Текст книги "Особые приметы"

Автор книги: Хуан Гойтисоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

– Нет, это произошло не сразу. Я начал терять интерес сначала к одному, потом к другому, постепенно… И в один прекрасный день открыл, что меня ничто больше не привязывает к жизни.

– Ты уже тогда был женат?

– Да. Я пришел к этому выводу не так давно, года два-три назад.

– Ты любил жену?

– Я и сейчас ее люблю. Сара. Но когда-то я думал, если двое любят друг друга, они могут друг друга поддержать, могут помочь друг другу. Со временем я убедился, что это не так. Теперь я знаю: мы не в силах помочь никому.

– А мне вот мама помогала – и сколько раз. Даже ты, хоть ты и не любишь меня, ты тоже мне помогаешь.

– Это самообман. Тебе только так кажется, будто я чем-то тебе помогаю. На самом деле я бессилен что-либо для тебя сделать, так же как и ты для меня. Никто не может защитить другого от него самого.

– А разве твоя жена никогда не была тебе поддержкой?

– Никогда.

– А ты ей?

– Я же тебе говорю: это невозможно. Она меня любит, я тоже ее люблю, но помочь друг другу мы не можем ничем.

– Если бы ты любил меня, ты бы этим помог мне так, как никто другой в моей жизни. – Сара смотрела прямо перед собой. – Ты обещал мне, что сегодня…

– Извини. Я снова забыл.

– Альваро, обними меня. Крепко! – жалобно попросила она. – Постарайся хотя бы несколько часов не думать о себе…

Он остановил машину на пустынной улице, и они чуть не задохнулись от поцелуев. Сара смотрела на него блестящими глазами, в которых появилось незнакомое ему прежде выражение значительности и взрослости. Потом она через силу улыбнулась.

– Так-то лучше, – похвалил ее Альваро.

– Ты меня любишь?

– Конечно.

– Помни же, что ты в меня влюблен.

– Помню.

– Можно, я положу голову к тебе на плечо… Я мешаю тебе править?

– Нет.

– Вези меня, куда хочешь. Мне ничего не надо, только быть рядом с тобой.

Они снова выехали на автостраду. Справа, закрывая вид на лагуны Хайманитас, пестрела яркая россыпь крошечных коттеджей. По автостраде, в том же направлении, что и машина Альваро, двигалась военная колонна. Альваро видел в зеркале тщательно замаскированные свежесрезанными зелеными ветками грозные громады танков и зачехленные орудия. Между машинами ловко маневрировал верткий штабной «джип»; он командовал движением колонны. В кузовах грузовиков и на орудийных платформах ехали бойцы повстанческой армии, они были спокойны и веселы, словно направлялись на праздник. В Санта-Фе «моррис» свернул с автострады на чистенькую асфальтовую дорогу. Альваро хотел сфотографировать старинный танцевальный павильон, стоявший на перешейке между лагуной и морем. Раньше здесь находились купальни для простонародья. Дорога была обсажена деревьями, и Альваро остановил машину, чтобы оглядеться, – так поразило его увиденное. После национализации частных пляжей народ ездил отдыхать в недоступные для него прежде места, где проводила время буржуазия, на ее курорты, в ее клубы, и потому пляж, куда съезжались когда-то для отдыха гаванские негры, сразу пришел в упадок. Закрылись рестораны и кабачки, обветшали и развалились брошенные киоски и бары. Казалось, на все здешние постройки разом обрушилась старость и время без всякой нужды, в какой-то исступленной ярости ускорило разрушение того, что создали люди. Альваро вышел из машины и стал читать позеленевшие латунные таблички и полусмытые надписи: «НЕ ИМЕЮЩИЕ КАБИНОК НА ПЛЯЖ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ», «ВОСПРЕЩАЕТСЯ ЗАНИМАТЬ СТОЛИК, НИЧЕГО НЕ ЗАКАЗЫВАЯ», «ЗА ПОТЕРЮ КЛЮЧА ВЗИМАЕТСЯ 60 CЕНТИМО». «ПОСЕТИТЕЛИ, ПРИХОДЯЩИЕ СО СВОИМ СПИРТНЫМ, НЕ ОБСЛУЖИВАЮТСЯ». Он попытался представить себе шумное оживление, которое царило здесь прежде: детей, плещущихся в воде у самого берега; послеполуденный отдых влюбленных, уснувших в обнимку под большим зонтом; картинную мускулатуру силача негра в матросской шапочке, отплясывающего под звуки музыкального автомата. Сквозь дыры в стенах виднелось море, и вся курортная улица со всеми ее строениями походила на декорацию, нарочно поставленную здесь для киносъемки. В ободранном ресторане, где подавались кубинские блюда, играли в домино трое стариков, ветер трепал клочки объявления, оповещавшего по-английски о поступлении новых товаров, давно исчезнувших из продажи, а рядом стояли хрупкие деревянные хижины на сваях, казалось, они лишь каким-то чудом удерживают в воздухе свое непрочное равновесие и первый же порыв ветра сметет их, как карточные домики, превратит в груду обломков, сея на своем пути разрушение и смерть. Сара печально смотрела на эту картину запустения. Внезапно она крепко сжала руку Альваро.

