Текст книги "Мост через время"

Автор книги: Игорь Чутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

И снова все тот же вопрос, с которого мы начали: на что рассчитывали Орджоникидзе, Тухачевский, Баранов, Алкснис? Почему они, зная обоснованные доводы ведущих специалистов, таких, как профессор Рамзин, давали тем не менее возможность работать, помогали «необразованным» Курчевскому, Гроховскому?

…С непостоянством свойств порохов своевременно столкнулись и разработчики «катюши». Задача и там была решена. Наибольшая заслуга в ее решении для «катюши» – Ю. А. Победоносцева (создание методики расчета горения пороховых зарядов в камере с соплом и работы по внешней баллистике ракетных снарядов), для динамореактивных пушек – Л.В. Курчевского. После этого отдача самых мощных безоткатных орудий практически свелась к нулю: на испытаниях в различных условиях они стреляли со специального маятника, как и первая модель, соловецкая, в 1926-1927 годах, – и маятник не качался, только вздрагивал. Из такой пушки можно было стрелять хоть с рук, если ее поднять.

Исследования велись не на ощупь. Под руководством начальника теоретического отдела профессора Б.С. Стечкина в ОКБ разрабатывались научные основы проектирования безоткатных орудий, обобщался опыт. Курчевский написал книгу «Теория ДРП» с предисловием Тухачевского: не знаю, как сейчас думают артиллеристы, а двадцать лет назад Борис Сергеевич Стечкин считал эту работу все еще не потерявшей практического значения. По существу, это была частная сторона общей теории ракетного двигателя на твердом топливе, поэтому не мудрено, что с Курчевским держал постоянную связь Г.Э. Лангемак, главный теоретик на фирме, где разрабатывалась «катюша». Так и принято было, что дело это в принципе единое: только реактивный снаряд летит как бы вместе с орудием, а снаряд Курчевского оставляет орудие на земле.

На одном из домашних вечеров-воспоминаний о Курчевском ветераны с интересом встретили предположение, что хотя озорство и вспыльчивость были изначальными свойствами их бывшего шефа, но впоследствии и они стали у него рассчитанной тактикой. Условия работы ухудшались, «наверху» все более «командовали» личности вроде Г.И. Кулика, начальника Главного артиллерийского управления. Выполнять их требования Курчевский не мог, не нанося ущерба делу, а каждый раз оспаривать – видел, что бесполезно. Вот тут ему и пригодилась его явочным способом узаконенная стихийность. Допустим, пренебрег он очередной командой – ну что с него, сами понимаете, возьмешь? Дикий он… Может «насмешку сделать», а может и кое-что похуже, вплоть до рукоприкладства. Ремнем может отхлестать. Был такой случай: выбежал в коридор сперва какой-то инспектор, за ним шеф распояской, загнал того на сейф в конце коридора и гвоздил там пряжкой по натяжке, – пожарные на вой сбежались…

Людей на работу он принимал тоже сам, не считаясь ни с какими шелестящими «мнениями». И в документы, дипломы смотрел не в первую очередь, сначала – на «морду-личико». Кое-кто обижался. Вот, например, что рассказывает бывший его заместитель, начальник конструкторского отдела Константин Константинович Глухарев о том, как Курчевский предложил ему перейти к ним в ОКБ с довольно высокого поста в армии: «О должности – потом. На кого потянешь, тем и будешь…» Обидно, по нашим привычкам, но разве не справедливо? Чем больше умеешь и успеваешь, чем лучше работаешь, тем тебе и зарплата начислится большая, тем выше поднимешься. Как только проявишь себя. Никаких иных мерил для этого на заводе не существовало: ни срока пребывания в прежнем разряде или категории, ни социального происхождения, ни так называемой средней зарплаты по предприятию, ни свидетельства об образовании… Никто, кстати, не знал, какой диплом был у Курчевского, даже Мария Федоровна не знала, жена. Вспоминали по моей просьбе, не соглашались друг с другом… Только недавно выяснилось: согласно справке из архива, Л.В. Курчевского в 1913 году отчислили с физмата Московского университета за невнесение платы. После второго курса.

