Текст книги "Рассказы израильских писателей"

Автор книги: Иехуда Бурла

Соавторы: Яков Хургин,К. Цетник,Иехошуа Бар-Иосеф,Беньямин Тамуз,Йицхак Ави-Давид,Йицхак Орпаз,Иехуда Яари,Мириам Бернштейн-Кохен,Иехудит Хендель,Аарон Апельфельд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Ш. Таль
Походный шелкопряд
Пер. с идиш А. Белов

– Если бы я не имел дела с этим поганым червячком и не знал бы о многолетней и ожесточенной войне, которая с ним ведется, я, друзья мои, не стоял бы сейчас перед вами и не рассказывал бы вам всей этой истории. И сейчас еще дрожь проходит по телу, когда я вспоминаю, сколько мы натерпелись из-за этого крохотного волосатого существа – да сотрется память о нем на веки вечные!

Произнося эту тираду, старый лесник Гилеад воздел руки к небу, как это делают иные священнослужители в молитвенном экстазе. Затем он вынул трубку, набил ее табаком и с удовольствием затянулся. Мы молча наблюдали за неторопливыми движениями старика, и наши ноздри щекотал горьковатый запах крепкого самосада.

Нас было полдюжины парней, все из окрестных селений. Мы собрались, чтобы обсудить некоторые актуальные проблемы лесоводства. Расположившись на пригорке вокруг старого лесника, мы смотрели на сосновый лесок, граничащий с безжизненной пустыней.

Выпустив изо рта несколько густых колец дыма, старик продолжал:

– Всмотритесь, пожалуйста, в коричневые, ржавые полосы на верхушках деревьев. Что вы там видите?

– Какие-то пряди! Мотки! Комья ваты! – воскликнули мы нестройным хором.

– Попали пальцем в небо! – усмехнулся старик. – Эти «пряди», «мотки» и «комья» – гнезда страшного вредителя, походного шелкопряда, который пожирает всю хвою. Он причиняет нам колоссальные убытки, губит наши леса. А теперь, когда вы знаете, кто наш враг, давайте познакомимся с ним поближе.

Старик взялся за длинный шест с крючком на конце, зацепил им толстую ветку и пригнул к себе. Затем большими садовыми ножницами отрезал верхнюю часть ветки. Когда на землю упал большой клубок паутины, его лицо сразу стало сосредоточенным.

– Друзья! Сейчас мы с вами проникнем в гнездо шелкопряда. Прошу всех чуть-чуть отодвинуться, благо сей паразит не бог весть какое сокровище, чтобы хватать его, как горячие галушки. Смотрите, хозяева отнюдь не выражают бурной радости в связи с тем, что мы нагрянули к ним в гости. Смотрите, они заметались, как очумелые… Они возмущены, что мы нарушили их покой, которым они наслаждались после сытного ужина. От восхода до заката солнца эти обжоры движутся колоннами, друг за другом, строго соблюдая равнение. Длинный караван голодных прожорливых червей уничтожает все на своем пути. Набив брюхо душистыми иглами, они возвращаются в свои хорошо защищенные гнезда.

Старик приподнял свое морщинистое лицо, и в его голубых глазах заиграли озорные огоньки.

– Этакие нахалы! Смотрите, как они расположились в своем мягком и уютном гнезде, как безмятежно отдыхают после трудов праведных… «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда…» А что, разве не так? Может быть, им надо думать о заработке? Или о том, чтобы дать образование детям?.. Чего им, собственно говоря, не хватает? Жратвы – вдоволь, квартира – со всеми удобствами, без соседей и коммунальной кухни… Вот они и живут, не тужат…

Лесник снова разжег свою трубку и с явным удовольствием затянулся горьковатым дымком.

