Текст книги "Рассказы израильских писателей"

Автор книги: Иехуда Бурла

Соавторы: Яков Хургин,К. Цетник,Иехошуа Бар-Иосеф,Беньямин Тамуз,Йицхак Ави-Давид,Йицхак Орпаз,Иехуда Яари,Мириам Бернштейн-Кохен,Иехудит Хендель,Аарон Апельфельд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

X. Слуцка-Кестин
В ханукальные дни
Пер. с идиш А. Белов

С легким сердцем села Мириам сегодня завтракать. Ее не оставляло радостное предчувствие, что с сегодняшнего дня ее жизнь, жизнь двадцатичетырехлетней девушки, которая лишь четыре года назад прибыла в Израиль, потечет по новому руслу. Шутка ли сказать! Сегодня, после того как она много месяцев обивала пороги биржи труда, ей наконец предоставили работу! Немало горечи и разочарований связано с этим долгожданным днем, но еще больше было радужных надежд. Отныне она ни от кого не зависит и будет, как все люди, работать и зарабатывать себе на жизнь…

Мириам втискивается в переполненный автобус: опаздывать на работу нельзя! Ведь сегодня ее первый трудовой день! Она проталкивается вперед, держась за кожаные поручни, висящие над головами, чтобы не навалиться всей тяжестью тела на соседей, и осматривается. Кругом – молоденькие девушки-йеменитки[27]27
  Йемениты – евреи, выходцы из Йемена.


[Закрыть], еще совсем подростки. Они едут большой группой в богатые кварталы города наниматься в прислуги. Их головы повязаны пестрыми разноцветными платочками – оранжевыми, красными, желтыми. Такие платочки завезены сюда в разгар нынешнего лета капризной заморской модой. Зимой, спустя полгода, веяния моды достигли кварталов, в которых живут йемениты.

Звонкие голоса девушек и их беспечный молодой смех наполняют автобус. Мириам тоже хочет говорить и смеяться, стать участницей этого всеобщего радостного возбуждения. Ей хочется с кем-нибудь поделиться переполняющим ее счастьем, рассказать, что отныне она вновь обретает право на самостоятельную жизнь и ее отчим Менаше уж не сможет помыкать ею. И ее прежняя жизнь кажется ей сейчас такой далекой…

Всего тяжелее было, когда смертельно уставший Менаше возвращался из порта в нестерпимо душные дни хамсина[28]28
  Хамсин – жаркий ветер пустыни.


[Закрыть]. Злой как черт, он прямо в одежде валился на постель и изрыгал бешеные проклятия на весь мир, и особенно на нее, Мириам, будто она была виновницей его тяжкой доли.

– Такая большая, а еще не замужем! У нас, в Ираке, ты бы уже нянчила внучат. И кого ты ждешь? Может быть, надеешься приглянуться какому-нибудь эфенди? Думаешь, что нет красивее тебя… Ну, чего молчишь? Или у тебя отнялся язык?

Не дождавшись ответа, Менаше принимался честить мать.

– Рахель, может, ты мне скажешь, о чем мечтает твоя дочка? Султан из «Тысячи и одной ночи» остался в Ираке, у него там есть более красивые принцессы, чем твоя Миреле…

Бедная, забитая мама согласна, что для ее Мириам уже давно пришла пора замужества, но это еще больше подливает масла в огонь.

– Где это слыхано, где это видано?! Другие девушки сами находят путь к легкой жизни. А эта чего ждет? Взять хотя бы Дейзи…

Но все это было вчера. Было и сплыло! Сегодня первый день ее самостоятельной жизни. С нетерпением ждет она той минуты, когда войдет в бюро.

Едва часы пробили три четверти восьмого, как Мириам, перешагнув порог здания, вошла в комнату на втором этаже, где несколько дней назад ее встретила разряженная, похожая на куклу блондинка, показавшая тогда ее рабочее место.

– Шалом, товарищ! – поздоровался с ней вошедший пожилой мужчина. Он держал груду светло-зеленых картонных папок, из-за которых едва виднелось его лицо. Умное, приятное лицо с веселыми озорными глазами располагало к себе.