Вот и все его официальное образование. Побольше, чем у Гроховского, но ненамного. И все равно не то образование – не инженерное. Курчевский сам «стал тем, на кого тянул», и так же расставлял своих помощников. Гвардия завода – универсалы, те, кто никакого дела не боялся, как и главный конструктор. «Приходилось быть и слесарем-механиком, и специалистом по сборке пороховых зарядов, и уметь грамотно обращаться с капсюльными втулками, с боеприпасами и другими артиллерийскими средствами», – пишет Б.П. Киреев, бывший механик-испытатель. «Надо понять, – говорил академик Б.С. Стечкин, – что деньги в те годы – это для нашего ОКБ было далеко еще не все. Партия и правительство нас ценили, потребности наши учитывали, деньги нам давали, много денег. Но при всем том надо было организовать и каждый день обеспечивать полную неожиданностей опытную работу в условиях строжайшего фондирования материалов и оборудования. И Курчевский ее обеспечивал… Это сейчас любой тебе станок пожалуйста, а тогда чуть что – кланяйся Германии!»

23 ноября 1987 года на заседании в Институте истории естествознания и техники опять докладывалось, что на бомбардировщики ТБ-1 и ТБ-3 Гроховский ставил наземные 76-миллиметровые пушки. Я спросил: «А не пушки Курчевского?» – «Об этом сведений нет».

Удивительно. Очередная тайна. Пытался применить то, что не годилось (и никто не остановил «безумца»), наверняка зная, что уже есть то, что годится.

Из динамореактивных пушек можно было стрелять с самолёта, не очень меняя его конструкцию, не очень ее упрочняя. Сделать только узлы крепления пушки, чтобы они держали ее собственный вес.

Первыми такие пушки получили истребители И-4 (АНТ-5) А.Н. Туполева и «Z» («И-Z») Д.П. Григоровича. Разработали их в 1931-1932 годах специально под 76-миллиметровые ДРП, и не тайно, как в те же годы разрабатывали «Сталь-6» Р.Л. Бартини, а по государственному «Плану ЦКБ № 7». Опытные полеты со стрельбами в воздухе оказались не сплошь удачными, да и пушки были еще однозарядными, что кое-как терпимо на земле, а для истребителя недопустимо: выстрелив два раза (пушек было по две и на И-4 и на «Z»), он возвращался на аэродром для перезарядки. Тем не менее в 1933 году «И-Z» пошел в серию. Значит, был очень нужен… Истребители должны были стать пушечными, поскольку живучесть и броневая защита боевых самолётов выросли, их уже не «брали» пули и мелкие осколки. Нужны были пушки – срочно и большого калибра. Насколько вовремя была поставлена эта задача, показывает статистика второй мировой войны: 20-миллиметровый снаряд делал в типичной самолётной конструкции пробоину диаметром 30-40 сантиметров, 23-миллиметровый – уже 60 сантиметров, 37-миллиметровый – около метра. Один 30-миллиметровый снаряд авиационной пушки был, по дальнейшим уточненным оценкам, так же эффективен, как шестнадцать 20-миллиметровых.

П.А. Ивенсен говорит про Гроховского: а все же элемент безумства в его балансировании на грани риска был… Безумству храбрых поем мы песню, ведь так?

Безумство храбрых – это уже классика, с ней не больно-то поспоришь. Так что, может быть, Гроховский действительно пробовал поднимать в воздух обычные полевые пушки и стрелять из них. Может, и правда, какими-нибудь ослабленными снарядами… (Кстати, через десять лет, уже в ходе войны, немцы тоже попробовали устанавливать на самолёты 75-миллиметровые наземные пушки. И тоже безуспешно.)

Но вот чего он никак не мог – это пройти мимо пушек Курчевского!

А он и не прошел. Загадка тут в другом: почему Епишев и Ивенсен об этом не слышали (и сомневаться в их словах ни в коем случае нельзя), в то время как «гроховчанин», по сравнению с ними совсем незаметный, рядовой, Петр Васильевич Ильинский не только слышал, но и записал, что в Осконбюро изучалась возможность применения в воздушном десанте пушек Курчевского. Причем записал давно и сам, безо всяких, видимо, наводящих вопросов. А то, бывает, спросят ветерана, помнит ли он то-то и то-то, и он вдруг такое начинает «помнить», что уши вянут.