– Знаешь, иногда… – она пыталась найти точные слова, – …иногда ты заражаешь меня своей тоской.

– Почему ты заговорила об этом сейчас?

– Не знаю… Твой пессимизм, эти брошенные хижины, мысль, что вот-вот могут высадиться американцы… Мы так отчаянно недолговечны.

– Прости. Я постараюсь впредь быть веселее.

– Нет, я не об этом. – Они прошли под аркадой старинного колониального дома и очутились у моря. – У меня не выходят из головы твои слова, что я ничем не могу помочь тебе. Я уверена, что, если бы ты сделал небольшое усилие, я помогла бы тебе.

– Я уже и так стараюсь, Сара.

– Самое простое – это сложить руки и сказать, что все ни к чему.

– Я говорю, что все ни к чему, но я не складываю рук.

– Я тебя не понимаю, – отозвалась Сара. – Если ты в самом деле считаешь, что ничего нельзя изменить, почему же ты борешься за то, чтобы мир изменился?

– Не знаю, почему. Глупо, конечно, и тем не менее это так. – Он глядел на щемяще пустынную перспективу курортной улицы с ее кафе и кабачками и говорил о том, что готов умереть за революцию, хотя и сознает, что революция невозможна, точно так же, как он любит жену, хотя знает: конечный итог любви – пустота. – И однако, как видишь, я не покидаю Кубу и даже начинаю влюбляться в тебя.

– Ты это говоришь серьезно?

– Вполне серьезно.

– О! Альваро, пусть это неправда, но поклянись, что ты меня любишь.

– Я не лгу, когда говорю, что люблю тебя.

– Помни про свое обещание, – настойчиво повторила она. – Тебе больше нечего мне сказать?

– Почему же? – Он привлек ее к себе и поцеловал. – Я тебе скажу, что ты самая сумасбродная фантазерка из всех девушек, каких я когда-либо знал.

На горизонте громоздились серые тучи, грозя закрыть солнце. Ватага мальчишек играла среди установленных по берегу бетонных надолб. Море было неспокойно, волны с силой разбивались о прибрежные скалы.

Они вернулись в машину, проехали до конца аллеи, и Альваро поставил «моррис» у обочины. Здесь тянулись дряхлые домики колониального стиля, они опирались на свои деревянные колонны, как старики инвалиды на палки. В некоторых, по-видимому, еще жили, – во всяком случае, Альваро заметил выглянувшее в щель между ставнями любопытное женское лицо. Сара взяла у него «лингоф». Они направились к каналу, соединявшему лагуну с морем.

На берегу бойцы сооружали пулеметное гнездо. Их было человек пять-шесть. Они успели вырыть траншею и теперь отдыхали, прикорнув на мешках с песком. Метрах в ста от пляжа через канал, у его выхода в море, был переброшен мост, перегороженный посредине железной решеткой с надписью: «ПРОЕЗДА НЕТ». Вдоль канала с обеих сторон тянулись невысокие парапеты; вода в нем была прозрачной, и сквозь нее виднелось волнистое песчаное дно; на нем тут и там росли черные пугающие цветы – морские ежи. Альваро и Сара прошли за решетку, и Альваро закрыл за собой створки. В канале, по пояс в воде, рыбачил мальчишка; он выбирал сачком ежей. Его товарищи «болели» за него на берегу.

– Ты любишь ежей?

– Никогда не пробовала, – ответила Сара.

– Мы с Долорес их ели на Капри прямо на пляже и запивали белым, хорошо охлажденным вином. Вкусно.