– Кхе, кхе, – закашлялся он и потом после короткой паузы продолжал: – И все же именно этот вредитель, именуемый походным шелкопрядом, это жалкое созданьице, чья паутинка, попав на человеческую кожу, вызывает нарывы и мучительную боль, этот ничтожный червь выступил в роли миротворца между соседями, которые уже столько лет враждуют между собой. А дело было так… Но, прежде чем продолжать свой рассказ, я хотел бы, чтобы вы взглянули вон туда, – старик показал рукой на смыкавшиеся с горизонтом далекие горы, обросшие сосняком. – Вы знаете, что этот лес находится уже по ту сторону границы. Так вот, после долгих поисков наши ученые пришли к выводу, что именно там появляются на свет божий бабочки походного шелкопряда, которые, как известно, летают куда им угодно, без виз и паспортов. Шелкопряд чихать хотел на всякого рода государственные границы. Он их просто не признает, благо занят одним делом – жратвой. И, что самое скверное, он свято блюдет библейскую заповедь – «плодитесь и размножайтесь…» Эти паразиты размножаются с такой быстротой, что стали бичом для наших лесов. И вот, когда лысины среди зеленых насаждений стали расти с угрожающей скоростью и число деревьев, оплетенных ядовитой паутиной, увеличивалось на глазах, наши лесники растерялись. Да и впрямь, что тут можно придумать? Но в конце концов все пришли к выводу, что коварный враг должен быть разгромлен, так сказать, в собственном логове, а именно: в том горном лесном массиве, что находится по ту сторону границы. Другого выхода нет. Но легко сказать, по ту сторону границы…

Старик вытер цветастым платком свое морщинистое, смуглое от солнца, обветренное лицо, глубоко вздохнул и продолжал:

– Как это осуществить? Как туда попасть? Как перейти границу? Пустые разговоры! Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем пробить герметически закупоренные стены взаимного недоверия и подозрительности… Вот так, друзья мои… Да не покарает меня бог за крамольные речи!.. И все же, короче говоря, мы, лесники, не могли больше лишь смотреть сложа руки, как наши многолетние труды идут прахом. И мы возопили…

Гилеад погладил свои белоснежные усы и посмотрел на нас, как учитель на первоклассников.

– Вы, думаю, все знаете сказку про белого бычка? Наш вопль о помощи понесся по всем канцеляриям. Прошло немало времени, пока наконец нам не сообщили, что об этом уже доложено в «высоких сферах»… «Что ж, слава богу», – сказали мы, лесники, и продолжали ждать и томиться. Ведь ничего другого нам не оставалось… Но походный шелкопряд – да сгинет память о нем! – не сидел в это время сложа руки, точнее говоря, сложа лапки. Он продолжал вести свои разбойничьи экспедиции и сыпал во все стороны волосинками-паутинками, как ядовитыми стрелами. Когда уж совсем стало невмоготу, мы обратились к представителям Организации Объединенных Наций, ведь другого выхода у нас не было. Мы предложили организовать совместную карательную экспедицию вместе с нашими соседями по ту сторону границы против общего врага – походного шелкопряда. И снова началась волынка, как в сказке про белого бычка, и бог весть как долго бы это тянулось. Но случилось так, что наши, израильские, шелкопряды предприняли вылазку на соседскую территорию. При этом они применили, выражаясь по-военному, тактику выжженной земли… Лишь тогда заинтересованные стороны спохватились: дескать, пора сесть за стол переговоров, и чем раньше, тем лучше. Чтобы совместными усилиями одолеть общего врага. Понятно, что нелегко нам это далось. Сколько мы крови себе испортили, сколько нервов измотали, сколько сил потратили – не передать. Но своего добились: доказали, что жизненно необходимо и для нас и для них встретиться там, откуда исходит главная угроза. Ведь только тогда можно принять правильное решение и выиграть бой.

Старый лесник перевел дух, выбил из трубки пепел и снова закурил. Он на минуту сомкнул веки, подыскивая слова, чтобы выразить то, что давно, видно, наболело у него на душе.