Рукопись Ильинского у меня, попала она ко мне не от него, а от Э.О. Клемана. Но самого Петра Васильевича я когда-то встречал еще по конструкторским делам, не литературным. Он был суховат по натуре, что в данном случае хорошо: сухие люди обычно ответственнее за свои утверждения. В его записях – только факты, сопровождаемые четкими рисунками и схемами, причем большей частью выполненными не от руки, а с помощью чертежных инструментов. И даже, уверен, в каком-то масштабе, то есть с соблюдением пропорций, хотя и с непроставленными размерами. Приведена там и схема ДРП.

После первых опытов со стрельбой из таких пушек в воздухе была разработана уже специально авиационная 76-миллиметровая динамореактивная пушка, автоматическая, с магазином на шесть снарядов, седьмой – в стволе. Она устанавливалась на новом истребителе Д.П. Григоровича ИП-1 (истребитель пушечный), пошедшем в серию. Параллельно в ЦАГИ под общим руководством А.Н. Туполева создавались тяжелые истребители АНТ-23 и АНТ-29 под динамореактивные пушки калибром уже 102 миллиметра. АНТ-23 был «рамой», как и Г-38 Гроховского и Ивенсена, – с пушками внутри балок: реактивные струи при выстреле выводились из балок за хвост самолёта, чтобы не подожгли оперение. Непосредственно с Курчевский в авиационном отделе его ОКБ объединились для работы над пушечными истребителями конструкторы Лавочкин, Люшин, Шавров, Черановский и другие – некоторые из них уже имели свое имя в авиации… Как и с Гроховским объединялись.

Сейчас образцы пушек Л.В. Курчевского можно увидеть в ленинградском Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи. В Великой Отечественной войне ДРП не применялись. Наверное, их ждала другая судьба, если бы Курчевский уцелел после 1937 года; с другой стороны, у немцев и американцев пушки эти тоже «пошли» не сразу, хотя можно убедительно ответить на все приводимые теперь в литературе задним числом оправдания задержки. Пишут, скажем, что в воздушных боях динамореактивные пушки оказались менее эффективными, чем появившиеся вскоре ракеты, но это ведь общие слова – «менее эффективные», так как многое зависит от условий применения оружия, от характера цели. Если цель – большая площадь: колонны войск, например, скопление техники, – тогда ракеты эффективнее, но если цель мала, если это танк или дот, тогда действенность РС-ов, очевидно, сильно падает. (Разумеется, тогдашних РС-ов, без самонаведения.) Еще сложнее, когда цель при этом сама имеет скорость, сравнимую со скоростью ракеты, да еще и маневрирует. Все это и сейчас остается в значительной мере справедливым – сейчас, при современной электронике и автоматике – и уж подавно было справедливым тогда. Ракета летит далеко, но на первых сотнях метров гораздо медленнее, чем обычный снаряд (ракеты «катюши» после схода с направляющих были видны в полете), а между тем в первую очередь от скорости пули, снаряда зависели тогда и вероятность попадания в подвижную цель, и бронебойность… Через тридцать с лишним лет американцы хотели сделать основным самолётом для воздушных боев во Вьетнаме тактический истребитель «Фантом», вооруженный только ракетами с инфракрасным самонаведением, – и ошиблись, вынуждены были спешно устанавливать на него пушку. Места для нее на самолёте не было, к нему пришлось приделывать контейнер снаружи. Контейнер испортил аэродинамику «Фантома», снизил его скорость, дальность, ухудшил маневренность, но с этим примирились, потому что ракеты мазали на близких расстояниях.

