Текст книги "Мост через время"

Автор книги: Игорь Чутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

В 1971 году академик А.А. Благонравов и ныне действительный член Международной академии астронавтики В.Н. Сокольский предложили историкам науки и техники помочь прогнозистам: заново осмыслить огромное количество накопленных сведений об отдельных открытиях, изобретениях и попытаться построить по ним модели развития науки и техники, применив для этого логику, философию, социологию, психологию, а если удастся, то и математику. Такие модели, математизация исторических данных, наверняка, позволят лучше увидеть будущее: может быть, не очень дальнее, но то, которое пора включать в научные, проектно-конструкторские, а там, глядишь, и в производственные планы.

Под влиянием ли академиков или по объективной необходимости, а сдвиг в трудах по истории науки и техники вскоре состоялся – от описаний событий, от биографий к их анализу. Причем историки какой-либо одной науки или отрасли техники стали более внимательными к ее взаимосвязям с соседними, вообще с другими видами творчества, в том числе с искусством и литературой.

Но о математике недаром было сказано, что применить ее для построения моделей удастся лишь может быть. А может, и не удастся – хотя бы потому, что перемолоть на ее мельнице все до одного интересные, значительные факты из истории науки и техники невозможно: их слишком много. Стало быть, из них надо выбрать наиболее значительные. А по каким критериям?

Единых критериев, какой-либо их системы не видно и до сих пор. Анализируются, скажем, с позиций истории и прогностики романы Жюля Верна: он и правда многое предвидел, так что тема благодарная; к тому же прошлый век от нас недалек, живет во множестве описаний, в тщательно сохраняемых документах. Но анализируются и совершенно таинственные случаи, преданья старины глубокой – по мельчайшим, еле видимым намекам, штрихам. Откуда, например, в XIII веке ученый монах Роджер Бэкон мог знать, что в предстоявших столетиях будут изобретены автомобиль, телефон, крылатый летательный аппарат, телескоп, что атом делим? Данте, оказывается, в XIV веке имел какое-то представление о скорости света, и основание для этой гипотезы (неужто более, чем гипотезы?) – то место в «Божественной комедии», где, проникшись отвращением ко всему, что «внизу», к аморальному, безобразному, Данте поднимается оттуда и вместе с Беатриче покидает Землю. Сквозь сферы планет их уносит духовная энергия – стремление к совершенству, и вполне материальная – солнечный свет. И летят они со скоростью света… Через двести лет Ариосто пишет о Луне как о подобии Земли: один из его героев отправляется на Луну за потерянным разумом Роланда. Еще через семьдесят лет Кампанелла в утопии «Город Солнца» предсказывает изобретение телескопа и радио – «инструмента для глаза, чтобы наблюдать невидимые звезды, и инструмента для уха, чтобы слышать гармонию планетных движений». Это предсказание историки и сейчас в официальных трудах называют странным. Телескоп, правда, появился вскоре (в 1609 году, телескоп Галилея), но до радио оставалось три века…

Прозрения удивительные. Однако построить по ним обобщенные модели, и построить быстро, удастся едва ли. Слишком эти вершины духа высоки, редки, мосты между ними еле пока просматриваются. Значит, чтобы срочно, в ближайшее же время помочь прогностике, плановикам, практикам, историки должны, ни в коем случае не останавливая глубокие поиски, провести наряду с ними еще и оперативные, пусть менее точные.

4

 – Что вы здесь видите? – протянул мне Бартини лист миллиметровки.

Это был неоконченный график. Горизонтальная ось – «год рождения изобретения», годы взяты с 1665-го, когда возникла идея нитрошелка, и до нашего времени. Вертикальная – «срок реализации идеи (сколько лет ей пришлось ждать)»– И десятка два точек, нанесенных в этих координатах: каждая точка – изобретение. Расположенные левее, давние озарения, находятся также и выше – им приходилось ждать реализации по сто и больше лет. В наше время сроки эти сократились до нескольких лет, до года и меньше.