– Сдается, что вы, ребята, не со вчерашнего дня знаете лесника Гилеада. Мои годы в Израиле пролетели как сон. Одна мечта была у меня всю жизнь – покрыть густыми лесами наши голые горы и безжизненные пространства пустынь. Еще при турках делались первые попытки облесения. Во время британского мандата количество лесов в стране немного увеличилось. Но вовсе не благодаря англичанам, а вопреки им. Именно тогда появились первые совместные еврейско-арабские общества по облесению страны. Да, да, именно в те годы евреи и арабы нередко работали рука об руку, с энтузиазмом сажали молодые деревца и любовно ухаживали за ними. Эти посадки были орошены, можно сказать, нашим общим потом. Мне кажется, что нет на свете другой работы, которая бы так сближала, как посадка леса, борьба за преобразование природы, за превращение пустыни в цветущий сад. Да, да, друзья мои, «были времена», как поется в песне. Сейчас это даже трудно себе представить…

Еще раз глубоко вздохнув, старик продолжал:

– И вот, как говорится, в один прекрасный день группа израильских специалистов-лесоводов во главе с мистером Сандерсом, представителем Объединенных Наций, шагала по направлению к границе. У меня от волнения шумело в голове, как в улье, и я даже не помню, как мы пересекли границу и вступили на асфальтированное шоссе, на котором не было ни души. Царила гнетущая тишина, лица моих спутников были напряжены. Зато лицо мистера Сандерса сияло, и весь он был в эту минуту воплощение самодовольства и чопорной важности. Через несколько минут мы заметили на другом конце шоссейной дороги группу арабов в красивых головных повязках. Когда мы к ним приблизились, мистер Сандерс официально представил обе стороны друг другу. Мое внимание сразу привлекла стройная фигура пожилого араба в белой головной повязке, прикрывавшей и лицо. Я заметил, что и он не спускает с меня глаз. Но тут нас пригласили в просторный автобус, и мы стали усаживаться. В это время у заинтересовавшего меня мужчины повязка откинулась, и у меня сразу екнуло в груди.

– Саид! – воскликнул я пораженный.

– Гилеад? – послышалось в ответ, и наши объятия, объятия двух старых друзей, сомкнулись. В эту минуту я почувствовал, что какой-то комок застрял в горле и мешает мне говорить. По правде сказать, от неожиданности я не мог произнести ни слова. И мой друг Саид тоже был в расстроенных чувствах.

– Ты постарел, брат мой, – произнес он, горько вздохнув. – Очень постарел. Как быстро летят годы!

Я засыпал его вопросами:

– Как живешь? Как работается? Как семья?

Широкое, улыбающееся лицо Саида помрачнело и как будто даже осунулось; брови нахмурились, а глаза подернулись пеленой. После долгой паузы он сказал тихим голосом:

– Слава аллаху! Я работаю и своей работой доволен. И на заработки не жалуюсь. Но судьба была со мной жестока. Почти вся моя семья погибла во время лесного пожара, когда в этих местах шли бои. В огне погибли и жена Амина, и сыновья. А дочурка скончалась у меня на руках. В один день я лишился самых близких людей, а мое «Орлиное гнездо» было разрушено. Вот так, брат мой, – закончил он с тяжким вздохом.

Я закрыл глаза. «Орлиное гнездо»… Сразу перед взором встал каменный домик на самом краю высокой скалы, вздымавшейся над лесным зеленым морем. Название «Орлиное гнездо» как нельзя лучше подходило и к обитателям этого домика – семье лесника Саида, многие годы охранявшего лесные богатства края. Я хорошо знал и его жену, рассудительную и гостеприимную Амину. Не раз она заботилась о моих удобствах и отдыхе, когда мне приходилось по делам службы навещать Саида. А какие славные были у них дети!.. Глядя на них, мне казалось, что и окрестные дикие скалы уже не выглядят так угрюмо…

Рассказчик был явно расстроен и на какое-то время даже забыл о своих слушателях. Но вскоре, овладев собой, он тихо произнес:

– Извините, друзья… Воспоминания… От них не так-то просто избавиться…

Спустя минуту это был прежний Гилеад, старый лесник, проживший всю свою долгую жизнь на лоне природы, простой, веселый и приветливый человек. Его переполняли воспоминания, и он испытывал необходимость высказаться.