Немецкие и американские авторы писали, что длинное и яркое пламя и дым выдают позиции безоткатных орудий. Но тот же недостаток имеют и просто реактивные установки, однако это не помешало их применению. Были и упреки помельче: что безоткатные орудия все же тяжеловаты, тяжелее реактивных установок, что они заряжаются с дула, что у них расход пороха повышенный, что они небезопасны – при испытаниях имели место несчастные случаи…

Весили они, верно, побольше, чем легкие рельсовые направляющие РС-ов. Но ведь это все же пушки, и преимущества их как пушек были бесспорны. Кроме того, впоследствии, с улучшением конструкционных материалов, с получением новых, упрочненных сталей вес безоткатных орудий уменьшился: батальонная 76-миллиметровая пушка Курчевского весила 180 килограммов, а через десять лет американская пушка такого же калибра весила уже всего 75 килограммов.

Заряжание с казенной части – это вопрос конструкторский, непринципиальный. И у Курчевского, мы говорили, уже были опытные образцы таких пушек.

А полностью, абсолютно безопасной опытной техники, тем более военной, вообще не бывает. Рискуют летчики-испытатели, рискуют даже испытатели новых «Жигулей», рискуют и артиллеристы… В 1934 году при испытаниях танкетки с ДРП в стволе пушки взорвался снаряд, погиб инженер Адольф Янович Нейланд, почти оглох сидевший рядом с ним Оскар Фридрихович Каплюр. Портрет Нейланда висел потом в кабинете Курчевского. Но и после этого случая продолжала рисковать Мария Федоровна Курчевская, жена главного конструктора. Она была верной, повседневной помощницей Леонида Васильевича и, наверняка боясь, тем не менее водила на испытательный полигон грузовики с опытными снарядами.

Однако какие бы соображения в пользу ДРП сейчас ни приводить, а история подтвердила, что профессор Рамзин был прав, когда говорил о больших трудностях с реализацией идеи таких пушек. Безоткатные орудия получались в то время у Курчевского, а у других конструкторов, уже без него, почему-то не получались. К другим это, видно, непростое умение пришло спустя десятилетия.

Почему без него не получались? Наверное, потому же, почему без Гроховского сникла воздушно-десантная техника. Мы были первыми и по времени, и по совершенству этой техники, и по ее количеству, а когда она понадобилась – ее у нас оказалось мало. «Поэтому в начале войны, – пишет Г. К– Жуков, – задачи авиадесантных войск могли выполнять только старые авиадесантные бригады, объединенные в новые корпуса, а большинство личного состава новых соединений использовались как стрелковые войска».

В том, что динамореактивные пушки получались у Курчевского (включая, заметим, и ручное «безотдачное гладкоствольное ружье» – то, что впоследствии сконструировали немцы: фаустпатрон; схему этого ружья также приводит П.В. Ильинский), несомненна заслуга Тухачевского. Конструктор В.Г. Грабин вспоминает, что в 1933 году Тухачевский собирался будто бы вообще ликвидировать классическую артиллерию, заменить ее динамореактивной. Едва ли так: что-то тут недосказано, от чего-то Грабин явно уводит читателя. Ошибка Тухачевского, если он и вправду такое задумал, слишком элементарна. Досадно, очень досадно, что из-за протестов старых работников артиллерийской промышленности мемуары Грабина долго не публиковались (не считая сокращенного, как раз и вызвавшего протесты журнального варианта в «Октябре» в 1973 году), а теперь уж автора ни о чем не спросишь, без него исправления не внесешь. Нет, не протестовать надо было, не запрещать книгу, а спорить с ней – открыто, печатно, и тогда, возможно, хотя бы отдельные недоумения рассеялись бы.

В.Г. Грабин пишет, что впоследствии ошибка была исправлена, очевидно уже без Тухачевского. «Но, восстановив в законных правах классическую артиллерию, мы, к сожалению, прекратили на некоторое время работу по созданию динамореактивных пушек. В первые годы войны Государственный комитет обороны СССР поручил Центральному артиллерийскому конструкторскому бюро возобновить работу по ДРП. ЦАКБ успешно справилось с этой задачей…»

Вы что-нибудь поняли?