– Познакомимся! Меня зовут Ханан. Видите? Это я принес для вас. Работы много, только поспевай… Скоро зайдет наш заведующий господин Исраэль, он объяснит, что надо делать. Но если что-нибудь будет неясно – не огорчайтесь! Помните, что я всегда рядом.

В голосе этого пожилого человека Мириам почувствовала тепло, сердечность и в то же время некоторое беспокойство – разберется ли она в этой груде запыленных бумажек? Как хорошо, что сразу у порога новой жизни ей повстречался человек, хоть и чужой, но желающий ей добра, заботливый, думающий о том, чтобы у нее спорилась работа!

– Большое вам спасибо, – ответила она не столько губами, сколько взглядом, ибо тотчас за спиной вторично прозвучало: «Шалом!» Это вошел господин Исраэль.

– Работа у вас довольно простая. – Он говорил так, будто у него во рту лежала картофелина. – В этих папках хранятся письма, документы, счета… Вы должны рассортировать все бумаги по их, так сказать, содержанию и затронутым в них вопросам… Поняли? – Он поправил золотое пенсне, погладил обеими руками седые, отливавшие серебряным блеском волосы и, на минуту задумавшись, продолжал:

– Да, по характеру вопросов… И, во-вторых… Все надо разложить по датам, в зависимости от того, когда какое дело поступило. Тут есть пустые папки, их можно использовать. После того как закончите эту работу, вы расставите папки на полках согласно указанному шифру. Видите? Тут приклеены ярлычки. Правда, они немного запылились, эти папки. Шутка сказать, двенадцать лет вас дожидались, товарищ… – Он вопросительно посмотрел на Мириам. «Мириам Харузи», – подсказал Ханан. – Да, Мириам Харузи. Ханан даст вам халат и щетку. А теперь мне остается только пожелать, чтобы работа у вас спорилась. Шалом!

Когда Мириам закончила свой первый трудовой день, зимнее солнце уже склонялось к закату. Она вышла из комнаты, служившей архивом, собираясь ехать домой, и удивилась, что во всем помещении царит мертвая тишина. Единственным человеком, которого она встретила, был Ханан. Он сидел за столиком у входа и на ее приветствие– шалом! – ответил очень весело:

– Шалом, шалом! С праздничком вас!

«Какой сегодня праздник? – изумилась она. – Может, он поздравляет меня с первым моим рабочим днем? Ну, конечно!» Она даже негромко вскрикнула от радости… и оглянулась. К счастью, никто из прохожих не обратил внимания на ее возглас, невольно вырвавшийся из груди.

Но тут Мириам вспомнила, что сегодня ханука – первый день веселого праздника в честь Маккавеев[29]29
  Ханука отмечается зимой в течение восьми дней в честь победы еврейских повстанцев под водительством Маккавеев над чужеземными греко-сирийскими правителями во II в. до н. э.


[Закрыть]. Только теперь она поняла, почему все служащие работали только полдня. Но ее не огорчило, что сама она задержалась сверх положенного часа, так как никто во время обеденного перерыва не предупредил ее, что сегодня короткий рабочий день. Напротив! Это даже лучше, что она работала дольше других, – скорей привыкнет и лучше будет выполнять свои обязанности.

В первые часы ей казалось, что работа продвигается слишком медленно. Она даже стала сомневаться, удастся ли ей вообще разобрать эту груду старых, пожелтевших от времени документов и привести их в порядок. Ведь она отвыкла от канцелярской работы. И в самом деле, когда трудишься на строительстве шоссейных дорог или на полях и виноградниках (время от времени биржа труда посылала ее на сезонные работы), понемногу теряешь обретенные в канцелярии навыки и привычки.

Теперь в приподнятом, праздничном настроении она возвращалась домой с таким чувством, что недаром прожила этот день. Легко шагая, она влилась в шумную толпу гуляющих, которая по-праздничному беспечно двигалась по главной улице.

На широкой круглой площади молодежь под аккомпанемент гармониста с упоением танцевала хору[30]30
  Хора – еврейский народный танец.


