Текст книги "Водопад"

Автор книги: Иэн Рэнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)

Ребус припомнил, что Девлин всегда говорил подобным образом – «высоким штилем», как он выразился. Казалось, он просто не мог обойтись пятью словами там, где можно сказать двадцать, изобретая порой свои собственные словечки, которые впору было вставлять в словарь курьезов. Когда профессор Девлин делал вскрытие, записывать его комментарии было сущим мучением.

– Вы переезжаете в пансионат для престарелых? – догадалась Хейс.

Девлин снова усмехнулся.

– Увы, я еще не готов откинуть копыта. Впрочем, ждать осталось, по всей видимости, недолго, поэтому я и решил отделаться от всего ненужного, чтобы облегчить работу тем членам семьи, которые пожелают вступить во владение этим помещением, после того как я его освобожу.

– То есть вы хотите выбросить весь хлам и сберечь им силы и время?

Девлин посмотрел на Ребуса.

– Сказано кратко и по существу, – заметил он с одобрением.

Хейс наклонилась и извлекла из большой картонной коробки толстую книгу в кожаном переплете.

– Вы действительно намерены выбросить все эти вещи? – спросила она.

– Ни в коем случае! – воскликнул Девлин. – Например, фолиант, который вы в настоящий момент держите в руке, представляет собой раннее издание статей Дональдсона по анатомии. Я намерен подарить его Хирургическому колледжу.

– Вы видитесь с профессором Гейтсом? – спросил Ребус.

– О, мы с Сэнди иногда встречаемся, чтобы пропустить по несколько капель той или иной тинктуры. Мне кажется, он сам скоро уйдет в отставку, чтобы освободить дорогу молодым. Мы льстим Себя надеждой, что так обеспечивается цикличность жизни. Но это полная чушь, если только вы не приверженец буддизма. – Он улыбнулся собственной шутке.

– Ну, если человек буддист, это не означает, что он непременно родится снова, не так ли? – заметил Ребус, еще больше развеселив старика.

– Это ваш первый случай? – спросил Ребус немного погодя, глядя на вставленный в рамочку газетный отчет, висевший на стене справа от камина. Статья была посвящена судебному процессу над убийцей и датирована 1957 годом.

– Да, первый. Юная новобрачная насмерть забита собственным супругом. Эта парочка приехала в Эдинбург, чтобы провести здесь свой медовый месяц.

– Подходящее украшение для интерьера, – заметила Хейс.

– Моей жене эта история тоже казалась излишне мрачной, – признал Девлин. – По ее просьбе я даже убрал этот отчет в архив, но когда она умерла, извлек на свет Божий.

– Понятно, – сказала Хейс, опуская книгу обратно в коробку и еще раз оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь сидячего места. – Полагаю, чем скорее мы закончим, тем скорее вы сможете вернуться к… к уборке.

– Всегда приятно наблюдать проявления здорового практицизма. – Казалось, старого профессора вполне устраивает, что гости стоят посреди протертого чуть не до основы персидского ковра и почти не шевелятся, боясь малейшим неосторожным движением спровоцировать какой-нибудь обвал, чреватый цепной реакцией.

– Скажите, сэр, – спросил наконец Ребус, – эти коробки разложены в определенном порядке или их можно составить на пол?

– Пожалуй, не стоит, – покачал головой Девлин. – Давайте лучше организуем наш тет-а-тет в столовой.

Ребус кивнул и первым двинулся следом за хозяином. При этом его взгляд упал на стоявшую на мраморной каминной полке открытку-приглашение Королевского хирургического колледжа. В приглашении шла речь о торжественном обеде в здании Эдинбургского хирургического общества. «Смокинг и все регалии», – сообщалось в конце. Регалии, подумал Ребус, это ордена, медали, маршальские звезды… У него тоже имелись медали, только они были сделаны из стекла и картона и хранились в коробке в нижнем отделении буфета. На Рождество, если ему не было лень, Ребус украшал ими елку.