Когда именно «ЦАКБ успешно справилось с этой задачей», поставленной в первые же годы Великой Отечественной войны, если в войне этой динамореактивные орудия с нашей стороны не применялись? Курчевский посмертно реабилитирован в 1956 году – почему же еще через пятнадцать – двадцать лет, вспоминая довоенную динамореактивную артиллерию, работу над которой «мы, к сожалению, прекратили на некоторое время», Грабин забыл сказать, что работа эта была Курчевского, и ничья другая?

Не потому ли, почему и Гроховского кое-кто постарался вновь «забыть»?

По словам К. К. Глухарева, динамореактивные пушки решено было возродить в 1942-1943 годах. Создали комиссию под председательством Ворошилова, разыскали, свезли в Москву уцелевших соратников Курчевского. Но ничего не получилось: ни чертежей не нашли, ни образцов орудий. Все оказалось уничтоженным. (Много лет спустя несколько образцов все же нашли, те, которые сейчас в Ленинграде, в музее артиллерии.) И. Курчевского заменить никто не смог – никакое ЦАКБ… Комиссия регулярно собиралась, пила чай, ела бутерброды, написала доклад, представила его Государственному комитету обороны. Сталин доклад прочитал, захлопнул, толкнул его по столу к Ворошилову:

 – Вместе с грязной водой выплеснули и младенца! Глухарев же сказал мне, что есть такой чудной слух,

будто Курчевский дожил до 1943 года. Кто-то будто бы видел его на фронте, в форме полковника, разумеется «в сопровождении», и что он там налаживал «катюши». Константин Константинович сам себе не верил, но, чувствовалось, втайне надеялся: а вдруг! Вдруг – чудо, и кто-то еще о нем слышал?

Все же я спросил об этом Б.С. Стечкина.

 – Неужто вы допускаете, что такое могло быть, – удивился старый академик. – О юноша!.. Да если бы Леонид Васильевич дожил до 1943 года, он и потом уцелел бы, так как был до зарезу нужен. Стал бы и генеральным, и все такое прочее… А раз не стал, значит, не дожил. Насколько я понимаю свойства его личности, с ним все решилось быстро. Услышав, в чем его обвиняют, он, вероятнее всего, засадил чернильницей в башку следователю. Ну а что было дальше – говорить нечего…

По-моему, Б.С. Стечкин, тоже хлебнувший тюремной баланды, не предполагал, каким был конец Курчевского, а точно знал.

5

Что было бы, если бы?..

 – Нет, – скажут, – вы уж давайте о том, что было! К фактам ближе, к делу… Не то все эти если бы да кабы далеко заведут, откуда потом не выберешься!

Значит, надо, чтобы не завели. Совсем же не смотреть в эту сторону, совсем не ступать на этот зыбкий путь, согласен, нельзя, потому что в истории, где опыты в чистом виде не повторяются, а учить должны, иначе как с помощью «если бы» не понять, чем приходилось расплачиваться за то, что могло бы быть, но было упущено, погублено.

В Великой Отечественной войне наши воздушно-десантные войска применялись ограниченно – вот какое сейчас найдено обтекаемое слово. Что таким и будет применение – ограниченными– специалистам стало ясно давно, еще накануне неизбежной войны. «Сочетание парашютных десантов, захватывающих аэродромы, с посадочными десантами, использующими их, является страницей, вырванной из книги о Красной Армии, которая первая продемонстрировала эти методы в широких масштабах на маневрах 1935 года», – писал военный обозреватель Г. Российский 19 мая 1940 года в газете «Нью-Йорк тайме».

А если бы страницу не вырвали?

Динамореактивная артиллерия с нашей стороны во время войны совсем не применялась, поскольку работу над ней «мы, к сожалению, прекратили», раскаивается В.Г. Грабин.

А если бы не прекратили?

Или чуть-чуть повернем вопрос: что в свое время помешало В.Г. Грабину и тем, кого он еще подразумевает под «мы», прекратить ту же самую работу – создание боевой ракетной техники, но просто другого конкретного объекта: «катюши»?

Что было бы, если бы и «катюши» у нас не было?

Может быть, в таком повороте вопрос окажется сейчас ближе к фактам, к делу.