– Ты думаешь, эти съедобные?

– Не знаю.

По сосновой аллее они прошли к танцевальному павильону. Здание имело форму равностороннего восьмиугольника, широкие окна с цветными стеклами придавали ему отдаленное сходство с оранжереей. Большая часть их была выбита, зато кто-то украсил колонны букетами цветов и листьями королевской пальмы.

– Вы с Долорес много путешествуете? – спросила Сара.

– Любовь к путешествиям привила мне она.

– Когда Энрике нас познакомил, мне захотелось узнать, из каких ты испанцев и что собой представляешь. Я пошла к нему в отель, разбудила и стала расспрашивать о тебе.

– И что же он тебе рассказал?

– То же самое, что я потом увидела собственными глазами. Имя Долорес я в первый раз услышала от него.

– Он всегда был немножко влюблен в нее. Не говорил он об этом?

– Нет, но я и так догадалась. Он сказал, что она жизнерадостней тебя, энергичней и щедрее душой.

– Это верно.

– Я тогда не обратила внимания на его слова, но теперь начинаю думать, что он был прав… Будь она здесь, все было бы гораздо проще.

– Ты уверена?

– Такая женщина, как она, сразу бы поняла меня. – Сара опустилась на каменный выступ подоконника и загляделась на блестевшую, как металл, воду лагуны. – Альваро! У нас осталось всего каких-нибудь семь-восемь часов, а мы с тобой только и делаем, что рассуждаем. Почему бы нам не закатиться в один из твоих любимых баров?

– Пожалуйста, ничего не имею против.

– Я хочу выпить с тобой, чтобы ты снова стал нежным и ласковым… А потом мы оба напьемся вдрызг.

– Ты забыла, что мне надо вести машину.

– Чепуха. Если мы налетим на дерево, то, по крайней мере, умрем вместе.

Альваро сделал с полдюжины снимков павильона. Сара стояла неподвижно, в каком-то экстатическом оцепенении – цветок, опьяненный собственным ароматом. И, взглянув на нее, Альваро впервые за много месяцев ощутил желание включить в свой альбом человеческое лицо. Он уже установил объектив соразмерно разделявшему их расстоянию, но в тот момент, когда лицо Сары оказалось в кадре, им снова овладела неуверенность, он заколебался, не смея решиться. Тут солнце скрылось, а Сара повернулась спиной. Он медленно стал снимать камеру со штатива.

Тебе рассказывали об этом в детстве и в то время ты в это верил

колониальные власти издали декрет об освобождении рабов

прадед собрал своих негров на площади перед сахарным заводом и со слезами на глазах

ибо он их любил

объявил им что они свободны

несчастные и страдающие как все живые существа

они остались без защиты и опоры

брошенные на произвол судьбы

без хозяина

без господина

без покровителя

и услышав что им сказал прадед

они заплакали так же как он

ибо прадед был добр

никогда не прибегал к бичу

кормил их

защищал

и негры

эти грубые примитивные

дикари

по-своему

тоже его любили

но все это было ложью

и то что он их защищал

и то что кормил

и обоюдная любовь которая якобы связывала их

и горе при расставании

и речи

и слезы

теперь ты это знаешь

потому что ты порвал связь с угнетателями и стал свободен и пустился в плаванье на собственный страх и риск

говоря себе

благословен путь уведший меня от ваших путей

благословенно все что отдаляет меня от вас и приближает к париям

к проклятым

к неграм

да будут благословенны

мой разум

сердце

чутье

благодарение богу

бесконечное мое благодарение

во веки веков

Он знал уютный кабачок на берегу реки Баракоа и поехал по бульвару Санта-Фе к центральной автостраде. Серая пелена затянула небо, над морем волочились низкие черные тучи.

Они прослушали аллегро из концерта До мажор для двух труб Вивальди, лекцию о прививке детям оспы, старинный романс в исполнении Элены Бурке. Сара перевела стрелку искателя, зазвучал симфонический оркестр, и сразу же ворвалась другая волна, металлический голос объявил: «Говорит радиостанция Майами. Вы слушаете „Голос Соединенных Штатов Америки“». Последовала короткая пауза, после чего диктор патетически провозгласил: «Кубинки и кубинцы, час освобождения близок. Кровавая коммунистическая тирания красной марионетки Карибского моря…» Сара нажала на клавишу.

– Почему ты выключила?

