Текст книги "Мастера и шедевры. Том 3"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)
– Его последняя палитра, – говорит Елена Павловна.
Саженный холст «Купальщица». Эскиз мозаики «Ломоносов». На полках скульптура. На мольберте начатый этюд… Все здесь сохранено, как будто мастер не ушел. Мы видим нетронутым сложный, интересный мир художника. Его любимые репродукции. Микеланджело – «Сотворение Адама» – фрагмент из «Страшного суда», сельский пейзаж Ван Гога, портрет Матисса. Оригинал Леже, подаренный автором.
… Старое-старое плетеное соломенное кресло. Оно и сейчас стоит на солнце у входа в дом. Как любил на нем сидеть Александр Александрович, греясь на припеке! Сколько интереснейших историй из жизни мастера услышал я, свдя рядом с ним.
Вот одна из них.
– Рано я узнал жестокость, – сказал Дейнека. – Помню, как-то собрались мы с ребятами на Тускорь удить рыбу.
Идем босые по розовым от зари лужам.
Весело.
Земля черная. А на небе алые, будто птичьи перья, облака. Трава блестит, сверкает, как будто в звездах.
Роса.
Вдруг Шарик, пес, семенивший впереди, остановился и завыл.
Мы подбежали к большой луже и в прозрачной воде увидели на черном дне малыша.
Новорожденный…
Все стояли как ошалелые. А я все глядел и глядел неотрывно на этого маленького, еще не начавшего жить по-настоящему человечка, на его морщинистое, собранное в гримасу личико, на плотно-плотно сжатые кулачки, сведенные судорогой от еще, наверное, не осознанного страдания, и вдруг я перевел взгляд на испуганные, склоненные лица сверстников – загорелые, веснушчатые, на их вихрастые, белобрысые головы с розовыми ушами и в какой-то миг осознал впервые с ребячьей остротой всю бездну, отделявшую жизнь от смерти, и в мой детский мир, разноцветный, полный звуков и счастья, звонкий, как радуга, в какое-то неуловимое мгновение ворвалась тишина.
… И в этом новом, страшном молчании он, Саша Дейнека, услышал ранее неведомый ему, но ясный и требовательный звук. Настойчиво, все быстрее и быстрее, четко и властно билось его маленькое сердце. И этот живой метроном впервые в жизни мальчишки отмеривал для него всю тяжесть, ответственность человека за судьбу брата своего.
Будущий великий художник еще не знал, как он должен помочь всей этой беде.
Но он, паренек Саша Дейнека, с этой минуты понял что-то очень важное и непреходящее. Он осознал с необычной, данной не всем людям грозной яркостью, что мир, в котором мы живем, дышим, пьем, едим, гуляем, соткан не из одних улыбок, песен и красок. Что иногда этот звучащий и разноцветный, говорливый мир вдруг становится немым и одноцветным…
Потом пройдет время, и он как будто станет снова обыкновенным мальчишкой и снова будет гонять мяч по курским пустырям, драться с гимназистами, убегать с уроков.
Но это светлое, страшное утро он не забудет всю свою долгую жизнь.
Ибо эти короткие минуты научили его по-другому видеть.
Он понял, что мир бывает порою жесток, несправедлив и требует борьбы, вмешательства, исправления. Конечно, все эти представления, столь объемные и глубокие, были еще очень смутны в сознании юного Дейнеки, но они с годами обретут единственную и неповторимую форму, ту, которая сделает его настоящим художником.
– Постояли мы минутку, другую, – продолжил рассказ Дейнека. – Потом я снял рубашку, завернул малыша. Снесли его в полицию.
… «Мать».
Сюжет вечный. На руках молодой женщины спит малыш.
Мать.
Но как необычно решает холст Дейнека.
Ровный, теплый, мерцающий свет словно обволакивает сильную фигуру матери, озаряет благородное, нежное лицо, русые волосы, высокий чистый лоб, прямой нос, строгий рисунок губ, мягкую, но энергичную линию подбородка. Мать не сводит глаз с мальчугана, трогательно прильнувшего к ее плечу.