В столовой сразу бросался в глаза длинный деревянный стол с шестью высокими жесткими стульями. В стене было пробито сервировочное окошко в кухню (в семье Ребуса его бы назвали «раздаточным»). В углу притулился сервант темного дерева, уставленный пыльными бокалами и столовым серебром. Три-четыре картины в рамках напоминали старые фотографии, сделанные в ателье: живописные группы венецианцев в гондолах, возможно, сценки из Шекспира. Высокое окно с подъемной рамой смотрело на расположенный позади дома сад. Теперь, когда Ребус видел его сверху, он обратил внимание, что садовник миссис Жардин то ли случайно, то ли намеренно придал участку форму вопросительного знака.

На столе лежала наполовину собранная головоломка – центр Эдинбурга, сфотографированный с высоты птичьего полета.

– Любая помощь будет принята с благодарностью! – провозгласил Девлин, взмахнув рукой над столом.

– Сложная работа, – сочувственно заметил Ребус.

– Не очень. Всего две тысячи фрагментов.

Хейс, которой наконец удалось представиться Девлину, никак не могла удобно усесться на жестком стуле.

– Давно вы вышли в отставку? – спросила она наконец.

– Двенадцать… нет, четырнадцать лет назад. Четырнадцать лет, моя дорогая!… – Девлин покачал головой, словно удивляясь способности времени мчаться все быстрее, по мере того как замедляется ритм усталого сердца.

Филлида Хейс заглянула в блокнот.

– В разговоре с нашими коллегами вы упомянули, что в день, когда пропала Филиппа Бальфур, вы были дома…

– Совершенно верно.

– Но вы ее не видели?

– Пока все правильно.

Ребус, который так и не решился сесть на стул, прислонился к подоконнику и, слегка откинувшись назад, сложил руки на груди.

– Вы были знакомы с мисс Бальфур? – спросил он.

– При встрече мы здоровались.

– Она жила рядом с вами почти целый год, – заметил Ребус.

– Эдинбург есть Эдинбург, инспектор. Я прожил в этой квартире почти тридцать лет, – перебрался сюда сразу после смерти жены. Вроде достаточно времени, чтобы познакомиться с соседями. Но они слишком часто переезжают. Пока ждешь случая, их и след простыл. – Он пожал плечами и добавил: – А потом уже ничего не ждешь.

– Это очень печально, – вставила Хейс.

– А там, где живете вы, разве по-другому?

– Давайте лучше вернемся к делу, ради которого мы вас побеспокоили, – перебил Ребус. Оторвавшись от подоконника, он подошел к столу и оперся на него руками, глядя на собранные в кучку фрагменты головоломки, которые профессор еще не поставил на место.

– Да, да, разумеется, – сказал Девлин.

– В тот день, когда исчезла Филиппа… Вы сказали, что провели весь вечер дома и не слышали ничего подозрительного?

Девлин поднял голову и посмотрел в потолок, словно обдумывая последнее слово.

– Ничего, – сказал он после небольшой паузы.

– И ничего не видели?

– Абсолютно.

Хейс его ответы явно раздражали, и она сильнее заерзала на стуле. Ребус уселся напротив и попытался поймать ее взгляд, но Хейс уже задала свой вопрос:

– У вас были какие-нибудь конфликты с мисс Бальфур?

– А из-за чего бы нам конфликтовать, скажите на милость?

– Теперь уже не из-за чего, сэр, – холодно ответила Хейс.

Девлин смерил ее неприязненным взглядом и повернулся к Ребусу.

– Я вижу, вас заинтересовал мой стол, инспектор, – сказал он.

Ребус с удивлением обнаружил, что машинально поглаживает кончиками пальцев чуть шероховатую столешницу.

– Начало девятнадцатого века, – продолжал Девлин. – Этот стол сделал своими руками один ученый– анатом. – Он бросил быстрый взгляд в сторону Хейс, потом снова посмотрел на Ребуса. – Видите ли, я кое– что вспомнил, но мне кажется – это вряд ли может иметь какое-то значение.

– Что же, сэр?

– Я видел человека, который стоял напротив нашего дома.

Ребус знал, что хочет сказать Хейс, и поспешил ее опередить:

– Когда это было?