[Закрыть]. Ему дружно подпевали сотни голосов. В кристально чистых струях фонтана отражались огни большой ханукальной лампады. Все вокруг было залито волшебным праздничным светом и казалось необычайно красивым. Песни, пляски, нарядная толпа, волшебная игра света и тени – все это удивительно гармонировало с ее настроением…

Музыка провожала Мириам почти до самого дома. И даже после того, как она миновала шумную центральную улицу, в ее душе все еще звучали веселые праздничные мелодии. Все казалось ей сейчас другим, все выглядело по-иному, чем вчера. Даже домашние невзгоды. Даже ее отчим Менаше. Даже его она оправдывала, жалела и готова была простить ему все унижения и оскорбительные намеки по адресу накрашенной и напомаженной Дейзи… Разве она не видит, как тяжело ему содержать такую большую семью? Нет ничего удивительного в том, что он вечно злится. Столько детей, столько голодных ртов! С какой дикой жадностью поглощают они скудные плоды его трудов… А много ли он приносит после всех вычетов – налоги, больничная касса, профвзносы…

«С Менаше происходит что-то неладное», – с тревогой подумала Мириам. И она вдруг вспомнила, что то же самое говорил ей его товарищ по работе несколько дней назад. В то время Мириам, затаив в душе обиду, не придала этому большого значения. Но теперь слова того человека заставили ее серьезно задуматься.

– С ним происходит, Мириам, что-то странное. Может быть, он болен? Береги его, Мириам! Последний хамсин ты помнишь? Он подул не вовремя, сразу после дождей. Шведский корабль опоздал. Мы в порту все ждали и ждали. Была невыносимая жара, и мы были злы, как сто чертей. «Пожалуй, придется промаяться здесь всю ночь», – думали грузчики. Смотрю – мой Менаше сидит согнувшись, руки, как две плети, болтаются между колен… Голова опущена. «Менаше, – говорю я ему, – попей водицы…» Но он молчит, даже не огрызается. Это уж совсем на него не похоже. Поняла, Мириам? Тут что-то неладное… Чтоб Менаше молчал, чтоб не сказал ни одного слова, ни одного ругательства, ни одного проклятия – это ведь ни на что не похоже!

«Он устал, – думает Мириам. – И, кто знает, может быть, даже раскаивается, что первый раз в жизни поднял тогда на меня руку…» Если б не мать и не крики детей, ей пришлось бы худо… Но она, Мириам, не злопамятная. Напротив, она может сейчас даже подойти к Менаше и сказать ему несколько теплых слов. Она ведь сегодня работала, пусть это сразу дойдет до него. Вдвоем тащить воз много легче…

Мириам ускорила шаг. Повсюду люди сидят уже за праздничным столом. Аппетитный запах оладий щекочет ноздри. Она почувствовала, что голодна.

Когда Мириам вошла в дом, мать кинулась ей навстречу. В руках она держала рубашку Менаше, она ставила на ней заплату.

– Ну, Миреле, как работалось?

– Хорошо, мама, – и она прижалась к груди матери. – Я проголодалась, сперва накорми меня, а потом я тебе все расскажу…

Рахель вышла на кухню; спустя минуту она уже расставляла на столе тарелки и, довольная, пододвинула дочери обед.

– Вот видишь, доченька, сегодня у нас двойной праздник: первый день хануки и первый день твоей работы… Пришлось пораскинуть умом… Правда, с помидорами и рисом все было в порядке, а вот с праздничной курицей дело было сложнее… Но, как говорится, игра стоила свеч. Дети пальчики облизывали. Обед получился не хуже тех, что я готовила в старые, добрые времена… Эх, какое было у нас тогда жирное мясо…

– Все очень вкусно, мама. Ну точь-в-точь, как раньше…

– Кушай, дитя мое, на здоровье. И не горюй, ты еще будешь счастлива. Бар-Иохай[31]31
  Бар-Иохай – имя одного из древних праведников.


[Закрыть] будет просить за нас перед всевышним. Да и твой отец в раю не забывает нас… Сама убедилась!

Мать умолкла и снова взялась за работу. Она не любила вспоминать те дни, когда ее первый муж был еще жив, в глубине души она чувствовала свою вину перед детьми. Ради них она не должна была вторично выходить замуж, да еще за такого человека, как Менаше.