Взор женщины полон заботы. Что ждет ее дитя?..
Сдержанный глубокий фон усиливает это состояние тревоги, и хотя малыш спит безмятежно, мы все же ощущаем невидимую, незримую опасность.
Спокойствие, гармония, разлитая на холсте, обманчивы.
Поэтому мы видим еле заметный трепет ресниц и тонких ноздрей юной женщины. Ее губы приоткрыты, и вот-вот с них готово слететь слово.
Какое? Мы не знаем.
И вот эта загадка делает картину бездонной по емкости поставленной поэтической человечной темы – Материнства.
Дейнека восславил земную любовь матери, оберегающей свое дитя от всех случайностей нашего тревожного века. Полотно художника превращается в символ – так высока патетика формы, так музыкальна пластика линий, объемов, цвета, восходящая к самым высоким образцам античности и Ренессанса. Поразителен колорит холста, построенный на сочетании теплых и глубоких земляных красок. Живопись предельно экономна, она напоминает фреску по своей сдержанности и благородству фактуры.
– Я ставил себе цель найти истинную живописную простоту, – рассказывал Дейнека, – но мне не хотелось потерять духовную, сложную суть этой огромной, извечной темы. Работа над большими композициями, привычка к синтезу, к обобщениям помогли, как мне кажется, решить эту задачу. Но главное, что научило меня видеть, была сама жизнь, опыт моей личной биографии, воспоминания детства, юности.
– Чем больше я живу, – продолжал Александр Александрович, – тем сильнее убеждаюсь в неуемной тяге большинства людей к прекрасному, к искусству.
Ни грохот гражданской войны, ни грязь окопов, ни обозы с умершими от тифа не смогли убить влечение людей к красоте. Помню завьюженные площади Курска и первые революционные панно – яркие, наивные, но прекрасные своей простодушной верой в свет и правду своего времени.
Девочка у окна.
Настоящее искусство рождается в результате большого человеческого чувства – это может быть радость и может быть гнев.
Прекрасное произведение истинно большого художника доступно всем людям, но для этого идея должна быть воплощена в совершенную форму.
Таковы законы пластики. Искусство Микеланджело, Веронезе, Сурикова, Мане стало понятно всем, оно перешло рубежи времени, географию и стало достоянием мировой культуры.
– Меня корили за то, – улыбнулся Дейнека, – что пишу гладко, так написана «Мать» и другие станковые полотна, но мне кажется, темперамент заключается не в размашистом мазке, а в более глубоких проявлениях. Микеланджело писал очень гладко и непастозно, но это был великий темперамент.
Это понятно, но многим невыгодно с этим согласиться…
Эти строки, может быть, не всем ясны.
Но в те далекие тридцатые годы «мазистая» манера письма была присуща некоторым маститым и влиятельным художникам, и они порою обвиняли Дейнеку во всех смертных грехах.
Вот строки из воспоминаний мастера:
«Где-то за что-то меня «крыли», говорили, что я формалист, потом говорили, что без формализма далеко не уедешь, что я рационалист, что у меня ориентация на Запад и т. д. и т. д. Взяли под сомнение всю мою качественную выучку. Все это бралось под сомнение. Бралась под сомнение, например, даже такая вещь, как моя тематика по спорту. Говорили, что я за спортом прячу свое политическое лицо. Явные благоглупости!»
Но Дейнека был тверд.
Для него манера живописи была вопросом языка, формы, самовыражения.
И он выстоял.
Но это было нелегко. Он писал:
«Хочется до последнего времени сохранить себя как человека, который имеет свою походку, свой язык, свой разговор, свои возможности изображения. Известно всем, что существуют флегматики и сангвиники, и очень смешно будет, если я буду навязывать свои самоощущения и свое чувствование мира другому».
Влияние творчества Дейнеки, его знаменитого полотна «Оборона Петрограда» необычайно широко и глубинно и выходит далеко за пределы нашей Отчизны. Всем памятен успех экспозиции работ Александра Дейнеки на Биеннале в Венеции.