Бартини задумал очень простую вещь (в принципе простую, но для этого опять надо было посмотреть не «вот сюда», куда все смотрят, «а во-он туда…»).

Есть список изобретений, по которым достигнуто согласие, что в виде идей они родились тогда-то и тогда-то, в практике освоены тогда-то. Список этот – скудный результат многолетних жестоких споров о приоритетах. Он крошечный. Изобретений история знает тысячи и тысячи, а согласие пока достигнуто всего по нескольким десяткам, да и из них в нашей литературе чаще приводятся лишь двадцать – двадцать пять, не больше.

Маловато. А все-таки это уже статистика! Для построения моделей не менее важная, чем ослепительные, но неясно как связанные между собой и какими в свое время потребностями вызванные предвидения гигантов науки. К тому же изобретения в списке не только по значительности не уступают ни одному великому пророчеству, но без них еще и вся наша жизнь непредставима. Паровая машина, фотография, телефон, кино, радио, автомобиль, самолёт, телевидение… Следовательно, их появление было предписано историей, объективным прогрессом материальной и общей культуры человечества.

Известно и без таблицы, что реализация изобретений круто ускорилась со временем. В истории все ускорилось, и развитие техники тоже: это давным-давно объяснил маленькому Роберто доктор Бальтазаро. Список лишь показал в цифрах, что за последние три века сроки реализаций уменьшились даже не со ста, а с двухсот лет до нескольких лет, однако и по нему не сразу уловишь, как именно шло сокращение. Не беспорядочно ли?.. Скажем, одному великому изобретателю повезло – его предложение быстро поняли, применили, а другому не повезло – его сограждане не дозрели до его идеи, она «слишком опередила свое время», поэтому угодила в долгий ящик. Или еще так: одного гения мгновенно оценил свободный народ, возвеличило демократическое правительство, а другого – сгноил в каземате сумасшедший тиран. Демократий становилось все больше, тиранов все меньше – вот и реализации в большинстве своем ускорились!

При беглом взгляде на таблицу думаешь: да, что-то как раз в этом роде и происходило. Изобретения в ней записаны последовательно, от древних и до современных, а сроки реализаций видно, что скачут. Долгий срок, за ним резко укороченный и вдруг снова долгий, да еще в раза в два дольше…

Бартини забрал у меня миллиметровку:

 – Смотрите. Что вы на это скажете – согласитесь или нет?

Карандашом, от руки (а рука у него была – не дрогнет, рука художника), провел между точками плавно снижающуюся среднюю линию – и точки сразу как бы сгруппировались около нее. Некоторые легли точно на нее, некоторые оказались чуть выше или чуть ниже, но стало видно, что все они к ней тяготеют.

Прием самый обычный в любых экспериментах. Так что опять ничего нового вроде бы не придумано, а картина стала яснее.

И следующий шаг – тоже обыкновенный, общепринятый при обработке экспериментальных данных. Немного отступя вверх и вниз от средней линии, процентов на десять отступя, Бартини провел на этих расстояниях еще две линии, превратив таким образом среднюю – в полосу, и слегка ее заштриховал. Точно так же как на графиках потребных и располагаемых мощностей моторов, – помните, представленных Орджоникидзе и Ворошилову? Десять процентов в ту или другую сторону от среднего значения какой-либо величины в технике – вполне, как правило, допустимое отступление «жизни» от теории.

К этой полосе – Бартини назвал ее «закономерностью» – точки притянулись еще нагляднее. Большей частью вошли в нее. Не все, были выпавшие, но таких оказалось немного, тоже в пределах допустимого в экспериментах.

Насколько мне известно, комиссия по наследию Бартини не нашла в его бумагах эту миллиметровку. Не беда. Список тех изобретений опубликован и даже дополнен за прошедшие годы, а «закономерность» я начертил, восстановил, это было нетрудно. Она получилась примерно такой же, как и у Роберта Людовиговича.

5

Сказать о ней можно вот что. Привожу соображения и Бартини (главным образом), и других моих собеседников, и свои.