Сегодня Мириам еще более счастлива, чем вчера. Наконец-то она почувствовала под ногами твердую почву. Уж одно то, что она просыпается утром с единственной мыслью – надо идти на работу, придает ей уверенность. Такое ощущение свойственно людям, которые после долгих месяцев вынужденного безделья снова обрели работу и вместе с ней цель в жизни, ради которой стоит потрудиться.

Наскоро позавтракав, Мириам вышла из дому. Легким, упругим шагом она направилась к автобусу. «Алло, Мэри!» – услышала она голос за спиной. Оглянувшись, она увидела смуглого, кудрявого, рослого Давида, который, между прочим, всегда требовал, чтобы его называли Дэйвидом. Как всегда улыбающийся, в узких брюках и пестрой рубашке на выпуск, он казался только что сошедшим с обложки модного американского киножурнала… Его походка, манеры, черные как смоль волосы, зачесанные кверху, длинноватые клинышки пейсов и черная ниточка усиков на тонкой губе – все это даже внешне выдавало легкомыслие и беспечность, свойственные, увы, части израильской молодежи.

– Где это ты пропадала последнее время? – спросил Давид, схватив ее за локоть, будто боялся, что она вдруг ускользнет от него.

– Я получила работу, Дэйвид.

– Ну и что? Неужели из-за этого надо забыть все на свете и думать только о работе? Мы ведь живые люди, Мэри. Я ищу тебя целых два дня, а ты как в воду канула.

– Неужели ты соскучился по мне? – Мириам кокетливо взглянула на него из-под опущенных ресниц.

– Представь, соскучился. Кстати, разве это запрещается? Но шутки в сторону, дорогая. Мы решили организовать в последний день хануки вечеринку. Собираемся у Эти Джинджехи в ее бараке. И я хочу быть весь вечер с тобой. Не возражаешь?

– Право, не знаю, Дэйвид, как у меня все получится. – Мириам посмотрела в затененные, черные, как антрацит, глаза Давида, будто хотела заглянуть ему в душу. Она побаивалась его легкомыслия и беспечной удали, которая свидетельствовала о чем угодно, только не о серьезном отношении к девушке.

– Не знаю, не знаю… – передразнил он ее. – Может быть, ты отбросишь наконец свои причуды, Мэри? Или ты собираешься постричься в монахини?.. Выкинь-ка из головы свои фокусы! Пора немного и поразвлечься. Все собираются, вся наша братия. Будем печь блины и веселиться. Придешь?

– Может быть.

– Не может быть, а наверняка! Договорились?

– Ладно.

– Ну, это дело другое! О’кей! Не забудь адрес. Итак, в последний день хануки, у Эти.

Едва успев на прощание махнуть ему рукой, она вскочила в подошедший автобус.

Много ли нужно человеку, чтобы быть счастливым? Вот она, Мириам, получила приличную работу в архиве каменоломни – и, будто по мановению волшебной палочки, все сразу изменилось. И она теперь смотрит на окружающих другим, более дружелюбным взглядом.

Но круче всего изменилась ее жизнь дома – она стала какой-то несравненно более легкой и приятной. Унылая, гнетущая душу тоска четырех стен куда-то словно испарилась. Черные тени, омрачавшие ее отношения с отчимом, улетучились. А какие, собственно, она могла иметь претензии к Менаше, коли тот своими руками должен был прокормить десять душ?! Если бы поставить в ряд всю обувь, какая нужна такой семейке, ее было бы, пожалуй, не меньше, чем имеется у Катриэля – сапожника из их квартала.

Правда, она помогала матери готовить, стирать, чинить, делала всю домашнюю работу. Но от этого в кастрюлях не становилось гуще… Мать ходила всегда удрученная, усталая, с вечной заботой в больших миндалевидных глазах. Ее добродушное лицо уже покрылось морщинками – признаками раннего увядания, – что так не вязалось с ее черными шелковистыми волосами. Мириам не перестает удивляться их блеску. Другие женщины, ровесницы матери, красят волосы в рыжий цвет. Они от этого портятся, выпадают, а отрастая, становятся седыми, полинявшими. Как это безобразит женщину!