Раздолье.
Вот что мне рассказал прекрасный американский художник Антон Рефрежье о своей встрече с Дейнекой в Америке:
– Это было в 1935 году в Нью-Йорке. Нас, прогрессивных художников, очень взволновала эта встреча с Александром Дейнекой. Ведь уже много лет мы были знакомы с искусством Советского Союза. Мы смотрели «Потемкин» и другие замечательные фильмы.
Мы хорошо знали вашу графику и превосходный плакат, но мы не видели ни одного представителя изобразительного искусства вашей страны.
Из живописцев Советской России для нас самым интересным и самым близким художником был Дейнека.
Мы восхищались его острыми композиционными решениями, динамикой его полотен, колоритом его холстов.
Незабываема «Оборона Петрограда», и поэтому встреча с ним, первым мастером из страны социализма, была для нас особо значительной.
Трудно забыть тот вечер, когда мы собрались все в мастерской прогрессивного художника Уолтера Куорта, одного из членов исполкома нашей революционной организации – Джон Рид-клуба. Это было на Юнион-сквер.
Я поднялся по старой, шаткой лестнице на четвертый этаж. Комната с низким потолком была забита художниками, писателями.
Помню то большое волнение, которое я чувствовал, когда разговаривал с Дейнекой – обаятельным, молодым, крепким человеком. Может быть, мои вопросы звучали для него несколько наивно, но мы ведь так мало знали о жизни и работе художников Советского Союза. И поэтому слушали с огромным вниманием, когда он рассказывал об организации и системе работы, о себе, о своем творчестве.
Я помню мое впечатление о нем как о теплом, любезном и открытом человеке.
Но вспоминается один момент этой незабываемой встречи, когда Дейнека вспыхнул от негодования, услышав глупый и провокационный вопрос одного из гостей.
И тут же дал ему достойную отповедь…
Дейнека был поражен Нью-Йорком. Его небоскребами, движением автомобилей. Шумом и грязью улиц. Он видел людей, сидевших целыми днями в барах. Видел безработных и нищету, богатство и роскошь.
Под Курском. Река Тускорь.
Особенно интересен ему был Гарлем, район, где жили негры. Здесь он часто бывал. Слушал музыку. Смотрел на танцевавших. Рисовал.
Он много работал во время этой поездки. И когда мы увидели его неподражаемые по остроте рисунки и цветные этюды, сделанные у нас, то поняли, насколько глубоко он раскрыл Америку, несмотря на, казалось бы, очень короткое время своего путешествия.
… Дейнека был настоящим, полпредом» нашего искусства за рубежом. Он был истинным патриотом и гражданином и отлично разбирался в свете и тенях Запада. Он создал серию работ, посвященных поездкам в Италию, Францию, США, в которых удивительно остро, свежо, по-своему рассказал о жизни этих стран. Александр Дейнека был интернационалистом в самом высоком смысле этого слова. Он любил и уважал народы и искусство других стран, и об этом свидетельствует короткий, но взволнованный рассказ нашего американского друга…
Еще не было поры на нашей земле, когда Человек мог воскликнуть:
«Я спокоен! Мир безоблачен. Сон нерушим. Ложь и коварство не существуют».
Увы, не только в драмах Вильяма Шекспира бушуют бешеные страсти, они владеют нами ежеминутно, ежедневно, и круговерть жизни тем и отличается от небытия, что люди подвержены волнению, их одолевают думы о несовершенстве, мечты о светлом грядущем.
Это состояние открытия, беспокойства, неутоленности желаний и есть суть поры, в которой мы живем.
Ибо наш двадцатый век до краев переполнен драматизмом, мы являемся свидетелями величайших свершений, грандиозных взрывов, сотрясших до основ нашу планету.
Мы все объяты силовым полем, сотканным из горя и радостей рода человеческого.
Гнев оскорбленных народов, чванство и истерия власть имущих, зловещая тень Золотого тельца омрачают атмосферу Земли.
Художник, вникший в это поистине апокалипсическое сражение света и мрака, должен обладать мужественным сердцем, нежной душой и твердой, сильной рукою.