Она очень жестка. Судя по ней, сроки реализации снижались настолько последовательно, были настолько исторически предопределены, что идея, родившаяся, например, в 1700 году, просто не могла, никак не могла реализоваться раньше, чем через 135 лет (в среднем, еще раз повторю, но с очень небольшим плюсом-минусом), родившаяся в 1750 году – через 90 лет, в 1800 году – через 60 лет. И так далее, той же чередой.

Названий в таблице, точек на графике все же мало, то есть основание у закономерности слабовато. Не слабее, чем в трудах о Роджере Бэконе, Данте, Ариосто?.. Пожалуй. Но там – высокие итоги изучения архивов, литературы, очень сами по себе интересные, однако никого пока ни к чему не обязывающие, а здесь цель – практические рекомендации народному хозяйству, отношение к которым осторожнее и, что поделаешь, ревнивее.

Еще хуже другое: если даже взять последние два столетия, сведений по которым в таблице больше, – сроки реализаций за это время сократились так стремительно (с 90-100 лет в середине XVIII века до одного-двух лет в середине XX), что дальше пользоваться закономерностью, плавно продлевать ее в будущее (экстраполировать) и что-либо по ней прогнозировать затруднительно. Средние сроки, которые она задает, сделались меньше допустимых по здравому смыслу ошибок. Понятно лишь, что до нуля она не упадет, так как между рождением и реализацией любого изобретения всегда будет проходить какое-то время.

Значит, пришла, возможно, пора менять масштаб измерений, определять сроки не в годах, а в месяцах и даже, не исключено в дальнейшем, в неделях.

Ничего особенного. Такое уже бывало: когда ускорившийся ход истории, соперничество, противоборство отпускали на реализацию важнейших научно-инженерных разработок считанные месяцы, а то и дни. Резерфорд в 1937 году был убежден, что атомную энергию никогда не удастся использовать практически, – и менее чем через два года Отто Ган доказал, что удастся, только неизвестным оставалось, в каком виде она явится человечеству. Еще через два года американцы приступили к созданию атомной бомбы; немцы, видимо, тогда же. Те и другие очень спешили. В 1945 году в Германии группа Гейзенберга – Виртца дважды чуть было не осуществила цепную реакцию: в конце января в Берлине и в начале марта в пещере возле деревушки Хайгерлох, куда группу срочно эвакуировали из-за бомбежек. Оба раза ей для «успеха» не хватило одного-двух дней, а также небольшого количества урана и тяжелой воды, которые имелись у немцев, но не были вовремя доставлены в лабораторию.

Конечно, дни в ту весну уже ничего не решали для Гитлера. Но месяцы, начнись работы на несколько месяцев раньше и продвигайся хотя бы чуть-чуть быстрее, могли сказаться… Американцы испытали бомбу в июле, в августе применили.

Заметим, что, по-видимому, времени на создание бомбы ушло как раз столько, сколько и полагалось по закономерности. Не меньше, несмотря на все усилия разработчиков и их правительств.

Двинемся дальше. Закономерность снижения сроков реализаций показывает, когда после рождения замысла должно быть освоено изобретение, по крайней мере крупное. И она же, возможно, предсказывает по обратной связи, когда оно, еще не родившееся, должно родиться… Не конкретное, разумеется, изобретение: пока его нет, оно не изобретение! – но замысел, задача, которая должна быть вовремя поставлена и вовремя решена, чтобы цивилизация не задержалась в своем развитии, не исказилась, сохранила равновесие в мире. (Например, чтобы фашизм, в какой бы ипостаси он и где бы ни возник, был тут же и задушен.) Это – но опять же лишь возможно – облегчит составление прогнозов.

