355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Лощилов » Несокрушимые » Текст книги (страница 23)
Несокрушимые
  • Текст добавлен: 8 мая 2017, 19:00

Текст книги "Несокрушимые"


Автор книги: Игорь Лощилов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

   – Он и впрямь мог учудить такое? – спросил Афанасий.

   – С него, пакостника, всё станет.

   – И ты решил воспретить Филькину жалобу.

   – Чего? – сразу не понял Гришка, потом, когда дошло, махнул рукой. – Да нет, не трогал я его более. Правда, имел хотение ещё фонарь под глаз привесить, чтоб дорожку к своему воеводе освещал, да ребята удержали – Ивашка с Михалкой.

   – И куда же он направился?

   – Дак, должно быть, как обещался, жалобиться.

   – Это куда же?

   – Как куда? На государев двор, ты отколь, брат, свалился?

   – Издалека, ваших путей-дорог не ведаю, вот ты меня и проводи, прямо с того места, откуда Филька тебе грозил, добро?

Гришка оглянулся на скучающего невдалеке стражника и буркнул:

   – Добро, коли копьё под ребро.

Так скоро и двинулись: Гришка, за ним Афанасий с Антипом и стражник. Афанасий зорко смотрел по сторонам, ни одна мелочь не ускользала от его внимательного взгляда, зато Антип, напротив, шёл с полузакрытыми глазами, как слепой, вытянув руку, в которой держал оставшееся от Фильки гусиное перо. Стражник же лениво тянулся со скучающим видом, позёвывая; его как истинного служивого ничто не интересовало. С Воровской улицы свернули на Озерищенскую, потом на крутую Васильевскую.

   – Что ты всё высматриваешь, али потерял кого? – не выдержал Гришка.

   – Потерял, – охотно подтвердил Афанасий. – Филька от тебя ушёл, но до воеводы не дошёл, где-то застрял.

   – Известно где, с одного кабака выбросили, к другому побег.

   – К какому другому?

   – К главному кружалу, что на Торжище, там у него запасное стойло.

   – Почто ж сразу не сказал?

   – Да ты не спрашивал. Но ежели я верно эту скотину понял, он туточки как раз свернуть должен, к Облонью.

Место, на которое указал Гришка, было болотистое, глухое. Афанасий оглянулся на Антипа, и тот согласно кивнул. Хорошо, свернули к Облонью. Шлось легко, дорога была примята скотом, которого прогоняли здесь до Копытецких ворот и далее на пастбище, по её краям тянулись заросли вереска да чахлые кривобокие берёзки. Как ни вглядывайся, нипочём не сыщешь пропажу. Внезапно Антип остановился и стал вертеться по сторонам, потом уверенно зашагал к большому валуну. Афанасий похромал за ним. Внутреннее зрение оказалось острее настоящего, за этим валуном они и отыскали заброшенное ветками тело Фильки. Бедняга лежал с разрезанным горлом, подняв к небу удивлённые глаза. Афанасий сотворил над ним скорую молитву и начал ощупывать покойника – всё было пусто. Не много дал и осмотр места, трава и болотистая почва не сохранила никаких следов. Афанасий беспомощно оглядывался вокруг. Антип взял его за рукав и потянул назад, к небольшому ручейку, протекавшему между валуном и дорогой. Афанасий сразу понял его мысль: убийцы, сотворив своё дело, должны были тащить жертву через ручей и там на глинистом берегу могли оставить свои следы. Точно! Они скоро отыскались, не очень чёткие, но достаточные для того, чтобы понять: здесь недавно проходили люди, сколько – неизвестно, лишь следы сапожного каблука отпечатались довольно чётко. Афанасий долго их разглядывал, так что даже стражник заинтересовался: подошёл, посмотрел и недовольно сморщился, так и не поняв, чем заслужил такое внимание обычный след.

Афанасий терялся в догадках: кому и зачем понадобилось убивать Фильку? Что явилось тому причиной – месть, грабёж? И то, и другое вызывало сомнение, его мелкие пакости не заслуживали столь суровой кары. Если же убийцы хотели завладеть осадной росписью, то выбрали для этого странное место, ибо её при Фильке не было, она хранилась в воеводской избе и строго охранялась.