Кто знает, как долго царила бы в автобусе напряженная атмосфера, прикрытая чрезмерной вежливостью, если бы не мистер Сандерс. Бесцеремонно разлегшись на переднем сиденье, вспотевший и изрядно уставший, он втолковывал шоферу:

– Эти паскудные черви, если хочешь знать, для вас божье благословенье. Каждый их волосок, каждая паутинка– это маленькая атомная бомба… А вы об этом не имеете ни малейшего понятия. Меня удивляет также, что мои хозяева из Нью-Йорка тоже не обращают на них внимания. А я бы мог поставлять на мировые рынки тонны пряжи по дешевке… Понятно, при условии, что меня повысили бы в звании и дали бы возможность на рождественские каникулы побывать дома, у своей старушки…

А шофера, видно, ничуть не удивляла болтовня американца. Он ответил ему, внешне соблюдая полную серьезность:

– Здорово придумано… Скорей запатентуйте ваше предложение, вы получите за него много долларов. И еще я советую вам наполнить свои чемоданы шелкопрядом и отправиться восвояси. Только нас оставьте в покое…

Невольно прислушиваясь к этой беседе, все пассажиры тихонько посмеивались. А мистер Сандерс, как ни в чем не бывало, будто вовсе и не его отбрил шофер, вынул из бокового кармана бутылку рома, сделал несколько глотков и продолжал разглагольствовать:

– Настанет день, когда вы воздвигнете памятник в честь мистера Сандерса энд компани, трудами которых будет достигнуто шелкопрядное просперити в этом заброшенном уголке земного шара. За ваше здоровье, господа! – И он опорожнил бутылку до дна.

Пассажирами вдруг овладело беспричинное веселье. Исчезла напряженность, и все разом непринужденно заговорили.

– Господа! – воскликнул кто-то из арабских делегатов. – Я предлагаю тут же объявить о премии имени мистера Сандерса за нахождение самого крупного гнезда вредителей…

– Что ж, я поддерживаю. Очень дельное предложение! – сказал, усмехаясь, один из членов израильской делегации. – Но при условии, что нашим людям будет разрешено свободно переходить границу…

– Ваши шелкопряды переходят границу, ни у кого не испрашивая разрешения, – в тон ему ответил какой-то араб и громко рассмеялся.

– Но то же делают и ваши диверсанты, – парировал удар под дружный хохот кто-то из израильтян.

Когда в результате шутливого «обмена любезностями» атмосфера вражды и отчужденности испарилась, наш энтомолог вынул из футляра фотоаппарат.

– Уважаемые коллеги! Я предлагаю запечатлеть на снимке сей исторический визит в вашу гостеприимную страну.

Идея понравилась. Все как один поднялись со своих мест и, когда машина остановилась, вышли на дорогу и столпились у автобуса в ожидании съемки. Но вдруг перед фотоаппаратом выросла грузная фигура мистера Сандерса. Прикрывая ладонью объектив, он произнес начальственным тоном:

– Согласно инструкции ООН, строжайше запрещено фотографировать в пограничной зоне.

Разочарованные, мы молча вошли в автобус, лишь один Зисман что-то весело насвистывал. Сердито взглянув на него, я спросил:

– Господин Зисман, чему вы так радуетесь?

– Я этого олуха обдурил, – ответил он мне шепотом подмигнул и стал возиться со своим аппаратом.

Когда наконец машина остановилась и мы, утомленные поездкой, вышли на свежий воздух, я так и застыл на месте, пораженный представшей передо мной панорамой. Мы находились в долине, в самой гуще леса. Прямо напротив нас вздымалась огромная скала, заросшая кустами и дикими вьющимися растениями. Когда мы с Саидом достигли домика, стоявшего на вершине скалы и сложенного из неотесанных камней, я, обессиленный, опустился на колоду, которая стояла у входа. Место показалось мне необитаемым, и велико было мое удивление, когда из хижины послышались звонкие голоса. Я взглянул на Саида. Его глаза вдруг оживились, в них засветилась радость. Он трижды ударил в ладоши, и по этому зову из хижины вышла стройная женщина с ребенком на руках.

– Захара, подойди сюда. Я хочу познакомить тебя со своим старым другом – лесником Гилеадом, о котором я так много тебе рассказывал.

Протянув руки к ребенку, он сказал с удивительной для его возраста нежностью:

– Амина, голубка моя, солнышко мое, пойдем к папе!