По изобретениям, вошедшим в таблицу, согласие было достигнуто, когда никто, видимо, еще не предполагал, что сроки реализаций снижались, именно как бы скатываясь по наклонной, слегка выбитой дорожке. Дорожка эта, закономерность, выявилась непреднамеренно, поэтому ей веришь больше. И вот здесь – оборотная сторона медали. Закономерность надо бы уточнить, таблицу дополнить. Но при этом как бы не начались подгонки. Кто-то заранее захочет ее подтвердить – и подтвердит, кто-то захочет опровергнуть – и опровергнет, подберет нужные для этого сведения…

А что, если взять дорожку-закономерность такой, какая она уже получилась, и, не мудрствуя, экстраполировать ее в наше и будущее время, не уточняя?

Попробовали. Вышла дичь: дорожка спустилась в нуль, затем ниже нуля – так, будто идеи сейчас можно стало реализовывать до того, как они появились на свет.

Дичь, а между тем в практике она давно не редкость… Перегораживаем реки, поворачиваем их, тратим миллионы – и вынуждены спешно отказываться от этой непродуманной, то есть еще не родившейся, идеи. Строим целлюлозно-бумажный комбинат, зная, что он отравит Байкал; начинаем строить завод, зная, что смета неверна; внедряем метод лечения, не проверив его как положено; позволяем министерству связи тихой сапой вводить явно вредные телефонные и прочие новшества…

Идеи мнимые, разумеется, однако затраты сил и средств на их освоение в практике действительные.

И вот, заведя рассуждения в эти мнимости, в тупик, Бартини вдруг поставил вопрос иначе: а почему, собственно, прогностику интересует только будущая продукция науки и техники? Почему бы не постараться предсказать и тем самым помочь не упустить людей, которые эту продукцию смогут дать? Они, такие люди, изменяются гораздо медленнее, чем машины, приборы и сооружения, если вообще меняются… Техника XX века неизмеримо сложнее техники XIX, но Эдисон, Королев, Тесла, да и Кулибин, да и Ломоносов – явления одного порядка.

Это был поворот темы, новый путь к решению задачи… Логика редчайших, ослепительных вспышек разума – прозрений Данте, Кампанеллы, Кеплера, Сирано де Бержерака (описавшего в XVII веке полет ракеты с человеком на Луну, к тому же еще и многоступенчатой ракеты) – до конца пока не видна, этот мир остается для нас таинственным, странным. Наверное, мы о нем просто очень еще мало чего знаем. Не все мы знаем и о мире изобретателей, гениев подчас столь же великих. Но если то, что они дали человечеству, и правда связано закономерностью, пусть увиденной приблизительно, тогда анализировать эти случаи будет легче. Есть в них, значит, что-то действительно близкое, общее, поддающееся математизации. Стало быть, и модели по ним создать будет легче.

Однако сами по себе изобретения в таблице очень разные. Кино, цемент, капрон, дизель… Что в них общего? По-видимому, только или условия их рождения и реализации, или характеры их авторов, или то и другое вместе.

Эти условия и характеры Бартини предложил смоделировать – сделать такую попытку. Разработать по ним, допустим, набор тестов. И если какой-нибудь никому еще не ведомый старатель-одиночка, может быть впервые постучавшийся во ВНИИ государственной патентной экспертизы, «проходит» по этим тестам, – передавать его заявку наиболее квалифицированным экспертам на рассмотрение вне очереди. Хотя бы так, для начала.

Печальны, трагичны были в далеком прошлом судьбы многих талантливых инженеров. Неизвестными или легендарными остались изобретатели колеса, пороха, мыла, стекла, сам величайший, при жизни признанный Леонардо да Винчи не осуществил множество своих вполне и по тем временам реальных технических замыслов… Вспоминая, читая про удачливых инженеров, доживших до славы и благополучия, мы лишь в редких случаях можем спуститься более чем на двести лет в глубину истории. Кто глубже, кто творил раньше, тех и при жизни в большинстве не знали, и сейчас их ни в каких анналах уже не разыщешь.

Наверное, в XIX-XX веках число неудачников не уменьшилось, поскольку изобретателей стало больше, но наряду с неудачными стали появляться судьбы изумительно счастливые. На примеры не будем тратить время, они известны. Причем счастливые судьбы пошли прямо чередой начиная примерно с середины прошлого века.