О находке сообщили Гавриле, он почти вприпрыжку побежал к Горчакову в надежде заслужить похвалу – как-никак первый значимый результат. Тому радоваться не с руки, ведь сам уверял всех в бегстве Фильки, потому равнодушно пробурчал:

– Не то нашли, осадную роспись ищите, а Фильке, что ж, туда и дорога.

Гаврила сразу повернул в другую сторону.

   – Я то же самое говорил, да эти москали рази послушают? Такие своевольцы, сразу полезли с советами, мои указания стали иначить. Я – одно, они – другое. Им назначено на Покровской горе обыск делать, а не по Облонью рыскать, никак к словам не пристанут, то ли по бестолковости, то ли вовсе по беспамятству.

Горчаков подозрительно глянул на помощника. Он сам в последнее время ощущал странные провалы в памяти особенно в части вещей, положит что-нибудь и забудет куда. Кажется, так ясно помнит место, а там пусто, и лишь спустя некоторое время пропажа обнаруживается. Нынче искал золотой наручень, что купил дочке в подарок, гак и не нашёл. Гаврила не раз помогал ему в поисках и часто преуспевал в находках, пробовал даже успокоить: ты, князь, так свои мозги намозолил, что мелочь в них не держится, но не унывай, я завсегда рядом. Горчаков с благодарностью принимал услуги помощника, но тут вдруг подумал: может быть, за глаза и он так проходится по его беспамятству? Да нет, Гаврила как всегда был уважителен и услужлив. Горчаков пожевал губами и сказал:

   – Это ты зря, у московских ребят голова на месте, они проворнее нас с тобой оказались, таких не грех и послушать. Ну-ка, приведи их ко мне.

Скоро Афанасий с Антипом предстали перед Горчаковым. Он для начала напустил строгость и спросил, почто не хотят ходить с обысками, как указано? Афанасий, обеспокоившись, что Антип опять вспомнит про свои спутки и начнёт как бы поучать князя, поспешил ответить, что нет, они не отказываются, и ходили, но переворачивать весь дом не считали нужным, потому что сразу знали, есть там роспись или нет.

   – Откуда знали? – удивился Горчаков.

   – От Антипа, – указал Афанасий на товарища, – он по одним ответам ведает, лжёт хозяин или говорит правду.

Горчаков недоверчиво покачал головой. Гаврила заметил жест начальника и с усмешкой выкрикнул:

   – Тогда пусть скажет, где сейчас находится роспись.

   – В крепости, – эхом отозвался Антип.

   – Почём знаешь?

   – Знаю и всё.

   – Этак и я могу сказать, что в голову взойдёт.

Антип спорить не стал, только сморщился, как от зубной боли, и обратился к Горчакову:

   – У тебя была нынче пропажа?

   – Была, – огорчённо признался тот, – наручень куда-то делся, везде обыскался.

   – А ты у него спроси, – указал Антип на Гаврилу.

Тот смутился, стал шарить по карманам и извлёк браслет.

   – Вот, на полу подобрал, хотел отдать да забыл, – Гаврила встретил недоверчивый взгляд князя и испуганно забормотал: – Ты не подумай чего, я правду забыл, сколь служу, у тебя ещё ничего насовсем не пропадало, всегда находилось и теперь бы нашлось...

Это действительно так, подозревать своего помощника в воровстве у князя не было никаких оснований. Удивительно другое, откуда мог знать москвич о пропаже наручня и о том, что он находится у Гаврилы?

   – Знаю и всё, – ответил Антип на вопрос князя, но на этот раз посрамлённый помощник благоразумно промолчал.

Нетрудно было видеть, что москвичи не нашли с ним общего языка, и Горчаков приказал, чтобы отныне они находились в его личном распоряжении. Тут же, чтобы не откладывать дела, предложил:

   – Есть у меня на примете большой хитрец, скользкий, как угорь, не даёт ухватиться. Пойдёмте-ка к нему в гости, может быть, что-нибудь словим.