– Дня за два до того, как пропала мисс Бальфур. И накануне ее исчезновения тоже. – Девлин слегка повел плечами. Судя по этому движению, он прекрасно понимал, какой эффект возымели на слушателей его слова. Хейс побагровела. Ей так и хотелось крикнуть: «Почему ты не сказал об этом сразу, старый хрыч?!»

Ребус взял себя в руки и спросил совершенно спокойно:

– Он стоял на противоположном тротуаре?

– Именно.

– Вы хорошо его рассмотрели? Можете его описать?

Девлин снова пожал плечами.

– Лет двадцати с небольшим, волосы темные, короткие… не слишком короткие, просто аккуратно подстрижены.

– Может быть, это кто-то из соседей? – предположил Ребус.

– Я не знаю, я просто говорю, что видел. Мне показалось, этот парень кого-то ждет, но я не уверен. Во всяком случае, он пару раз смотрел на часы.

– Это не мог быть бойфренд мисс Бальфур?

– Ее ухажер? О нет, Дэвида я знаю…

– Вы знаете Дэвида Костелло? – переспросил Ребус, продолжая рассматривать головоломку.

– Несколько раз разговаривал с ним, только и всего. Когда мы сталкивались в подъезде. Приятный молодой человек…

– Как он был одет? – спросила Хейс.

– Кто? Дэвид?

– Нет, человек, которого вы видели на улице. – Хейс сопроводила свои слова самым свирепым взглядом, но Девлина это, похоже, только позабавило.

– На нем были брюки и куртка, – сказал он и покосился на свою растянутую кофту. – Точнее сказать не могу, так как не слежу за современной модой.

Ребус знал, что профессор Девлин говорит правду. Четырнадцать лет назад он ходил в точно такой же растянутой и застиранной кофте, которую поддевал под бледно-зеленый хирургический халат. Кроме того, он носил галстук-«бабочку», которая постоянно съезжала то на одну, то на другую сторону. Просто поразительно, подумал Ребус, как врезалось в память то первое вскрытие: картины, запахи, звуки, которые должны были стать привычными. Скрежет металла по кости, негромкое потрескивание рассекаемой скальпелем кожи… Своеобразное чувство юмора, свойственное некоторым патологоанатомам, заставляло их превращать каждое вскрытие, на котором присутствовали детективы-новички, в настоящий спектакль со всеми спецэффектами, но Девлин никогда так не поступал. Он целиком сосредотачивался на трупе, словно в прозекторской больше никого не было, и исполнял свою работу с почти ритуальной точностью и пиететом.

– Как вам кажется, – спросил Ребус, – быть может, вы сумеете дать нам более подробное описание, если немного подумаете?

– Я в этом сомневаюсь, инспектор, но если это так важно, я, разумеется, попытаюсь.

– Расследование только началось, сэр. Вы же сами знаете, что на первом этапе мы не вправе пренебрегать ни одной мелочью.

Ребус говорил с Девлином как с коллегой-профессионалом, и это сработало.

– Мы можем попробовать составить фоторобот, – продолжал Ребус. – И если это окажется кто-то из соседей или человек, которого здесь хорошо знают, это очень облегчит нам жизнь.

– Гм-м, звучит разумно, – согласился Девлин.

Решив ковать железо, пока горячо, Ребус достал мобильный телефон и позвонил в Гэйфилдский участок. Договорившись о встрече с полицейским художником на завтрашнее утро, он спросил у Девлина, не нужно ли прислать за ним машину.

– Мне кажется, я в состоянии сам найти дорогу, – проворчал профессор. – Песок из меня пока не сыплется.

Однако, провожая двух детективов к выходу, он двигался как на ходулях, словно после двадцати минут сидения за столом его суставы перестали сгибаться.

– Еще раз большое спасибо, сэр, – сказал Ребус, пожимая Девлину руку на прощание.

В ответ профессор только кивнул, стараясь не смотреть на Хейс, которая не проявляла никакого желания выразить ему свою благодарность за своевременно сообщенные сведения. Уже за дверью, когда они поднимались к следующей площадке, она пробормотала несколько слов, которые Ребус не расслышал.

– Что-что?

– Я сказала – чертовы мужики!… – Она немного помолчала и добавила: – Я не имею в виду вас, сэр.