Спустя минуту сюда поднялась вся наша компания.

Мы расселись на низких скамейках, и вскоре маленькие чашки горячего кофе обжигали нам пальцы. Быстро проглотив свой кофе, мистер Сандерс повалился на подстилку и вскоре захрапел с такой силой, будто у него в ноздрях гулял хамсин.

Все здесь дышало покоем. Побеленные известкой стены, скромная утварь, висячая люлька малышки – все создавало домашний уют. Но каждый раз, когда мимо меня проходила Захара, мне было как-то не по себе. Саид, видимо, это заметил и, нагнувшись ко мне, доверительно зашептал:

– Гилеад, взгляни на деревья. Ты видишь, как они пышно разрослись после пожара? Когда смотришь на них, кажется, что лес переживает сейчас свою вторую молодость… И я тоже. Более десяти лет прожил я бобылем на этой скале и все думал о погибших. Я ничего не замечал, не видел происходивших вокруг перемен. Днем и ночью я думал только об одном, всецело отдавшись страшным воспоминаниям. Но тем временем деревья сбросили с себя обгоревшие лохмотья и облачились в новые зеленые халаты… Однажды рано утром, покинув свою нору, я вышел на ежедневный контрольный обход участка. И вдруг среди деревьев я увидел женскую фигуру. Это была Захара…

Гилеад прервал свой рассказ. Поглаживая длинный седой ус, он как-то странно смотрел на нас: один его глаз слегка косил, и в нем играла хитрая усмешка, а другой глядел серьезно, и взгляд его как бы тонул в бездонном печальном омуте…

– А сейчас, друзья мои, прервем нашу повесть, – вдруг объявил он. – Исповедь Саида оставим до следующего раза. Потому что, после того как кофе было выпито, наша объединенная комиссия лесоводов и энтомологов приступила к работе, а ее был непочатый край. Увлеченные делом, мы не замечали, как летит время. Довольно быстро были намечены первые совместные шаги в борьбе против проклятого шелкопряда – да сгинет он навеки с лица нашей земли! И при первом же обсуждении обнаружилась любопытная вещь – единомыслие во всем, что касалось нашей проблемы, стремление каждого сделать все что в его силах для успеха общего дела. Мы, евреи, были поражены врожденной интеллигентностью простых, малообразованных арабских лесников. Они же проявили большое уважение к знаниям и опыту своих израильских коллег. Да вас, вероятно, интересует, что сталось с мистером Сандерсом? Он вполне солидно отоспался на своей подстилке, а когда очухался, то долго смотрел на всех осоловевшими глазами, видимо не соображая, где находится. Затем он подошел к столу, за которым мы заседали, и уселся на самом почетном месте, как и подобает главному виновнику торжества. И так как сидел он тихо и никому не мешал, лишь время от времени противно рыгая, то, вероятно, никто бы и не обратил на него внимания, если бы не Зисман. Он вынул из внутреннего кармана две фотокарточки, которые вызвали у всех неудержимый приступ смеха. На одной мы узнали самих себя, схваченных объективом в тот момент, когда мы и не подозревали, что нас снимают, и потому позы у нас были самые непринужденные и даже довольно забавные. На второй фотографии Зисману удалось увековечить внушительный облик мистера Сандерса как раз в ту секунду, когда сей незадачливый представитель ООН ринулся к фотоаппарату, запрещая снимать в пограничной зоне. Когда мистер Сандерс узрел самого себя с глупо вытянутыми руками, которыми пытался заслонить объектив аппарата, то не выдержал и заржал. И мы тоже надорвали животики, глядя на него и на его изображение. Понятно, что наш ловкач-энтомолог не зевал. Он использовал добродушное настроение нью-йоркского миротворца и нащелкал множество снимков, к вящему удовольствию всех присутствующих… Что? Вас удивляет поведение наших воинственных соседей, которые вдруг преодолели в себе чувства недоверия и подозрительности? Может быть, вы думаете, что я приукрасил свой рассказ и кормлю вас байками, высосанными из пальца?

