Текст книги "Бесы пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)

Шейх, растягивая свое удовольствие от пытки, произнес:

– Не подумайте, что обращаюсь я с вами плохо, будто не ведаю приличий гостеприимства. Я замыслил усадить вас на землю у входа в палатку, чтобы почувствовали вы то унижение, что ощутил я вчера сродни тому, что видали от вас ваши рабы да слуги.

Указать на унижение – значит подчеркнуть его. Позор идет за ними по пятам. Вождь попытался со свойственной ему мудростью переломить ситуацию.

– Вижу я, что никакого позора на нас пока нет. Сидеть на чистом воздухе среди наших слуг да рабов было нам всегда прилично. Мы, почтенный факих, всегда готовы платить достойную цену ради того, чтоб освободил Он наши души и обучил нас устоям веры.

– Молодец… Молодец… – прошептал шейх. – Уж не знаю, почему бы вам всем не последовать примеру достойного поведения мудрого вождя? Первое, от чего следует избавиться правоверному при постижении истины веры и во имя избавления – это от высокомерия и гордыни. Величие – у Аллаха Всевышнего, на небесах, над рабами его, коим свойственны черты шайтана презренного! Не вкусит сладости избавления муж, у кого в сердце гордыня да самообольщение.

Он замолчал. Мужи переглянулись. Спустя немного, шейх продолжал:

– С чалмами наверченными да в одежде павлиньей – будет-будет у нас дело в недалеком будущем. А сегодня – призвал я вас по вопросу неотложному.

Здесь к нему приблизилась эфиопка с кринкой молока, он отпил два глотка, утер губы краем накидки своей худой подручницы, произнес:

– Очистили вы дома свои от скверны – следует нынче вам очистить деньги ваши – подаяние сотворить благочестивое.

Воцарилась напряженная тишина. Возникшая ниоткуда беспутная девка принялась раздавать чай. Никто не сумел отпить ни глотка. Стаканчики опустились в песок перед каждым, сидевшим в оцепенении. Опустив головы, все они уставились на пузырьки пены.

Наконец, вождь решил вмешаться, заговорил:

– Дело такое, мы никогда не отказывались приличие веры оплатить. И к каждому празднику милостыню, значит, воздавали.

Шейх заговорил так, будто давно ожидал этих слов:

– Милостыня по праздникам – одно, а налог в очищение денег – дело совсем другое. Жертвование денег – самое низкое пожертвование для всякого, кто душу свою избавить от шайтана стремится. Не думаю я, что хоть один богатый средь вас пожалеет средств своих ради Аллаха!

Он сунул руку в карман и, вытащив оттуда свиток бумаги, прочитал строки удивительного закона, который он составил, чтобы основать казну и взимать налоги – подоходный и со скота, и новоизобретенные подати, которыми он решил облагать торговые караваны.

5

Судьба племени привела знатных мужей в трепет – более всего печалило их видеть, как пролагал себе путь к исполнению жестокий закон, и реальная власть утекала в руки хитроумного шейха. Они обращали внимание, что приведение в действие этого закона по сути есть противодействие власти вождя со всеми ее атрибутами, однако, тот ответил им в шатре для совещаний.

– На пути селя только безумец встанет!

Он среди них всех был наиболее терпелив и приучен к ненастьям, а потому долго рассуждал о необходимости самопожертвования – ради избавления души и обретения рая можно было жертвовать собственностью. Их покорность и кричащее поражение во взглядах не испугали его. Но кое-кто пытался возражать:

– Мы ему детей своих вручили, что он Корану их обучил и устоям веры, а он из них себе последователей соделал и мюридов.

– Армию ансаров^{[50] себе составил. – поддержал его второй, – чтобы с нами воевать.}

– Рабов на нас натравил, – прошептал третий, – заставил развестись с женами, которых мы себе мечом в сраженьях добыли! Вера учит: «Владейте по клятвам вашим…» Так как же он смеет призывать нас к вере пророка – тот, что подстрекает к самому богопротивному действу против слова божия.

Вождь только улыбнулся в ответ на жалобу четвертого:

– Ничто его не остановило, настырного, жен наших украл!

– Вот позор-то!

Тут самые горячие головы встрепенулись, заговорили:

– Ничто самозванца не остановит – меч один! Такой позор только кровью смыть можно!

Один из знатных шейхов приободрился и подбросил дров в пламя:

– Вы еще и не такие позорные дела его не замечаете… Что, забыли что ли, ведь он деньги наши еще своровать собрался?

Воцарилось молчание. Наконец оживился один молодой парень в пышной не по возрасту чалме:

– Да хуже всего, что он головы наши намерился уборов лишить – бороться вздумал с гордыней да с гордецами. Ишь ты! Да я смерть предпочту, чем по селению с непокрытой головой ходить, словно раб какой лесной!

Тут зашевелился опять именитый старейшина, произнес:

– Да, правда ведь в том, что он нам ничего из мужского достоинства не оставил!

Он повернулся к вождю:

– Что ж, ты хочешь, чтобы мы, ваша честь, молчали обо всем об этом? Мы же как рабы теперь, да еще хуже рабов презренных!

Адда ответил на все спокойно – он привстал на колени, рисуя пальцем в пыли перед собой какие-то символы:

– А вы вздумали в райский сад попасть, цены не заплатив?

– Не желаем мы, – заговорил один из крайних, – за райское место бесчестьем платить. Уж лучше смерть – достойней!

Раздались гневные голоса:

– Позор! Бесчестье! Смерть достойней!

В этот горячий момент поднялся мужчина, молча сидевший в углу все это время, он подошел к вождю и выложил тайну:

– На днях я факиха встретил с пастбищ Тассили^{[51]. Знаете, что он мне о вере нашего факиха сказал?}

Мужчина окинул долгим, испытующим взглядом всех знатных по очереди, потом прошептал:

– Сказал, что он веру магов проповедует.

– Веру магов?! – не удержался вождь в удивлении. Он окинул взором сидящих вокруг.

Однако знатный люд воздержался от комментариев.

6

Вождь оказался в одиночестве, он долго размышлял, не зная, что предпринять, потом испросил у шейха братства позволения откочевать в пустыню аль-Хамада. Шейх же завладел караванной тропой и удвоил пошлины с купцов, стал воевать с соседними племенами, пошел войной на джунгли, много взял в плен рабов и увел стад. Но совершил одну ошибку.

Говорили, что принял он дар от купцов одного из караванов, пришедшего из Томбукту^{[52]. Дар этот был сундучок, полный золотой пыли[53]. Никто по сей день не знает, как это мудрый шейх упустил такое дело с этим злополучным шайтанским металлом. Злые языки передавали историю, будто бы гадалка эти козни подстроила. А купец лишь посредник был ее тайный, чтобы передать этот колдовской амулет, вложить его в руку ее давнего соперника. Народ, конечно, не наделил бы этот непонятный сундучок таким ярким нимбом, если бы сам шейх не таскал этот подарок с собой, словно амулет, повсюду, куда ни пошел. Он всякий раз под подушку его себе подсовывал, когда отдохнуть думал или укладывался ко сну. Его помощники и мюриды безмолвно следили, как он его себе под зад запихивал на обрядовых посиделках в доме молитвы. Что более всего изумляло последователей, так это что они никогда не знали в их почтенном шейхе никакой любви к богатствам или к накопительству, он, наоборот, деньги проклинал, осуждал стяжателей, и из уст в уста передавались его слова о желтом металле, будто он – корень и причина всех несчастий в обоих мирах. Сундучок приводил мюридов в замешательство, они часто поговаривали, что в нем скрыта какая-то тайна – не одна злополучная пыль!}

И вот настал день исхода в Тимнокалин^{[54]. Тот самый день, когда неведомые силы обрушились на волшебное царство и уничтожили его в одночасье. А всякий, кто смерти избежал после той удивительной битвы, стал нищим дервишем, разум утратил или немоту вечную обрел да память потерял.}

Тому чудесному дню предшествовали деятельные приготовления к набегу, который шейх описал так, будто он изменит всю историю Сахары. Подробности он как обычно скрыл – так было всегда, когда он принимал свои судьбоносные решения.

В данной его политике – любил он темнить да скрытничать – видели недоброжелатели секрет его успеха. Вот взять тот самый набег, в котором не предписано было никаким скрытым силам участвовать, так все воины полагали все время, что на юг двигаться будут, в сторону джунглей, однако шейх неожиданно объявил в последний момент свой совсем иной план. Был отдан приказ возвращаться назад и двигаться на северо-запад. А у блудной горы – населенного духами Идинана – войско разделилось на две части, чтобы обтекать на марше с обеих сторон эту странную одинокую среди песков гору, зажать ее уходящие своими вершинами в небо башни, словно в клещи, двумя человеческими потоками, влекущими на себе все убийственное оружие Сахары, и выбиваясь из сил, тащиться в пустоту, навстречу невидимому противнику…

Над колодцем Тимнокалин караван замер. Шейх приказал пополнить запасы воды, дать возможность скотине перевести дух и напиться, чтобы затем продолжать этот таинственный марш.

В эту самую минуту люди услышали рев, налетел откуда ни возьмись смерч – и началась бойня! Неведомые враги – никто в лицо их не увидел, не в силах был отпор дать – мечи страшные обнажили и пошли резать людей, что скотину. Шейх оказался первой жертвой. Никто ни спрятаться, ни убежать не смог. Те, немногие, что в живых остались, были хуже мертвых. Говорят, что войско неведомое трупы прочесывало в поисках раненых, чтобы никого в живых не осталось. Так усердствовали враги, чтобы из каждой груди вышибить дух. Никто не знает, откуда такой враг взялся, чего он хотел, был ли он той силой, против которой шейх свое войско снаряжал, или еще откуда эти враги появились. Больше всего стариков, оставшихся в палатках, кому старость да недуги не дали к войску присоединиться, приводило в смущение то, что враги не оставили после себя никаких следов. Исчезли, как появились. Из пустоты возникли – и растворились вновь! На одно обстоятельство народ внимание обратил – сундучок исчез!

Известное дело, никто не сомневался, что причина всей катастрофы – та проклятая золотая пыль.

7

Вождь вернулся из своего изгнания в аль-Хамаде. Призвал к себе всех своих старых подданных, кто оставался ему верен, мужчин и стариков. Дни шли за днями. На равнину возвращались переселенцы и странствующие по разным уголкам Сахары. Вождь возродил к жизни старые порядки и обычаи пустыни.

Глава 3. Посланец

1

Полупрозрачная чалма. В которую оделся было блудный пик Идинан, неожиданно помрачнела и сползла с первой небесной башни сразу на третью – гиблый ветер лишил гору величавой таинственности и высокомерия. Заставив одеть наряд скромности и уподобив ее южному двойнику – пониже ростом.

Несколько дней над равниной кружила мрачная хмурая туча. Пока, наконец, даль не разродилась всем тяжелым грузом пыли и грязи. Забегали взад-вперед ветерки, свободные от песчинок, они гоняли вокруг целый день – песок находился в подвешенном состоянии, наверху, и не выпадал с вышних неведомых небес до прихода следующего дня. Ветер в своем первом порыве снес палатки в поселении – кубарем закружились в воздухе наверченные чалмы, полетели одежды… Пыль лезла в рот, уши, глаза, сбивала с ног стариков и детей, разогнала скотину.

Поутру приключилась давняя напасть – песок принялся хоронить колодец.

В низине, у самого устья, сгрудилась группа мужчин. Часть из них, вцепившись в витую пальмовую лестницу, полезла внутрь – по цепочке они передавали наверх корзину с илом и мокрым песком, пытаясь освободить дно колодца. Другая половина в это время возводила наверху укрепления в виде крутого земляного вала вокруг устья – получалось нечто вроде круглых могил предков. От низины к южному склону горы вытянулась длинная цепочка рабов и слуг, которые, засучив рукава, торопливо выковыривали камни и обломки скал и передавали их друг другу, тащили вниз, к колодцу.

На холме стоял Уха, закутанный в голубые одежды, в руке он сжимал рукоять меча и пристально следил глазами за группой мужчин, – точно привидение с населенной духами горы. Ветер раздувал его широкие одежды, трепал их вверх и вниз в отчаянных порывах согнуть его или ослепить, согнать с места, но правая рука продолжала сжимать рукоять меча – словно он готовился обнажить его в лицо ветру.

Откуда-то вынырнул нищий мужичок в скверной, черного цвета чалме, густо покрытой пылью. Он встал рядом с ним, не говоря ни слова. Так они стояли в молчании, в тусклой мгле серой пыли и сумерек, словно гора Идинан со своими блудным подобием на севере.

Много времени прошло, когда вдруг молодого парня охватил странный трепет – в худом призраке он узнал посланца Аира.

2

На другой стороне равнины, на открытом пространстве возле южного склона Идинана протянулась цепь рабов небесной эмиры – они тоже принялись возводить строение. Разбежались по склонам на утро следующего после прибытия дня и начали укладывать камни вблизи лагеря. Принцесса была сокрыта от взоров, и негры трудились вокруг, натягивая струны большой кожаной палатки, помеченной рисунками и украшениями, символами охранительных амулетов и заклинаний. Ночной ветер нанес вокруг нее пояс песка, поутру явились слуги с верблюдами, пересыпали песок в мешки и вывезли, затем пригнали верблюдов вновь и окружили стреноженными животными палатку, чтобы уберечь ее от песка и пыли, а сами вернулись на гору таскать камни для строительства.

Верблюды покорно прижимались к земле, жуя свою жвачку и терпеливо внимания свистевшему в сумерках ветру. Посланец торопливо поспешал между равниной и склоном, производил осмотр строительству и ходу работ.

Через два дня он встречал новый караван, шедший из Аира. Сахара наводнилась призраками мужчин, пришедших ниоткуда.

3

В шатре воцарилось спокойствие, люди занялись обычными обрядами встречи. «Гиблый» затих, поднялось пламя, запахло жареным.

Вождь кашлянул два раза, прежде чем завершить церемониал радушного приема и перейти к проявлению полномочий вождя племени.

Он поправил голубую маску вокруг лица и произнес:

– Дошло до меня, что вы соизволения добиваетесь на постоянное соседство?

Посланец провел тонким указательным пальцем по треугольникам на узоре ковра и после подобающего случаю минутного молчания ответил:

– Верно.

Один из приближенных подошел вперед и принялся разносить первый круг чая между присутствующими. Вождь сделал глоток и поставил стаканчик рядом с опорой.

– Мы, однако, такой народ, что не терпим постоянного пребывания на одном месте, – сказал он. – Не любо нам оседать на земле. Сегодня на равнине у Идинана, а завтра – в пути к Тадрарту, а, может, и к аль-Хамаде закочуем на край света, если морской подует и возвестит нам о дождливой поре. Таков старинный обычай…

Он замолчал на мгновенье, затем внезапно спросил:

– Вы такой обычай принимаете?

– Закон гостя – в руке хозяина, – раздалось в ответ. – С сего дня ваш обычай и для нас действует.

– Но ваша эмира в строительство пустилась. А это явно против обычаев. Строительство означает оседлость, а оседлость на месте есть слабость, упадок сил, путы и рабство. Закон природы!

– Мы такое предприняли только чтобы от злого ветра укрыться. Гиблый – это проклятье, которое гонит нас, господин наш вождь. Аллах свидетель словам моим.

– Такое благое намерение злом оборачивается, насколько мы знаем. Если в строениях избавления от ветра, да дождя, да солнца искать, так темницу себе сотворишь, сам того не ведая. От малого худа бежишь – во зло похуже влезешь!

– Но что-то же делать надо.

– Сама вера осуждает упорство и упрямых. Аллах сказал, что они братья шайтану.

– Он и другое сказал – действуйте!

– Однако ж он не говорил: действуйте против пророков и аятов его.

Мужчины внимательно следили за этим состязанием. В углу сидел имам, но в перепалку не вмешивался. Слуги разносили жаркое из печени, насаженное на длинные тонкие прутья, только что с огня.

Посланец заметил примирительно:

– Купцы караванные много мне рассказывали о твоей мудрости. Особенно о рассуждениях твоих да хватке – посох посередке хватать.

– Когда бы не делал я этак, не сидел бы сейчас здесь перед тобой.

– Да. Дошли до нас вести о тварях, что пожелали оседлость вам навязать да судьбу злую…

Мужчины вокруг переглянулись острыми взглядами из-под нависших тюрбанов. Вождь опустил голову и долго молчал, прежде чем ответить:

– Злосчастье наше с шейхом братства имеешь в виду?.. Ожидал я, что ты скажешь о нем.

– В помыслах моих злого не было. Аллах о том ведает, однако слухи о нем дошли до Аира и Адага^{[55]. Много народу и племен он унизил, пострадали от набегов его и страна джунглей, и страна Судан…}

– Злоумышленник он, прикидывался, будто из членов братства аль-Кадирийя, сулил нам освобождение души от власти шайтана. Мы ему души открыли, позволили, чтоб основы веры нам поведал, а он гнилой оказался, одну порчу навел, с пути праведного сбился да рабство развел…

– В жизни такое бывает… – он поводил указательным пальцем по белым треугольничкам на коврике и продолжал: – Кажется справедливым да истинным, а на поверку – все наоборот получается.

Ветер завыл с новой силой. Сахара окуталась мраком. Вождь сказал:

– Почему же это все наоборот получается? Истина искажается, а справедливость в порок приходит… О, Аллах милосердный!

Имам промолчал. Тогда продолжил гость:

– Верно сказал! Добро с пути сбивается, едва тот путь превращается в способ. Благо есть благо. Бегает себе по пустыне верблюжонок, резвится на воле, пока его рука рода человечьего не коснется да не усыновит – все тогда перевернется. Это как вода и воздух. Воду схоронишь – задохнется, а воздух запрешь – протухнет.

– Вера твоя правду говорит! – неожиданно и решительно заявил вождь. – Ты что, ясновидящий?

Однако посланец оставил этот вопрос без внимания, продолжал свое:

– Сокровище, талисманом опечатанное. Благо есть тайна, что нас оставила, как только мы души свои забыли.

– Я тебя понял, – заговорил опять вождь. – Тайна в том плоде, что был причиной исхода нашего из рая Вау^{[56] – так? Или я тебя неправильно понял?}

Гость окинул его туманным взглядом при тусклом свете костра, а вождь настаивал на своем:

– Ты – ясновидящий?

Внезапно гость переключился на тему погибшего шейха:

– Дошло до меня, что вы в пору испытаний в терпение пророков нарядились.

Шейх наклонил голову и оперся локтем на подушку, прислоненную к опорному шесту:

– Нет в том геройства. Все дело в том, что я счел себя вынужденным отступить и уехал. Когда ты не в силах сопровождать шествие, лучше будет шею склонить да переждать, когда пройдет буря.

– Блажен народ, отступать умеющий.

Имам беспокойно зашевелился в углу. Он подернул вверх свое белое покрывало, глаза его тревожно блеснули в полумраке.

4

Рев ветра смолк.

Селение успокоилось, вождь вышел проводить посланца. Он молча шел рядом с ним, пиная сандалиями мелкие камешки на пути и монотонно твердя заклинания. Они поднялись на холм, возвышавшийся над сооружением прибывших. Внезапно он остановился и набросился на гостя:

– Дошло до меня, что вы от веры отступились и сбились с праведного пути… Маска да тьма – вот две чадры, что способствуют сокрытию тайны…

Вождь хотел было прочесть стих до конца, слова так и рвались с губ, но молчание пролегло между ними – пустыня во мраке. Порывы южного ветра трепали покрывала на головах, рвали полы одежды. Вождь опять принялся за свое:

– Все это нас беспокоит. Я тебе говорю не таясь.

Противостояние затянулось. Поднявшаяся в воздух пыль в добавок к сумраку возвела еще один занавес. Посланец рухнул вниз, сел на корточки на холме. Вождь подождал немного, затем тоже примостился рядом.

Гость решил раскрыть душу:

– Не отрицаю я: есть народы и племена, что с пути сбились после того, как призыв возвещен был и сдуло с земли золотую пыль. Однако осталась толика малая, что смогли утвердиться на верном пути, хоть и жили мирской жизнью.

– Деньги и бог в душе раба не совместимы.

– Сокрытие золота есть несчастье, устрашившее малодушных – оттого и сбились они с пути. А мы вот малым довольствовались и удалились с нашей собственной верой. Не говорил ты разве, что мудрец тот, кто голову склонит при налете песчаной бури?

– Я не отрицаю, что место изгнания есть укрытие для угнетенных. Однако не забывай – пыль золотая есть колдовство, шайтаном произведенное.

– Мне прекрасно ведомо отвращение ваше к этому праху, хотя заслуга ваша истинная в том, что избавились вы от шейха и учения его, однако невеликий обет – пропитание мирское, чтобы веру и учение крепить.

– Что с лихвою пьянит, то и по малу – грех. Суждение, сообразное закону веры на грех да на отпущение грехов, оно солнца яснее.

Неожиданно налетел сильный порыв ветра, одежды обоих раздуло вширь, покрывала с лиц сбило прочь. Они стояли молча, сопротивляясь ярости бури.

– Я могу только приветствовать переселенцев, – сказал вождь. – Однако от мнения своего тоже не откажусь: ни разу не слышал я, чтобы они в душе сотворенной совместимы были…

Посланец никак не ответил на это – лицо его напряглось под порывом ветра, а вождь произнес:

– Аллах и пыль золотая…

Однако слова затерялись в поднятой гиблым ветром пыли и окутавшей мир темноте.

5

На обратном пути он прошел мимо колодца. Там собрались группы мужчин и, поочередно сменяя друг друга, отгребала от устья волны песка. Он посторонился, обошел их справа. Пришлось подниматься через барханы, прежде чем удалось добраться до южного склона. Там тоже люди не спали. Они были на стройке повсеместно и поочередно сменяли друг друга на работах. Очаги и костры нещадно тушил ветер, люди тащили и подкладывали топливо, вновь разжигали огонь. Под суровыми скалами горных отрогов вырастали сложенные из камней стены, местами уже покрытые плетеной из пальмовых веток и листьев акаций крышей. Выстроились в ряд и прочие мелкие, уже завершенные постройки.

Он миновал груды камней и заложенные линии улиц и будущих стен, на которых копошились как мухи рабы и слуги. В ежесекундных мерцаниях пламени костров все они выглядели словно злые духи. Очередная волна ветра захватила его и откинула назад, прижав к каменной невысокой стене. В ноздри ему ударил острый запах. Он ухватился за чалму обеими руками и закрыл лицо, пока не пролетела мимо волна пыли. А острый, неприятный запах все усиливался. Он почувствовал тошноту. Обернулся и увидел над собой гигантского негра: тот отесывал топором каменную плитку, отчаянно пытаясь приладить ее в каменный ряд стены. Он заткнул себе нос краем чалмы и отпрыгнул в сторону, к стене напротив. Сплюнул комок слюны, смешанной с грязью, и вошел внутрь жилища под плетеной крышей. Снаружи грудились стены тонких каменных плит, а внутри уже была раскинута кожаная палатка, разрисованная волшебной символикой и заклятиями знахарей и гадалок – она служила подкладкой крыше.

Внутри шатер был разделен многочисленными занавесями и пологами из разукрашенных ковров и яркой одежды горцев. В дальнем углу палатки что-то светилось. Он замер и кашлянул несколько раз, заявив о своем присутствии. Спустя мгновенья в полумраке метнулась тень. Это была тень старухи, за которой по пятам следовал худой негр в пепельного цвета чалме. Он прилип спиной к каменной кладке и в этом тусклом пространстве уставился косым взглядом на гостя. Ждал, что тот заговорит, а сам не произнес ни звука. Лицо само собой повернулось в сторону мерцавшего в углу света, и призрак исчез. Из глубины палатки показалась Тенери.

– Что здесь делает колдунья? – произнес он.

Она улыбнулась в темноте, прежде чем ответить:

– Негоже чужаку куражиться да людей задевать попусту.

Он уселся на покрытую ковриком кучку песка и сказал сурово:

– Ты знаешь, я не люблю ни знахарей, ни гадалок!

– Такая гадалка не чета прочим. На амзаде^{[57] играет и слагает стихи.}

– Рядом с гадалкой веры не видать, будь она даже, как боги, талантлива.

Появилась невольница, и девушка спросила:

– Огонь развести?

Словно не слыша вопроса, он продолжал свое, но уже другим тоном:

– Добро пожаловать! Успеха да радости!

Она приказала невольнице разжечь огонь, а сама зашла за полог и вышла из шатра, завернувшись с головой в толстое покрывало. Уселась напротив и сказала с улыбкой:

– Во тьме радость чествовать не годиться!

Затем подождала, пока невольница-негритянка не пошла искать топливо, и закончила уже совсем как гадалка:

– А то зло навлечешь.

Он молчал, прислушиваясь к завыванию старого врага в гонке по вольной пустыне, и лишь слабо улыбнулся. Пытаясь прогнать нахлынувшие некстати воспоминания, завел разговор на другую тему:

– Я сказал ему, мол, благо – что истина. Дух вольный мчится, гуляет по степи, где захочет, а поймает его рука человеческая да засадит во флакон – он тут же злым демоном обернется! Вот в этом-то и есть тайна преображения, что с шейхом братства приключилось.

Она слегка поправила покрывало на голове – лицо ее ровно ничего не выражало.

– Толкованиями тешился, так что придумал, будто я прорицатель какой, – закончил он.

Она откинула голову назад и расхохоталась:

– Не знает он правды твоих отношений с ними.

В углу взметнулись языки пламени и пошел дым. Силуэты обоих четко обозначились в полумраке, она увидела складки щек под пепельным покрывалом. В ответ он потуже затянул ткань вокруг лица и заметил хладнокровно:

– Я ведь не скрываю от тебя, он меня предупредил.

Она бросила на него вопросительный взгляд.

– Он сказал, что в душе раба божия несовместимы они: Аллах и металл драгоценный! – произнес он и окинул ее беглым оценивающим взглядом – девушка воспользовалась покрывалом, отвела глаза. Чернокожая невольница вблизи каменной стены принялась готовить чай. Он продолжил:

– Караван с севера не задержится, придет скоро. Я хочу, чтобы подтолкнула ты кузнецов-хаддадов^{[58] – пусть приготовят, что можно, чтоб нам не ударить в грязь лицом. В торговых делах первое впечатление как волшебство действует.}

– На виду у всех не сподобятся они. Не гиблый им мешает, а глаза людские.

– Ну, и от гиблого нам тоже нельзя милости ждать. Он в ближайшие дни только усилится.

– Ничего нет хуже. Никто не в силах понять, что он там замышляет.

– Предполагать худшее нам во всяком случае надо…

– Что его сдержит, как не гора? Так в старину говорили. Все мы под ее защитой.

– Не верю я пророчествам гадалок!

Наступило молчание. Пошел дым. Поднялся столбом, словно хотел принять участие в разговоре. Клочья пепла и сажи встали завесой, пытаясь сокрыть пламя. Ветер трепал крылья шатра, кожа и ткань хлопали вокруг. Неожиданно он заговорил вновь:

– В таких обстоятельствах ничего не годится, кроме родства.

Он взглянул на нее исподлобья, но не мог уловить никакой реакции. Завеса из пыли плотно скрывала лицо.

Я ничему так не верю, – продолжал он, – как старым обычаям да нашему наследству. А этот закон подтверждает, что кровные узы крепче и сильнее всех обетов, договоров да обещаний.

Он помолчал, а затем, скрестив руки на груди и уставившись во тьму прямо перед собой, закончил:

– Потому как это есть обет небесный.

Она с любопытством взглянула на него.

В глазах женщины загорелся огонек.

Глава 4. Блудный двойник

«О мир, сотворенный для тягот и для обмана!

Бремя твое не вынести никому, кроме Идинана.

Он один встречает ветры и бури без страха,

Ни во что не ставя пустую чалму из праха!»

(Из древней касыды неизвестного туарегского поэта.)

1

Откололись двойники-близнецы от гряды-матери, спасаясь от ветра, и договорились между собой, что возьмет на себя Идинан разведку Сахары. Устремился тот к северу, увенчанный самой великой башней, какую когда-либо видела Сахара на горной вершине. Но не успел он пересечь равнину, как преградил ему путь повелитель джиннов^{[59] и сказал: «Мы тоже решили обосноваться на земле и собрать разбросанных по свету слуг наших на единой родине. Изнурило нас кочевничество по пустыням, исстрадались мы от притеснений проклятого рода людского. Нахлынули в Сахару верблюд чужеземный, проходимцы да воры. Истощили ее недра, все наши сокровища разграбили. И во всей округе Сахары не нашли мы места более подходящего и убежища более надежного, чем этот великий дворец, что стоит на твоей голове. Не продашь ли ты нам свою душу, чтобы мы в ответ защиту тебе обеспечили от южного ветра да песка?» Идинан долго ломал голову над этой сделкой. А затем спросил: «Разве есть сила, способная противостоять гиблому ветру?» «Да, – ответил ему царь духов, – единственная сила такая на свете – это джинны». Идинан задумался, потом произнес с сомнением: «Я полагал, что это должен быть посланник богов». «Нет, – отвечал ему царь, – не посланник это и не судьба. Ничто не устоит перед джиннами». Идинан тут важно почесал свою гордую голову и спросил язвительно: «Что же тогда заставило вас убежище искать, если вы даже судьбы не боитесь?» Мудрый бес расхохотался в ответ, даже на спину откинулся. Потом сказал: «Знай же, что нет никого ни на земле, ни на небе, кто мог бы утверждать, что лишен он слабого места. Ты к сему числу можешь даже самих богов причислить. Что касается нас, то слабость наша кроется в роде людском. Люди злее ветра гиблого будут и злее богов, злее даже самого рока великого!» Смутился тут Идинан, думал долго, потом спросил: «Что же этот род людской сделал?» – «А что он не сделал? – раздалось в ответ. – Когда один человек другого погубить хочет, он его «джинном» назовет. А сподобнее было бы «человеком» назвать! Мы, духи, несправедливости не чиним. Мы обещания чтим и в богов верим. А людское отродье обижает друг друга, клятвы нарушает, ни в каких богов не верит. Да смилуются над нами боги, да избавят нас от великого зла людского! Сахару они попрали, всеми нашими сокровищами завладели». «Что же, – заметил Идинан, – одной моей головы хватит, чтобы сокровища ваши сохранить?» – «Хватит, хватит, голова у тебя надежная. Никакой человечишка не в силах на нее забраться. Мы между собой долго совещались, прежде чем сюда направиться». – «Что же, если я подарю вам чертог свой небесный, я ведь, боюсь, себя потеряю?» – «Себя ты потеряешь, если чертога нам не пожертвуешь. Не устоит против гиблого ветра с его пылью никто, если нас на помощь не призовет. Смотри, что он с матерью Акакус содеял. Смотри, как наказали боги всю горную гряду в долине смертей, когда она обратилась к богам за помощью против него, а в результате все головы у нее были срезаны. Вот она нынче по всей Сахаре растянулась, беспомощная, плешивая, никакого дождя удержать не в силах. Сорок лет уж ни единой капли не выпало». – «Рассказывают, что отсутствие дождя в течение сорока лет есть признак отсутствия справедливости…» Тут великий джинн вновь рассмеялся: «Что же, тебе более весомый признак, чем отсутствие справедливости, нужен? Поскупились вам боги на дождь вот уже сорок лет, а враг ваш щедро снабдил вас морями песка да пыли. Если откажешься ты от предложения, то горько мне будет чертога твоего великого не видать. Посмотри, что он нынче с двойником твоим делает. Вот, вот как он начинает сзади на нет наползать, а: Ха-ха-ха!..»}