Ребус промолчал – ему хотелось, чтобы Хейс высказала то, что было у нее на душе.

– Как вы думаете, если бы к нему пришли двое полицейских-женщин, старый мухомор сказал бы хоть слово?! Да никогда в жизни! – выпалила она после небольшой паузы.

– Я думаю, – сказал Ребус, – все зависело бы от того, как с ним стали бы разговаривать.

Хейс с подозрением покосилась на Ребуса, но он не шутил.

– Часть нашей работы, – продолжал он, – состоит в том, чтобы притворяться, будто нам нравятся все, с кем мы беседуем, и что нам очень интересно и важно то, что эти люди могут сообщить.

– Он просто…

– …действовал тебе на нервы? Мне тоже. Что поделаешь, Девлин привык глядеть на людей немного свысока, и теперь его не изменишь. Но, как бы он тебя ни раздражал, этого нельзя показывать! Ты права: я тоже не уверен, что он расположен был с нами чем-то делиться. Старик привык сам решать, что существенно, а что нет. К счастью, потом он немного приоткрылся, чтобы поставить на место тебя… – Ребус улыбнулся. – Отличная работа, Хейс. Не часто мне удается сыграть роль «доброго полицейского».

– Он не просто действовал мне на нервы, он…

– Что же еще?

– Он вогнал меня в дрожь.

Ребус внимательно посмотрел на нее.

– Разве это не одно и то же?

Филлида Хейс покачала головой.

– То, что он выделял вас как старого приятеля, действительно меня раздражало, потому что я оказалась… за бортом. Но эта газетная заметка на видном месте…

– Та, которая в рамочке?

Она кивнула.

– Вот от этого у меня мурашки пошли по коже.

– Он патологоанатом, – объяснил Ребус. – У этих ребят шкура гораздо толще, чем у обычных полицейских.

Филлида Хейс ненадолго задумалась, потом чуть заметно улыбнулась, но Ребус увидел.

– Чему ты смеешься? – спросил он.

– Так, ничего особенного, – сказала она. – Просто, когда мы уходили, я заметила под столом фрагмент головоломки…

– …который он обронил и не заметил? – Ребус тоже улыбнулся. – Да ты просто талант, Филли, самородок!… Вот увидишь, лет через двадцать мы сделаем из тебя настоящего детектива.

С этими словами Ребус позвонил у очередной двери, и они продолжили работу.

Пресс-конференция, проходившая в Большом Доме, транслировалась по служебной связи в Гэйфилдский участок, где находился штаб расследования. В рабочем зале царило оживление: кто-то протирал носовым платком захватанный потными пальцами экран телемонитора, кто-то пытался опустить жалюзи, чтобы преградить путь лучам неожиданно выглянувшего из-за облаков солнца. Все стулья были заняты, детективы сидели по двое – по трое за каждым столом. Некоторые торопливо доедали обед, состоявший из бутербродов, бананов и кофе, чая или сока. Разговаривали вполголоса. В основном ругали оператора, работавшего с полицейской камерой в Большом Доме.

– Ей-богу, мой восьмилетний пацан и то управился бы лучше!…

– Должно быть, парень просто насмотрелся современного кино…

Действительно, камера в Большом Доме постоянно куда-то плыла и ныряла, показывая то лес ног, то спинки стульев.

– Представление еще не началось, – успокоил всех чей-то голос. И правда, камеры, принадлежащие городским телевизионным студиям и службам новостей, еще только устанавливались, а приглашенные гости – журналисты и обозреватели – рассаживались по рядам. Многие говорили что-то в мобильные телефоны, но что – разобрать было, разумеется, невозможно.

Ребус встал почти у самой двери. До экрана было немного далековато, но он и не подумал подойти ближе. Рядом прислонился к стене Билл Прайд. Он был совершенно измучен, но изо всех сил старался этого не показывать. Свою планшетку Прайд крепко прижал к груди, как ребенок прижимает любимого медвежонка; время от времени он откидывал голову и поглядывал на прикрепленные к ней листки, словно на них каким-то волшебным образом могли появиться новые инструкции и указания. Жалюзи наконец опустили; в пробивающихся сквозь щели тонких лучах солнца висела густая пыль, обычно невидимая. Внезапно Ребусу вспомнилось, как он в детстве ходил в кино и как, сидя в полутемном зале, с замиранием сердца ждал, когда заработает проектор и начнется захватывающее действо.

