Текст книги "Бесы пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Если бы и попыталась она, это был бы вызов предкам, священному горному барану и… вызов пророчеству.

Ба. Плач по людям любви

Все живое льет слезы. Всякая тварь задается вопросом: почему они не возвращаются? Почему они мирятся с мраком и скрываются навсегда? В чем причина – в безобразии нашего мира? Или в красотах того света, в спокойствии тьмы? Может ли тот скрытый мир быть красивым? Можно ли приручить себя к дикости мрака? Что, лики пустынь отвратительны до такой степени? Сахара жестока и убога так, что все странники в силах ее покинуть навеки? А рыдание есть выражение тягости утраты по исчезнувшему путнику, или неспособности понять тайну и неудачи разобраться в истинном смысле судьбы?

Таково положение всего рода людского. Это – язык всего живого на земле.

Однако ему удалось выйти на тайну. Он не переставал порицать уединение, пока не разгадал тайну. Жестокий конец свода сосуда, неимоверные страдания в момент избавления от клетки. Освобождение таинственной птахи и его соединение со светлым первоистоком, с бескрайностью небес. В тяжелый момент реализации образа и совершения рождения. Рождение происходит только через прохождение по узкому пути проявления. Однако птаха не всегда удостаивается проникновения в райские врата – только по преодолении длительного пути пертурбаций, преобразований и превращений. Удостаивание милости через геенну возрождения. Удад успешно преодолел первую дистанцию и вошел в горного барана. Когда тот преградил ему путь у подножия горы и спросил его о превращении: «Скажи мне: ты сильно мучился? Возрождение прошло тяжело? Избавление причинило тебе боль? Расскажи мне, как ты себя ощущаешь теперь? Разве сосуд горного барана не милостивей человечьей фигуры? Разве пристанище зверя не уютней жилища человечьего? Однако… Однако, зачем это в лицо тебе я бросаю глупые толкования? Ты ведь изначально горный баран. Ты всегда был бараном. Родился и оставался им все время. Ха! Ты думаешь, я не ведаю истины?»

Он сопровождал его в пути по Сахаре. По дороге снова допытывался: «Было бы правильней, чтоб ты рассказал мне о лабиринте во тьме. Как это жерло устроено? Оно – страшное, да? Скажи мне: почему путники предпочитают оставаться там навсегда? Почему от них нет вестей оттуда? Почему они скрывают от нас условия их небытия? Почему они не позволяют нам познать ход судьбы? Почему ничего не разрешают нам узнать и усложняют тайнопись, наводят тьму на все их непонятное тут небытие? Чего они множат наше горе? Почему? Почему?!» Горный баран был удручен. Он замедлил движение. Печаль заволокла блеск его медовых глаз. Маленькая слезинка выступила на его правом глазу. Повисела на длинных ресницах и пропала в солнечном луче, как капля росы. Спутник и не заметил, как разрыдался, словно отрешенный…

Дервиш вернулся к своему допросу: «Главное, не беспокойся. Мне ведомо, что немота есть возмездие за увиденное. Я знаю, что немощь немоты есть плата того, кто обрел образ. Я знаю, ты будешь нем всю жизнь. Не бойся. Эту цену платит всякий, кто чтит небытие. Стирание памяти – удел всех живых тварей. Утрата памяти и пресечение речи. Это уловка для того, чтобы отрезать живым тварям путь к болтовне. Если бы не эта премудрость, исчезло бы чудо и Неведомое перестало бы быть таковым. Если бы не стирание, не немота и бессловесность, мы никогда бы не обнаружили тайны в Сахаре. Если бы тайна была раскрыта и познана, планета перевернулась бы, сокровенное явилось на свет, нарушилось равновесие и исчез покой. И дабы не воцарилась анархия, не улетела земля прочь на крыльях, не свалилось небо на землю, надо терпеливо сносить наказание. Терпи эту немоту, это стирание бывшего. Ты обещаешь мне терпеть расплату?»

Жало солнца полезло вверх.

Они ускорили шаг. Оба спешили. Гордые вершины со своими пепельными концами и вечной торжественностью становились все ярче и отчетливей. Дервиш, не прекращая гонку, прокричал: «В сердце моем – тайна об узком пути возрождения. Я не открою ее тебе, чтобы не осквернить. Ты не знаешь, как наш скверный язык извращает все, едва заговоришь о чем-то. Ты ничего не знаешь о банальности всех речей, о способности голоса, буквы рушить сокровенное, срывать печати, осквернять невинность тайн. Речь – преступник, разрушитель, она загрязняет и лишает невинности. Язык есть мерзость, порождение шайтана. Ты – счастливое существо, поскольку лишен дара речи. Молчание – твоя защита, а язык – безбожник и враг. Ты теперь – ангел, а я – презренный шайтан! Я завидую тебе, несмотря на то, что пытаюсь сопротивляться скверне и замолчать. Когда я не могу молчать, я бегу в горы, ко древу акации – выкладываю им, в чем дело. Однако ветер приходит, и акация обращается ко мне, отвечает горное эхо. Ветер срывает с них тайну, разносит ее повсеместно. Будь счастлив, что отрешен от греха, может, смилостивится Аллах и наделит меня тем, чем наделил тебя. В нужный час ты поймешь, в чем дело со мной, без всяких разговоров, без того, чтобы пришлось мне прибегать к разрушительной скверне».

Белки глаз горного барана удивленно блеснули, и дервиш понял что сердце его спутника преисполнилось радости.

Джим. Плач по людям риска

Он взял ее птицей. Он взял ее пением. Если бы не привязанность людей Сахары к поэзии и музыке, султану не удалось бы завладеть ее сердцем. Перед пением сахарцы были бессильны. Страсть сахарских женщин к этому святому отрешению, вот что дало ему власть над ней над ее сердцем, позволило овладеть скрытой в ее груди певчей птицей. Эта неведомая страсть, пылкая и безумная, не позволяла затухнуть его горящей головешке, проистекавшей от эфиопских корней, даже распаляла его жар, доводила до безумия. Горячность абиссинской крови усиливала ее привязанность к поэзии и… к самой любви. Скромность сдерживает норов птицы, скованной в груди коренной жительницы Сахары, однако эфиопская кровь, текущая в ее жилах, вот что сделало из нее этакий дерзкий гибрид, который превратился в предмет разговоров по всей центральной Сахаре, источник эмоционального всплеска, заставивший ее спуститься с небес султаната и своего положения эмиры, чтобы полюбить заурядного пастуха из числа вассалов, жившего в пещерах и на вершинах гор. Шейхи города Вау относили эту рискованную авантюру ко странности всего ее поведения, а знатные люди племени, которые были не в состоянии преодолеть своей давней вражды к неграм из джунглей, связывали причину с помешательством и слабоумием, которыми в принципе отличаются все рабы. Дело дошло до того, что они отвергали ее связь с Удадом и видели во всем деле отвержения Ухи предательство по отношению ко всему благородному люду и говорили так: «Однако же, чего еще можно желать от подозрительной женщины, в жилах которой течет негритянская кровь? Действительно, яблоко от яблони недалеко падает!» Они явились к султану и попытались настроить его против нее, однако он их осадил. До нее дошло, что не может побуждать ее поступать против воли во исполнение обещания, данного им султану Урагу незадолго до расставания, и он не нарушит клятвы, дабы не тешить живых в ущерб почившим. Некоторые из слуг рассказали ей, что он приказал заколоть жертвенных животных и приготовить пир для знатной к нему делегации, чтобы заставить их послушаться. Прислонился к стене и бодрствовал ночь напролет, рассказывая им всякие мудрости, по его словам, заимствованные из древней Анги, и прочие занимательные истории о власти женщины Аира и давнем ее достойном положении, пока не пришел к утверждению о преклонении их мужей перед этим загадочным существом, занимающим положение высокое наряду с богами. Он не преминул им напомнить, что почерпнул эти премудрости из наследия предков, которое забыли люди Азаггара (Азгера?), поскольку ввергли себя в противостояние с шакальим племенем Бану Ава и совершили ряд набегов на жителей джунглей. Одна образованная рабыня передала ей, что он буквально сказал следующее: «А знают ли почтенные представители знати, почему они лицезрят меня без жены? Знают ли благородные, почему не подставил я себя под бремя сего священного существа? Потому что владею я тайной, которой не знают глупцы, которые рискнули пойти на такой шаг. Я знаю, что долг повелевает мужчине, принявшему решение связать свою судьбу с женщиной, отдать ей всю душу, посвятить ей одной все существование, преклоняться перед ней, услуживать ей, опекать ее, витая вокруг нее, словно мотылек вблизи огня. Потому что эта сотворенная богиня накажет его самым суровым наказанием, если он так не будет поступать. Все его благополучие сгинет, и пожрет его пламя. Будет бедствовать и не найдет в жизни ни вкуса, ни смысла. И вот когда я не обнаружил в душе своей решимости предать ей всю свою душу, то пришел к мысли избежать этого и заняться попросту торговлей. Торговля – игра полегче, чем риск с женщиной. Ты можешь проиграть сделку в торговле, и даже несколько сделок, однако ты в силах вернуть убыток и прибыли свои умножить. А вот с женщиной утрата произойдет лишь однажды. Поверьте мне, это будет в первый и последний раз». Она тогда посмеялась над его таким рыцарством и такой проницательностью, ее, конечно, удивил такой взгляд на загадочное женское естество, ей понравилось, как он называет женщину, она поняла, почему в ее присутствии он опасается толковать все свои мнения и взгляды. Она поняла, что его приверженность конституции семейной скромности – не единственная причина тому, что избегает он рассуждений о жизни, женщине, торговле. Султан скрывал здесь тайну побольше, свой обширный опыт, которым не владела она, в принципе не ведавшая еще очень многого из его жизни.

Мудрое его противостояние жалобе знати было официальным вердиктом, разъяснившим ей свободу выбора. Этот выбор сковывал ей руки совсем иным образом. Он связывал ее прегрешениями, о которых знала вся Сахара, она должна была быть привилегией для знатных, оковой на шее свободных. Рабы были намного мудрее, когда выбрали рабство и сдались недоузкам приказа господ. А господа оказались во сто крат глупее, потому что возрадовались обретению недоуздков приказа и попались на удочку обмана. Никто не представлял всей сложности управления поводками и суровости узкого пути свободы, пока не разразится трагедия и не грянет конец времен. Выбор также ввел ее в заблуждение и испортил ей жизнь. И если удалось этому мариду разрушить жизнь самого сильного из рыцарей и подтолкнуть самого заносчивого из господ к гибели, то как ему было не испортить жизни одинокой осиротелой женщине, переселенке в страну чужаков, от которой отвернулся опекун, предоставив ее на волю превратностям судьбы по этому самому принципу свободы выбора? Эта свобода заставила ее полюбить в Ухе его благородство и гордость, почитание традиций, и в то же время полюбить в Удаде его душу, страсть к песням, любовь к горным вершинам. Поскольку она желала слышать в Ухе сердце Удада, желала с той же страстью, чтобы Удад был в облике Ухи, чтобы сердце Удада билось в груди Ухи. Таким решением было бы достигнуто совершенство. Так возникло бы Прекрасное, миф, древний символ Сахары, олицетворение мужества, рыцарства, героизма. Ее нерешительность, колебания в выборе между ними двумя, что казалось людям позорным и оскорбительным, были плодами такого взгляда на жизнь. Так она видела их обоих. Так она их любила. Так она связала и переплела их в одно целое, они стали в ее глазах одним мужчиной, единственным возлюбленным, один дополнял другого. Если бы не эта дерзость, которую она распознала только теперь – это был миф, безобразие и ересь, сотворенные превратным выбором, то она бы не овдовела вот так, вовсе не повеселившись, она бы не понесла утрату, прежде чем что-нибудь обрести. И если бы султан всерьез занялся ведением ее дел, как и следовало опекуну, если бы он произвел выбор, как избирает всякий господин раба для принадлежащей ему рабыни, то не произошло бы ничего трагического, дело бы на том и закончилось. Она вспомнила пророчество дервиша, когда он предупреждал ее об опасности, о риске расколоть свое сердце, разделить его на два сосуда одновременно. Сердце не вынесет посвящения двум возлюбленным. Грех делить душу на две половинки, даже если обе из них были торжественно обещаны двум богам, двум кумирам. Она пренебрегла пророчеством и понесла расплату: проиграла пари.

Глава 11. Судьба

«Есть одна вещь посильнее самих богов: судьба!»

Ответ дельфийского оракула на вопрос царя Креза.

Геродот, «История»

1

Абен выделялась среди всех. Старуха-хауса отличалась в детстве от всех окружавших ее. Она продолжала хранить в сердце свои особые воспоминания, эта мудрая кормилица. Мать обращалась к негритянке с прохладцей, иногда даже грубо и черство. В сердце своем она не могла стереть то впечатление, так же как не была в состоянии по сей день простить ей жестокость, несмотря на все попытки Абен смягчить отношения и восполнить утраченную нежность материнства. Причина не была для нее тайной даже в пору раннего детства, потому что нашептывания любопытных назойливых рабынь оттиснули в ее груди причины необоснованных извинений матери. Она часто слышала, как они перешептываются о том, что эфиопка намеревалась одарить покойного султана плодом – мальчиком, который смог бы помочь ей завладеть сердцем султана и захватить власть. Она, как и все эфиопки видела, что мальчик – это серьезно, он дает женщине власть над мужем. И когда ей была дарована Тенери, вместо того ожидаемого мальчика, ее поразило разочарование, мать продолжала стенать и царапать лицо свое во все дни послеродового очищения. Злые языки передавали рассказы о том, будто бы она не прекращала своей элегии, пока не вмешалась сама Абен и прошептала на ухо, что султан решил развестись с ней и вернуть ее на родину, если она будет продолжать свои стенания.

Отношение отца к девочке было намного нежнее. Несмотря на непрекращавшиеся во дворце сплетни и пересуды, обвинявшие его в том, что он поднял оружие и вероломно предал своего дядю, она ни единого дня не верила этим слухам. Теплота, как и прежде, связывала их вместе. Но все же отец был султаном. И Абен сказала ей, что умной девочке, эмире, следовало бы повлиять на чувства отца, поскольку он был султаном. Дети султанов не в праве ожидать слишком большого внимания – отцам на это не хватает времени, раз они облечены властью. Отцовство и султанат трудно сходятся вместе. Так наставляла ее кормилица. Воспоминания детства оживить трудно, если худая старуха с проваленными щеками не будет обладать львиной их долей. Она не нашла ни отца, ни матери – обнаружила старуху из Кано, которая обучила ее чужому непонятному языку. Она обучила ее не только языку негров хауса, но и языку туарегов тамахак, и даже языку эфиопов – амхарскому. Она учила ее языкам так, как учила ее жизни. Говорила, есть тайная жизнь в каждом из наречий, и кто обучился одному языку, прожил одну жизнь, а кто знает три языка – живет трижды. Она также говорила, что язык открывает мир. И Женщина – первая, кто нуждается в открытой голове и широком взгляде, чтобы использовать это для устройства собственной судьбы. Она не забыла, как та брала ее за руку и усаживалась потом с ней на заднем дворе любоваться поздним утренним солнцем в зимние дни. Она приносила масла, благовония и прогретый пепел, начиная обряды с волосами. Мыла их теплой водой. Заботливо расчесывала. Распускала и высушивала на солнце, затем покрывала их пеплом и опять мыла теплой водой. Высушивала, оставляла впитывать утренние лучи. На последней стадии натягивала и начинала пропитывать маслами и препаратами из растений, чтобы заплести потом в длинные тонкие косы, с обеих сторон обвивавшие ей лицо. Потом обращалась к затылку, обвивая шею сзади. Поначалу эти занятия раздражали ее, она пыталась противиться, бунтовала. Однако мудрая Абен сообщила ей, что женской особи следует красоваться и причесывать свои волосы, наслаждаться их красотой, раз уж судьбе было угодно сотворить ее женщиной. Она, бывало, плела во время работы не только косы, но и всякие увлекательные истории и сказки, и по ходу времени, по мере подрастания, она постепенно спускалась с небес прошлого, приближаясь к ценностям земным, к настоящему. Она рассказывала ей, как ведут себя женщины умные и женщины глупые. Один день она целиком посвящала поведению глупой женщины, а следующий был весь отведен рассказам о поведении женщины умной. Во всех своих воспитательных повестях она стремилась добиться результата, она объявляла его в конце и долго еще продолжала напоминать о нем впоследствии.

Говорила: «Мужчина – удел женщины. Не может быть у женщины иной цели в жизни, кроме него. Все женщины, что искали и добивались чего-то иного, иной цели, иной тайны, даром потратили свою жизнь и пропали. Аллах ничего не создавал на этом свете без смысла. И когда он сотворил женщину в виде прекрасного создания, он предопределил для мужчины сорвать сей плод. А плод ведь увянет и угаснет, пропадет с концами, если не сорвать его в пору урожая. Умная женщина – та, что готовит себя к тому, чтобы ее сорвали. Настоящая женщина – та, что прихорашивается и украшает себя, чтобы быть красивей и привлекательней, в соответствии с законом бытия и осуществляя волю Аллаха. Поэтому женщина умная постоянно счастлива. А другая женщина, несчастная и убогая, просто глупое существо, раз искала и добивалась в этой жизни чего-то иного, кроме мужчины». Абен не переставая занималась выстраиванием мужчины в виде кумира для женщин, даже божества, однако она продвигала и другую идею, более увлекательную. Сказала ей, что женщина создана быть собственностью для всех мужчин, или, точнее, мужчин, которые созданы стать владением женщины. Умная женщина повинуется Аллаху и следует законам бытия, она стремится завладеть как можно большей добычей среди мужчин. И наоборот, женщина глупая, слабая, убогая, она всегда довольствуется одним мужем и на этом всегда останавливается. Эта женщина – несчастна, потому что стоит на пороге конца, потому посвящение жизни и предоставление себя полностью одному мужу есть опасный и опрометчивый шаг, большой риск, способный перевернуть всю женскую жизнь. Подлинная женщина обязана быть хитроумной лисой, прячущейся в семь нор, так что, если будет загнана в одну, проберется тайным подземельем в другую, во вторую свою нору, а будет ей грозить новая опасность, так она прыгнет в третью дверь в своем лабиринте. Женщине следует заботиться о себе, как это делает всякая лиса. Женщине следует подражать кочевнику Сахары, который не отправится в путь, не зная, где на этом пути расположен колодец, источник его жизни. Один колодец – угроза для жизни женщины. Ей необходимо иметь несколько источников воды в путешествии по Сахаре, в путешествии жизни. Непременно надо иметь хотя бы два, это самая минимальная гарантия. И женщина не прибегает к этой мудрой уловке, просто удовлетворяя свое естество, бегая за мужами, это необходимо ей, чтобы защититься от переменчивого нрава мужчин. Женщина, которая хочет защитить себя, вовсе не должна доверять мужчине. Ей следует любить его, ласкать его, заботиться о нем как о большом ребенке, однако ей надо знать, она проиграет пари в тот момент, когда всецело ему доверится. Доверие – ценное сокровище, не следует вкладывать его в ладошку ребенка, даже если он претендует быть мужчиной. И женщина никогда не узнает, почему этим несчастным детям (которых мы называем мужами) нравится предавать это доверие, потому что они и сами не знают этому причины. Большинство полагает, что это происходит в ответ на неведомый зов, призывающий их к освобождению от пут, внушающий им, что в данном поступке – прямой путь к Вау, которого нигде не существует, ни в Сахаре, ни на небесах. Она сказала ей, что Вау существует лишь в их воображении, в уме. Вау, по ее мнению, есть порождение детского мышления, детское озорство. Вся их тоска по этому оазису, их неистовые поиски его прямо указывают на то, что все мужчины Сахары – большие дети, несчастные младенцы. Женщине необходимо взять все их дела в свои руки, заботиться о них, как всякая мудрая и милосердная мать. Ребенок пропадет, если мать не будет следить за ним и не остановит его у порога опасных вольностей. Поиски Вау – одна из таких вольностей, предательство доверия, снятие с себя ответственности за долг перед женщиной, вторая авантюра, более опасная опрометчивость, цену за которую заплатит женщина: глупая женщина. А умная – бесовка, которая думает, выхватывает оружие искусства и хитрости, чтобы…

Здесь ее тонкие бойкие пальчики останавливались, прекращали игру с волосами, гладить их, стягивать пряди. Она указательным пальцем приподнимала, обращала к себе запрокинутую головку и пристально вглядывалась своими устрашающе красными глазами в глаза ребенка, приготавливаясь к наставлению. Предложение она заканчивала значительно и загадочно: «…чтобы связать несчастного ребенка, чтобы сохранить ветреного мужа двумя способами, двумя…» Она хлопала кулачком ей по макушке и подскакивала на ноги с легкостью, не соответствующей ее возрасту и хлопала ладонью по правому бедру трижды, последовательно, прежде чем успокаивалась и усаживалась вновь. Заканчивала: «Голова да ляжка для мужчин ловушка. С головой да ляжкой женщина в состоянии воспитать несчастного ребенка, рискового мужа. Эта западня послужит против его риска да вероломства». Однако время от времени она возвращалась к разговору о запасном пути, о втором колодце, о завладении другими мужчинами. В хитрости она видела бдительность и готовность, скрытый дар, который женщина использует, когда придет срок.

В начале девочка прослушивала все эти поучения с детским равнодушием. Затем стала проявлять интерес, удивлялась и улыбалась. А когда ощутила и осознала в себе женственность, когда зад ее округлился и подросли груди, она принялась тосковать, пробудилось желание, она уже внимала речам с удовольствием девы, повзрослевшей, распустившейся, страстно желающей понять загадку жизни и мужчин… Пока не вмешался один мужчина из приближенных, чтобы раскрыть ей глаза на иной коридор, весь окутанный тьмою. Он занимался складами, отвечал за снабжение. Роста был высокого, худощав, носил белую чалму и бережно следил за ее чистотой. Одна нога была хромая, он волочил ее, а повреждена она была отравленной стрелой в одном из сражений с людьми джунглей, когда был он воином в войске султана. Говорили, что военный его талант приближался к способностям султана, и тот призвал его к себе, вручил ему ключи от складов и магазинов, чтобы заведовать снабжением дворца. Звали его Додо, однако султан баловал его и называл «имнукаль»^{[180] (эмир на языке туарегов) – в знак своей симпатии и уважения к его рыцарскому прошлому. Имнукаль однажды явился к ней, взял ее за руку, отвел в уголок. Абен только что закончила читать ей удивительный урок, как вызволить злого ребенка из пут мерзкой болезни (ей нравилось порою характеризовать мужчину как «злого ребенка», а не просто «несчастного»). Этим недугом, говорила она, страдают все мужчины, – это было отвратительное заблуждение, причинявшее столько горя женщине, недуг звался заблуждением свободы. Сейчас она не отрицает – урок был превосходен. Однако Имнукаль предупредил ее, что поучения старухи опасны, он сказал, что все, чему она научила ее, есть учение магов. А когда она спросила его, что это за учение магов, он ответил второпях, словно боясь быть услышанным какими-нибудь шпионами: «Они веруют в золото, а не в бога. Весь их закон – золотая пыль, а не Коран». Именно это замечание раскрыло ей глаза на противоборство во дворце между слугами-мусульманами и прочими, принимающими языческую веру магов. Борьба все усиливалась, всякий раз, когда султан прибегал к займам в виде мешочков золотого песка у вождей джунглей, чтобы оживить торговую деятельность в султанате.}

Она следила за раздором между двух группировок, а он все рос и ширился, превращаясь в ненависть и интриги, так что она не удивилась, когда однажды Имнукаль выпал из жизни дворца и исчез – она заключила, что победу одержали поклонники золотой пыли, это было проявлением господства религии магов. Это случилось после того, как он взял власть в султанате и поставил на колени весь Томбукту. Не прошло много времени, как вождь бамбара нанес визит в оазис, и любопытные рабыни в коридорах дворца перешептывались, обсуждая взгляды султана-повелителя. Несмотря на секретность, на запрет, который наложил ее отец на всякие гаданья и пророчества, любопытство и назойливость рабынь, их страсть к болтовне, пересудам и сплетням, сделали невозможным сохранение каких-либо тайн и секретов в стенах дворца. Ее эфиопская рабыня рассказала ей о своих видениях. После этих видений пребывание ее было недолгим. Когда пришло время разлуки, Абен прощалась с ней в плаче и советовала не забывать своих наставлений. Однако старуха не предсказала ей главного: когда она была поглощена плетением косичек из волос эмиры и подготовкой ее к общению с мужчинами, она не сказала ей, что всесильный рок готовит ей судьбу другую.

2

Она убежала из пропасти Аманая, а он последовал за ней до Азгера со своим посланцем – гиблым ветром. Хитроумная Темет была первой, кто узнал секрет, и она заставила ее замолчать добрым наставлением от Аная. Она купила молчание за мешочек золотой пыли и кусочки золота, используя утверждения магов, призывавшие нащупывать пульс у мужчины по блеску золота – увидишь в его глазах страсть к драгоценному металлу, значит, легче будет купить его совесть. Ей было легко привлечь на свою сторону гадалку, купить ее благосклонность, используя власть золота, так же как купил султан имама, понудив его помогать в возведении Вау – все одним и тем же средством. Первым бесом, кто пронюхал тайну, был дервиш. Этот человечек был первым, кто предостерег в своих пророчествах об опасности, кроющейся в золоте, опасности для всей их равнины, подталкиваемый точкой зрения своего друга вождя племени. Дервиш и вождь были самыми опасными во всей равнине, потому что она впоследствии узнала, что самые опасные люди для тех, кто владеет золотом, это те, кто не принимает золота, ненавидит его, считает его злополучным металлом. Все предостерегали ее от такого рода людей. Султан был первым в таких предостережениях.

И когда она подарила дервишу золотой браслет в качестве платы за передачу послания, она поняла, что совершила ошибку. Она осознала, что проявила небрежность, пошла против совета, когда слуги сообщили ей, какое мерзкое действо сыграл этот браслет, как он посмеялся над ней, над ее подарком. Говорили, что этот бес (или ангел?) завещал неприязнь к этому металлу со времен прадедов, первых аль-Моравидов, завоевавших джунгли, они призывали к аскетизму и вели кампании против рабов золотой пыли и идолопоклонинков. А что касается вождя, то он питал вражду к этому, поскольку полагал, что оно сыграло роль в крахе всех его усилий под действием джиннов, которых все коренное население Центральной Сахары считает изначальными владельцами и хозяевами золота. И если металл погубил Темет и имама, как погубил до этого тысячи жителей Южной Сахары, то ее потеря явилась к ней через другие врата, не через золотую пыль. Ее утрата происходила из ее смятения перед выбором одного из двух мужчин, из ее колебаний, которые шайтан-дервиш обозвал «убийственным сомнением» перед двумя противоположностями. Она привязалась к чувствительной птице, певшей в груди Удада, и не спускавшейся ниже близлежащих небесных вершин. А в Ухе она полюбила достоинство аристократа, мужество воина. Она поддалась на его качества, будучи по происхождению азгеркой, принцессой с присущими ей гордостью и высокомерием. Азгерская кровь, принадлежность к племени «Урагана», по линии своего отца, ведущего оттуда свой род, толкали ее в сторону Ухи, его гордая личность притягивала ее к нему грубой пальмовой веревкой, железной цепью. В то же время происхождение ее по материнской, абиссинской линии, скрытой, но дышащей вольностью, понуждало ее увлекаться райским садом свободы, простором искренности, миражом кокетства, ее привлекали вечность и свобода, трели поэзии, тоски, райского песнопения, выразителем которых был любимец гор Удад, в груди которого мерцало сокровище света.

Она разобралась в этой двойственности только недавно. Корни этой двойственности обнажились лишь теперь. Она не ожидала, что этот гибрид заговорит у нее в душе подобным языком. Не ожидала, что взыграет в ней голос крови, голос рода и происхождения, взыграет так неистово. Она пренебрегала существами, спящими в укромных уголках сердца, во мраке сосуда, и не думала, что эта маленькая клетка может скрывать в себе, в своих ребрах всю Великую Сахару. Она не ведала, что в этой клетке может таиться сокровище из противоречий, нестираемых записей воспоминаний, уже вроде бы забытых. Здесь крылись истоки ее растерянности. Отсюда начиналось ее убийственное сомнение. Здесь чудесное огниво высекло искру опасного риска.

3

Она была свидетелем краха в течение ночи. Идеал рухнул, гордый монумент развалился враз. Безумный диалог. Танец прощальный. Непокрытая голова. Обнаженный стыд. Мерзка немощь. Отвратительный раскрытый рот, неестественные уши, обвислые, как уши молодого осла. Два диких, покрасневших глаза. Окровавленное израненное лицо. Все это совершилось в одну ночь. Во вторую половину ночи вожделения, в праздник. Лисам был разорван, обнажилась суть. Хиджаб сгорел, нагота была неприкрыта. Сосуд предстал въяве. Фигура, обманувшая ее, и захваченная ею. И эта посуда ее очаровала, она даже не знала цвета жидкости. Маска высокомерия скрывала от нее другое лицо рыцарского стана. Лисам скрывал легенду. Лисам создал легенду. Теперь она уразумела, в чем секрет лисама. Она увидела оправдание усилиям, которые он изобрел. Обнаружила скрытую мудрость, что заставила предков придумать эту маску. Сокрытие позора – гигантский труд для всякой твари, желающей уважать себя. Это естественный труд для всякого мужчины, желающего скрыть свою наготу и уважать свою плоть. До сего дня она была не в состоянии лицезреть другую, искаженную маску, которую скрывал величественный лисам, пока он был не разорван. Она узрела, что убогие клочки ткани скрывают уязвленную гордость, дьявольскую гордость, вводящую в заблуждение. Именно эта гордость обманула ее, сокрыла от ее взора истинного Уху. Того, кто сбил ее с пути, заставил ступить одной ногой на судный путь – лезвие, а второй – сделать шаг по другому роковому пути. Гордость – это хиджаб. Завеса души, духа, истины. Дервиш постоянно говорил об этом хиджабе, однако его никто не понимал. Она поняла его только что. Дервиш – ангел, предупреждал о нем народ, но народ не внимал ему. Было просто невозможно, чтобы люди услышали его, потому что они все носили в своих душах ту же маску. Он на души свои натягивали этот лисам. Дервиш – первый, кто сообщил ей ужасную весть, когда явился к ней с окровавленным клочком ткани. Именно он сказал ей, что Уха убедил Ахамада отделить ему душу от тела удушьем. Он избрал удушье, чтобы не поранить плоть, свой сосуд, эту пустую посуду. Клетка больше нравилась ему, он предпочел ее светлой птице. Эта ересь Ухи – подпасть под очарование пустого сундука, предпочесть его птице света. Так возвестил ей о смерти дервиш, с этакой жестокостью прочитал он женщинам свою весть.