– Это выше моих сил. Мне делается худо, когда я их слушаю.

– Они, наверно, будут передавать новости.

– Если они сбросят на нас ракеты, мы узнаем об этом и без радио.

Она опять положила голову к нему на плечо и, казалось, вновь отдалась течению своих мыслей. Автострада бежала вперед через лагуны, рассекая буйные зеленые заросли. В воздух взлетали стаи аур и кружили на одном месте, словно высматривая добычу. И от этого еще заметней становился еле уловимый запах тлена и смерти, которым был пронизан весь угрюмый пейзаж. Они проехали мост и свернули к морю. От перекрестка до Баракоа было меньше километра, и Альваро повел машину по обсаженной деревьями дороге к реке.

Кабачок стоял между рекой и дорогой. Отсюда открывалась широкая панорама рыбачьей пристани, с рядами баркасов и лодок. Когда они вошли, за столиками оживленно спорили, доказывая что-то друг другу, бойцы повстанческой армии. На стенах висели два плаката: «ТЕБЯ ПРИЗЫВАЕТ РОДИНА» и «РАЗГРОМИМ, КАК НА ПЛАЙЯ-ХИРОН», и поблекшая афиша: «ВЕЧЕР ОТДЫХА ПОД МУЗЫКУ ЛУЧШИХ ОРКЕСТРОВ КУБЫ». Взявшись за руки, они пробрались через зал и вышли на террасу. Метрах в ста от них плыла к понтонному причалу рыбачья лодка. Один рыбак сидел на веслах, другой возился с неводом, вытаскивая из ячеек сети застрявших рыбешек. Против света был виден лишь темный силуэт. Очистив невод, рыбак снова закидывал его, и сеть тихо погружалась в воду, раскрываясь подобно куполу парашюта.

– Пойду узнаю, можно ли тут перекусить.

Повар сказал, что есть анчоусы и жареная султанка. Альваро заказал две порции рыбы и два стакана рома с содовой и льдом. Сара подошла к музыкальному автомату выбрать пластинки. Альваро последовал за ней. Они отобрали «Угольщика», «Апельсин», «Лукаса», «Лучше всего» и весь репертуар Бенни Морэ. Пока они решали, что поставить, один из бойцов остановился перед Альваро и сказал:

– Простите, пожалуйста. – Он осекся, смущенный собственной дерзостью. – Вы были третьего дня в Касабланке? Вдвоем?

– Да, – ответил Альваро. – А что такое?

– Я же говорю своим ребятам: я видел этих сеньоров… А вы, сеньорита, были в форме?

– Да, – подтвердила Сара. – У вас хорошая память.

– Я люблю смотреть на людей. – Парень стоял подбоченясь и улыбался. На вид ему было лет семнадцать, никак не больше; на смуглых щеках ни малейшего признака растительности. – Вы журналисты?

– Я фоторепортер.

– Вот хорошо. Когда будете посылать что-нибудь в газеты, не забудьте упомянуть, что мои товарищи – и я тоже, конечно, – все мы, если надо, пожертвуем собой и отдадим жизнь за революцию. Мы говорим только так: «Родина или смерть».

– Я обязательно про вас напишу. – Официант принес две порции «куба-либре». – Выпьете с нами?

– Большое спасибо, мы сейчас уезжаем.

– А безалкогольное у вас что-нибудь есть?

– Кока-кола, содовая и минеральная вода.

– Принесите бутылочку для товарища.

Тучи над рекой набухали дождем. Сара пила свой стакан, не отрывая взгляда от музыкального автомата. Паренек смущенно поглядывал в окно.

– А вы родом из Касабланки?

– Да. Но после событий на Плайя-Хирон я остался в армии. Позавчера первый раз получил отпуск – и то на пару часов. Служил с сентября без увольнительной.

– Американцы у вас здесь часто летают?

– Да вот сегодня утром прошли на бреющем шесть разведчиков. Разрешили бы по ним стрелять, мы б их сбили. Руки так и чесались.

– Вы хорошо сделали, что не тронули их.

– Житья от них нет, товарищ. Дня не проходит, чтоб не наведались. Летают, словно у себя дома.

– Если мы в нынешней передряге сумеем избежать войны, значит, наша взяла, – сказала Сара.