Суета на экране телемонитора почти прекратилась. Ребусу приходилось бывать в конференц-зале – унылом, казенном помещении, использовавшемся также для проведения учебных семинаров и расширенных служебных совещаний. У дальней стены, которую несколько оживляла кустарная драпировка с изображением герба полиции Лотиана и Пограничного края, стоял длинный стол.

Полицейская телекамера повернулась в сторону открывшейся двери, и в зал один за другим вошли несколько человек. При их появлении шум и разговоры окончательно стихли; Ребус даже различал тоненькое жужжание моторов видеокамер. Засверкали блицы. Первой шла Эллен Уайли, за ней – Джилл Темплер, Дэвид Костелло и Джон Бальфур.

– Виновен!… – выкрикнул кто-то сидевший недалеко от Ребуса, когда полицейская камера взяла крупным планом лицо Костелло.

Четверка на экране села за стол, заставленный разнокалиберными микрофонами, но полицейская камера продолжала показывать Дэвида Костелло, хотя чуть-чуть в другом ракурсе, позволявшем видеть его грудь и руки. Однако раздавшийся в динамиках голос принадлежал Эллен Уайли.

– Добрый день, леди и джентльмены, – проговорила она, нервно кашлянув. – В первую очередь я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы откликнулись на наше приглашение и нашли возможность приехать сегодня сюда, в этот зал. Прежде чем мы начнем, я бы хотела сказать несколько слов относительно порядка и правил проведения пресс-конференции…

Шивон Кларк пристроилась слева от Ребуса, за одним столом с Грантом Худом. Худ сидел опустив голову – возможно, он сосредоточился на звуке голоса Уайли, и Ребус вспомнил, что несколько месяцев назад она и Худ вместе работали над делом Гривза. Шивон смотрела на экран, но ее взгляд то и дело принимался блуждать, а ногтями она пыталась соскрести этикетку с бутылки минеральной воды.

Да, подумал Ребус, она мечтала об этом назначении. Но ее обошли, и теперь ей было обидно и горько. Ему захотелось подбодрить Шивон улыбкой, пожатием плеч или понимающим кивком, но взгляд Шивон снова устремился на экран.

Эллен Уайли закончила свое вступительное слово. Настал черед Джилл Темплер, которая вкратце познакомила собравшихся с делом Филиппы Бальфур, особо остановившись на деталях, еще неизвестных прессе. Для Джилл это была далеко не первая пресс-конференция, и ее голос звучал уверенно и спокойно. Тут Ребус снова услышал нервное покашливание Эллен Уайли, и Джилл как будто запнулась.

Тем временем полицейская камера, совершенно игнорируя женщин-коллег, продолжала показывать Дэвида Костелло и – изредка – отца Филиппы. Они сидели рядом, и камера двигалась исключительно от одного к другому. На несколько секунд на экране монитора возникал Джон Бальфур, затем снова появлялось лицо Костелло. Автофокус работал исправно, лишь покуда оператору не приходило в голову взять более крупный или, наоборот, мелкий план. В этих случаях проходило несколько секунд, прежде чем изображение снова обретало резкость.

– Виновен! – повторил тот же голос.

– Хочешь поспорить? – крикнул еще кто-то.

– Давайте немного помолчим, а?! – рявкнул Билл Прайд. Сразу наступила тишина, и Ребус беззвучно зааплодировал Прайду, но тот снова уткнулся в свои бумажки, а потом перевел взгляд на экран, потому что заговорил Дэвид Костелло.

Костелло был небрит, причем Ребусу показалось, что на нем те же джинсы и черная майка, в которых молодой человек встретил его прошлым вечером. Прежде чем заговорить, он положил на стол перед собой лист бумаги с текстом, но за все время ни разу не заглянул в него. Его глаза перескакивали с одной камеры на другую, словно он не знал, куда следует смотреть, а голос звучал прерывисто и тихо.