Между тем обыски шли своим чередом и уже приближались ко двору Василия Морткина. Встревоженный князь прибежал к своему беспечно почивающему постояльцу, который в последнее время отличался необычайной сонливостью, с трудом растолкал его и стал в страхе говорить о бесчинстве Шеина. Ходил вокруг да около, потом решился:

   – Уходить тебе надо, боярин, неровен час воевода сюда нагрянет, он ныне словно с цепи сорвался, к вечеру уходи, я провожатого дам.

Салтыков потянулся и насмешливо сказал:

   – Что-то ты, князюшка, сделался роблив, как заяц, инда лицом перевернулся. Ладно, отъеду.

Пренебрежительный тон гостя покоробил Морткина, но он решил не обращать внимания, лишь бы поскорей убрался молодой наглец. Этот день тянулся слишком долго, осторожного князя томило какое-то тревожное предчувствие, и оно не обмануло: к вечеру в его усадьбу нагрянули с обыском. Морткин пробовал было возмущаться, Горчаков, из уважения к соседу сам возглавивший обыск, успокоил:

   – Не петушись, князь Василий, проверяем всех поголовно, ныне твой черёд. Скажи лучше, кого из посторонних у себя прячешь.

   – Окстись, князь Пётр, отколь у меня посторонние? – возмутился Морткин. – Перетряхни весь дом, ежели только мышей с тараканами найдёшь, так они всё равно что свои.

Горчаков украдкой взглянул на Антипа и, заметив его мало уловимый жест, сказал:

   – В дом я твой не пойду, а сведи-ка ты меня в гостевую избу, вот там я пошарю.

   – Воля твоя, – упавшим голосом сказал Морткин и понуро поплёлся сзади, прикидывая, что станет говорить в своё оправдание.

Но на этот раз удача не покинула его. Салтыков, вынужденный расстаться со своей возлюбленной, нанёс ей прощальный визит на соседнюю усадьбу. Они уже с час предавались любовным утехам на своём излюбленном ложе – в овине, не подозревая о терзаниях Морткина. Гостевая изба оказалась пуста, хотя и носила следы недавнего проживания.

   – А и солгал ты мне, соседушка, – укорил Горчаков, – добром сознаешься, кого хоронил, али через пытку?

   – Не в чем мне сознаваться, – гордо вскинул голову Морткин, это единственное, что ему оставалось.

Пока шёл этот разговор, Афанасий обошёл избу. Его внимание привлекла приставленная к забору приступочка.

   – Недавно тут кто-то скакал, – указал он на примятую вокруг траву, – выпрямиться не успела.

   – Собаки, должно быть, – предположил Морткин.

   – Собаки сапог не носят, видишь след на стенке? Такой остаётся, если опереться ногой, обутой в сапог, гляди...

Афанасий выбросил ногу вперёд, чтобы сделать подскок и ухватиться за верх ограды, но сил не рассчитал и едва не упал вниз. Морткин злорадно усмехнулся, а Афанасий как ни в чём не бывало показал на след, оставленный соскользнувшим сапогом. Он и в самом деле походил на предыдущий.

   – Так кто это от тебя в мою сторону прыгает? – нахмурился Горчаков.

Морткин, уже почти полностью пришедший в себя, усмехнулся:

   – Ты у себя его поищи, следующий твой черёд, если проверять всех поголовно.

Его слова произвели странное действие – Горчаков переменился в лице. Он вдруг вспомнил, как дворский недавно говорил, что по их усадьбе ходит кто-то чужой. Эти подозрения показались тогда блажью: сунуть добровольно к нему голову мог разве что сумасшедший. А вдруг дворский был прав? Горчаков показал в сторону забора, несколько ретивых служак перемахнули через него и рассыпались по саду. Их действия сопровождались изрядным шумом, так что влюблённые, размещавшиеся на привычном месте, были вынуждены оторваться друг от друга. Салтыков, выглянув из овина, заметил приближающихся стражников, схватил свою одежду в охапку и бросился наутёк, счастливо избежав нежелательной встречи; охранные заговоры Антипа, видимо, продолжали своё действие. Зато Дарья предстала перед преследователями в виде, не допускавшем сомнений относительно характера прерванных занятий. Служивые закричали наперебой:

   – Как дружка звать, который побег? Что молчишь, али познакомиться не успела? Шрамик-то на щеке хоть заметила?