Дейзи, младшая сестра Мириам, говорит, что она скоро выйдет замуж. Девушка иногда приносит домой изящные пакетики с дешевыми сластями для маленьких. Каждое ее появление с подарками почему-то пугает Мириам, возбуждает подозрение. Шелест ее модных платьев тревожит старшую сестру. Эти платья источают аромат какого-то другого, таинственного мира… В такие минуты Мириам старается целиком погрузиться в воспоминания юности, которые никогда не покидают ее. В этих сладостных воспоминаниях она находит силы и поддержку, ибо в них – немеркнущий свет ее первой любви…

Вечерний ветер утих. Дождь перестал лить. Мириам любит в такие часы бродить по улицам, вдыхать влажную вечернюю прохладу и думать, мечтать… После утомительного дня однообразной работы с пыльными бумагами так хорошо неторопливо шагать по улице, полной грудью вдыхая воздух.

Чего добивается Дэйвид? Какие у него намерения? Немножко пофлиртовать, потанцевать, подурачиться – и все? И как ему не надоест корчить из себя голливудского героя! Жаль, что она забыла спросить его, что он имел в виду, когда однажды сказал ей: «Не слишком засматривайся на небо – можешь наткнуться на стену и расквасить свой носик!» Да он ей все равно бы не ответил. Ведь он не знает, что в себе она носит собственное небо, скрытое от нескромных взоров… И стоит ей взглянуть на него, как на душе сразу становится теплее и… печальнее. Теплее и печальнее одновременно… О, она бы все отдала, если бы могла сейчас хоть краем глаза взглянуть на своего Соломона… Где он сейчас? Думает ли о ней? Жив ли?.. Ходит ли еще по этой грешной земле, которую так страстно мечтал переделать?

О, Соломон, друг сердечный! Еще и сейчас звучит в ушах его чистый, звонкий голос, полный веры в справедливость… Справедливость! Нашел ли он ее там? Вокруг, как грибы после дождя, вырастали виселицы жестокого диктатора Нури-Саида, и она умоляла своего любимого: милый, помни об этом! Пожалей себя и меня! Стены имеют уши, у деревьев есть глаза… Я боюсь за тебя…

Мириам не обвиняет Соломона, что он не поехал с ней в Израиль. В душе его жили две сильные привязанности: он любил ее, Мириам, но не мог бросить революцию, в торжество которой так страстно верил. Верность идеям оказалась сильнее любви… Когда она сказала ему, что решила оставить Багдад, он посмотрел куда-то вдаль, глаза его подернулись печалью, и он молча прижал ее к себе. Потом из его уст вырвалось несколько отрывочных фраз.

– Ты улетаешь, моя голубка… Далеко, далеко… А наше гнездышко? Что будет с ним?

Теперь она понимает Соломона лучше, чем тогда. Он не мог поступить иначе. И вот между ними сразу встала стена… Неужели навсегда? Нет, у нее в душе эта стена давно рухнула… И Дэйвид никогда не сможет занять место Соломона… В этом она уверена.

Мириам собралась идти домой. У входа ее ожидал Ханан, как всегда добродушный, улыбающийся.

– Скажите, пожалуйста, товарищ Ханан, каким образом вы в первый же день моей работы узнали мое имя и фамилию? Я давно собиралась вас об этом спросить.

Ханан рассмеялся:

– Ну это не большой секрет, товарищ Мириам. Мы ведь должны знать все, что нам нужно знать. Особенно когда человеку необходимо чем-нибудь помочь… Вы же у нас новичок, и надо было позаботиться, чтобы вас тут не обидели. Верно?

– Верно, товарищ Ханан! Я сразу почувствовала теплоту и сердечность ваших слов. Большое вам за это спасибо! Но чем я-то заслужила такое внимание?

– Не только вы, товарищ Мириам, не только вы… Может быть, вы помните того служащего, который помог вам, когда вы искали работу?

– Помню, очень хорошо помню! Такие люди не забываются.

– Так вот, этот человек просил меня передать вам, что за дни работы во время праздника вы должны получить в двойном размере. В ханукальные дни положено работать четыре часа, а платить должны как за восемь. Вы же работали полный день, так что за четыре послеобеденных часа вам полагается двойная оплата. Учтите это!

– Неужели?