Любовь и неприятие, в грозные часы – ненависть, вот в чем великий гуманизм искусства Александра Александровича Дей-неки, познавшего смысл бытия творца, – в борьбе света и тьмы, в вечном сражении, в познании той радуги жизни, которая видна каждому, но непостижимо сложна в пластическом выражении, властно требующем выясненности взгляда самого мастера.
Сожженные села, тревожная военная Москва, опаленный Севастополь – все это предстает перед нами как великая художественная хроника, как летопись той эпохи.
Раньше других художников Дейнека ощутил дыхание По беды. Уже в 1944 году, когда фронт от Балтики до Черного моря еще сотрясался от грома канонад, от воя и грохота бомбежек, когда каждая пядь земли была искорежена, изуродована металлом, когда гарь и дым застилали само солнце, мастер пишет оду радости жизни.
Погожий день. В голубом мареве тают белые летучие облака. Русское раздолье вольно раскинулось на тысячи верст.
Неспешно течет река, чуть темнея на перекатах, мощно несет она свое полноводье, играя яркими бликами. Гудит ветер в темно-зеленых лапах ели, обнявшейся со светлой березкой, шелестит в стеблях сухой травы, выжженной солнцем.
На крутогор быстрее ветра вбегает группа девчат. Они мчатся, еще влажные после купания, их загорелые тела сверкают на жарком свету. Развеваются, вьются по ветру русые косы…
Горячим дыханием юности, свежестью, чистотой, солнцем пронизан этот большой холст.
Художник услыхал биение молодых сердец, и ритм – четкий, волнующий – определил колорит и композицию картины.
Эхо далеко разносит песню радости, она достигает могучего бора, тающего на горизонте в сизой дымке, гулко звенит на прибрежных песчаных пляжах.
Победа была уж не за горами, но художник горько переживал потери, понесенные Родиной, и отразил это в бессмертных холстах.
Он любил свой Курск – город, в котором родился и вырос. Александр Александрович ликовал вместе со всей страной, когда в жесточайших сражениях на Курской дуге была одержана трудная, но тем более великая победа.
«Раздолье» – ответ Дейнеки на ратные подвиги наших армий. Это полотно – красочный салют вольности, вновь завоеванной в смертных боях, ответ честного, бескомпромиссного мастера всем мракобесам: глядите, Россия жива, победна, чарующа. Ее девушки сродни античным богиням – стройные, длинноногие, быстрые, как мечта…
Дух Эллады… Он витает вокруг нас.
Детство…
Тускло вспоминаю белую блузку матери и брошь-камею, на которой впервые увидел юную красивую девушку с тонким, прямым профилем, высокой прической и какой-то удивительно гордой осанкой. С того мига прошло более шестидесяти лет, весь этот долгий путь меня сопровождают молча, иногда сдержанно и задумчиво улыбаясь, чудотворно сложенные, несущие в себе музыку давно ушедших веков образы героев, богов, богинь, атлетов, просто неведомых людей, поэтов, философов, ваятелей, ученых.
Это Эллада.
Древняя, вечная по цельности и духу гармонии пора.
Ведь, невзирая на все достижения XX века, на вершины науки и техники, освоенные людьми, все же эти образы, встречающие нас в парках и старых дворцах, музеях и галереях, непостижимы и загадочны своим непокоримым духовным магнетизмом, той эманацией прекрасного, которая отличает зоревую пору культуры человечества – греческую античность.
Конечно, изучая историю Древней Греции, мы сталкиваемся со многими сложностями, несправедливостью и дисгармонией, присущими любому классовому обществу.
Но искусство Эллады – абсолют совершенства по своим дивным пропорциям, линиям, внутренней наполненности, а главное – той квинтэссенции красоты, которая в течение всех последующих веков будет оплодотворять совершенной пластикой культуру Земли.
Вершины духовности – Рублев, Толстой, Достоевский, Чайковский, Рахманинов и многие, многие другие весомо определили роль России в становлении культуры и искусства нашей планеты. Эта мудрая прозрачная ясность мышления, миропонимания и определяет доброту нашего народа, его миролюбие.