– Не знаю, – возразил паренек. – Сперва они потребовали убрать ракеты, и русские их убрали. Теперь они требуют, чтобы у нас не было самолетов, завтра они потребуют, чтобы у нас не было танков, и, когда мы все это выполним, они высадятся на Кубе без единого выстрела.

– Ваши товарищи думают так же, как вы?

– Все без исключения, сеньор.

Бойцы садились в грузовики; парнишку позвали.

– Сколько с нас троих? – Он потянулся за кошельком.

– Ни за что, – запротестовал Альваро. – Ведь это я вас угостил.

– Разрешите, я заплачу.

– Нет, нет. В другой раз вы угостите меня.

– В другой раз? – Парнишка покорился. Его товарищи уже распрощались и вышли. – Через неделю, – сказал он просто, – нас, может, не будет на свете.

Они сели за столик. Повар принес жареную рыбу, и Альваро заказал еще два коктейля. Рыбачья лодка подошла к причалу. Зеваки, облокотясь на балюстраду террасы, наблюдали за ее маневрами. Военные грузовики отъехали один за другим.

– Поговоришь с такими ребятами, и становится стыдно, – призналась Сара.

– Стыдно? Стыдно чего?

– Не знаю. Всего. Своих пустяковых трудностей и огорчений, своей прежней легкой жизни, стремления к роскоши… Хочется быть такой же чистой, как они.

– Ты и чиста, Сара.

– Нет. Я предана революции, но не могу отрешиться и от своих личных интересов. Стоит мне влюбиться в кого-нибудь, как, например, сейчас в тебя, и я становлюсь дикой эгоисткой.

– Для них все гораздо яснее.

– А для тебя?

– В чем-то яснее, а в чем-то нет.

– Ты болен, детка. Ты ничего на свете не знаешь: любишь ты жену или не любишь, с революцией ты или нет. Я так, например, знаю прекрасно, что иду с революцией и что влюблена в человека, который не обращает на меня ни капельки внимания.

– Долорес говорит, что…

– Я люблю тебя, Альваро. – У нее изменился голос, она с силой сжала ему руку. – Неужели ты ни на секунду не можешь забыть про Долорес?

– Это ты первая завела о ней разговор.

– Уже пять часов. Ну попробуй, сделай над собой небольшое усилие. В двенадцать ночи, даю слово, я оставлю тебя в покое.

Их спор прервало протяжное, громкое гудение. Все, кто был на террасе, задрали головы, в окнах показались встревоженные лица. Это был вертолет американских ВВС, он летел метрах в пятидесяти над землей, похожий на гигантскую механическую птицу, зловещую, угрожающую. Мгновение спустя появился второй вертолет, такой же рыжий, как и первый, а вслед за ним через короткие интервалы вынырнули еще пять. От их дьявольского полукруга низвергались на землю волны громовой вибрации и, отраженные и стократно усиленные темной гладью реки, сотрясали воздух адским грохотом. Пропеллеры машин вращались подобно лопастям исполинских вентиляторов. На несколько мгновений шум моторов заглушил человеческие голоса. Люди показывали пальцами на небо и что-то кричали, но не слышали друг друга. Обезумевшие от ужаса пеликаны и чайки беспорядочными стаями улетали к зарослям заболоченной дельты. Даже рыбаки оторвались от своего дела. Потом грохот начал стихать – вертолеты удалялись: теперь они походили на легкокрылые силуэты безобидных стрекоз, а через минуту их поглотила сумрачная масса залегших на горизонте туч. Когда Альваро вернулся к столику, в груди у него было странное ощущение пустоты.

Он одним глотком осушил свой «куба-либре» и заказал еще. Сара пила ром маленькими глотками и тоже заказала вторую порцию. Два рыбака пронесли на кухню полный ящик анчоусов. За столиками почти никого не было, и официант подметал брошенные на пол бумажные салфетки. Мелодичный голос Бенни Морэ пел:

 
В Варадеро нашел
я счастье свое…
 

– Потанцуем? – спросила Сара.

– Если хочешь.

Она закинула руки ему на шею и прижалась щекой к его щеке. Он ощутил на губах ее нежное дыхание. Она закрыла глаза, и, кружась с ней по залу, он чувствовал, как бьется ее сердце.

– Я напьюсь допьяна.

– Перестань ребячиться.

– Сегодня ты влюблен в меня, и ты напьешься вместе со мной.

– Я уже сказал тебе, что должен доставить тебя домой живой и невредимой.