По закономерности так и должно было получиться. Когда история отпускала на реализацию технической идеи сто лет – изобретатель умирал намного раньше, и память о нем угасала. К середине прошлого века сроки реализаций спустились до тридцати – сорока лет; можно стало дождаться успеха. И художественная литература, обратите внимание, как раз с этого времени, с Жюля Верна, решительно занялась Сайрусами Смитами, капитанами Немо, а также их живыми прототипами.

Спрашивается, что значит «история отпускала на реализацию сто лет»? Это – максимум. А не позволяла ли она опередить время, поспешить, добиться успеха за те же тридцать – сорок лет и еще скорее?

Нет, почему-то не позволяла… Действительные сроки иногда уменьшались по сравнению со средними, но лишь в пределах все того же не режущего глаз допуска: не более чем на десять процентов. Естественно, что каждое техническое новшество автор и его доброжелатели, меценаты, когда таковые находились, продвигали в практику как могли быстро, насколько это от них зависело, – и все же ни одна реализация не выпала из закономерности далеко вниз, сильно не сократилась за последние двести лет. А вот притормозились, и ощутимо, несколько реализаций, особенно две – ДДТ и капрона. Так что выходит (если это не опровергнут судьбы других изобретений и более точные расчеты), что возможности ревнителей технического прогресса, не исключая и власть имущих ревнителей, всегда были намного скромнее возможностей задержать этот прогресс…

Пожалуй, прослеживается здесь наглядно также и роль личностей в истории науки и техники – неотъемлемой части всеобщей истории[13]13
  Вывод, что реализация изобретений ускоряется со временем, оспаривает, например, Г.Д. Данилин в обзоре «Ускорение темпов научно-технического прогресса: миф и действительность». Институт научной информации по общественным наукам АН СССР, 1984.


[Закрыть].

* * *

Бартини хотел ввести эти рассуждения в «Цепь», посмотреть, как на них «ложатся» биографии некоторых крупных конструкторов. Но не успел. Что смогу, я дальше сделаю за него, отчасти воспользовавшись сведениями и материалами, которые он мне оставил. Но прежде всего закончу рассказ о нем.

Об ускорении исторического процесса и что ускорение это графически можно изобразить геометрической прогрессией, экспоненциальной кривой (приближенно вычислив ее) пишет Б. Ф. Поршнев в упомянутой уже книге «О начале человеческой истории». М., Мысль, 1974, с. 32.

6

Весной 1946 года Сталин приказал дать заключенному конструктору Бартини любой, на выбор, опытный завод.

Повторилась в варианте история 1939 года («Найти, заставить работать!»). Приказ был сталинский, ночной, и в ту же ночь Бартини отправили на самолёте по заводам выбирать подходящий. Выбрали, перебазировали туда тюремное ОКБ Бартини, наняли вольных сотрудников и в июле приступили к работе.

Проект, из-за которого все это разгорелось, был опять, скромно говоря, выдающийся. Двухмоторный высотный транспортный самолёт недостижимой, как до этого считалось, вместимости. Чтобы на высоте, в разреженных слоях атмосферы, сохранить нормальное для человека давление воздуха в грузопассажирском отсеке и чтобы конструкция фюзеляжа была при этом достаточно легкой, фюзеляж надо было, по установившимся представлениям, делать обязательно круглым в сечении, круглой трубой. Всякий баллон под внутреннее давление делают, известно, либо круглым цилиндрическим, либо сферическим. Чем большая требуется вместимость, тем, значит, больше диаметр. Но есть разумный предел такому увеличению размеров, им и ограничивалась вместимость.

А Бартини нашел простейшее комбинированное сечение: на вид – овал, но состоял он из нескольких дуг окружностей. Внутреннее давление такая овальная труба держала, как круглый цилиндр, следовательно, оказалась легкой, и вместимость фюзеляжа получилась, какую не ожидали. «По проекту это был первый самолёт, позволявший перевозить танки и грузовики», – записано в трудах историков. (Имеется в виду перевозить танки и грузовики внутри самолёта, потому что на наружных подвесках их уже перевозили раньше.) Высота фюзеляжа была около трех метров, ширина – около пяти. Для сравнения: диаметр фюзеляжа современного Ил-76Т – около четырех метров, Ил-86 – около шести.

За Т-117 перед Сталиным хлопотали Министерство авиационной промышленности, управления ВВС и ГВФ, знаменитые летчики Г. Ф. Байдуков, А.Д. Алексеев, И.П. Мазурук и другие.

Была и еще одна хитрость в этом проекте, тактическая. Двигатели на него намечалось ставить поршневые, АШ-73, применявшиеся на бомбардировщиках Ту-4. Бартини рассчитал: поршневые бомбардировщики сходят со сцены, их скоро заменят реактивные, а серийное производство АШ-73 налажено. Вот и не надо его останавливать. Двигатели очень хорошие, и надо применить их в транспортной авиации, которая еще долго может оставаться поршневой. (До сих пор летают и высоко ценятся поршневые Ил-14.)

Но Сталина известили, что Бартини, мол, покушается на моторы, идущие на бомбардировщики…

Ах так!.. И маршалу К. А. Вершинину, главкому ВВС, пытавшемуся объяснить, в чем дело, отстоять Т-117:

 – Вам что нужнее – бомбардировщики или транспортная авиация?

На «прямой» вопрос Сталина ответ мог быть только абсолютно «прямой»:

 – Бомбардировщики…

И в 1948 году ОКБ Бартини закрыли, опытный Т-117, готовый уже на 80 процентов, пустили в металлолом, Бартини отправили заведовать отделом в НИИ. Да вслед еще и присовокупили начальнику этого НИИ, устно:

 – Вы там проследите, чтобы он какой-нибудь самолёт вам не нарисовал!

Но это уж, правда, не Сталин присовокупил, а старательное начальство пониже.

Бартини в очередной раз поднялся в сферу науки. Где, кстати, он был уверен, творческого человека тоже не заменишь никакими коллективами. А творчество немыслимо без смелости и настойчивости.

В 50-60-х годах он провел любопытное исследование в теоретической физике. Помилуйте, встретили его сообщение специалисты, кто такой Бартини? Авиаконструктор? Зачем же он вторгается в чужую, столь далекую от него область?

А вот вторгся и не остановился, получив такое заключение одного из «ведущих» физиков: «Я этого не понял, а значит, никто этого не поймет!» – и совсем уже наглый отзыв так называемого черного, то есть тайного, рецензента научного журнала: «Предлагаемая статья напоминает мне рекламу мази, которая в равной степени придает блеск ботинкам и способствует ращению волос…»

Статья все же была напечатана в «Докладах Академии наук» (1965 г., т. 163, № 4), называется она «Некоторые соотношения между физическими константами». Впоследствии Роберт Людовигович разработал эту тему детальнее, опубликовал новую статью в сборнике «Проблемы теории гравитации и элементарных частиц» (М., 1966). «Ведущие» физики встретили публикации, насколько мне известно, молчанием, многие «неведущие» заинтересовались… Был еще чудной срединный результат: слух, что нет такого физика, Роберта Орос ди Бартини, что за этим псевдонимом скрылся кто-то из «ведущих».

Мы же сейчас коротко остановимся на этой сугубо теоретической задаче лишь постольку, поскольку метод ее решения, подход к ней Роберта Людовиговича был в точности такой же, как и к задачам техническим. Возможно, что подход этот и есть та часть работы в любом творчестве, которая обычно скрыта, считается бессознательной, а здесь обнажилась.

Бартини предложил единую и очень простую формулу для аналитического определения, то есть для определения расчетом, так называемых мировых, или фундаментальных, констант: скорости света в пустоте, ускорения силы тяжести, массы и заряда электрона, отношения масс частиц и т. д. – десятков физических постоянных, которые до его статей определялись только экспериментальными способами, приближенно, потому что не была известна их природа. Эксперименты обходились недешево, их повторяли, так как требовалось все больше знаков после запятой (все эти константы – бесконечные дроби), но не в этом главная неприятность. Существеннее, что положение сложилось явно ненормальное. Достижения теоретической физики известны, громадны, и почти во все расчеты там входят какие-либо из мировых констант; но никто не знал, почему все же скорость света в пустоте – примерно 300 тысяч километров в секунду, а не 350, не 285, почему ускорение силы тяжести – такое, не больше и не меньше… И получалось, что стройное, прекрасное здание этой науки опирается на слабоватый фундамент. До поры до времени об этом можно было не слишком заботиться, дело и так шло, но в неизвестности, оставленной за спиной, иногда таятся подвохи.

Что и говорить, Бартини наверняка знал физику не лучше, чем сотни и тысячи первоклассных ученых, собранных к тому же в первоклассных институтах и лабораториях. Просто (опять же «просто»!) он и в этом случае отважился посмотреть не туда, куда все смотрят. Видимый нами Мир – четырехмерен: три координаты в пространстве (длина, ширина и высота) плюс четвертая – время. Правда, математика давно уже имеет дело с любым числом измерений, до бесконечности, но представить себе въяве хотя бы следующее по числу измерений пространство, пятимерное, пока никто не в состоянии. Однако можно допустить, что математика как модель жизни все же имеет дело с реальностями.

Это и допустил Бартини, сначала интуитивно. (Между прочим, многие ученые, на которых он ссылался, – К. Гаусс, А. Пуанкере, а из наших современников американский математик и физик, нобелевский лауреат П. Бриджмен – были сторонниками математического интуиционизма, направления в философии, считающего интуицию единственным источником математики, главным критерием строгости ее доказательств.) А затем уже чисто математически пришел к выводу, что наиболее вероятное устойчивое состояние Мира не четырехмерное, каким оно нам представляется, а шестимерное. Оно может быть любым: стомерным, миллиономерным, может как угодно меняться, состояния эти могут переходить одно в другое, но шестимерие для Мира – как самая глубокая и низкая лунка для шарика на изрытой лунками поверхности. И два дополнительных измерения, в нарушение наших привычных, обиходных представлений, имеет время!.. Невозвратимое, неостановимое, очевидно текущее в одном направлении, оно вдруг оказалось похожим не на шнурок, протянутый из прошлого в будущее через настоящее, а на видимое нами пространство – объем, со своими собственными шириной, глубиной и высотой[14]14
  В такое трудно поверить, поэтому опять приведу длинную цитату: «Человек может видеть мир не только таким, каким он существует в действительности, но и таким, каким он может быть. Иными словами, существует не только репродуктивное, но и продуктивное восприятие, а в зрительной системе имеются механизмы, обеспечивающие порождение нового образа. Изучение этих механизмов и законов порождения образа • – задача специального раздела психологии, который в последние годы получил название «визуальное мышление»… Визуальное мышление – это человеческая деятельность, продуктом которой является порождение новых образов, создание новых визуальных форм, несущих определенную смысловую нагрузку и делающих значение видимым. Эти образы отличаются автономностью и свободой по отношению к объектам восприятия» (Зинченко В.П., Мунипов В.М., Гордон В.М. Исследование визуального мышления. – Вопросы психологии, 1973, № 2).


[Закрыть].

Практически это привело его к единой формуле для аналитического определения любой из мировых констант с любой степенью точности.

Большую часть этих соображений Роберт Людовигович сформулировал еще в конце 30-х годов. В 1950 году его работы заинтересовали академика С. И. Вавилова, затем академиков М.В. Келдыша и Н.Н. Боголюбова, а до этого его сообщения натолкнули ученых на решение некоторых вопросов оптики[15]15
  Профессор Ю.Б. Румер разработал теорию пятимерной оптики. В 1945 году заключенные Ю.Б. Румер и Р.Л. Бартини представили в Академию наук СССР работу «Оптическая аналогия в релятивистской механике и нелинейная электродинамика».