Спросите у этих счастливых девчат, задайте вопрос этим необъятным просторам, бездонному голубому небу, светлым березам, выбежавшим на берег могучей реки, и вы прочтете в каждой изобразительной строке этого эпического «Раздолья» только одно слово – мир!
Окраина Москвы. 1941 год.
Народ, переживший за свою многовековую историю столько фажений за право быть самим собой, – несокрушим. Слишком много охотников насаждать свои нравы, свои законы было вокруг Руси. Нетороплив, спокоен, добр наш народ, пока с ним дружат, но если он увидит лицо врага, то ответ один. Он сказан в древние годы: «Кто с мечом кнам придет, отмеча и погибнет».
Обернитесь…
Напротив картины «Раздолье» в экспозиции выставки – полотно «Сбитый ас», созданное в 1943 году.
«Сбитый ас» показывает нам судьбу врага, посмевшего напасть на нашу Отчизну.
Страшно ощетинились колючие, острые надолбы. Они вбиты в землю Родины – разрытую, изуродованную окопами и рвами. Следы глубоких воронок от авиабомб.
Шрамы войны.
Окраина города, дымные, обгоревшие руины домов. Горько, одиноко торчат трубы печей, зияют пустые глаза окон разрушенных зданий.
Разбитые, искореженные, сваленные набок военные грузовики.
Сизо-синяя, гневная течет река.
Почти черная застава соснового бора. И над всем этим хаосом, разрухой и ужасом – высокое серое небо с белесыми прорывами свинцовых туч.
Жуткую тишину мертвой земли внезапно пронзил режущий вой.
Смердя, таща за собой дымный шлейф, куда-то за раму падает фашистский самолет.
Сложивши в гибельной тоске руки, прикрывая голову и держась за ремни нераскрывшегося парашюта, прямо на надолбы летит сбитый в бою нацистский ас.
Коротко стриженный под бокс, с пепельными волосами. Скошен до прямизны затылок, сомкнуты челюсти, сведены скулы.
Закрыв глаза, падает этот герой «фашистского рая» в объятия смерти.
Сбитый ас.
Художник нашел единственно правдивый образ.
Он не издевается над переступающим порог жизни человеком, пусть даже врагом.
Дейнека – русский.
Он мужествен, суров, но не фанатически жесток и не злобен. И поэтому его холст еще страшней в своей открытости. Мы до боли ощущаем не наступивший миг столкновения ворога с чужой землей.
Конец один.
Вспомним «Окраину Москвы», «Оборону Севастополя», «Сгоревшую деревню», и у нас не останется сомнений по поводу позиции автора картин.
Он ненавидит врага.
Но Дейнека не становится от этого бесчеловечным. Святая ненависть дает ему силу зримо показать причинность конца агрессора.
Спаленная Отчизна, пепелища родных мест, оплеванная земля, которую возмечтали поработить эти «сверхчеловеки», с иголочки одетые, выбритые, аккуратно стриженные, пахнущие одеколоном, снабженные первоклассной техникой.
Они забыли только об одном – что война, кроме сражения железа, есть еще и битва духовных сил народов.
И вот здесь был заложен крах блицкрига.
«Сбитый ас» бесконечно современен.
Его силуэт напоминает нам о событиях совсем недавних, о зловещих просчетах, о неисполненных надеждах людей, возомнивших себя выше других…
Но вернемся к искусству Дейнеки…
Обгоревшие цветы, шуршащие на ветру, сожженный ковыль, ржавые откосы глины. Взирая на пронзительный по своей провидческой силе холст, еще и еще раз горько задумываешься над той удивительной легкостью, с которой некоторые мудрые стратеги повергают целые континенты под удар новой, более страшной катастрофы.
Ведь «Сбитый ас» – это еще и пророческий намек на те катаклизмы, которые ждут любого агрессора, посягнувшего на наш образ жизни.
Картина еще раз подтверждает, что искусство, «принадлежащее своему времени», – бессмертно.