   – Да нет, она на другое место смотрела.

   – Ну, гляди, девка, достанется тебе на орехи, отец вон на подходе.

Дарья испуганно пялила свои огромные глаза, от страха она не могла произнести ни слова, ни пошевельнуться. Такой её и увидел несчастный отец, который застыл на месте, не смея поверить собственным глазам. Опомнившись первым, он с криком: «Убью блудницу!» – бросился к дочери и, должно быть, действительно выполнил свою угрозу, так как сопровождавшие не решались остановить строгого начальника. К счастью, среди них находился Афанасий, который, не раздумывая заступил ему дорогу.

   – Гнев отнимает у человека разум, а безрассудных не жалует Господь. Опомнись, князь, поймаем злодея, тогда всё и разберём.

Горчаков послушно остановился, кажется, он действительно был не в себе. Его водянистые старческие глаза мигом потухли, в них были теперь усталость и боль жестоко уязвлённого человека. Неясные, похожие на бред слова срывались с губ, они относились к грехопадению дочери, и Афанасию ничего на оставалось иного, как молча сострадать отцовскому горю. Через некоторое время его речь стала более осмысленной. В ней всё чаще мелькало имя Салтыкова, который не только соблазнил дочь, но и провёл его как мальчишку, спрятавшись рядом. Под таким прикрытием удобно всякие дела вершить: и роспись украсть, и Фильку убить. Насчёт росписи Афанасий хотел выразить сомнение, ибо вид, в котором убежал Салтыков, наглядно свидетельствовал, что её при нём не было, но удержался, чтобы лишний раз не напомнить старику о позоре.

Шеин, когда узнал о случившемся, тоже сумел удержаться от упрёков. Он по-своему любил преданного старика и сочувствовал его горю. Покачал головой и сказал:

– Не мне тебя учить, что делать, сам знаешь: достань этого выродка хотя бы из-под земли.

Скоро, однако, выдержка понадобилась и самому Шеину. При попытке выезда из крепости был задержан пан Зенковский, решивший отъехать к велижскому старосте, так и не дождавшись ответа. Его, несмотря на громкие протесты, подвергли обыску, как и всех прочих, и нашли несколько долговых расписок от знатных горожан, в том числе от Михайлы Борисова. Они, по уверению Зенковского, были получены за привезённый им товар: оружие, снаряжение, одежду. Пан пылал праведным гневом: разве в вашем городе запрещена торговля? Начальник воротной стражи с трудом противостоял бурным наскокам и считал, что ничего противозаконного буйный пан не сделал, в то время с любым посольством привозилось на продажу много всякого добра, смущало только имя Борисова, близкого Шеину человека и величина его долга. Решил всё же доложить воеводе.

Шеин тотчас призвал своего трубноголосого щёголя для объяснений. Тот подтвердил покупку у пана лошади и некоторых предметов снаряжения. Воевода недоумевал: в расписке значилось без малого сто рублей, в городе за такие деньги можно было купить 80 лошадей, разве пан предложил нечто особенное? Михайла, выглядевший сначала довольно смущённым, стал постепенно приобретать привычную осанку и заговорил звучным голосом:

   – Я свою гнедуху на целый наш табун не сменяю, не пристало мне на клячах ездить.

Шеин удивлённо поднял брови.

   – С чего это ты зачванился? Только и чести, что рядом ходишь, гляди, водяной пузырь недолго стоит... Э, да ладно, недосуг мне с тобой, пусть Горчаков разбирает.

Михайлу отправили ко второму воеводе, ему, правда, тоже не до того, дочерний грех на шею давит. Хорошо, что москвичи под рукой, поручил дело им. Афанасий стал спрашивать, какие вещи помимо лошади были куплены у пана. Михайла нос кверху, цедит сквозь зубы, собеседники чином не вышли. Антип, видя такую издёвку, заиграл желваками, Афанасий же простачком прикинулся, переспрашивает, просит объяснить. Увидел необычные сапоги с широкими обшитыми кружевами отворотами и удивился: обутки-то как раз по нашей грязи, а каблуки зачем такие высоченные, неудобно ведь...