– Неважно. Если ты не сможешь вести машину, мы заночуем в мотеле.

– В Баракоа нет ни одного мотеля.

– Тогда устроимся спать на пляже.

– Через час начнется гроза.

– Я скажу официанту, чтобы он подал тебе двойную порцию рома. Я хочу прожить самый безумный, самый полный день в моей жизни.

– Ничего не выйдет. Я не стану пить. Когда надо, я умею воздерживаться.

– Да, и не только в отношении вина. – И Сара насмешливо шепнула ему на ухо: – С Долорес ты тоже проявляешь воздержание?

– Сделай милость, оставь Долорес в покое.

– Ты прав, – согласилась она. – Долорес не виновата, что любит тебя.

Пластинка кончилась, они вернулись к столику. Повар убрал приборы и поставил перед ними тарелочку конфитюра из гуайябы. Два советских специалиста со скучающим видом тянули ром, облокотясь на стойку бара. Сара принялась за третий коктейль. Ее глаза блестели.

– Завтра в это время я уже буду собирать кофе на плантациях и снова стану счастливой.

– Не говори мне об этом.

– И ничто больше не будет тяготить меня. Я смогу думать о тебе, и мне не будет больно, как больно теперь.

– И прекрасно. Одного не понимаю: зачем надо ради этого уезжать.

– Вот уже пять дней, как я потеряла над собой власть. Я ложусь спать и просыпаюсь с мыслью о человеке, который меня не любит. Я никогда не думала, что можно быть такой несчастной.

– Послушай, что я скажу, Сара. – Он взял ее за руку, но она осторожно высвободилась. – Ты сама хорошо понимаешь, что все это только каприз. Ты вбила себе в голову, что влюблена в меня, и под конец сама в это поверила.

– Ну что ж, когда я избавлюсь от любви к тебе, я буду самым счастливым человеком на свете. Я смогу вернуться к маме, и к мальчику, с которым встречалась, и к революции, к своей работе, наконец.

– Я отношусь к тебе с очень добрым чувством, – продолжал он. – Почему бы нам не попытаться стать просто друзьями?

– Знаешь, я даже начинаю от тебя понемножку отвыкать. – Сара прищурила один глаз и смотрела на Альваро сквозь пустой стакан. – Вот уже несколько минут ты кажешься мне совсем не таким интересным, как раньше.

– Ты еще встретишь человека, который полюбит тебя…

– Мне никого не нужно, потому что у меня есть ты.

– Сара!

– Сара, Сара, ну и что, что Сара?

Она встала и со стаканами в руках направилась к бару. Из автомата неслась старая песенка Барбарито Диаса. По реке на лодках с широкими рулевыми веслами плыли в разных направлениях рыбаки со своими вершами и неводами. Ветер трепал плющ, обвивавший террасу; небо дышало грозой и близким дождем.

Альваро присел на ржавые перила и стал глядеть на реку. В ушах у него все еще раздавался назойливый треск вертолетов. На ближнем понтоне молодой рыбак снимал весла и укладывал их на дно лодки. В следующий миг Альваро услышал гул реактивного самолета, летевшего, видимо, на большой высоте над облаками. Быть может, вторжение уже началось, и только они в этом кабачке, занятые каждый самим собой и своими заботами, ни о чем не знают, – слепые, ни кому не нужные букашки. Сара вернулась, неся два «куба-либре».

– Будешь танцевать?

– Нет.

– Ладно, тогда я приглашу кого-нибудь другого.

Она возвратилась к стойке, поставила на нее свой недопитый стакан и приблизилась к невысокому человеку лет пятидесяти, который слушал у автомата музыку, отбивая такт ногой. Человек, видимо, нисколько не удивился и пошел с ней танцевать. Держался он с нарочитой, очень смешной чопорностью и до одеревенелости прямо. Сара тотчас же скопировала его, в ее движениях появилась та же деревянная застылость, что и у партнера. Они танцевали, как заводные куклы, церемонно держа друг друга за руки выше локтей. Их лица, такие разные, непохожие, сохраняли одинаковое выражение полнейшей серьезности. Партнер Сары целовал своей даме руку, сопровождая этот рыцарский жест клоунскими ужимками, а она томно закатывала глаза; зрители за столиками прыскали со смеха. Так продолжалось минуту-другую. Внезапно человек передернул плечами, качнул бедрами, и оба пустились в бешеный пляс. Кружок зрителей охнул. Это была блистательная импровизация в духе афро-кубинской народной хореографии. Партнеры извивались, сгибаясь и выпрямляясь в неистовом темпе, словно крутили какой-то фантастический хула-хуп. Когда они кончили, раздались дружные аплодисменты.