– Да. Не забудьте об этом при расчете в бухгалтерии.

– Выходит, товарищ Ханан, что я сразу разбогатею! А почему этот добрый человек так заботится обо мне?

– Так полагается. Не вы первая, не вы последняя. Взгляните на меня. Этому молодому человеку уже перевалило за шестьдесят… Хозяин давно хотел меня уволить. Но наш ангел-хранитель, тот самый служащий, встал за меня грудью, поднял скандал, обратился к адвокату, был в Гистадруте[32]32
  Гистадрут – Всеобщая федерация трудящихся Израиля.


[Закрыть], стучал кулаками по столу, и, как видите, я продолжаю работать.

– Какой чудесный человек! Побольше бы таких, тогда легче жилось бы на свете, – вздохнула Мириам. Перед ее глазами встал Соломон. Ее любимый, ее единственный… И он готов был душу отдать за другого. С ним бы она никогда не пропала…

– Помните же, товарищ, не забудьте, о чем я вам сказал. Этот совет вам пригодится.

– Спасибо, Ханан, большое спасибо. Шалом!

Господин Арлик, такой подтянутый, официальный, сидел за письменным столом. Чем-то чужим, холодным веяло от всего его облика. Тонкие губы кончались в уголках рта стреловидными наконечниками. Он говорил холодно и равнодушно.

– Я вызвал вас, чтобы выразить вам свое удовлетворение вашей работой. Вы отнеслись к ней в высшей степени добросовестно. Вам удалось очень быстро навести полный порядок в нашем архиве и уложиться в намеченные сроки. Благодарю вас. Но сейчас мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Полный расчет вы можете получить в бухгалтерии, у кассира для вас уже приготовлены деньги.

Мириам застыла на месте. Это было так неожиданно, что в первую минуту она даже не поверила тому, что услышала. Но замешательство длилось недолго. Из-под длинных ресниц блеснули слезы, ей стоило больших усилий, чтобы не разрыдаться. К горлу подступил противный комок. Она даже испугалась, что не совладает с собой и закричит, но все-таки удержалась, взяла себя в руки. Присущая ей сила воли и на этот раз выручила.

Сейчас мозг ее настойчиво сверлили слова господина Арлика: «выразить удовлетворение»… «благодарю вас».

«За что он меня благодарит? – подумала она. – Что означает его благодарность? И к чему вся эта лицемерная игра с человеком, который хотел – нет, не только хотел, но и начал жить нормально, по-человечески? К чему все это?»

В бюро наступила тишина. Такая тишина бывает перед бурей… Машинистка перестала стучать по клавишам, но Мириам казалось, что теперь так же громко стучит ее собственное сердце. Посмотрев на господина Арлика и встретившись с его выжидающим взглядом, она ясно поняла, что была здесь чужой и лишней и что ей остается только одно – хлопнуть дверью и уйти. Поскорей уйти к себе домой, к отчиму, к рано состарившейся матери, к маленьким братишкам и сестренкам. К Дейзи… Там, в ее убогом жилище так не благодарят, там не произносят лицемерно-вежливых слов, там беспощадно режут правду в глаза, не стесняясь в выражениях…

Лишь теперь она поняла истинный смысл слов Ханана и его намеков… Да, только сейчас, и она сделает так, как ей советовали! Именно сейчас, в эту минуту!

Мириам не помнит, долго ли она молчала, погруженная в свои мысли и чувства. Внезапно она услышала свой собственный, чуть приглушенный голос:

– Господин Арлик, а как будет с оплатой сверхурочных?

– Какие сверхурочные? – переспросил он удивленно. – Тут какое-то недоразумение… Как мне известно, вы работали свои обычные восемь часов в день. А если вы работали больше, чем положено, то без нашего ведома. И у нас нет для этого средств…

– Нет, господин Арлик, – перебила его Мириам. – Я не работала больше восьми часов в день. Но то, что мне положено за работу в праздничные дни, я не хочу и не собираюсь дарить вашей фирме… Ни в коем случае! И не думайте, господин директор, что те, кто нуждается в работе, решительно ничего не смыслят и ничего не могут сделать…

И, хлопнув дверью, Мириам с благодарностью подумала о милом и сердечном Ханане…