И.В. Титов попросил прокатить его по местам их прежней деятельности с Гроховским. Мы побывали возле Управления ВВС при Баранове и Алкснисе, Наркомтяжпрома при Орджоникидзе, в Колобовском, от Колхозной площади проехали по маршруту Гроховского в Осконбюро: через площади Коммуны, Борьбы… На углу Перуновского переулка и Тихвинской я притормозил:

 – Знаете, что было в этом доме? Здесь начиналась «катюша».

 – Зайдем?

Собственно, в «катюшинской» истории, тоже предостаточно запутанной, это лишь одна из версий, хотя сейчас наиболее признаваемая: что в 1921 году, чуть ли не с ведома В.И. Ленина, на Тихвинской, дом три, обосновалась «Лаборатория для разработки изобретений инженера Тихомирова» – пороховых ракетных снарядов. Трудились в ней двое – сам Николай Иванович Тихомиров и присланный ему в помощь знаток ракетного дела, бывший офицер Владимир Андреевич Артемьев.

То ли из-за секретности, то ли по малости своей и незаметности, но лаборатория их у окрестного населения слыла не лабораторией, а просто починочной мастерской.

Лет пятнадцать назад дом этот снесли, не посчитались с просьбами ветеранов-ракетчиков отдать его под музей. Мы с Титовым побывали там буквально накануне выселения перед сносом. Иван Васильевич подкупил тамошних старожилов тем, что он человек «их времени», я – тем, что знал, что там было в «их время». Но от воспоминаний о лаборатории они как-то все уходили. Уж мы и так и эдак… Рассказали им, что Тихомиров был лет шестидесяти, с большой белой бородой, с темными, грустными, как будто восточными глазами. Голос имел, говорят, – густой бас. Артемьев – намного моложе, но вида нездорового, бритый, глаза словно припухшие, лицо твердое, в резких складках…

Нет, с достоверностью никто из стариков таких людей уже не помнил. Мелких предприятий, самых разных, в этих местах при нэпе было не сосчитать: окраина города, народ здесь обитал в основном мастеровой… И бритых, и бородатых хватало. Только навряд ли, нам сказали, те двое работали в самом доме, так как неверно пишут, что он был нежилым. Внизу в нем всегда, еще «с дореволюции», были «квартиры», то есть комнаты в общем длинном коленчатом коридоре, а второй этаж сразу, как объявили нэп, заняла чайная богатого человека Федотова, пьяная, шумная, – и сомнительно, чтобы в таком развеселом месте кому-то дозволялось приготовлять пороховые смеси, хотя бы и в лабораторных дозах. Здесь во всякое время музыка гремела и песни, здесь – мы сами сходили, убедились – на стенах в бывшем парадном подъезде сквозь слои позднейших побелок упрямо проступала трактирная экзотика – цветы и райские птицы.

Так что лаборатория, полагали старики, была, наверное, не в самом этом доме, а по соседству. До войны в глубине их двора стояли в ряд сараи с дровами и прочим, а еще раньше, чего я уже не помнил, в том же ряду – какая-то деревянная халупа, развалина, тоже причисленная к их «строению» и, значит, тоже под номером три… Вот не там ли? Не оттуда ли всякие ее остатки, которые мы после находили?

Может, и там, в развалине, потому что по одним известиям лаборатория была великолепно оснащена, имела целых семнадцать станков, химическое и пиротехническое оборудование, по другим – средств Тихомиров с Артемьевым почти не получали, «мастерскую они содержали на собственные деньги… работали тогда они ночами, в холодном, нетопленом помещении, при плохом свете, недоедали, недосыпали. Чтобы «не прогореть», изготовляли в мастерской детские игрушки, продавали на рынке свои вещи…» («Красная звезда», 13 сентября 1967 г.).

Побывали мы и на месте развалины. Титов ковырнул сырую глину носком.

 – Что, ржавую ракету хотите найти?