– Мы до сих пор не знаем, что случилось с Флип, и мы очень хотим это узнать… мы, ее друзья, ее родные… – Он бросил быстрый взгляд в сторону Джона Бальфура. – Все, кто любит Филиппу, хотят узнать, где она и что с ней. Флип, если ты сейчас смотришь эту передачу, пожалуйста, свяжись с кем-нибудь из нас… Просто сообщи нам, что с тобой ничего не случилось. Мы очень беспокоимся за тебя. – В его глазах заблестели слезы. На мгновение Костелло замолчал и опустил голову, потом снова выпрямился и взял в руки свою шпаргалку, но в ней, очевидно, не было ничего такого, чего он не сказал. Тогда молодой человек повернулся к остальным, словно спрашивая у них совета.

Джон Бальфур сжал рукой плечо Дэвида. Потом заговорил сам. Голос его как-то странно резонировал, словно один из микрофонов внезапно испортился.

– Если кто-то похитил мою дочь, я обращаюсь к этому человеку: пусть свяжется со мной как можно скорее. Филиппа знает номер моего личного мобильного телефона. Мне можно звонить в любое время дня и ночи. Я хочу поговорить с вами, кем бы вы ни были и что бы ни толкнуло вас на этот шаг. Если кто-то знает местонахождение моей дочери, пусть позвонит по телефону, который появится на экране в конце трансляции. Мне необходимо знать, что моя дочь жива и здорова. Дорогие телезрители, прошу вас, постарайтесь запомнить это лицо… – Он взял в руки фотографию, и в зале снова засверкали вспышки. – Мою дочь зовут Филиппа Бальфур, ей всего двадцать. Если вы где-то ее видели или даже если вам просто кажется, что вы могли ее видеть, – пожалуйста, позвоните!… Спасибо.

Репортеры готовы были начать задавать вопросы, но Дэвид Костелло уже встал со своего места и направился к выходу. В динамиках снова прорезался голос Эллен Уайли:

– … сейчас это было бы неуместно. Я хотела поблагодарить всех за поддержку…

Но вопросы все-таки посыпались. Полицейская камера остановилась на Джоне Бальфуре. Он выглядел достаточно спокойно и собранно: его руки неподвижно лежали на столе, а глаза не моргали даже тогда, когда на стене возникала его тень от вспышек репортерских блицев.

– Нет, я действительно не могу…

– Мистер Костелло! – чуть не хором ревели журналисты. – Позвольте задать вам хотя бы один вопрос!…

– Детектив Уайли! – прорезался еще чей-то голос. – Что вы можете сказать о возможных причинах похищения?

– Причины нам пока неизвестны, – растерянно откликнулась Эллен.

– Но вы признаете, что это именно похищение?

– Я не… Нет, я вовсе не это хотела сказать!

Камера показала Джона Бальфура, который пытался ответить еще на чей-то вопрос. Ряды репортеров смешались; казалось, еще немного, и в зале начнется настоящая потасовка.

– А что вы хотели сказать, детектив Уайли?…

– Я просто… Я ничего не говорила о…

Ее слова заглушил властный голос Джилл Темплер. Репортеры знали ее по прошлым пресс-конференциям, а она хорошо знала репортеров.

– Стив! – прогремела она. – Ты прекрасно знаешь, что мы не имеем права строить предположения. Если ты готов написать заведомую неправду только для того, чтобы продать несколько лишних экземпляров газеты, что ж – вольному воля. Однако я считаю, что это было бы проявлением крайнего неуважения к родным и друзьям Филиппы Бальфур.

На все последующие вопросы отвечала исключительно Джилл, которой удалось довольно быстро восстановить спокойствие и порядок. Эллен Уайли на экране больше не появлялась, но Ребус хорошо представлял себе, как она сейчас выглядит. Фигурально выражаясь, она съежилась, усохла, отступила в тень Джилл. Шивон, напротив, оживилась и заерзала на стуле.

Потом слово взял Джон Бальфур, пожелавший ответить на два-три вопроса. Он сделал это спокойно и четко, после чего пресс-конференция закончилась.

– Крутой сукин сын! – С этими словами Прайд поднялся и ушел, чтобы отдать сотрудникам какие-то распоряжения. Пора было возвращаться к нормальной работе.

– Вы не в курсе, сэр, в каком из участков на бойфренда ставят больше всего? – спросил Грант Худ, подходя к Ребусу.

– В Торфихене, – ответил тот.

– Тогда я бегу туда. – Худ испытующе посмотрел на Ребуса, но, не дождавшись никаких комментариев, добавил: – Что же вы молчите, сэр? У парня ведь это на лице написано!

Ребус мысленно вернулся к своему разговору с Костелло. Он хорошо помнил, как после истории о выколотых глазах молодой человек неожиданно наклонился к нему. «Смотрите как следует, инспектор!…»

Худ, качая головой, отвернулся. Жалюзи снова подняли, но проглянувшее было солнце скрылось за серыми тучами, затянувшими небо. Ребус знал, что над видеозаписью пресс-конференции будут работать полицейские психологи. Они станут просматривать ее снова и снова, ища в поведении Костелло хотя бы малейший намек на неискренность, но Ребус очень сомневался, что им повезет. К Ребусу подошла Шивон.

– Любопытная пресс-конференция, не так ли?

– Эллен выступила не слишком удачно, – ответил Ребус.

– Я считаю, что ее просто бросили на съедение львам!… Такое громкое, серьезное дело… Для первого раза можно было подобрать что-нибудь попроще.

– Значит, тебе не понравилось? – лукаво осведомился Ребус.

– Никогда не любила отбивные с кровью. – Шивон повернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась. – А ты что скажешь?

– Скажу, что ты была права: пресс-конференция действительно любопытная. Исключительно любопытная!

Шивон улыбнулась.

– Ага, значит, ты тоже заметил?… Ребус кивнул:

– Костелло все время говорил «мы», тогда как отец Филиппы употреблял исключительно местоимение «я»…

– Как будто у Филиппы совсем нет матери!… – подхватила Шивон.

Ребус снова покачал головой.

– Это может ровным счетом ничего не значить, кроме, разумеется, того, что мистер Бальфур отличается чрезмерно завышенной самооценкой. – Он немного помолчал. – Но для банкира в этом нет ничего необычного. Как твои компьютерные дела?

Шивон улыбнулась. «Компьютерные дела» – эти слова выражали практически все, что Ребус знал о жестких дисках, материнских платах и всем прочем.

– Мне удалось узнать пароль.

– И что это нам дает?

– Теперь я могу проверить последнюю почту Флип… Как только доберусь до стола, конечно.

– А как насчет ранних сообщений?

– Их я уже просмотрела. Разумеется, за исключением тех, что были удалены. Их не восстановишь. – Шивон неожиданно задумалась. – По крайней мере, мне так кажется.

– Разве сообщения не сохраняются на каких-нибудь… перфокартах?

Она рассмеялась.

– Ты мыслишь категориями шпионских фильмов шестидесятых годов, когда компьютеры занимали несколько комнат.

– Виноват, исправлюсь.

– Ничего страшного. Для человека, который считает, что сервер – это официант, ты неплохо справляешься.

За разговором они вышли из рабочего зала в коридор. Ребус сказал:

– Я еду в Сент-Леонард. Тебя подбросить?

Шивон покачала головой.

– Я на машине.

– Ну что ж, увидимся там.

– Похоже, нас собираются на днях подключить к ХОЛМСу…

Что такое ХОЛМС, Ребус знал. Так называлась центральная компьютерная сеть Министерства внутренних дел, позволявшая значительно ускорить процесс сбора и сопоставления данных. Ее задействование означало, что поиски Филиппы Бальфур становились для полиции Эдинбурга одним из приоритетных направлений.

– Вот будет смешно, если выяснится, что Филиппа, никому ничего не сказав, просто поехала в Лондон прошвырнуться по магазинам, – вслух подумал Ребус.

– Для нас это было бы большим облегчением, – сказала Шивон. – Но я лично считаю, что дело обстоит гораздо серьезнее. А ты?