   – Тебе, москаль, этого не понять, красота требует жертв.

   – Высок каблук быстрей ломается, – буркнул Антип.

   – А бодцы для чего такие большие? – указал Афанасий на шпоры величиной с доброе блюдце. – И лошади больно и по земле волокутся.

Михайла окинул его презрительным взглядом:

   – Я про твою рясу могу то же сказать, но ведь носишь.

Далее Афанасий заинтересовался расшитым кружевами камзолом и удивился обилию на нём карманов. Из одного выглядывала пачка пластинок.

   – Что это такое?

   – Это карты, – объяснил Михайла, – в них теперь играет каждый светский человек.

   – Навроде зерни?

   – Зернь для мужичья, а карты для благородных людей.

Афанасий попросил объяснить правила, но Михайла махнул рукой – куда тебе, всё равно ничего не поймёшь.

Афанасий посмотрел на приятеля и, увидев его усмешку, неожиданно предложил:

   – Ты всё-таки объясни и сыграй с моим товарищем. Выиграешь – отпустим, а коли проиграешь, продолжим допрос.

Михайла, объяснив в полслова, с лукавой усмешкой начал игру и сразу проиграл. «Это не в счёт», – крикнул он, начал по новой и опять проиграл. То же случилось и в третий раз. Михайла выглядел изрядно полинявшей мокрой курицей, вся спесь с него скатилась. Антип же к своему удовольствию имел полное право пренебрежительно отозваться:

   – Слабенький ты игрочишка, поучиться надобно.

То же проделали с Зенковским, этот оказался куда более сильным игроком, Антип уступил ему партию и согласно уговору пана пришлось отпустить. Афанасий доложил свою наблюдения Горчакову, тот посидел, обдумывая услышанное, и велел позвать Борисова.

   – Государь-воевода крайне недоволен, – сказал он, – твой долг бросает на него тень, потому приказал тебя от дел и от своей особы отстранить. Я, однако, уговорил его произвести ещё один испыток. Свези ответное письмо велижскому старосте, заодно и пана евонного спровадишь, чтобы более нам глаза не мозолил. А как возвернёшься, тогда с тобой окончательно разберёмся, по всей строгости. Иди, и чтоб более не дурил!

Едва забрезжило, к Днепровским воротам подъехали два всадника, они приметно торопились, желая поскорее покинуть крепость. Здесь их уже ждали Горчаков и его московские помощники. Ранний час не сказался на старике, он выглядел бодрым и оживлённым, даже пошутить изволил: не мог-де отказать себе в удовольствии проводить лично. Потом обернулся к своим людям и коротко бросил: обыскать! Михайла помертвел лицом и было от чего – за пазухой нашли синюю книжицу. Отпираться не имело смысла.

   – Это всё он, – крикнул Михайла и ткнул в сторону пана. И куда девался прежний вальяжный вид?

Москвичам вышла честь самолично рассказать обо всём Шеину. Афанасий сказал так:

   – Возле тела Фильки отыскались следы сапога со странной привязкой. Выяснилось, что их оставили чужестранные бодцы на сапогах Михайлы. Значит, он был там и принимал участие в убийстве. Зачем? Посмотрели на его покупки у пана: лошадь самая обычная, сапоги и кафтан поношенные – на сто рублёв никак не тянут. Откуда же долг? Антип проверил их в карточной игре. Михайла, как оказалось, новичок, пан – первостатейный плут, он не одного его дурил, все найденные расписки – карточные долги. Для погашения долга он и приказал Михайле выкрасть роспись. Фильку же убили просто для отвода глаз. Оставалось одно: как вывезти роспись из крепости? Мы подумали, что хитрый пан, зная о строгих обысках, сам за такое не возьмётся, поручит другому. Кому? Скорее всего, тому же Михайле. Тогда князь Пётр Иванович, выказав приличную строгость, приказал ему ехать якобы с твоим письмом к Гонсевскому, с тем чтобы наказать по возвращении. Михайла в уверенности, что его как твоего помощника обыскивать не станут, взял роспись с собой. Тут мы его и словили.