Старый, седой как лунь лесник Гилеад с минутку вопросительно смотрел на нас, как бы ожидая ответа. Затем он снова заговорил, и в голосе его звучала глубокая убежденность:

– Ну, что ж, не верите – и бог с вами. Я на вас нисколько не сержусь. Если бы я сам не был участником этой экспедиции и собственными глазами не видел всего, о чем сейчас рассказываю, я бы, вероятно, тоже не поверил. И в этом нет ничего удивительного. Годами трудились люди, неглупые и рассудительные, над тем, чтобы разжигать вражду между двумя народами-соседями, которым волею судеб суждено жить в одном и том же уголке земного шара, на одной и той же земле и под одним и тем же небом. И вдруг, откуда ни возьмись, свалился на нашу голову крохотный червячок с ядовитой паутинкой-волосинкой, которая губит леса и причиняет людям неисчислимые беды. И надо же такому случиться, что именно это ничтожное существо принесло на какое-то время долгожданное сотрудничество и взаимопонимание. Недаром люди говорят: мир висит на волоске… У нас же получилось так, что мир повис на паутинке… Когда же наконец он обретет более прочную основу?..

Б. Тамуз
Запертый сад[37]37
  Выражение, заимствованное из «Песни песней» (гл. 4, стих 12). Возлюбленный обращается к любимой, называя ее «запертым садом», «замкнутым колодцем», «запечатанным источником», подчеркивая тем самым, как трудно познать душу другого человека.


[Закрыть]
Пер. с иврита А. Белов

 
Береле, Переле,
Выйди ко мне! —
 

запели дети, встав на колени в кружок.

Потом они терпеливо ждали.

Но она не показывалась.

– Не бойся! Не бойся! – наперебой кричали дети. Но она, видно, боялась и не показывалась.

Долго и на все лады они уговаривали ее, потом устали и разбежались. Только Дори остался. Он решил дождаться.

И вот вначале показались крохотные рожки, на концах которых тускло поблескивали шарики. Рожки понемногу удлинялись, они дрожали, чувствуя воздух. Потом появилась на свет божий спиралевидная полоска, которая рывками, медленно ползла вперед по сухой земле, таща за собой маленькие обрывки листьев. Серая, студенистая полоска вытянулась примерно на четверть пальца – это было тельце живого существа. Оно внезапно перевернулось и начало двигаться на спине. Дори осторожно протянул палец и прикоснулся к рожкам. Они тотчас ушли внутрь. Но, когда Дори убрал палец, рожки снова показались, и слизняк продолжал свой путь.

Дори улыбнулся.

– А-до-рам!

Отец Дори (он был единственным человеком, который называл сына полным именем) стоял у дверей дома. Дори подбежал к отцу.

– Папа! Она меня любит! Она меня совсем не боится!

Отец схватил мальчика в охапку и высоко поднял на вытянутых руках. Потом он рассказал сыну, как живут улитки, моллюски и слизняки, чем кормятся, кто их враги и кто друзья, как они борются за свое существование.

Выслушав отцовский рассказ, Дори очень огорчился и решил про себя, что когда станет взрослым, то разъяснит всем живым существам, что не надо быть злыми. Лучше пусть они поучатся у людей, как жить друг с другом в мире и согласии. Ну, хотя бы так, как его папа с мамой и все хорошие дети…

В один из жарких летних дней во время школьных каникул Дори поехал в деревню. Там был четырехугольный двор, окруженный каменной оградой. С восточной стороны к ограде примыкали сараи, птичник, овчарня. В западной части двора стоял жилой дом, возвышавшийся над всеми другими постройками. На длинную просторную веранду с деревянными перилами вели ступеньки. Внизу под верандой было подполье, у входа в которое стояла пустая собачья конура. Двор зарос травой, но по нему были протоптаны узкие тропинки. Они вели к жилому дому, на улицу и в поле.

Утром фермер собрал детей, дал каждому жестяной бачок и, указывая на поле, простиравшееся по ту сторону ограды, сказал:

– Кто соберет полную посудину, тот получит в субботу на целый день лошадь.

Дети с шумом разбежались во все стороны. Они взялись за дело с усердием пчел, собирающих нектар. Поле наполнилось легоньким постукиванием. Сотни улиток и жучков – пища для уток, медленно разгуливавших по двору, были собраны на земле, они со стуком падали в пустые бачки.

По мере того как бачки наполнялись, стук становился едва слышным. В полдень дети начали один за другим возвращаться во двор и показывать фермеру свою добычу.

Когда Дори вернулся с пустым бачком, все так и застыли от удивления. Но когда он стал в оправдание что-то лепетать и объяснять, это прозвучало, как нелепая шутка. Все так и покатились со смеху, а фермер сказал, что, может быть, Дори предпочитает пойти на кухню, потому что женщины нуждаются в помощнице, которая бы мыла посуду.

– А может быть, тебя, кстати, зовут не Дори, а Дорит[38]38
  Дорит – женское имя.


[Закрыть]? – добавил он насмешливо.

Следующим летом Дори уже не поехал в деревню. В стране было неспокойно. Дороги обстреливались, всюду сновали на своих машинах английские солдаты. Мандатные власти ввели комендантский час.

Когда отец после обеда уходил в лабораторию, мать предупреждала его, чтобы он не задерживался и не забывал, что ровно в шесть – до наступления комендантского часа – нужно возвращаться домой. Отец говорил успокоительные слова, но всегда опаздывал и возвращался домой уже затемно. Он пробирался задами, карабкаясь через ограды, осторожно стучал в дверь кухни и победоносно улыбался перепуганной матери, глядевшей на него обиженными и осуждающими глазами.

Однажды вечером отец очень удачно завершил чрезвычайно сложный и ответственный эксперимент. Ему удалось закончить его быстрее, чем он предполагал. Отец на радостях отпраздновал это событие в своей лаборатории, приготовив напиток крепостью в 99°. Он использовал для этого, в частности, виноградную сахарозу, находившуюся в одной из его бесчисленных колбочек, и несколько капель какой-то ароматной жидкости, которая ему очень нравилась. Затем он снял свой халат, надел шляпу и вышел на улицу, насвистывая веселый мотив и наслаждаясь удивительной тишиной и полным безлюдьем. Далекие уличные фонари уходили в бесконечность. Кругом не было ни души.

Он неторопливо шел по тротуару, пока не показался его дом. Он уже подошел к воротам, когда из-за угла выскочила военная машина, набитая английскими солдатами. С громким скрежетом она остановилась у дома. Из машины выскочили два солдата и начали его избивать.

Сначала его били кулаками, а когда с головы у него слетела шляпа, ударили рукоятью пистолета. Дабы все осталось шито-крыто, в заключение прогремел выстрел… Из окон стали выглядывать люди, они увидели быстро удалявшуюся военную машину.

Позднее бездыханное тело отца было найдено у порога дома.

В июле Дори закончил гимназию, а в ноябре началась палестинская война. Четырьмя месяцами ранее он вступил в Пальмах[39]39
  Пальмах – ударные боевые отряды тайно формировавшейся израильской армии.


[Закрыть]. Его часть находилась в Галилее.

Он жил в отдельной палатке, так как был командиром, главным же образом потому, что занимался составлением большой рельефной карты, она лежала тут же, на другой кровати. Местность, изображенная на карте, была в числе тех немногих, топографические карты которых не удалось своевременно получить, несмотря на то, что люди долго рылись в бумагах, похищенных в английских штабах, и в архивах картографического управления. И вот уже самим военным пришлось провести необходимые исследования и заняться составлением карты.

Дори решил сделать ее рельефной. Так будет нагляднее, она принесет больше пользы, да и делать ее интереснее – это было для него своего рода развлечение.

Ночью он выходил на местность, а по утрам наносил пометки на карту. Большую часть дня он был занят составлением карты, так как сроки были очень сжаты: до наступления дождей готовилась большая операция.

В центре карты находился холм, на котором стояло здание полиции. Севернее холма громоздилась стена крутых скал, снижавшихся по откосу к вади. Его русло шло по большой расселине с востока на запад. Южнее холма пролегала возвышенность, которую рассекали мягкие, плоские долины, испещренные трещинами, образовавшимися от постоянных резких ветров, а также дождей, отвесно падавших на землю. Извилистые трещины, избороздившие долины, напоминали больших многолапых пресмыкающихся. В юго-западной части высился холм, у подножия которого люди готовились к наступлению.

По прилегающему к нему вади надо было незаметно продвинуться вперед, пересечь долину, которая вела к холму, где находилось здание полиции, разделиться там на группы, а затем сосредоточиться в заранее намеченном пункте у дороги, которая вела к воротам. Отсюда часть солдат должна была повернуть на запад и, прорвав проволочные заграждения, замкнуть кольцо в глубокой расщелине с севера.

Однажды утром в палатку зашел командир части. Он застал Дори за тщательной гравировкой одной из стратегических возвышенностей.

– Какая чепуха! – сказал командир. – Зачем ты возишься? Мы и так хорошо знаем эту возвышенность. Она же у нас, можно сказать, маячит под самым носом!

Дори поморщился.

– Я допустил ошибку, – сказал он, – когда нижний срез карты так приблизил к этой возвышенности. Если бы у меня осталось место, я, пожалуй, изобразил бы всю панораму.

– Какую панораму?

– Ты разве не замечаешь? – Дори улыбнулся и показал на возвышенность. – Это округлое нагромождение скал очень напоминает женский торс. Вглядись получше. Тут будто девушка легла на живот и заснула. Было бы просто замечательно изобразить все тело. А ты как думаешь?

– Как я думаю? Но коли, как говорится, и хочется, и колется, ты можешь вернуться сюда после наступления и тогда заняться этой «девушкой»…

– Ты так думаешь?

– Послушай, Дори, перестань фантазировать. Если тебе и в самом деле невтерпеж, то найди себе покладистую дурочку в нашей женской роте. Это, право, лучше, чем возиться с этой возвышенностью.

– Я в этом не уверен, – ответил Дори и снова взялся за дело.

Незадолго до окончания войны часть, в которой служил Дори, расположилась у границ северного Негева[40]40
  Негев – южная, пустынная часть Израиля.


[Закрыть]. Теперь все люди были уже в форме. Обстановка коренным образом изменилась. Атмосфера лихорадочных приготовлений и тревог, предшествующая каждому сражению, уступила место скучным будням, множеству мелких дел, связанных с планомерной учебой, с заботой о людях, со снабжением и поддержанием дисциплины.

В одном из ночных боев, когда Дори, пригнувшись под огнем противника, бежал вперед к вражеским позициям, он споткнулся о тело убитого солдата из своего отряда. Это был восемнадцатилетний рыжий парень. Его грудь разворотила граната, но лицо осталось нетронутым, и глаза были открыты.

С тех пор у Дори появилась еще одна причина стараться как можно реже вспоминать эту ночь. Он был рад, когда получал от командования трудные задания, требовавшие большой затраты сил и времени. Тогда скорее приходили усталость и забвение.

…Перед боем Дори давал указания своим людям. Он говорил тихо, почти шепотом. В ту ночь, перед решительным наступлением на важный узел дорог, в долине между деревнями Хота и Каратия было очень тихо. И все же солдаты почти не слышали своего командира. Время от времени они переспрашивали: «Повторите, пожалуйста, мы не слышали». Дори сердился, начинал говорить громко, но потом снова переходил на шепот и опускал глаза. Трудное было время.

Ночь была невыносимо душной, и Дори заметил, что перед самым боем кое-кто из его людей поснимал гимнастерки. Сердцем он чувствовал, что военная форма, как любая другая одежда, даже еще больше, придает людям уверенность, чувство относительной безопасности. И он испугался, что, когда кругом засвистят пули и появится гнетущее чувство незащищенности, обнаженные до пояса люди дрогнут и отступят. Поэтому он приказал надеть гимнастерки. Только немногие поняли смысл этого приказа и молча натянули рубахи.

Утром узел дорог был захвачен. По обе стороны шоссе лежали на земле смертельно уставшие солдаты – они спали там, где их застала заря. Другие разрушали последние вражеские укрепления.