– Пожалуй, что так, – негромко сказал Ребус и отправился в буфет, чтобы купить себе в дорогу что-нибудь перекусить.

Снова оказавшись за своим рабочим столом, Ребус еще раз просмотрел дело, уделив особое внимание истории семьи Бальфур. Джон Бальфур был банкиром в третьем поколении. Первый банк, основанный прадедом Филиппы в 1900 году, размещался в Эдинбурге на Шарлотт-сквер; в 1940-х годах он перешел к ее деду, который удалился от дел только в восьмидесятых. Начиная с этого момента семейный бизнес возглавлял Джон Бальфур, чуть ли не первым шагом которого на посту руководителя банка было открытие отделения в Лондоне и перевода туда основных активов.

Филиппа училась в закрытой частной школе в Челси. На север страны ее родители перебрались только в конце восьмидесятых, когда умер отец Джона, и Филиппа стала ходить в частную школу в Эдинбурге. Семья поселилась в «Можжевельниках», роскошном сельском имении, площадью шестнадцать акров где-то между Гуллейном и Хаддингтоном.

Интересно, задумался Ребус, как себя чувствует в этом доме супруга Джона Жаклин? Одиннадцать спален, пять общих комнат… муж проводит в Лондоне как минимум четыре дня в неделю…

Эдинбургское отделение банка, по-прежнему располагавшееся на Шарлотт-сквер, возглавлял старый друг Джона Бальфура Раналд Марр. Они познакомились еще в Эдинбургском университете, а затем вместе учились в школе делового администрирования в Соединенных Штатах. Ребус прозвал Бальфура «мелким лавочником», но в действительности его маленький частный банк обслуживал узкий круг очень состоятельных клиентов, нуждавшихся в инвестиционных консультациях, в управлении крупными пакетами акций и в переплетенных в кожу чековых книжках – знаке причастности к элите.

Когда представители полиции разговаривали с самим Джоном Бальфуром, основной упор делался на похищение с целью выкупа. Не только домашний телефон, но и телефоны отделений банка в Лондоне и Эдинбурге были поставлены «на кнопку»; вся входящая корреспонденция перехватывалась и просматривалась, на случай если требование о выкупе поступит по почте (чем больше отпечатков пальцев, тем лучше), однако до сих пор оба этих канала не дали ничего, кроме нескольких звонков и писем от явных психов.

Еще одной, гораздо более мрачной версией, выдвинутой полицией, была месть. Бальфур, однако, утверждал, что у него нет и не может быть врагов. Короче говоря, он так и не разрешил следствию ознакомиться со списком клиентов своего банка. Эти люди доверяют мне, сказал он. Без такого доверия банк просто не может существовать. Тщетно полицейские убеждали Джона Бальфура, что от этого может зависеть жизнь его дочери; он остался непоколебим. В заключительных репликах разговора уже чувствовалась явная взаимная неприязнь.

Итог: банк Бальфура «стоил» не меньше ста тридцати миллионов фунтов; личное состояние его владельца составляло примерно пять процентов от этой суммы. Шесть с половиной миллионов фунтов несомненно представляли собой лакомый кусок, способный всерьез заинтересовать профессиональных похитителей. Но разве за столько времени профессионалы не вышли бы на связь?

Жаклин Бальфур, урожденная Жаклин Гилмартин, была дочерью дипломата и землевладельца, хозяина поместья в Пертшире площадью больше девятисот акров. Отец Жаклин давно умер, а мать до сих пор жила в небольшом коттедже на территории поместья. Землей в настоящее время распоряжался банк Бальфура, а сама усадьба Лэврок-Лодж использовалась для проведения конференций и других деловых мероприятий. Однажды в усадьбе даже снимался многосерийный телевизионный фильм, однако его название Ребусу ничего не говорило.

Жаклин Гилмартин, не отяготив себя университетским образованием, меняла занятия как перчатки. Главным образом, она работала в качестве личного секретаря того или иного бизнесмена. С Джоном Бальфуром Жаклин познакомилась в Эдинбургском банке в тот период своей жизни, когда она хозяйничала в Лэврок-Лодже. Через год они поженились, а еще два года спустя родилась Филиппа.