастерскую. Так Юра Пименов поступил во Вхутемас. Это был тысяча девятьсот двадцатый год. Время гордое, ответственное, но нелегкое.
Двадцатые годы… Еще не отсверкали алые буревые сполохи рождения Советской России. Трудное, невероятно сложное становление нови.