Всё это время Михайла согласно тряс головой, подтверждая сказанное, но Шеин в его сторону даже не смотрел. Повертел в руках синюю книжицу и повернулся к Зенковскому:

   – Кому предназначалась роспись?

Пан понял, что запираться бессмысленно, и гордо произнёс:

   – Великому литовскому канцлеру ясновельможному Льву Сапеге.

Шеин поморщился.

   – Не звени, гордится нечем, великий плут твой ясновельможный, почище тебя, ибо игра у него поважнее. Мне письма прелестные шлёт, в дружбе клянётся, а сам короля на нас науськивает, город шпегами наводнил, почитай каждый день ловим. Остальные тоже не честнее, что твой Гонсевский, что сам король. Уже к самым границам подошёл, охотников по окрестным землям распустил для грабежа, сам же через оршанского старосту мне передаёт, что, дескать, сожалеет и взыщет за их своевольство. Верно говорю или слукавил?

Зенковский спорить не стал, лишь опустил голову.

   – Видно, совесть в тебе не совсем потерялась, – вздохнул Шеин и обратился к москвичу: – Пан и правда такой игрок, что одолеть его не смог?

Антип улыбнулся:

   – Да нет, чего там, пришлось поддаться, чтоб не насторожить хитреца.

   – Ловкие вы ребята, – усмехнулся Шеин, – мне б таких поболее. Однако не у всех глаз на плутов столь остёр, потому постараюсь, чтоб он простаков более не дурил. Должников же его собрать в кучу и определить на защиту Авраамиевской башни. Коли картой не сумели ударить, пусть кулаками бьют.

Михайла продолжал ловить взгляд воеводы и молил Бога о милосердии.

   – А с этим что делать? – напомнил о нём Горчаков.

   – Повесить, – равнодушно сказал Шеин.

Михайла с воплем бросился к нему в ноги, но тот даже не посмотрел, перешагнул и вышел.

В этой истории осталась неясной роль Ивана Салтыкова. Горчаков, не пожелавший видеть дочь, послал к ней Афанасия. Раздавленная позором и отеческим гневом Дарья была бесчувственна, как ледяная глыба. Афанасий вспомнил про недавние страдания Марфы и думал: «Сколько горя приносит греховная страсть, называемая любовью. Слава Господу, он защищён от неё своим монашеским чином, но, быть может, этот неведомый ему плод действительно так сладок, что заставляет людей кривить и отступать от пристойности». Дальнейшие мысли показались небезопасными и только усилием воли их удалось изгнать. Он долго пытался разговорить девушку, убеждая, что любой грех может быть прощён, если совершивший осуждает и не упорствует в нём, что у неё впереди вся жизнь, и она может искупит содеянное добрыми делами. И вот наконец глыба стала понемногу оттаивать. Афанасий направлял её вопросами, и скоро Дарья рассказала обо всём, что поведал ей Салтыков.

   – А какая помощь требовалась от тебя?

Девушка пожала плечами.

   – Он не сказал, не успел.

   – И ты бы помогла?

   – Не раздумывая. Я была как будто не в себе, мы ведь кровники, он настоял на этом, – Дарья показала небольшую царапину, – мы соединили порезанные руки, во мне теперь частица его крови.

Афанасий не отважился читать ей наставление.

   – Как ты думаешь, отец сможет простить меня?

   – Думаю, что сможет, но на это нужно время.

   – Попроси его прийти ко мне.

Афанасий пообещал, хотя и признался, что сегодня у того слишком много работы.

   – Я не задержу, передай просто, что это очень для меня важно.

Но Горчаков брезгливо поморщился и сказал, что у него нет времени разговаривать с блудницами. Напрасно взывал Афанасий к милосердию, тот отошёл от него, сгорбленный и приметно постаревший, но так и не нашедший в себе силы для примирения. Дарья напрасно прождала его всю ночь. А утром её нашли на полу в луже собственной крови – она приладила к полу оставленный Иваном нож, тот самый, что сделал их кровниками, и упала на него грудью. Нож вошёл прямо в сердце.