Оно рождает ассоциации, будит мысль, заставляет биться сердце зрителя.
Сгоревшая деревня.
Смертная тоска аса написана рукою художника-гражданина, кисть и палитра которого были отданы служению Родине. В картинах Дейнеки нет недомолвок, двусмыслиц или, упаси бог, бессмыслиц, столь модных для искусства модерна.
С редкой, поражающей четкостью и остротой чувствовал мастер ритм эпохи, силуэт нови. Особенно поражают сегодня герои, населяющие «планету Дейнеки», – мускулистые, смелые, гордые.
Художник шагал открытой им новой дорогой. Пусть некоторые искусствоведы находят ранние истоки его творчества на западе. Не стоит спорить об этом.
Далеко ушел сам Александр Александрович от почерка своих молодых холстов. С годами живопись стала сложнее, палитра солнечней, кисть мягче и острей.
Так неотразимо просты мастера итальянского Ренессанса Доменико Венециано, Пьеро делла Франческа…
Как любил их Дейнека.
В его мастерской рядом с холстами и скульптурами можно было увидеть великолепные репродукции с картин Луки Синьорелли, Микеланджело, Мантеньи.
Александр Александрович – художник величайшей культуры.
Он сочетал природный ум уроженца славного города Курска – и любил называть себя курянином – с поистине европейской широтой вкуса, пониманием современного интерьера, дизайна.
Помню, как-то вечером после рабочего дня он рассказывал мне, как много сделали Матисс, Пикассо, Леже для современного костюма, архитектуры…
В этом ощущении всемирного хода искусства, во всеохватно-сти Дейнеки, сочетающейся у него с величайшей принципиальностью, гражданской чистотой, прямотой, и сложился, наверное, тот уникальный художник, который создал свой, дейнековский, тип героя – героя нашей страны…
Искусство. Каким необъятным кажется оно в руках мастера.
И каким жалким, смятым, уродливым, утверждающим лишь свое ничтожество становится оно, когда даже талантливый художник воспевает не свой народ и Отчизну, а лишь себя.
Тогда это не взор свободной птицы, видящей мир во всем волшебном сверкании бытия, а взгляд червяка, ползущего по корням гигантского дерева жизни и со своего «червякового» ракурса ощущающего мир во всей его странной суетной детальности.
Вот откуда рождаются цинизм, полное пренебрежение к гармонии, красоте.
В этом сложная простота расшифровки любых проявлений формализма XX века, в основе которого – эгоизм, дилетантство, эпатаж.
Если импрессионисты показали человеку мир, отраженный в зеркале пленэра, то уже через полвека художники-модернисты это дивное зеркало разбили.
И люди с ужасом увидели мир, схожий с осколками вдребезги истерзанного стекла. На полотнах формалистов двадцатых годов цельность восприятия была погублена, растолчена и искромсана, растоптана во имя, казалось бы, передовой мысли – отразить экспрессию, динамику нови.
Характерны, поучительны черновики Дейнеки к статьям, которые я увидел в архиве мастера.
Порою на отдельном листке бумаги простым грифельным карандашом крупным почерком отлита, как в бронзе, ясная фраза.
Художник не брал в руки карандаш или перо, не выносив в сердце, глубоко не пережив взволновавшую его идею, не осознав ее полностью.
Этот принцип характерен вообще для творчества Александра Александровича, которое имело очень определенное и сложившееся с годами правило.
Началом любого холста был взволновавший мастера жизненный факт, импульс, зажигавший искру. Дальше пламя замысла зажигало душу художника. Порою этот процесс эмоционального накопления горючего был длителен.
Затем, после окончательно сложившейся пластической формулы, живописец готовил рисунок, каркас композиционного сложного решения.
И вот наступал момент творческого взрыва – Дейнека фантастически стремительно писал холст.
Это было похоже на удар молнии.
Некоторые полотна Дейнеки созданы за несколько часов. Вспомните. Знаменитая «Оборона Петрограда», по рассказам современников, написана меньше чем за две недели!