Человек подвел Сару к столику, за которым сидели его друзья. Они налили ей рому, и Альваро увидел, как самозабвенно подняла она рюмку вместе с ними и вместе с ними выпила. По направлению их взглядов он понял, что она им говорит о нем. А минуту спустя вся компания стала подавать ему знаки, приглашая к своему столику. Сара заказала еще порцию «куба-либре»; она сидела за столиком, весело возбужденная, раскрасневшаяся.

– Когда свадьба? – спросил партнер Сары.

– Что за свадьба?

– Я им объяснила, что ты самый неотразимый мужчина из всех, кого я когда-либо знала. – Ее голос утратил обычную звонкость, стал тягучим. Она обвела отрешенным взглядом сидящих за столом. – Он меня не любит, но это неважно, моей любви хватит и на меня и на него.

– Полноте, что вы говорите! Да в такую красавицу, как вы, влюбится каждый! Правду я говорю, дружище?

– Разумеется, – ответил Альваро.

– Вот видите? – Человек улыбнулся, показав черные зубы.

– Не слушайте, что она говорит, – произнес Альваро. – Она прелестная девушка, но иногда ей нравится морочить людям голову.

– Да что я – не вижу, что ли? Если вы ей скажете, что любите ее, это будет только правда.

– Как бог свят! – вырвалось у сидевшего рядом мулата. – Можете быть уверены, сеньорита.

– Приятно это, наверно, когда такая вот симпатичная девушка глаз с тебя не сводит, а, дружище? Да еще каких глаз! Моря, океаны!

– Слышишь, что люди говорят? – Сара обвила его шею руками и поцеловала за ухом. – Все завидуют твоему счастью.

– С такой девушкой, как вы, любой человек был бы счастлив.

– Это я с ним счастлива. – Сара допила свой коктейль. – Мы все время ссоримся, но я все-таки его люблю.

– Э, милые бранятся, только тешатся. Горько сердились – сладко помирились.

– Слушай и ума набирайся. Почему бы нам с тобой не поехать на остров Пинос или еще куда-нибудь – мало ли есть уютных мест? Пили бы с тобой саоко и спали на пляже! А Долорес ты бы написал, что…

– Официант! – Альваро потянулся за бумажником.

– Что ты?

– Мы уезжаем.

Сара недоуменно смотрела на него, в глазах у нее появилось детское выражение нестерпимой обиды и огорчения.

– У, Альваро! – протянула она. – Выпьем еще хоть глоточек!

– Ты выпила вполне достаточно.

– Ну, напоследок…

– Нет, Сара, хватит.

– Куда ты торопишься? Все испортил! Я только было разошлась. – Она подняла глаза, ища поддержки у друзей своего партнера. – Я же хотела потанцевать еще и рассказать про тебя – какой ты необыкновенный и обаятельный…

– В другой раз расскажешь…

– Ваш молодой человек прав, – вмешался партнер Сары. – Приезжайте сюда завтра, я вас угощу такой жареной султанкой… Договорились, дружище?

– Я пьяна, зато счастлива.

– Пошли, пошли. – Альваро взял ее за руку. – Я отвезу тебя домой.

– Приезжайте к четырем, удобно вам в это время? – настаивал партнер Сары.

– К четырем? Хорошо.

– Я приведу жену и ребятишек.

– Поцелуй меня, Альваро. Разок, чтобы все видели, как ты меня любишь.

Он наклонился и слегка коснулся губами ее лба.

– Нет, не так. В губы.

Бармен принес счет, и Альваро дал ему бумажку в десять песо. Сара встала и пошатнулась.

– Он любит меня, а я люблю его.

– Счастливо оставаться.

– Итак, завтра в четыре. Смотри, дружище, не забудь.

– Не забуду, не забуду.

– По крайней мере, узнаете вкус настоящей свежей рыбы.

– Будем очень рады.

– Идем, давай я возьму тебя под руку.

– Так все и кружится.

– Ничего, я поведу тебя. Держись.

– Почему они на меня смотрят? – Она все время оглядывалась. – Ты, наверно, сказал им, что сегодня самый прекрасный день в моей жизни?