Этот так бурно начавшийся день был на редкость богат событиями. Вернувшиеся с границы проведчики сообщили о переправе через Днепр больших осадных и полевых орудий. За ними вот-вот должно двинуться остальное войско во главе с королём. Появились передовые дозорные отряды, война зримо подступала к городу. Шеин созвал совет, чтобы решить судьбу посадов. Мнение было одно – сжечь, упорствовал только Заднепровский староста, настаивавший на обороне Петропавловской крепости, расположенной на правом берегу Днепра и думающий тем самым уберечь свой посад от огня. Ему сочувствовали, но не поддерживали; крепость, о которой он говорил, была слабой и не выдержала бы даже лёгкого неприятельского удара. Особое мнение высказал архиепископ, требовавший обеспечить сохранность пригородных монастырей – Борисоглебского, Троицкого, Спасского. Оставлять их в целости для неприятельских войск не хотелось, но тогда ещё не было привычки разрушать Божии обители своими руками и с Сергием не спорили. В остальном всё же пришли к согласию и дела решили не тянуть.

Известие о решении совета мгновенно разнеслось по городу, все ворота были распахнуты настежь и скоро к ним потянулись жалкие возки. Посадский люд размещался в осадном дворе, что заблаговременно строили в овраге на Подолии. Съезжих изб не хватало и по всей крепости застучали топоры: строили навесы, загородки, обживали сараи и амбары. Собирались на скорую руку, чтобы успеть захватить хоть какое-нибудь жильё, да и какой скарб у посадского люда – узел с одежонкой да куча ребятишек. Быстро собирались, ещё быстрей размещались.

Не всё, конечно, проходило гладко. Толпа посадских прибежала к Шеину с плачем, умоляла не предавать огню их жилища. Тот пытался втолковать, что посад защищать не в силах, надобно смириться и скорее переселяться, чтобы вообще не остаться без крова. Но они продолжали слёзные жалобы, иные же оставались у домов в слепой надежде уберечься от огня.

Ивашка-рыбарь, кого воевода определил в пушкари, в полной растерянности стоял на пороге своей избы. Она, как и многие в посаде, принадлежала Булыге, промышляющего сдачей жилища внаём. Ивашка исправно выплачивал пай, оставалось уже меньше полтины, чтобы стать её полноправным владельцем. И что теперь? Жена с тремя ребятишками, третий только что родился, стояла невдалеке и тихо безостановочно плакала. Он сам готов был изойти смертным криком и, чтобы удержать его, крепко прикусил губу. Старик сосед, поклявшийся не допустить поджигателей, встал у своей жалкой избёнки с топором в руках, у него нашлось немало последователей, но были и такие, кто в отчаянии сами поджигали жилища. Отдельные костерки возникали в разных концах посада, постепенно они соединялись, пожар набирал силу и подступал к защищаемым домам. Рядом с Ивашкой упала головешка от занявшегося соседнего дома, постоял-постоял Ивашка и швырнул её в свой.

   – Чужое добро палить не жалко, – раздался скрипучий голос стоявшего рядом Булыги.

Ивашка в его сторону и головы не повернул, подгрёб к себе сынишку и сказал, чуть не плача:

   – Погляди, сынок, в последний раз на дом, где родился.

От прокушенной губы по бороде протянулась кровавая дорожка.

К вечеру крепость оказалась в сплошном огненном кольце. Особенно жарко пылал Заднепровский посад; длинный костёр, вытянувшийся на целую версту, отражался в мерно текущих днепровских водах, и казалось, что по ночной земле движется живая огненная змея. Люди, заполнившие левый берег и крепостные стены, смотрели, как она пожирает их дома, ночь оглашалась плачем и стенаниями, но чудовище медленно и прожорливо делало своё дело, присмирев лишь на рассвете, когда стал моросить дождь.

Архиепископ приказал служить всенощную, не занятые в службе священники и монахи находились в плачущей толпе и утешали отчаявшихся. В полночь на стене появился Шеин в окружении важных чинов, постоял, помолился и велел позвать пана, доставившего королевский универсал. Показал на огненное море и сказал:

   – Это и есть наш ответ королю, ступай и более сюда не приходи, не то водой напоим.

Пан не до конца уразумел смысл воеводской угрозы и недоумевающе поджал губы.

   – Утопим, – коротко разрешил его недоумение кто-то из воеводского окружения. Тон, каким это было сказано, не допускал сомнений в искренности, и пан понял, что здесь шутит не будут – утопят.

Тем же утром оживлённо было и на русско-литовском рубеже, куда прибыл Сигизмунд. Он стоял на небольшом холме и наблюдал, как по сооружённому для такого случая мосту шагает на русский берег его войско. Королевский мечник Браницкий, знаток хоругвей и значков, давал пояснения.

Сначала гордо прогарцевали гусары киевского воеводы, которых насчитывалось около полутора тысяч, затем прошла пехота перемышленского кастеляна Стадницкого, прозванного Дьяволом. Это были головорезы под стать своему начальнику. За ними, на некотором отдалении, чтобы подчеркнуть великолепие формы, прошли воины литовского маршала Дорогостайского и сбродное войско Льва Сапеги с малым пушечным нарядом. Теперь, согласно боевому расчёту, должны были идти войска, состоявшие при особе его королевского величества: копейщики и пехотинцы поручика Барановского, гусары и казаки князя Острогского, рейтары кавалера Новодворского, немецкая пехота Байера. Сигизмунд коротким жестом остановил Браницкого и велел выслать нарочного, чтобы придержать войска, сам же вошёл в свой шатёр и преклонил колени перед распятием. Ксендз прочёл короткую молитву, после чего его величество сел на коня и направился к войску. Тут его ожидал небольшой конфуз: сходя с холма, королевский конь поскользнулся на мокрой траве, присел на задние ноги и вывалил седока. Свита делано отворачивалась, показывая, что ничего страшного не произошло. Короля быстро привели в порядок, очистили забрызганный грязью плащ, так что о случившемся знало только ближайшее окружение. Его появление было встречено хором восторженных криков. Сигизмунд улыбался своей привычной, будто приклеенной улыбкой и милостиво наклонял голову. Он медленно направился к мосту, мечник Браницкий спешился и взял королевского коня под уздцы, чтобы не допустить повторения недавнего конфуза на скользком бревенчатом настиле моста. На сей раз всё прошло благополучно. На русском берегу Сигизмунда встретил подканцлер королевства Криский и произнёс витиеватую речь, в которой приветствовал его величество с вступлением в пределы государства, уже 96 лет незаконно удерживавшего за собой исконные польские земли. К концу его речи дождь вдруг прекратился и выглянуло солнце.

   – Пусть же сей знак сопутствует добрым делам вашего величества, задумавшего привести грубый народ к благоденствию! – воскликнул хитрый подканцлер при всеобщем одобрении королевской свиты.

   – То добрый знак! Сам Господь захотел осветить начало пути к славе вашего величества! Пусть же простирает он и дальше свои милости! – неслось со всех сторон.

Путь продолжился, но счастливое предзнаменование не торопилось с исполнением. Тяжесть дороги, разбитой ранее прошедшими орудиями, усугубляли лесные завалы. Пока их разбирали, королю приходилось страдать от многочисленных комаров и слепней; раскинуть шатёр, чтобы укрыться от них, не позволяли лесные дебри. Кажется, прав был Жолкевский, советовавший королю не подвергать свою особу неудобствам походной жизни, но Сигизмунд настоял на том, чтобы самому возглавить войско. Честь возвращения исконных вотчин он не хотел делить ни с кем. Так вот какими страданиями оборачивалась эта честь!

На третий день утомительного пути произошло событие, усугубившее подавленное состояние короля. Высланные вперёд люди из отряда Вайера обнаружили висельника, известие о котором строгий немецкий полковник не счёл возможным утаить. Бедняга был повешен на осине, росшей прямо на пути движения войска. В его руку была вложена записка: «Это висит вор Михайла Борисов за воровство, какое делал с Львом Сапегой, давая ему знать, что делается в крепости». К этой же осине была привязана другая жертва, подававшая последние признаки жизни. При ней записки не нашлось, хотя о её принадлежности к тому же сословию свидетельствовало клеймо на лбу – «ВОР». Жертву с трудом привели в сознание, ею оказался пан Зенковский. Подкреплённый несколькими глотками вина, он рассказал о том, что произошло.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю