Текст книги "Рассказы израильских писателей"

Автор книги: Иехуда Бурла

Соавторы: Яков Хургин,К. Цетник,Иехошуа Бар-Иосеф,Беньямин Тамуз,Йицхак Ави-Давид,Йицхак Орпаз,Иехуда Яари,Мириам Бернштейн-Кохен,Иехудит Хендель,Аарон Апельфельд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Теперь он понял, что Салех вовсе не собирался его убивать. Салеха, видно, так учили: надо напугать пленного, и тогда у него развяжется язык.

Он не имеет права ошибаться вторично. Да, его нервы сдали, и он был на волосок от смерти. Только смертельной усталостью можно объяснить, что он чуть не погиб по собственной вине. Нет, он не должен больше поддаваться слабости, быть рабом своих чувств!

Когда они достигли оливкового сада, находившегося еще на порядочном расстоянии от деревни, Салех приказал ему сесть на землю спиной к дереву, отвести руки назад и обнять ими ствол. Когда Авраам притворился, будто не понимает, чего от него хотят, тот схватил его за руки, свернул их за спину и крепко привязал к дереву.

– А зачем веревка? – спросил Авраам, изобразив на лице удивленную улыбку.

– Веревка возбуждает память, – ответил Салех и усмехнулся. И это, очевидно, была одна из фраз, услышанных им из уст наставников, обучавших его, как вести допрос.

– У меня затекли пальцы, – негромко произнес Авраам. Это сказано было таким тоном, каким обычно говорят другу о плохо сделанной работе, не желая, однако, его обидеть.

– Вот сейчас ты заговоришь, – сказал Салех серьезно.

– А разве до сих пор я молчал?

– Есть в Беэротаиме войска? – спросил Салех властно.

– О, войска есть повсюду. Они приходят и уходят, никому не докладывая.

Салех его допрашивал долго, бесцельно, беспорядочно, по-детски. И был при этом уверен, что запутывает пленника своими вопросами, задавая их быстро, один за другим, и по-разному расспрашивая об одном и том же.

– А пушки у вас есть?

– Очень много.

– И большие?

– Огромные.

В конце концов сам Салех устал от допроса. Он протянул Аврааму блокнот – признак своей образованности, – чтобы тот просмотрел свои показания. Авраам прочел написанное и исправил орфографические ошибки.

Салех снова посмотрел на него, как бы ожидая совета, затем спрятал блокнот в карман.

– Это все, – сказал он.

Двое других во время допроса сидели в стороне с оружием наготове, будто пленник мог внезапно освободиться, развязать руки и удрать. Сейчас они подошли поближе и молча встали против Авраама. Салех задумчиво посмотрел на них. Каждая минута молчания таила в себе смертельную опасность. И Авраам снова призвал на помощь… своих овец.

– Настало время дойки, – сказал он.

– Он прав, – дрожащим голосом поддержал его младший.

– А тебе-то что? – закричал на него рябой.

– Ты иди к стаду, – приказал Салех парнишке, – мы решим дело без тебя.

В глазах паренька появилось выражение испуга. В них даже показались слезы. Он поспешил скорей уйти, чтобы не присутствовать при убийстве. Уходя, он бросил на Авраама взгляд, полный сострадания. И сердце Авраама защемила жалость к этому доброму парнишке. Он почувствовал, что и у него на глаза навернулись слезы, и пожалел, что ошибся, подумав, что красивая наружность свидетельствует о жестокости.

Дойдя до конца сада, парень бросился бежать: он не хотел услышать звука выстрела.

– Пристрелить? – деловито спросил рябой.

Салех стал просматривать блокнот. Спустя несколько минут он протянул его рябому и сказал:

– Пойди и покажи командиру. И спроси у него, что делать.

– Так ведь он уже рассказал все, что знал. Больше ничего из него не выудишь.

– Все же надо спросить. Может быть, они захотят еще его допросить.

– Вот еще! – возразил тот с пренебрежением. – Зачем спрашивать?

– Хорошо. Ты покарауль его, пока я не вернусь. Я сам пойду.

– Ладно, иди.

Салех исчез меж деревьев, а рябой разыскал неподалеку солнечную полянку и улегся на траве, чтобы согреться. Авраам стал всматриваться в долину, где жизнь не замирала ни на минуту. Сейчас на ней лежала печать покоя. Этот покой был и его уделом, пока он пас стадо, но теперь он уже не для него. Он видел людей величиной с булавочную головку, неторопливо передвигавшихся между домами. Одни были заняты уборкой клевера, другие опрыскивали поля… Будничные, повседневные дела, обращенные к будущему. Оно для него отныне не существует.

Теперь, когда он был избавлен от необходимости бороться за жизнь (она ему гарантирована до возвращения Салеха), можно сосредоточиться и подумать о себе. Он удивился, что еще совсем недавно в его сердце не было ни страха, ни жалости к самому себе и что внимание его было рассеянно. Человек должен был умереть, а думал о пустяках. Теперь его оставили в покое, и мысли о смерти приходят сами собой.

Несколько раз в жизни он находился в подобном положении, но никогда еще, кажется, не ощущал смерть так близко. Он помнил события 1926 года, когда по заданию «Хаганы»[58]58
  «Хагана» – по-еврейски значит «Оборона». Так называлась боевая подпольная еврейская организация в Палестине в годы английского мандата.


[Закрыть] находился в Сихеме переодетый в арабскую одежду. Он зашел в кафе, в самом центре города. Внезапно какой-то араб ткнул в него пальцем: «Это еврей!» «Где еврей? Мы его сейчас прикончим!» – закричал Авраам и выхватил из ножен кинжал. Ему поверили. Но все же потребовали, чтоб он предстал перед судом. Там ему предложили прочесть главу из корана о «неверных». Голос его не дрогнул, и его отпустили.

Вспомнил он и побоище на Хайфском рынке… Бегство по улочкам Яффы… Перестрелку, в которой участвовал… Ни разу он не думал о смерти. Может быть, по молодости? Возможно. Но ни разу, кажется, смерть не была так близка, как сейчас.

Никогда он, в отличие от других, не испытывал безотчетного страха перед врагом, лишенным человеческого облика. Он хорошо знал людей, державших в руках оружие и противостоявших ему. В дни юности они были его товарищами, соучастниками его юношеских проказ, делили с ним первые радости и огорчения. Случалось, что он скучал, когда долго не слышал их гортанной речи. Если бы на его месте был сейчас человек, который не знает арабского языка и менее сведущ в их обычаях и культуре, такое невежество наверняка бы того погубило… Никогда нельзя знать заранее, что может спасти человеку жизнь.

На сей раз, однако, надежды нет, потому что он уже не стоит лицом к лицу с теми, кто хочет его убить. Теперь его знаниям грош цена. Он мог бороться за свою жизнь с обуреваемыми жаждой крови двумя юнцами, из которых один был бесчувственней пня. Еще можно было привести в смятение прямодушного Салеха, поколебав в нем чувство долга. Но теперь тот ждет приказа. А приказ сильнее и безжалостнее всех человеческих страстей и чувств, ибо исполнители никогда не спрашивают, справедлив ли приказ…

Как легко и просто убить безвестного человека! Когда издан приказ, люди исчезают, появляются бездушные автоматы.

Салех не подарит ему жизнь, если это может в какой-то мере задеть его гордость, повредить его имени храброго воина, умалить его значение в глазах вышестоящих командиров.

Авраам был доволен собой: он не предается отчаянию и покидает сей бренный мир со спокойствием старцев, жаждущих отдохнуть от жизни, которую они сами строили своими руками и разумом. Никогда он не страдал бахвальством, чрезмерным самомнением, боязнью умереть и не жалеет о тех вещах, которые ему не удалось осуществить. То, что он сделал, сделано его собственными руками. Это живет, укоренилось и останется надолго в жизни других – его семьи, его друзей. Если бы дано было детям понимать душу своих родителей, его сыновья гордились бы своим отцом, его смертью. Но никто никогда не узнает о последних часах и минутах его жизни.

Внезапно ему стало жаль, что никто так и не узнает, как он погиб. Он хотел бы написать несколько строк, но не было ни карандаша, ни бумаги, да и руки его были скручены назад. С минуту он сильно горевал, пока не понял, что эти переживания не что иное, как последний, трепетный порыв подсознательной веры в будущее. Тогда он стал думать о жене, сыновьях и близких, ибо только они были его будущим. Он смотрел вдаль и видел все то, что скоро погаснет перед его глазами, но будет еще много, много лет источником жизни для живых.

Вот луг, усеянный полевыми ирисами. Они растянулись скатертью почти на уровне его лица и бегут дальше по нижней кромке горной цепи. Как несметная армия конников со своими знаменами и копьями, стоят эти крупные и яркие полевые цветы. Он представил себе, как упадет на них усталый воин, без оружия, без верного коня, и кровь его прольется на камни, которыми усеяно поле.

Авраам взглянул на свои поношенные ботинки, потрепанную одежду, заплатанные брюки. Он представил себе, как деревенские парни, а может быть, и девушки будут стоять возле его трупа и в душе своей будут испытывать стыд: «И это все? Старый, жалкий еврей…» Он огорчился, подумав об этом, и даже застеснялся своего неказистого вида.

Внезапно в мозгу блеснула новая мысль: в эту минуту он обрел моральное право на то, чтобы враги даровали ему жизнь. Ведь он в своих мыслях отнесся к ним с высоким уважением, огорчившись за свой несчастный вид, устыдившись его. Ненароком и вполне чистосердечно, а вовсе не для того, чтоб спасти свою жизнь, он наделил их тем, чем никогда не наделяют врагов – человеческими чувствами, проявил уважение к их взглядам, к их жалости, к их стыду. В тайниках своей души он построил мост над ненавистью, которая обязательно должна когда-нибудь исчезнуть, и потому заслужил их великодушие. Заслужил своей прямотой и честностью, а не хитростью и лукавством. Они должны пощадить его, ибо только люди, ему подобные, – залог грядущей жизни без кровопролития. Благодаря острому ощущению стыда все произнесенные им ранее слова о древних обычаях арабов – не ложь, примененная для самозащиты, а святая правда. И если этими словами он завоевал их сердца и они сжалятся над ним, значит, своей прямотой, а не хитростью он заслужил их сочувствие.

– Эй, ты!

Его страж, сидевший на земле и со скуки бросавший камни в стволы деревьев, решил, видимо, от нечего делать заговорить со своим пленником. Теперь они поменялись ролями. Раньше, чтобы спасти свою жизнь, говорил Авраам, а рябой пытался положить конец разговорам. Теперь Авраам предпочитал молчать, чтобы подготовить себя к достойной смерти, а этот хочет разговаривать.

– Раньше это была арабская земля. Но пришли евреи и отняли ее у нас, – сказал рябой. В его голосе звучала угроза.

– Еще раньше эта земля была еврейской.

– О! Это было давно.

– А когда она была ваша? Это тоже было давно.

– То было очень давно, а это – совсем недавно.

– Богу безразлично, давно или недавно.

– Но людям не безразлично.

– Людские уставы лживы. И какое значение имеет тут время? Минуты моей жизни теперь мне дороже, чем дни и недели твоей.

– Ты врешь! – заорал рябой.

Авраам умолк. Рябой мешал ему сосредоточиться и подготовить себя к смерти. Он снова стал думать, что с ним произошло. Зачем, собственно, Салех пошел к начальству? Выходит, что Салех не намерен его убивать. Ибо если бы он хотел это сделать, то не стал бы так долго церемониться. Внезапно мелькнувшая мысль находила подтверждение в том, что он не раз слышал от военных: арабские крестьяне не заинтересованы в кровопролитии, они стараются его избежать. Каждая пограничная стычка чревата для них серьезными последствиями. Салех – сельский житель, и он придерживается точки зрения феллахов. А рябой – пришлый человек. Потому-то он и не повел его в деревню – там бы за пленного заступились старики и потребовали бы его освободить. Теперь Салех пошел за приказом, чтобы снять с себя ответственность и не навлечь гнева стариков.

В его сердце затеплилась надежда. Может быть, Салех по пути к начальству свернет в деревню и спросит совета у старейшин? И Авраам взглянул на своего стража, который злорадно усмехался и докучал ему своими вопросами. Он, Авраам, не должен проявлять слабости духа, чувства безнадежности. Отчаяние – наполовину гибель. Верно, он устал притворяться. Но, собственно говоря, в этом нет сейчас нужды.

Надежда вспыхнула в нем с новой силой. Салех – не юнец, находящийся во власти своих страстей. Если бы Салех хотел его прикончить, он давно бы уже это сделал.

– После того как налетят бомбардировщики и придут тяжелые танки, пушки, самоходные орудия и разрушат все ваши города и селения, я приду со своей частью в Беэротаим. Мы убьем всех мужчин и возьмем всех женщин, а я возьму твою дочь… и скажу ей: я убил твоего отца… И я ее…

Глаза его сверкали. Он испытующе смотрел на Авраама, стараясь узнать, какое впечатление произвели его слова.

Теперь Авраам понял, что не скуки ради тот затеял с ним разговор. Рябой хочет его убить, а для этого нужен повод. И вот он возбуждает в себе ненависть. Он хочет смертельно оскорбить Авраама, чтобы Авраам ответил ему тем же. Ну а разгорячившись, он схватит автомат и тогда уже не будет отвечать за свои поступки. Он не местный, и ничто не может удержать его от убийства. Но… пока что он еще не вошел в раж. И он призывает себе на помощь гнев, дабы приглушить в своем сердце остатки человеческих чувств, вызванных силой слова. А когда придет Салех и спросит, почему старик убит, он запальчиво ответит: «Проклятый еврей оскорблял мою веру!» И этот ответ вполне сойдет…

Авраам понимал, что ему нельзя поддаваться на провокацию и раздувать костер ненависти. Правда, ему очень хотелось отчитать рябого, уязвить его крепким, соленым словом. Но он решил не терять надежды до самой последней минуты.

– У меня нет дочери, – ответил он спокойно.

– Тогда мы разрушим твой дом, не оставим от него камня на камне, – сказал рябой, размахивая автоматом.

– Зачем? Вы же сможете жить в этих домах.

– Мы не будем жить в еврейских домах!

– Неверные – это неверные, евреи – это евреи, а дома – это дома. Открываешь кран, и льется горячая вода…

Прервав себя чуть ли не на полуслове, он сказал:

– Дай, пожалуйста, сигарету. Вы взяли у меня всю пачку.

– Как же ты будешь курить со связанными руками?

– Если ты никогда не видел – сейчас увидишь.

Рябой зажег сигарету и сунул ее Аврааму в рот. Теперь Авраам был освобожден от необходимости говорить: во рту у него торчала сигарета. Но время от времени он все же сквозь сжатые губы цедил несколько слов, чтобы не возбуждать раздражения своим молчанием.

– Последняя сигарета так же вкусна, как и первая, – сказал рябой.

– Не каждому дано знать, какая сигарета последняя…

– Еще до того, как погаснет огонек у тебя на губах, загорится твое тело.

– Вот покурю и расскажу тебе о пророке Моисее, у которого огнем обожгло рот. Ты слышал об этом?

– Нет.

– Обожди немного и услышишь.

И он медленно, нараспев рассказал эту древнюю легенду, подкрепляя свои слова мимикой и движениями ног, заменявшими жестикуляцию. Он нагромождал бесконечные подробности, будто они могли продлить его жизнь. А рябой все слушал. Сначала на лбу его появились складки, выражавшие недоверие. Потом он часто замигал глазами, как бы опасаясь пропустить двусмысленное слово.

Но рассказ свое дело сделал. Едва Авраам кончил говорить, как вдали между деревьями замелькала фигура Салеха, с ним шло и овечье стадо.

– Что случилось? – удивленно спросил рябой.

– Сказали, что скот надо вернуть.

– Выходит, они испугались евреев! – закричал он, почувствовав себя глубоко уязвленным.

– Это меня не касается, – ответил Салех. – Они начальники, они и решают.

Салех погнал скот вниз по склону горы.

– А что будем делать с ним? – спросил рябой, когда Салех вернулся.

Салех с досадой взглянул на Авраама. Что-то явно удручало его. Видимо, там скептически отнеслись к его «разведывательным данным» и только посмеялись над показаниями, которые он занес в свой блокнот.

Вначале Авраам испугался – по его вине было уязвлено самолюбие Салеха, но потом стал возлагать все надежды именно на него. Ведь теперь, когда от добытых им трофеев вышестоящие начальники отказались, а его сообразительность и сметка публично осмеяны, жизнь или смерть старого еврея не имели особого значения. Расстрел безоружного не прибавил бы ему воинской славы.

– А что они еще сказали? – спросил рябой.

– Они сказали, что только дураки задают дурацкие вопросы.

– Говорил я тебе! Ну, ладно, пусть возвращают стадо этим проклятым евреям, а то еще они могли бы затеять из-за этого перестрелку. Но чтобы заполучить вонючий труп старика, они своих солдат не пошлют.

– Погоди, – сказал Салех. – Не здесь, надо у самой границы… И сбросим его с горы. А когда его там найдут, они не придут ночью уничтожать наши сады и виноградники.

Рябой поставил Авраама на ноги и снова скрутил ему руки за спиной.

– Иди вперед! – приказал Аврааму Салех.

Авраам выпрямился. Он стоял сейчас во весь рост и смотрел в долину. Ирисы уже не казались ему конницей со знаменами и пиками. Они снова превратились в красноватый ковер, расцвеченный коричневыми и зелеными пятнами. И по нему он будет идти, шагая к последней черте.

Он медленно шел по тропинке, ведущей к дому, и знал, что никогда до него не дойдет. Но ему хотелось как можно ближе подойти к родным местам, чтобы глаза насытились дорогими сердцу картинами, прежде чем они закроются навеки. Он ускорил шаг и услышал за спиной злорадный смех рябого.

– Кажется, старик хочет удрать, но пуля быстрее его летит…

Из-за рябого он не может сосредоточиться. Мысли его снова разбежались, распылились, когда он увидел милый сердцу уголок земли, залитый мягким дневным светом. Он хотел думать только о том, на что смотрели глаза, чтобы забыть о смерти. Чувства его были обострены до предела. Он слышал звук шагов и дыхание этих двух, следовавших за ним по пятам.

– Дальше я сам, – внезапно сказал Салех.

Авраам не оглянулся. Он равнодушно подумал о разочаровании рябого, которого Салех лишил вожделенного зрелища. А он и сам не хотел больше видеть этого одержимого. Авраам ускорил шаг, Салех неотступно следовал за ним.

Они долго шли, пока не очутились у самого края крутого откоса, где проходила воображаемая граница. Теперь он знал, что шансы сейчас равны. Салех может его прикончить, а может и пощадить – ему теперь это безразлично. В нем нет сердечной мягкости того красивого парнишки, но и нет жестокости рябого. В голове идущего за ним человека ворочаются какие-то мысли, и они определят его судьбу. Сердечные побуждения людей более или менее постоянны, ум же неустойчив и легко поддается влиянию. Может быть, вздорные мысли, заимствованные у других, глубоко укоренились в голове Салеха. И он без всякой ненависти, без жажды крови, только из-за уважения к этим мыслям через минуту застрелит его. Ведь Салеху внушали, что «арабам и евреям нет места под одним солнцем». Во имя «вечной вражды», которую, к великому своему удивлению, Салех вовсе не испытывает, он должен при первой в его жизни встрече с евреем убить его. И сейчас его, может быть, мучает мысль, что отсутствие вражды – это род недуга, умственная дефективность, от которой он обязан излечиться.

– Стой! – сказал Салех.

Авраам остановился, ожидая выстрела. В минуту смерти он не хотел видеть своего убийцу. Лучше упасть лицом на родную землю, до последнего мгновения видеть ее перед собой.

Внезапно он почувствовал страх, парализующий чувства, вызывающий оцепенение.

Салех подошел к нему и стал рядом. И Авраам увидел, что его автомат висит на спине так же небрежно, как он висел при первой их встрече, будто это был просто пастушеский посох.

– Почему я тебя жалею? – спросил Салех, взглянув на Авраама в полной растерянности.

– Жалость в твоем сердце. Почему же ты спрашиваешь меня?

– Я не знаю, что мне с тобой делать.

– Оставь меня – и тогда уж я буду знать, что мне делать, – сказал Авраам, глядя ему в глаза.

Бледное лицо Салеха осветилось мудрой улыбкой.

– Ты бесстрашный человек. Готов поклясться, что ты араб! Честное слово!

– Измаил был сыном Авраама[59]59
  Арабы, турки и некоторые другие народы, исповедующие ислам, возводят свою родословную к легендарному Измаилу.


[Закрыть]. Арабы и евреи братья.

– Ты, старик, мудрый человек! И я не могу тебя убить. Убить мудреца – значит убить саму мудрость.

– Убить человека – значит убить человека.

– Я не убью тебя, старик! Иди домой, к жене и детям. Но обещай мне, что никому не расскажешь, что с тобой случилось. Даже птицы небесные разносят на своих крыльях разные слухи, а наши деревни так близки друг от друга… Если об этом узнают молодые, меня сочтут предателем.

– Не бойся, Салех, брат мой, не бойся!

– Поклянись!

На глаза у Авраама навернулись слезы, когда он услышал эту простодушную просьбу из уст того, который должен был его убить.

– Клянусь богом.

На мгновение лицо Салеха просветлело, потом снова омрачилось.

– Ты клянешься богом? А я слышал, что бога нет. Разве ты веришь, что он есть?

– Некоторые, Салех, верят, а некоторые нет.

– А теперь иди себе с миром, старик! Мир твоим полям и твоим стадам. Твои овцы уже пасутся там, на склоне горы.

Авраам правой рукой крепко пожал руку Салеха, а левую приложил к сердцу.

Когда он спускался по косогору, его вдруг охватил трепет. После пережитого потрясения наступила разрядка. Его било как в лихорадке. Колени отяжелели, набухли. Сердце все еще ждало выстрела из-за спины. Но выстрела не последовало. Он оглянулся. Салех стоял на утесе, его автомат болтался на плече, и он приветствовал Авраама поднятой рукой. Авраам ответил тем же. Салех повернулся и ушел по направлению к своей деревне.

Пока Авраам догонял свое стадо, он мысленно принимал то одно решение, то другое. Салех заслужил того, чтобы он сдержал свою клятву и молчал. Но его поступок заслужил того, чтобы он, Авраам Рахмани, нарушил свой обет и чтоб о нем узнали люди.