 – Да… Все как у нас было…

Прошли по Тихвинской. Тогда, совсем недавно, кажется, там еще можно было увидеть следы прежней Москвы, представить себе окраинный старомосковский быт. Горбатая булыжная мостовая, палисадники за штакетником, крылечки под железными навесами, церковь… В ней, надо полагать, склад или тоже, смотришь, какая-нибудь мастерская. В конце улицы, в переулке направо, – маленький Минаевский рынок. Это сюда, значит, ходили торговать нажитым и самодельными игрушками два немолодых человека, и никто там на них не обращал внимания – мало ли таких…

 – Все как у нас…

Сдал Иван Васильевич, сильно сдал, и прямо на глазах. То ему все некогда было, новые дела его звали, а тут – в лирику впал. А может, так и надо, подводя итоги… Заговорил про какую-то дачку, отданную под их Осконбюро после НИИ ВВС. В Петровском парке стояла дачка, теперь тоже снесена. По утрам они в ней печи топили, днем хлопотали о далеком будущем, казавшемся близким, вечером вешали на ее дверь амбарный замок. Потом работали где-то в районе Масловки, летом – прямо во дворе, придавив чертежи кирпичами, а под навесом играл патефон, чтобы дело шло живее. На заборе пацаны висели, любопытничали.

И «топляк» Иван Васильевич поднял, без этого не обходился. Будто бы Алексей Толстой, когда писал «Аэлиту», под видом мастерской инженера Лося изобразил что-то и правда существовавшее в те времена. Не Тихвинскую ли?

Не думаю. Если Толстой и впрямь срисовал своих героев с реальных ракетчиков, тогда прототипом инженера Лося ему скорее всего послужил не Тихомиров и

не Артемьев, а знаменитый Ф. А. Цандер. Лось с Цандером и внешне – одно лицо, и оба одержимы космическими далями. «Но мы летим на зов», – гордо заявляет иностранному корреспонденту инженер Лось в убогом сарае, еле освещенном лампочкой в жестяном конусе. «Вперед, на Марс!» – не уставал призывать Цандер, работая в комнате, где, вспоминают его соратники, «было все, что относилось к производству на заре ракетной техники, только не было окон и дневного света». «…Люди шарахаются от меня, как от бешеного», – жалуется инженер Лось. Астра Фридриховна Цандер рассказывает, как однажды, завидя ее отца у подъезда, кто-то завопил: «Вот он, вот он, смотрите, идет, межпланетными путешествиями занимается!..»

Чем занимались в своей лаборатории Тихомиров и Артемьев, никто посторонний знать не мог, да и не требовалось Толстому у них бывать: тот же антураж, как видим, его встретил бы и у Цандера, и у Гроховского, и у Курчевского в автомастерской, и вообще в любом тогдашнем такого рода творческом заведении. Помните? Пустынная набережная реки Ждановки, захламленный железом двор и сарай, где инженер Лось построил свою ракету и откуда улетел на Марс… Но там хоть река была, набережная была, торжественные длинные тучи «будто острова, лежали в зеленых водах неба», – в общем, красиво, – а на Тихвинской, когда мы по ней ходили, только галки кричали в голых липах.

Все эти мои соображения после, в машине, Титова не трогали. Он и сам знал, что слух насчет «Аэлиты» – скорее всего ерунда, просто любопытная, как он выразился, фиоритура, не более. Другое ему запало тогда в душу: то, с чего я начал эту главку. Решительно все было одинаковым у них с Гроховским и у ракетчиков, в том числе и человеческие судьбы. Гроховского уничтожили – и основных наследников Тихомирова уничтожили (сам Н. И. Тихомиров умер в 1930 году). Гроховского обокрали – и наследников Тихомирова обокрали: приписали их заслуги некоему А.Г. Костикову, будто бы единолично создавшему наше ракетное оружие перед самой войной. Тем не менее «катюша» успела к 1941 году, хотя и впритык, а воздушные десанты применялись в войне «ограниченно».

Судя по его дальнейшим высказываниям, он очень хотел в этом разобраться. Но и тут не успел.

Напомню, что также и в моем рассказе было обещано больше вопросов, чем ответов. Разумеется, в конце концов ответы будут найдены. Да и я еще надеюсь принять участие в поисках,