Вдумайтесь: за две недели. А это – шедевр!
Вдова художника вспоминает, что портрет «Юного конструктора» утром еще представлял собою чистый холст. Вечером, когда Елена Павловна вернулась с работы, картина была написана…
Бродя сегодня по выставке работ Дейнеки, как бы ощущаешь этот радостный акт сотворения…
И какой бы трагической ни была картина, видна чеканная простота, с которой она написана.
Душевная открытость, честность, взволнованность автора мгновенно передаются зрителю, словно участвующему и вновь переживающему светлые и горькие страницы летописи нашей Родины. Равнодушных на выставке нет!
Магический кристалл гения Дейнеки был глубоко гражданствен. Любые поэтические явления, самые интимные по звучанию темы всегда обретают под кистью мастера яркую очерчен-ность во времени.
Глядя на его холсты, всегда скажешь: это двадцатые, тридцатые, сороковые годы.
Так точны состояние, характеры, силуэты полотен мастера.
– Композиция, – говорил Дейнека, – имеет много правил, но я помню главное правило искусства, что художественное произведение имеет свойство показать явление глубже, цельнее, внутренне убедительнее, чем это может сделать голый жизненный случай…
… Факт – случай – шедевр искусства. Сколько энергии, лирической взволнованности, наконец, богатства души, поэтического полета нужно иметь в запасе, чтобы так понять смысл, ключ, причинность жизненных явлений. Да, дорога к шедевру – это путь труда, требовательности отбора, владение тончайшим чувством рисунка, цвета, колорита.
– Я желал найти новую красоту, новый пластический язык, – сказал однажды художник, – и эта новь, большая, юная, требовала новых ритмов, новых живописных планов.
Обостренный «пластический слух» давал тот накал остроты, неповторимость силуэта, рождал удивительно острый правдивый стиль. Реалистический и романтический. Лирический и гражданственный. Стиль Дейнеки.
Александр Александрович обладал пушкинским даром понимать всю планетарность звания Человек.
Улица в Риме.
Его холсты, созданные за рубежом, потрясают своей точностью попадания, тонкостью нюансов, свежестью и первичностью ощущений.
Не раз я ловил себя на мысли, гуляя по Риму, что он создал как бы экстракт, символ великого города в своем шедевре «Улица в Риме», написанном в 1935 году.
Густое синее небо с одиноким висящим белым крохотным облачком. Цвета сиены глухая стена с окошком-иллюминатором, античная скульптура, красно-розовые монахи в черных головных уборах, рабочий с серым молодым лицом и бегущие горячие тени – это квинтэссенция, написанная живописцем без тени гротеска, но предельно колюче и раскрыто.
Как ни странно, при всей многолюдности, набитости туристами древний Рим, его памятники отрываются от суеты будней, и создается иллюзия пустынности.
Этот феномен передал Дейнека.
Как не похож на Рим Дейнеки его же Париж, с обжитыми старыми домами, кривыми переулочками, уличными кафе.
Живописец нашел свой ключ к колориту столицы Франции – серые, голубые, иногда ярко-красные тона…
Почти уникальной по колориту, а главное, состоянию является картина «Ночь». Черная пустота арки зеркала.
Полка, уставленная парфюмерией, безделушками, пестрыми предметами туалета, флаконами, пуховкой для пудры, букетом сухих цветов.
Спиной к нам женщина, сильная, полуобнаженная, она поправляет прическу. Цепкие руки, тяжелый браслет и – в зеркале – черные прорези глаз, магически чарующие. Ярко накрашенные помадой губы.
Эта картина по своей экспрессии и тайне сюжета, необычного для художника, одинока на выставке.
Рядом с ним на стене «Парижанка» – великолепный этюд, решенный в красных, алых, багровых, тепло-серых тонах. Элегантная блондинка в крохотной, ныне снова модной шляпке с розовым пером.
В просвете двери, рядом с «Ночью» – русская мадонна XX века, «Мать».
После всех просмотренных работ еще раз убеждаешься, что это жемчужина творчества Дейнеки.
Ночь.