– Да, наверно, поэтому.

Повар, бармен, официанты оставили свои занятия и наблюдали за сценой, стараясь не слишком выдавать свое любопытство.

Уходя, Сара слабо помахала рукой новым знакомым.

– Какие милые, правда?

– Да.

Он устроил ее на переднем сиденье и поднял верх. Темно-серое с опаловыми отливами небо грозило вот-вот разразиться дождем. Ветер внезапно стих. Неподвижно замерла листва на деревьях. Ауры кружили над самой землей, чертя неторопливые, торжественные спирали. Он нажал на стартер, и Сара уронила голову к нему на плечо.

– Альваро… Скажи мне… я очень пьяная?

– Чуть-чуть.

– Ты на меня рассердился?

– Нет.

– Это со мною впервые… Это так чудесно.

– Ты еще такая малышка, Сара… А мне, в мои годы, совестно терять голову из-за шестнадцатилетней девочки. Что бы сказали мои друзья, если бы сейчас меня увидели?

– Сказали бы, что этой девчонке здорово повезло… Альваро! Ты проводишь меня домой, да?

– Староват я для таких похождений… Еще немного, и я начну охотиться у школьных ворот за какой-нибудь Лолитой.

– Я бы хотела всю жизнь прожить пьяной. – Она говорила чуть слышно, глаза ее были закрыты. – Так все просто, легко…

– Я отвезу тебя домой и уложу в кровать, как грудного младенца.

– Твой голос доносится откуда-то издалека… Словно я умираю.

– Хочешь, заедем куда-нибудь, выпьем по чашке кофе.

– Ничего я не хочу. – Она почти спала. – Я хочу только тебя.

Он выехал на центральную автостраду и прибавил газу. Оцепенение сковало природу, все притихло, ожидая первого порыва бури. «Моррис» обогнал два-три армейских «джипа» и карету «скорой помощи» со знаком красного креста. Сара свернулась клубочком на сиденье и лепетала что-то нечленораздельное. Ее розовые, нежные губы невинно приглашали уступить вожделению.

Первые капли упали в Санта-Фе. Они разбились о ветровое стекло, как перезрелые плоды, сорвавшиеся с дерева. Через две-три секунды пространство исчезло, вокруг встала стена воды. Это был настоящий тропический ливень, с осатанелым грохотом грома, с порывами разъяренного ветра, с остервенелым полыханием молний – неистовый оргазм распаленной природы. «Дворники» не успевали удалять воду с ветрового стекла, превратясь в два бесполезных, разворачивающихся с глуховатым скрипом веера. Буря отрезала машину от внешнего мира, обволокла ее незримым, смущающим соблазном безответственности. В душу вползало коварное ощущение: Альваро чудилось, будто он едет по необитаемой стране и девушка, уснувшая на сиденье рядом с ним, – всего лишь юное девичье тело, самозабвенно и сладко прильнувшее к его телу. Несколько минут он боролся с собой, подавляя неодолимое желание остановить «моррис» и разбудить ее поцелуями. Но Сара спала так крепко, что он устыдился себя.

Дождь сопровождал их до самой Гаваны. Люди толпились в подъездах домов, ожидая хотя бы минутного затишья. Автобусы ехали переполненные. Сара открыла глаза, осмотрелась по сторонам, зевнула и повернулась к нему.

– Дождь идет.

– Ага.

– Я спала, да?

– Когда мы приедем, я тебе сварю кофе, и все пройдет.

– Голова кружится… Заметно по мне, что я пьяная?

– Нет.

– Слушай, Альваро, я еще никогда не чувствовала себя такой близкой тебе. Это что, от рома?

– Скорей всего, что так.

– О! Тогда я буду пить каждый день. Я буду такая же, как всегда, но только пьяная.

– Не болтай глупостей.

– Я не знала, что алкоголь так сближает людей. С сегодняшнего дня…

Он закрыл ей рот рукою, она высунула язык и стала щекотать ему ладонь и покусывать пальцы. Волны заливали Малекон. «Моррис» обогнул отель «Ривьера» и свернул на авениду Алькальдов. Сара жадно смотрела на город, она даже прижала нос к стеклу окошка. Не обращая внимания на непогоду, дружинники проводили под открытым небом строевые занятия. Они проехали по Линеа до улицы «О» и остановились на перекрестке улиц Менокаль и Нептуна.