[Закрыть]. Можно и, наверное, нужно спорить с тем, как он обосновывает свои выводы, но пока что результаты расчетов по его формуле и результаты экспериментов совпали во всем доступном для сравнения диапазоне. (Сравнение было проведено в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне.) И в 1962 году Н.Н. Боголюбов написал в редакцию «Журнала экспериментальной и теоретической физики»: «В этой работе автор предлагает простую формулу для определения основных физических постоянных, в которой для подбора служат только несколько целых чисел. Ввиду того, что такой довольно любопытный результат может представить интерес независимо от вопросов обоснования его, считаю целесообразным опубликовать его в «Письмах в редакцию ЖЭТФ».

7

Трудна, сложна, а иному наблюдателю, если он занял стандартную, всем видную, легко находимую позицию, покажется, несомненно, абсурдной дорога от мальчика-барона из города Фиуме до главного конструктора самолётов в СССР. Даже отдельные этапы этой дороги, отдельные ее повороты многим в свое время представлялись абсурдными. По веками утвержденным понятиям, Роберто Орос ди Бартини, единственный продолжатель древнего аристократического рода, наследник богатого отца, должен был стать или офицером, или чиновником, или священнослужителем. А он ушел в естественные науки. Правда, как мы видели, для этого были объективные причины, предпосылки, в том числе круг интересов его семьи. Физикой и химией там интересовались больше, чем богословием; происхождением жизни больше, чем иерархией знатности; сочинения Вольтера и Леонардо предпочитали сочинениям Макиавелли, историю Греции – подлой истории дома Борджиа…

Только ведь и в светлой Элладе были рабы… Родители и доктор Бальтазаро объяснили Роберто, что человечество, по Дарвину и Геккелю, так еще молодо, что золотой век не был, а только будет. Но родители и доктор считали, что золотой век придет когда-нибудь сам собой, а Роберто вырос и понял, что сами собой такие времена не наступают. Отец, человек просвещенный, буквально жил идеалами Монтескье, Руссо, Д'Аламбера, но при всем том оставался бароном и королевским сановником. И никто, кроме сына, не видел в этом нестерпимого противоречия. А сын увидел – с другой позиции, с другой «оси координат». «Выбор мировоззренческой позиции, – пишет академик П.В. Симонов, – есть результат не столько рассудочного ознакомления с различными точками зрения, сколько результат самовоспитания. Это особенно заметно, когда речь идет о человеке, принадлежавшем по рождению к господствующему классу, который оказался способен разделить интересы совершенно иной социальной группы и отстаивать их, как свои».

Началась первая мировая война. Газеты, как всегда и везде, закричали о победе – что после скорой и решительной победы вновь наступит замечательная жизнь: все пойдет по-старому…

 – Не может этого быть! – подумал тогда семнадцатилетний курсант летной школы Роберто ди Бартини. – По-старому? Не может быть, чтобы такая катастрофа ничему нас не научила!

Кончилась война. Считалось очевидным, что изрядно хлебнувший горя бывший фронтовик поселится в родительском доме. Отец ему написал: «Я знаю, что ты стал коммунистом, и все же не хочу, не имею права влиять на твои убеждения. Это – дело твоей совести. Но я прошу: живи у меня. Ведь я теперь один. И я люблю тебя, Роберто…»

Молодой Бартини к отцу не вернулся – не считал для себя возможным жить лучше, чем живут его единомышленники. Он снимал углы, порой бывал рад и месту в ночлежке, работал мостильщиком, шофером, разметчиком на заводе «Изотта-Фраскини»… Пока была возможность – пока не потребовалось уйти в подполье, – учился инженерному делу и летному. Инструктором его был известный впоследствии летчик Донати, мировой рекордсмен.

В 1972 году отмечалось семидесятипятилетие Р.Л. Бартини. Подводился итог третьему этапу его жизни, строились планы на дальнейшее. О прошлом, сказал тогда Роберт Людовигович на одном из юбилейных мероприятий, сведения у нас довольно точные: известно, что было, что из этого было хорошо, а что плохо, где мы ошиблись, а где преуспели…