Все величие духа русской женщины, гордая красота сильного тела, чеканная тонкость лица, склоненного над прильнувшим к ее широкому плечу малышом, – все написано мощно и мягко.
Проходя анфиладу залов выставки произведений Александра Александровича Дейнеки, словно попадаешь в гигантскую аэродинамическую систему, которая испытывает тебя самого на прочность, стойкость, чистоту твоей души.
МАЯКОВСКИЙ И ДЕЙНЕКА
Полотна живописца бескомпромиссны. В них звучит честное сердце мастера, который любит либо ненавидит.
Художник ясен.
Но это не говорит, что он прост и односложен. Искусство Дейнеки пристрастно. Он отдан свой гений целиком, без остатка.
В наши дни нередко говорят о сложности, многозначности изобразительного или другого искусства. Это прекрасно!
Но, однако, это все же не означает путаницы, двурушничества, эклектизма, подражательства.
Вглядитесь еще раз в дату написания «Раздолья» – 1944 год. Он воспел этих русских девушек, словно летящих над голубыми просторами своей земли.
Сейчас мы видим, как они улыбчивы, милы, добродушны.
Мудрые «советологи» и «кремлеведы» будут еще десятки лет размышлять о «русской загадке».
Им не понять, этим прагматикам, что подвиг рождается в мире тишины, счастья, любви.
Именно тогда, как простой ответ врагу, возникает состояние, в котором честь твоей страны и твоя личная судьба становятся едины.
Сегодняшний мир сложен.
Тысячи западных профессионалов от пропаганды ломают голову, как замутить воду, как изобразить белое черным, как сместить понятия добра и зла, свободы и рабства духа.
Не потому ли некоторые «историки» так боятся говорить правду о событиях Великой Отечественной, не хотят вспоминать дружеские рукопожатия у Эльбы.
В. В. Маяковский в РОСТА
Остановитесь у картин Дейнеки – «Оборона Севастополя», «Сгоревшая деревня», «Окраина Москвы», и вы почувствуете всю суровую быль тех дней.
Правду говорят, что гора кажется тем выше, чем больше от нее удаляешься.
Так и с Дейнекой… Чем больше проходит времени, тем все монументальнее и мощнее обрисовывается огромный Художник, поразительно прямой и мудрый.
– Говорить об искусстве так же трудно, – негромко произносит мастер, – как рассказывать о разнице в запахах яблок – антоновки и бумажного ранета.
И продолжает:
– Молодость должна знать, что хочет. Но это еще не значит мочь. Я сейчас, в свои зрелые годы, больше всего боюсь быть моралистом и жить за счет накопленного авторитета.
Беда многих художников старшего поколения в том, что они на дорогах искусства предпочитают знаки запрещающие, а не указующие.
А кому же, как не молодежи, пробовать, искать выразительные смелые слова и образы, самой прочувствованные и пережитые…
Поражает простота, отобранность пластики Дейнеки. Где бы он ни был, что бы ни писал, его полотна почти символы, знаки, обретающие реальность.
Много написано строек, цехов, самолетов нашими художниками, но, пожалуй, никто из них не создал столь обобщенно острые образы нового, как Дейнека.
Одним из качеств мастера была огромная культура, знание музыки, литературы и, конечно, прежде всего изобразительного искусства. Александр Александрович превосходно писал.
Вот его слова о гениальном художнике:
«У Микеланджело ничего лишнего, один человек, остов дерева да глыба пустой земли. Но перед вами встает целый мир».
Это никак не означало, что энциклопедические знания истории культуры и искусства мешали Александру Александровичу Дейнеке быть новатором.
Ему помогали в поисках нови мощный общественный темперамент, воля и совесть творца.
Но сложная простота композиций Дейнеки требовала, кроме огромного чувства, фундаментальных знаний, великого дарования, еще и колоссального труда. Вот этого и не понимают иные подражатели искусству Дейнеки, по существу, опошляющие стиль мастера своими грубыми, псевдомонументальными «модерными» подделками. Мастер говорил о таких псевдоноваторах:
