Текст книги "Бесы пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

Однако старец остался ко всему этому равнодушен. С теми же хладнокровием и жесткостью в голосе он продолжал:

– Всякий, кто поднял меч на отца или брата отца, есть сын греха. С этого дня ни ты для меня, ни я для тебя – мы не знаемся. Свидетельствуйте, о люди!

Старейшина, возраст которого приближался ко ста годам, сидевший все время беседы молча в полутемном углу, вдруг заговорил:

– Не так давно ты упомянул о нашем заклятье, которому нас подчинила Сахара, о наш достопочтимый шейх. Подожди, ради Аллаха!

Однако кочевник поднялся на ноги и повторил свое:

– Ни ты для меня, ни я для тебя – мы не знаемся. Будьте свидетелями все!

2

Земли к западу и югу от Томбукту покорили Альморавиды^{[81], и от них призыв ислама распространился на джунгли, среди негритянских племен. Затем они сделали Томбукту столицей Сахары и всех прилегавших к ней стран континента, которых охватили завоевания. Вождя Хетамана[82] Мудрого они возвели на трон султаном, прежде чем отправиться на Запад и, преодолев пролив, завладеть заморской страной. Если эти завоеватели были первыми, кто принес в неведомые дебри континента весть ислама, то Хетаману Мудрому принадлежало право первенства в установлении мусульманского правления на бескрайней земле, населенной неграми-огнепоклонниками. Султанат благоденствовал и расцветал в безопасности в пору его правления. Он установил законы и заложил основы справедливости. Он утвердил права племен[83] и заключил договор с народом бамбара, запрещавший государственную торговлю рабами в ответ на то, что негры продолжали снабжать султанат необходимым ему золотым песком, чтобы обеспечить приток средств и поддержать торговлю с городами к северу от Сахары. Он поощрял земледелие на обоих берегах реки и в прилегающих просторах орошаемых сезонными дождями земель и организовал сбыт зерновых продуктов, расцвела меновая торговля, и чужеземцам нравилось пребывание в этой стране. Он запретил поклоняться богу Аманаю, окружил его капище каменной оградой и призвал народ совершать молитву о ниспослании дождя в мечетях и просить воды у бога небес.}

Несмотря на то, что он был поглощен строительством Томбукту, чтобы тот стал золотой столицей и Багдадом черного континента, несмотря на то, что он был занят устройством государства справедливости, он тем не менее заботился о том, чтобы не утратить своей связи с Сахарой. Он был в числе первых султанов, которым принадлежит заслуга установления прочных основ той благородной традиции, над продолжением которой трудились его наследники. Каждый год при наступлении сезона дождей он выезжал в пустыню, где проводил все весенние месяцы.

Он ввел закон для знати Томбукту, требовавший, чтобы они посылали своих детей проводить часть жизни с пастухами в Сахаре, едва сыновьям исполнялось шесть лет от роду. Находилось много местных талантливых пастырей и мудрых кочевников, ожидавших подростков, чтобы привить мальчикам истинные мужские ценности, обучить стрельбе, езде и скачкам на быстрых махрийских верблюдах, а девочкам – заботиться о малых козлятах, не для того, чтобы приучались пасти скотину, а чтобы впитали с детства древний завет Сахары: терпение! Жители Сахары не придумали ничего полезнее малых козлят для воспитания терпения и ничего более верного для привития благородному юноше истинных ценностей жизни. Хетаман Мудрый изрек, что он пришел к пониманию этих обрядов после длительного изучения опыта древних и прочтения наскальных заветов первобытных людей.

Старики из свиты передают, что Хетаман Мудрый, закончив свои труды, упокоился на ложе, и покрыли ему лик пеленой, а он все еще был при полном здравии и изрек свой последний завет: «…А ныне покончили мы с игрой и начали стучать во врата усердия».

Ночью он скончался.

Вовсе не было странным, что мудрецы-мыслители и богословы находили такую крайность необычной и зазорной для человека, от которого знали только мудрость и умеренность, однако все они тут же принялись повторять это самое выражение, поскольку, дескать, пришла, наконец, пора и настала встреча лицом к лицу с вечностью…

Славу эти слова приобрели великую, и слетали с уст всех находящихся при смерти, как заклятие.

3

Наследниками Хетамана Мудрого были двенадцать султанов.

Власть после него принял сын его сестры Дуккан^{[84]. После Дуккана правил сын его сестры по прозвищу Акнар[85]. После него – также наследник по сестринской линии Амуд[86]. Затем Джаббур, Хетаман Второй, Мохаммад, Асуф[87], Ахмад, Ахнохон[88], Хетаман Третий, Асагун[89], а последним был Хамма[90]. Хамма – тот, кто нарушил древнейший обычай племени и отрекся от султаната, уступил власть сыну своего брата Урагу[91], когда неожиданно поразил его недуг – тоска по неведомому – и задумал он удалиться в пустыни Адаг и Азгер[92] и жить там отшельником, кочуя в барханах. Несмотря на то, что Хамма был единственным султаном, сестре которого Аллах не сподобил принести ему законного наследника, люди тем не менее не простили ему такого удара и считали, что передал надзор над ними в руки человека неизвестного происхождения, доверившись женщине чужеземного племени и совершив непростительную глупость – узаконив незаконнорожденного. На своих вечерних посиделках люди называли нового султана «ублюдком» и ожидали несчастий в пору его правления.}

4

Ни один человек не верил, что существует на свете такая болезнь, что могла бы заставить султана отказаться от трона, какой бы неведомой и скрытой эта болезнь ни была.

По улицам Томбукту поползли слухи и пошла молва, которую поддержали люди разумные наряду с переносившими ее наглецами – о том, что Ураг вступил в сделку с тайными колдунами из страны Кано, чтобы выудить своего несчастного дядю отречься от престола и удалиться в изгнание. Но кто ж это поверит, что человек в здравом уме отречется от власти и добровольно изберет для себя изгнание в Сахаре? Эти слухи нашли себе поддержку в душах людей по причине сомнительности способа, избранного мужчиной для отречения от султаната. Как-то ночью народ разбудил непонятный шум во дворце. Очевидцы поутру рассказывали, что султана поразил внезапный припадок, похожий на те приступы экстаза, в которые впадают на ночных посиделках и пирушках молодые люди, одержимые шайтаном бесовской музыки и веселья. Он упал ниц, как больной падучей болезнью. Долго корчился и извивался, на губах у него выступила пена, а в глазах застыло удивление, детская наивность и пустота. Тело вытянулось и затвердело, что ствол акации. Некоторые приближенные из свиты рассказывали, что Ураг был первым, кто примчался на место. Он замер над головой своего дяди на некоторое время, его сопровождала тайная группа колдунов-огнепоклонников, которые прибыли из соседнего Кано специально для исполнения этого заговора. Потом передавали – также с уст приближенных, что султан заявил, что горящий уголь возгорелся в сердце его и в свете его узрел он Аллаха. Не прошло нескольких дней, как глашатай объявил об отречении султана и передаче им власти сыну его брата.

А поскольку во всей истории Великой Сахары не бывало прежде правителя, кто по собственной воле отказывался бы от власти, равно как не было еще случая передачи кормил власти султаната Томбукту в руки племянника сомнительного происхождения, то народ, конечно, утвердился во мнении, что все это козни, устроенные теми колдунами-огнепоклонниками совместно с женщиной-чужеземкой, и справедливо ожидали от будущего еще больших невзгод и несчастий.

5

Ожидание было недолгим.

Не успел Хамма оставить город и сгинуть в песках Сахары, как колдуны из Кано и предсказатели-чужеземцы из числа приближенных захватили трон и приняли на себя правление в султанате. Немного времени прошло, как отняли они посты советников и помощников у людей местных и завладели всеми значительными должностями и званиями. В ту пору хозяйство страны переживало упадок, какого Томбукту не видал со времен завоеваний. Вожди племен бамбара и страны магов-огнепоклонников были свидетелями состояния немощности и упадка в султанате, оживились и осмелились отказаться от уплаты подушной подати. Золотая казна опустела, прекратилась караванная торговля и Севером. Пришли в застой рынки, опустели от товаров лавки. Проходимцы и мошенники не упустили возможность воспользоваться случаем начать работорговлю. Расцвели грабежи и разбой, множились крики и плач на ночных улицах от всякой нечисти.

Впервые в истории постучал голод в ворота Томбукту.

И в ту пору, когда колдуны из Кано и чужеземные маги строили свои козни и вершили грехи, местные гадалки и предсказатели сошлись на том, что секрет постигшего несчастья кроется в том самом племяннике. Распознали они и растолковали тайные знаки язычников, гласившие, что крепость кровного наследования обеспечивается только через сына, рожденного от сестры, и отступление от этого обычая приводит к беде и невзгодам. А всякий, кто уверовал в чужеземку, есть подлый дервиш!

Поняли люди, что все происходящее есть признак начала конца и падения султаната Томбукту. И принялись они раздавать втайне похоронную милостыню беднякам до убогим и забивать в жертву баранов…

6

В то лето случились засуха и неурожай, и запылала в огне Сахара. Однако суровые аскеты владели хитростью.

И не было случая, чтобы хоть один из них решился расстаться с духом и бежать на встречу с Аллахом и Сахаре, однако проклятый иблис изобрел самую мерзкую хитрость, чтобы сбить людей с праведного пути и вновь утвердиться на землях царства. Старец Афус был одним из тех заносчивых аскетов. Он взял на себя заботу о Хамме и повел его за собой на тощей верблюдице по безлюдным пескам Адага, которые он избрал себе родиной с тех пор, как получил свободу от султана Асагуна, приходившегося дядей Хамме, и решил насладиться этой свободой в великом и вечном пространстве. Несмотря на то, что он открывал уста, лишь когда отвечал на вопрос, несмотря на то, что он никогда не скрывал своей радости по поводу того, что он есть единственный из рабов, заслуживший от султана свободу своей искренностью и благородством чувств, он долго похвалялся перед Хаммой своими достоинствами и повторял, что гордится тем, что Аллах доверил ему сопровождать племянника своего прежнего господина и преодолеть с ним просторы северных пустынь.

Он так рассказал о своем плане посрамить иблиса:

– Я знаю колодцы, неведомые даже шайтану. И если мы наполним наши запасы воды, ни в чем не будем нуждаться.

Хамма тоже немало прожил в пустыне. Он сопровождал пастухов и учился с их рук стрельбе и правилам жизни, езде на махрийцах, поступая так во исполнение древнего обычая, завещанного Хетаманом Мудрым. Однако болезнь вынудила его прервать пребывание в Сахаре и вернуться в Томбукту. Заноза засела в сердце, он страдал от необъяснимой тоски по Сахаре. Думал, что годы исцелят его от этой тоски, однако, с течением времени она лишь укреплялась и росла в нем, пока не превратилась в неутихающий тайный голос и жгучую страсть. Едва он отходил на отдых, смежал веки ко сну, как ему виделись голые, манящие равнины, простирающиеся и уводящие в бескрайнее никуда. Во сне ему являлись таинственные горы, в пещерах с ним беседовали джинны. Часто он обнаруживал себя окруженным неизвестными племенами, где он восседал в кругу шейхов. Временами он был вынужден ответить вслух на раздававшийся в душе вопрос или на остроумную шутку и его одолевал смех в минуту, когда надо было хранить серьезность. Он замечал досаду и изумление на лицах старейшин, так что однажды главный среди них счел необходимым начать с ним откровенный разговор. Сказал, что люди стали сомневаться в его умственных способностях и видят в его странном поведении неестественность, грозящую репутации султана и султаната. Однако он был не в состоянии сделать что либо, чтобы вернуть себя в мир.

Неведомая страсть к миражу достигла своего предела. Тайные существа пустыни стали навещать его ежедневно. Забирали его с собой по ночам и водили по соседним пустыням, возвращая во дворец еще до зари. С каждым разом он все больше углублялся с ними в Сахару и удалялся от людей, ненавидел придворных шейхов и чувствовал отвращение к власти и султанату. А когда тайные бестии пустыни решили бросить его и оставить на волю врачам, с ним случился припадок. Явился Ураг со своей колдовской свитой, чтобы занять его место на троне Томбукту.

Хамма, как и Афус, был счастлив жить в пустыне.

Однажды Афус сказал ему: «Сахара что небесные песни, если не утолишь свою жажду в их напевах, погибнешь от страсти и безумия».

Наконец-то избавился он от высокого звания, сладости которого так ни разу и не испытал, и вернулся утолить свою извечную страсть…

7

Сахара все еще дышала жаром и гиблым ветром.

От мудрого Афуса он узнал, что никто не в силах постичь тайну Сахары, если не жил в городах и не познал вкуса рабства. Из его же опыта он почерпнул, что исключительное состояние возникает только в одном случае: при прочтении святого аята задом наперед в манере местных колдунов. Он прожил жизнь, совсем непохожую на жизнь Афуса. Его приучили к сахаре, напоили свободой и накормили райской жизнью. Водили его как барана, а когда измучила его болезнь, засадили в стены Томбукту. Прошло немного времени, и глашатай объявил о кончине султана. Потом он обнаружил себя закованным в новые цепи – сидящим на ритуальном ковре, взъерошенным как павлин, в залах, расписанных святыми аятами, под портиками, балдахинами и исламскими арками, в кругу высокородных, под пристальными взглядами шейхов, следящих за каждым вздохом. Говорить надо было расчетливо. В нужные моменты хранить молчание. А если хотелось утолить нужду в чем-либо, надо было терпеть! Наползало откуда-нибудь отвратительное насекомое – надо было делать вид, что не видишь его. Наваливалась усталость и хотелось вздремнуть – надо было топорщиться и важничать. А если кашлянешь или икнешь случайно, все собрание покрывалось позором.

Жестокость обрядов доконала его – он убедился, что не он, а шейхи – истинные султаны. Он стал избегать собраний и сторониться пышных церемоний. Притворялся больным, выдумывал порой спешные выезды на охоту. Он многократно выезжал в разные уголки близлежащей пустыни, но преследование шейхов по неотложным делам султаната не позволяло ему действительно уединиться и забраться куда-нибудь в глушь, как он хотел.

Цепи сковывали его, временами он ощущал удушье. Как-то забрел в молитвенный дом суфиев братства аль-Кадирийя и трижды присутствовал на их зикре. Устроил у себя во дворце три вечеринки с игрой на амзаде, за что удостоился осуждения шейхов, они обвинили его в распущенности и ребячестве. Главный из них завел с ним разговор о его намерении отречься, долго глядел ему в глаза пристальным и туманным взглядом и, наконец, сказал:

– Ты не ведаешь, что говоришь. Аллах Великий, он сам возложил султанат на твои плечи, он сделал его твоей судьбой. Потому что ты единственный среди наших султанов, которому не была дарована сестра для рождения наследника. Куда ты убежишь? Ты наш вечный повелитель. Если ты уйдешь, пропадет султанат навеки. Так говорит Анги^[93]!

– Когда-нибудь я умру, даже если не оставлю власть ни на день.

– Это не твоя забота. Дело смерти – в руках Всевышнего. Твоя задача – принять сегодня судьбу и покориться предначертанному.

Но он судьбу не принял. Как и рабство. С цепями, переходившими по наследству со времен Хетамана, а ныне обвивавшими его шею и растянувшимися на длину в семьдесят локтей! Он смеялся над старыми пастырями на совете старейшин. Он разговаривал и отвечал на вопросы духов пещер и пустынь во время официального приема послов соседних султанатов. Пропадал взглядом в Сахаре, сидя между ними и не заботясь об их жестких ритуалах. В душе Урага проснулась жажда власти, и он ободрял его, укреплял его веру, так что однажды тот осмелился и привел с собой свиту колдунов из Кано и страны огнепоклонников.

Незаметное проникновение магов во дворец, исчерченный аятами из святого Корана, еще больше усилило его тоску. Однако зов Сахары был сильнее. Он отчаялся, и на нем древняя ветвь династии прервалась.

8

Несмотря на все случившееся, он не скупился на визиты в султанат.

Посещения эти были прерывистыми, вынужденными, редкими, но радовали стариков и утешали их в невзгодах.

Часто нищие вместе с братьями секты аль-Кадирийя устраивали ему прием, словно ожидаемому мехди – провозвестнику конца света.

Мудрым шейхам нетрудно было разглядеть в его изменившихся повадках следы влияния Сахары. Сердце его к ним смягчилось, обращался он с ними с теплотой и нежностью, в то время как сам все больше приучал себя к строгости и воздержанию. Он горячо обнимал их, чего никогда не делал в пору пребывания у власти. В его суровом взгляде они видели слезы всякий раз, как он с ними прощался. Но убедить его остаться с ними не удавалось. Они поняли, что эта его новая гибкость не отменяет прежнего упорства.

Они долго обсуждали все это на вечернем совете и пришли к мнению, что он – единственный, кто не стал дожидаться, пока упокоится на смертном ложе и повторит суровое аскетическое высказывание Хетамана о забавах и серьезности. Но они не скрывали и своего удивления перед его мужеством. Он был единственным, кто осмелился броситься навстречу страшному посланнику, которого все боятся, избегая взглянуть ему в лицо. Они не знали, что неведомый посланник вечности – с такими же странностями, как и весь род людской: устремляется за трусливыми и малодушными и боится бесстрашных храбрецов!

Говорят, он сторонится таких, потому что они хранят в своей душе его тайну.

9

Даже местные предсказатели отчаялись найти избавление от мук и прекратили проливать жертвенную кровь. Главный шейх нашел убежище в доме аль-Кадирийя и покорился судьбе. Люди завидели на горизонте Томбукту призраков пострашнее, чем голод. После того, как иссякло золото в казне, султан пустился выпрашивать мир у племен бамбара. Направил посланников к их вождям, чтобы занять у них в долг кошелей золотого песка. Несмотря на то, что некоторые пошли ему навстречу, этого оказалось недостаточно, чтобы завоевать доверие купцов.

Беспорядки на улицах и на рынке продолжались. Воровство и разбои множились день ото дня.

Караваны отыскали другие, надежные пути – через Агадес^{[94] на северо-востоке, после того как наняли всадников Азгера в качестве охранников, проводников и разведчиков. Султан и его колдовское окружение увидели, что вернуть душу Томбукту как торговой столице невозможно без наполнения рынка достаточным количеством золотой пыли. Он послал новых эмиссаров к вождям джунглей подписать долговременный договор о том, что он со своей стороны отступается от плодородных земель, расположенных к югу от реки Коко, взамен чего будет получать определенное количество золота, достаточное, чтобы вернуть на рынки Томбукту жизнь и купцов с Севера. Однако вожди потребовали отсрочки, и султан был вынужден распустить большую часть своего войска под давлением несостоятельности и краха дворцовой казны. Вопреки всему, что он ожидал, роспуск войск привел к обострению злобы и падению доверия в народе к султанату. Вожди огнепоклонников, наблюдавшие за положением во время перемирия и отсрочки, осмелели и решились на опасную выходку. В самый тяжелый период испытаний они направили посланца, наказав ему прочитать перед лицом султана заученное наизусть следующее краткое послание: «Мир никогда не стоял на месте. Воскресает живой из мертвых, и мертвый оказывается среди живых. Верх его оборачивается низом, а низ становится верхом». Он сказал это – и вернулся в джунгли.}

Султан разгневался и потребовал от своих негодных предсказателей разъяснить ему смысл послания. Но они все наотрез отказались. В ту самую пору начал черный континент кипеть и пылать. Набрался голодный люд храбрости, а разбойники возглавили восстание. Султан попал в западню. Приблизился к нему один страшного вида предсказатель из Кано и вызвался растолковать послание:

– Цари джунглей говорят тебе, что готовы дать согласие на все, чего ты просишь, если ты в ответ уступишь им землю, честь и небо.

Изумился султан и пригрозил отрубить ему голову, но великий предсказатель продолжал растолковывать символы дальше:

– Земля – это то, что завоевывается мечом и лежит к югу от реки. Честь – это добровольная вереница из твоих девушек. А небо – возвращение жизни старым богам и возобновление обрядов огнепоклонников в Томбукту.

На этом предсказатель закончил толкование послания.

10

Ураг убедился, что ему не заключить договора, пока будет жив Хамма, и он ответил вождям немедленным согласием, однако с одним условием: они обещают ему хранить тайну относительно второго и третьего положений договора. Вожди дикарей отвергли, тем не менее, эту секретность и потребовали оглашения всех этих положений перед народом во избежание унижения и повторения тех невзгод и оскорблений, что пережили в стародавние времена их прадеды от рук арабских завоевателей – Аль-моравидов.

Придворный совет раскололся, и султану не удалось убедить председателя, самого старого из членов совета, покинуть свою келью в молельне и вернуться во дворец. Он привлек на свою сторону нескольких старейшин захудалых племен, но их слово было еще слабее, чем их племена, а их голоса не смогли бы переубедить народ. Только теперь понял он, что, хоть Хамма и отрекся от власти, власть духовную он забрал с собой в пустыню. Свита посоветовалась, и он послал за ним нарочных. Однако тот отверг перемирие и настаивал на необходимости полного прощения и свободы от кровных связей.

Султан долго думал. Затем совладал с собой и направил за ним гонца.

11

Вести не заставили себя долго ждать.

Пастухи обнаружили двух убитых под одинокой акацией. Хамма лежал, повернувшись лицом к кыбле, устремив взгляд за горизонт. Афус же прислонился затылком к голове своего спутника и вытянулся в противоположную сторону. В глазах его была пустота, а на губах – неясная улыбка.

Это известие встревожило народ, люди поспешили в мечеть, поскольку пастухи распространяли легенду, что оба тела не распространяли никакого запаха, отрицая наотрез, чтобы там были какие-нибудь черви.

После вечерней молитвы народ покинул мечеть, люди собрались на рыночной площади. Один из предсказателей Томбукту провозгласил пророчество, содержавшееся, по его словам, в законе предков времен Анги и гласившее: «Кто отрекся от своей крови и поднял меч на отца или на дядю, тот есть ублюдок, чья мать солгала, решившись принести его отцу в качестве сына».

12

В день освобождения Аманая прибыли вожди джунглей. Их возглавлял вождь племен бамбара: покачивался в кожаных носилках, разрисованных заклинаниями и колдовскими символами. Их несли над головами полчища голых воинов, вооруженных отравленными копьями. У самого вождя на шее покачивалось массивное ожерелье-талисман, выточенное из слоновьего бивня. Толстое его пузо обвивал пояс из речных улиточных раковин каури^{[95]. Предсказатель султана сказал, что это тоже талисманы. На обоих запястьях у него были тяжелые браслеты из цветных точеных камней, красовавшихся поверх браслетов из змеиной кожи. В правой руке он держал также отравленное копье с длинным дротиком. Сам был длинный и толстый, с широким приплюснутым носом. Его нижняя красная губа свисала вниз словно подошва старинной сандалии «тамба». Он испускал резкий запах, а на курчавых его висках горели пучки седины, и наблюдавшим казалось, будто слой пены покрывает их, свешиваясь с обеих сторон головы.}

К этому времени вожди уже приступили к выполнению первого положения договора – золото потекло струей, привлекая к себе караваны. За ними поспешили северные торговцы. Рынки наполнились товарами, зашевелились мошенники, перекупщики и ростовщики. Слабодушные успокоились в завтрашнем дне, и Томбукту задышало полной жизнью как прежде.

За день до прибытия в город огнепоклонников султан отдал приказ очистить башни от нищих, стереть аяты Корана со стен мечетей и стен дворца, запретить азан с минаретов и соборную молитву. Вечером того же дня приблизился к нему начальник караула и испросил позволения доложить: сказал, что обнаружил золотой рудник неподалеку от ограды Аманая к северу от города. Возликовали дружно все члены его свиты, возрадовались души, напуганные голодом. Предсказатели изрекли, что это добрый знак богов расставаться с кошмаром и возрождаться из небытия, в то время как возрыдали мюриды братства аль-Кадирийя в молельном доме, оплакивая возвращение людей ко мраку язычества.

Глава 7. Вау

«В Сахаре есть три оазиса «Вау». Большой Вау, Москитный Вау ^[96]  и Шелковый Вау. Последний из них – оазис затерянный. На него. могут набрести только заблудившиеся, что утратили надежду на спасение. Он напоит жаждущего и отчаявшегося и не спасет только того, кто на смерть вышел. Эти самые счастливчики, перед которыми он распахнул свои врата и кто гостеприимством, дарами его и прелестями насладился, сходятся в одной – что во всех своих снах не видали города, превосходящего его красотой и богатством. Ни разу еще не входил в него сын человеческий, чтобы не выйти оттуда с сокровищем на плечах, которое бы его от зависти к людям и желания смерти навек избавило. Правда, все они предостерегали также, что пускаться на поиски его бесполезно, и как только гость стены его покинет, в миг город исчезнет. Люди Сахары передают по наследству друг другу повесть о том, что поиски Вау ведутся уже несколько тысяч лет…»

Из туарегской ^[97]  легенды.

1

Укрепления вокруг колодца обваливались трижды, но противоборство ветру не прекращалось.

Напор его не ослабевал много недель подряд. Волна за волной несли крупу и пыль целыми днями, потом ненадолго стихали и оборачивались прерывистым дыханием нестерпимой южной жары. А порой, бывало, успокоится ветер чуток – и взлетит столб плотной пыли в пространство. И висит себе, висит высоко в небесах, кружит, за вершины цепляется. Словно тучами окутает пики гор на несколько дней, а потом взорвется вдруг и пойдет валить волнами южными, одна за одной, и крутить все, что люди на ровном месте понастроили.

В этакую пору взбредет солнцу – палачу вечному промеж грязных туч голову высунуть да глазеть на несчастный народ – жалит, злорадствуя, а потом опять скроется. Люди равнины, однако, те, что вполне в состоянии с любой напастью примириться, любую беду перенести, кроме заноса колодца, предпочли бы на этот раз плети вечного палача зловредному ветру. Те, что ужасы жажды испытали на себе, принялись потихоньку садаку^{[98] – милостыню соседям да беднякам тайно раздавать, жертву приносить господу, чтобы утихомирил он безумство гиблого ветра в этом году.}

Молодежь поочередно пластами вокруг зева колодца ложилась, решили парни взаправду губы колодезные своими телами огородить от мелкой каменной крупы и щебенки.

Явился вождь обследовать положение, за ним следом – имам^{[99] и горстка старейшин. Над землей в вышине повис шатер грязных туч. Равнина вздохнула в покое, люди бросились дела делать да надобности справлять, пока установилась передышка. А на юго-восточном направлении, у подножия гор, завились столбы дыма над жилищами, поднялся звон кузнецов и крики погонял купеческих караванов.}

Уха вырос на холме как призрак. Двинулся навстречу вождю. Вел его за собой по склону, потом спустился в ложбин. С южной стороны поднимался крупный песчаный курган, грозно нависая над укреплениями из каменных плиток. Вождь шагал бодро, пересек круглую каменную крепость, за которой собрался народ. Сказал, взбираясь на песчаный гребень:

– Вот, значит, где хранилище-то…

Он постоял на холме, наблюдая за караванами купцов в лагере пришельцев, потом закончил:

– Лучше было бы, чтобы хранилище это вы опорожнили, откуда ветер запасы без счета берет, чем заграждения городить вокруг колодца.

Уха пришел в изумление, сказал:

– Разве ж это можно – гору песка перетаскать?.. Не по силам, по-моему…

– Не осилите вы гору эту самую, так глотка воды через несколько дней не дождетесь!

– Ну, осилим мы гору, а гиблый опять ее назавтра нанесет, точно такую же.

– Что ж, нанесет другую завтра, готовьтесь бороться с ним вновь. Вот и все.

– Да люди над нами смеяться будут!

– Ну, коли воды попить захотите…

– Да холмы эти расти не перестанут, пока ветер не успокоится.

– Такая, значит, у нас судьба. В Сахаре воды испить ой как хочется.

– Но ведь не было еще на равнине, чтобы ветер этот недели и месяцы дул, не переставая.

– Равнина наша все видала. В Сахаре чего только не было…

Они замолчали. Издалека раздавались крики в городище новопришельцев.

– Как ни пытайся, – заговорил вновь Уха, – а не сможем мы эту гору ни за день, ни за два своротить.

– За несколько дней сможете. Торопливость, она от шайтана проклятого.

– Что ж, – проговорил Уха в сомнении, – даст нам гиблый отсрочку-то?

– Сейчас речь не об этом! – сухо отрезал вождь. Он пошел вниз, на другую сторону бурхана. Шейхи потянулись за ним вслед, словно стайка призраков.

2

Город возводился по образцу Томбукту.

Это султан Анай^{[100] захотел, чтобы он походил на золотую столицу не из-за тоски по былому ее богатству, не потому, что жил и тосковал на чужбине, а потому, что верил всегда, что Великая Сахара не родила еще города, чтобы мог с ним соперничать по красоте зодчества, богатству отделки, величию куполов, дворцов, минаретов.}

И хотя новый город все еще находился в стадии возведения, купцы, посещавшие легендарную столицу, стоявшую на пороге джунглей, сходились в том, что новый город можно называть «Малым Томбукту». Он раскинулся у отрогов Южного двойника, строения тянулись вплоть до подножия горы Акакус, его прорезали пыльные извилистые улицы, на которых неожиданно возникали черные пасти дугообразных ворот и арок. Одни были замкнуты щитами из пальмовых брусьев, другие продолжали разевать свои мрачные рты, словно пещеры Тадрарта, напряженно ожидая новой порции добычи из бревен, которую волокли караваны из долины времен…

Минареты, однако, оставались нагими – без полумесяцев и аятов. Точно как величавые купола, что продолжали тускнеть без блеска, одетые серым свинцовым покрывалом.

3

Рынок ожил и вдохнул жизнь в просторы равнины, прежде чем было закончено возведение города.

Поток караванов не прекращался, новый Томбукту давал им всем пристанище. Купцы Севера и Востока увидели, что эта неожиданно возникшая остановка удовлетворяет все их нужды в золотой пыли и сокращает жестокий путь через безжалостную Сахару дальше, до порога джунглей. Сюда, на равнину прибывали караваны из Кайруана, Триполи и Барки^{[101], пополняя питание и просачиваясь сквозь строй неверных в Гадамесе[102] А купцы с Запада, из числа торговых людей Марракеша, Танжера и Феса[103], продолжали следовать прежним путем, через Томбукту-мать. Оживился поток встречных караванов, заполонили они улицы Нового Томбукту, привозя свое золото из самых глубин континента. Часть из них приходила из Томбукту-матери, а часть шла из Кано и Агадеса. Приморские купцы ликовали, крича, что золото само течет им в руки, выбегая им навстречу на половине изнурительного пути.}