Текст книги "Особые приметы"

Автор книги: Хуан Гойтисоло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Завсегдатаев кафе мадам Берже иногда поджидали сюрпризы.

Вообще-то разговоры велись довольно однообразные. Переворошив в памяти прах гражданской войны, переходили к обсуждению нынешнего бедственного положения Испании и последних событий. Разогнана студенческая демонстрация. Недовольство фалангистов – они даже петицию подали. Упали закупочные цены на испанские оливки. Заявление личного совета принца дона Хуана Бурбонского. Итоги формулировались четко и категорически: «Франкистский режим разлагается на глазах», «Судорожные маневры диктатуры свидетельствуют, что она уже неспособна противостоять растущему натиску объединенных сил трудящихся», «Испанская экономика – корабль без кормила», «Внутренние противоречия обостряются». Слова висели в продымленном воздухе, как магические заклятья, вся сила которых – в повторении. На откидной доске стойки дремал, свернувшись клубком, черный кот мадам Берже. За окном, на улице Ансьен-Комеди, шла мимическая сцена между двумя бездомными: мужчина и женщина расположились на ночь над отдушиной метро и все время о чем-то спорили; видимо, они принесли эту ссору из каких-то очень далеких времен и все обвиняли друг друга в чем-то и что-то запальчиво друг другу доказывали; похоже было, они сейчас плюнут и разойдутся в разные стороны, но разойтись они никак не могли и вдруг с неожиданной нежностью принимались мириться, чтобы через минуту начать все сначала.

Однако в иные дни молодежь из самых верхних археологических напластований ни с того ни с сего вдруг покидала гладко укатанные тракты политических дискуссий и пускалась – никто бы не мог сказать, почему это происходило, – в воспоминания о своих любовных приключениях, доводя их таким образом – как бы мимоходом, разумеется, – до сведения прочих посетителей кафе. Пестрая вереница амурных похождений неопровержимо подтверждала наличие у рассказчика завидного темперамента.

В один из таких вечеров, когда, казалось, были преданы забвению все беды Испании и никто не хотел возвращаться к давно пережитой, навязшей в зубах горечи прошлого, компания молодежи пригласила Альваро поразвлечься.

Это случилось вскоре после приезда Энрике. Приглашение исходило от двух мадридцев из студенческого городка. Энрике познакомился с ними во дворе тюрьмы в Карабанчеле, недели за две до своего освобождения. Один из них, долговязый, предложил собраться в ателье своей приятельницы, художницы-норвежки: она нимфоманка, курит марихуану, и у нее вышла какая-то темная история с торговцем наркотиками, – словом, норвежка теперь редко бывает в ателье и разрешила своему другу пользоваться помещением, когда ему угодно. Остается только позвонить девочкам, уверял он, и можно закатить шикарный пижамный бал, а уж там все пойдет как по маслу. В ателье есть радиола и куча пластинок, вина – залейся, хватит на целый полк.

Долговязый отправился за ключом, а остальные вместе с Альваро двинулись в бар «Ром с Мартиники». Настроение у всех сразу повысилось, они шли весело взвинченные, словно ватага школяров, впервые рискнувших отведать в известном заведении запретный плод. В их воображении теснились картины любовных забав. А над их головами простиралось тусклое, затянутое мутью парижское небо. С рынка на улице Бюси доносились выкрики торговцев, громко расхваливающих свой товар.

– Ты куда? – спросил Энрике.

– Куплю сигарет и позвоню Мишель. Она любит такие сборища.

– Ладно. Мы будем на террасе.

Альваро свернул на бульвар Сен-Жермен, дошел до «Old Navy» и из телефона-автомата набрал номер улицы Бельвиль.

– Алло.

Голос Мишель прозвучал у самого его уха, печальный, мягкий, благоуханный, чуть сонный.

– C’est moi.

– Je suis fatiguée. Ça fait plus de quatre heures que je regarde la lampe au plafond sans fermer les yeux. C’est tellement crevant… Je ne sais pas si je tiendrai jusqu’au bout.

– Pourquoi la regardes-tu?

– Je ne sais pas.

Dis-moi. Qu’est-ce que tu fais cette après-midi?

Je te l’ai déjà dit. Regarder la lampe.

– Non, sans blague. Tu as la soirée libre?

– Pourquoi me le demandes tu?

– Je suis avec des amis. Je voulais t’emmener à l’atelier d’un copain pour boire et écouter des disques.

J’ai chaud. Je me sens incapable de bouger.

– J’emprunterai un ventilateur pour toi.

– C’est vrai?

– Je te jure.

– Merde! J’ai arrêté de regarder la lampe. C’est de ta faute, tu m’entends?

– Je t’attends à la Rhûmerie Martiniquaise.

– Mais, qui sont tes amis?

– Des copains que j’ai connu au café[87]87
  – Это я.
  – Я устала. Битых четыре часа пролежала, не отводя глаз от лампы под потолком. Вот пытка… Если так пойдет дальше, надолго меня не хватит.
  – Так зачем же ты на нее смотришь?
  – Не знаю.
  – Послушай, что ты сегодня делаешь?
  – Я же говорю. Гляжу на лампу.
  – Нет, кроме шуток. Вечер у тебя не занят?
  – Почему ты спрашиваешь?
  – Да вот собрались мы тут с друзьями. Я хотел позвать тебя в ателье к одному приятелю. Вино будет, потанцуем, пластинки послушаем.
  – Жарко. Меня так разморило, нет сил с места сдвинуться.
  – Я достану для тебя вентилятор.
  – Правда?
  – Честное слово.
  – Черт. Я даже на лампу смотреть перестала. Слышишь?
  Из-за тебя.
  – Так я жду. В баре «Ром с Мартиники».
  – А кто эти твои приятели?
  – Знакомые по кафе (франц.)


[Закрыть].

– Des Espagnols?

– Oui.

– J’aime pas les Espagnols. Je n’aime pas les gens d’aucun pays sous-developpé. Il sont tous petits et horriblement sales.

– Mes amis sont très grandes et très propres.

– Tu crois qu’il y aura des disques de Miles Davis?

– Certainement.

– Et je pourrai me foutre à poil?

– Tu pourras faire ce que tu veux.

– Bon. Alors je viens[88]88
  – Испанцы?
  – Да.
  – Не люблю испанцев. Вообще не люблю людей из слаборазвитых стран. Они все недомерки и все жуткие грязнули.
  – Нет, мои приятели все – богатыри и все образцовые чистюли.
  – А ты не знаешь, пластинки Майлза Дэвиса будут?
  – Что за вопрос!
  – А если я захочу устроить стриптиз?
  – Можешь делать все, что взбредет в голову.
  – Ладно. Тогда я пойду (франц.)


[Закрыть].

Альваро вышел на бульвар Сен-Жермен. Начиналось время отпусков, и уличное движение заметно сократилось. Возле «Ла Перголы» бородатые студенты поставили старый автомобиль. Он был раскрашен в клеточку, как шахматная доска. Энрике, Солер, Баро́ и вся компания сидели за столиками на террасе «Мартиники».

– Дозвонился?

– Она сейчас придет.

– Есть у меня одна девчонка… Заводная, – сказал мадридец. Он похлопал себя по карманам, нашел бумажник, открыл его и вынул фотографию. – Ну как?

– Француженка?

– Немка. Темперамент, скажу я вам, нет слов…

– Так что же ты, – обратился к нему Баро. – Давай приглашай.

– Ее сейчас нет в Париже. Уехала вчера повидать родителей. Они у нее во Франкфурте.

– Елки-палки! Нам бы таких парочку – и порядок.

– У меня есть датчанка, на смену… Вот эта, в плаще, блондиночка… Сам снимал, в парке Монсо. Посмотрим, может, она дома.

Мадридец встал и направился к телефону. Карточка датчанки пошла по рукам. Когда все нагляделись, Солер вспомнил, что и у него есть бумажник. Там тоже кое-что нашлось.

– Мою посмотрите. Какова?.. Будьте спокойны, мух на потолке не считает.

– Это та, с которой ты познакомился в очереди в фильмотеку?

– Другая. Ту я давно бросил, месяца три уже… Эта мне больше нравится.

– Откуда она?

– Из Аргентины, а по происхождению англичанка. Родители послали ее в Париж учиться. Будет художником-керамистом.

– Поди пригласи ее. Мы в ателье дадим ей парочку уроков бесплатно.

– Сегодня она прийти не сможет.

– Почему?

– Съела вчера что-то и, видно, отравилась. Теперь лежит… Пришлось утром звонить врачу.

– Глядите, ребята! – вырвалось у Солера. – Вот это да! Лакомый кусочек!

По тротуару, лениво покачивая бедрами, шла мулатка, девушка лет шестнадцати, с формами взрослой, вполне сложившейся женщины. На ней была красная юбка в обтяжку и блузка, обнажавшая плечи.

– Voulez-vous boire quelque chose, mademoiselle?

– On vous offre le verre.

– Arrêtez-vous! Soyez gentille![89]89
  – Не согласитесь ли выпить с нами?
  – Выпейте стаканчик.
  – Куда же вы? Постойте, красотка! (франц.)


[Закрыть]

– Дешевка ты задрипанная… Ишь, задом-то так и крутит!.. Эй, мадемуазель!

– Ты что?

– Попробую догнать…

– Если уговоришь, с тебя причитается.

– Попытка не пытка.

Солер ринулся вслед за девушкой. Она шла в сторону церкви Сен-Жермен-де-Пре. У садика он с ней поравнялся. Со своего наблюдательного пункта на террасе Альваро видел, как Солер вьется возле мулатки, нашептывая таинственные комплименты, – галантный повеса былых времен, да и только! Но девушка даже головы не повернула, только прибавила шагу.

Мадридец вернулся из телефонной будки.

– Нет дома, – объяснил он. – Хозяйка пансиона говорит, что куда-то уехала.

– А в Клюни? Может, там отвалится?

– В Клюни – без толку. Сидит, наверно, в кино со своей сестрицей.

Солер и мулатка затерялись в толпе. По тротуару прошла белокурая девушка в терракотовых брючках и блузке.

– Mademoiselle, s’il vous plaît…

– Voulez-vous asseoir avec nous?[90]90
  – Послушайте, мадемуазель…
  – Не хотите ли посидеть с нами? (франц.)


[Закрыть]

– A где же Луис? – спросил мадридец.

– Не знаю. Пока что не видно.

Блондинка удалилась в сторону «Одеона». Гибралтарец, говоривший с андалузским акцентом, рассказывал про какую-то замужнюю француженку. Она служит в бюро путешествий. У него с ней налаженная прочная связь. Энрике, силясь подавить зевок, предложил андалузцу пригласить француженку в ателье. Андалузец ответил, что она, к сожалению, собой не располагает.

– Муж начал догадываться, что дело нечисто, и в конце рабочего дня заходит за ней.

– Как же вы тогда устраиваетесь?

– Я ее поджидаю в обеденный перерыв, и мы идем в гостиницу.

– Слушай, – осенило Баро. – Уж не потому ли ты так исхудал?

– Исхудал? И смех и грех. Я ведь на два фронта работаю.

– Да ну?

– Вот те и ну. У меня еще итальянка имеется. На всякий пожарный случай.

– Этак и сплоховать недолго.

Мимо террасы прошла шатенка, красавица, под руку с негром. У пешеходной дорожки затормозила машина с открытым верхом, битком набитая белокурыми девушками. Мадридец только присвистнул.

– Подходящий товарец. Нам бы таких пяток – в самый раз. Не понимаю, чего этот Луис нас тут манежит… Куда он пошел за ключом, не помнишь?

– Слушай, тебя, кажется, окликнули, – перебил его Баро.

– Меня?

– Да, тебя. Гарсон зовет.

– Мосье Алонсо?

– Смотри-ка, правда… Кто бы это мог быть?

– Датчанка, наверно.

– C’est vous monsieur Alonso?

– Oui.

– On vous apelle au téléphone[91]91
  – Это вы господин Алонсо?
  – Да, я.
  – Вас зовут к телефону (франц.)


[Закрыть].

Мадридец исчез в дверях бара. Мгновение спустя из толпы прохожих вынырнул Солер. На его губах играла победоносная улыбка. Мулатки рядом с ним не было.

– Как дела, ребята?

– Ну что, послала тебя к чертовой бабушке?

– К чертовой бабушке? – Солер вынул из кармана исписанный клочок бумаги. – А этого не хочешь?

Он сунул им бумажку под нос и тут же аккуратно ее сложил и спрятал.

– Что это?

– Ее адрес. Завтра в одиннадцать утра я ей звоню.

– Да ты покажи хоть получше. Мы же ничего не разобрали.

– Нашел дурака! Чтоб списать телефон и самому позвонить?

– Не трави, знаю я эти байки. Спорю, что она тебя отшила.

– Спорь не спорь, дорогуша, а девочка эта моя как пить дать… Адрес записан, фамилия, чего еще надо?…

– Раз ты ее так покорил, – съехидничал Баро, – ты б ее сюда привел, а?

– Ее ждет подруга, они договорились встретиться. Неловко же так сразу… Уж будь спокоен, я не я буду, если мы с ней завтра утром не отправимся в одно местечко.

– А что это за местечко?

– Ну уж это, позвольте, никого, кроме нас с ней, не касается.

Показался наконец мадридец, он шел, лавируя между столиками. Лицо у него было кислое.

– Датчанка звонила?

– Нет, Луис.

– Чего он там копается?

– Не знает, куда задевал ключ… Вроде бы отдал привратнице, чтобы она уборку сделала, а у привратницы заперто.

– Вот дьявол! – вырвалось у Энрике. – Теперь что будем делать?

– Он сказал, что поищет привратницу, может, она в баре сидит. Она другой раз днем заходит туда посидеть.

– Провели вечерок! – отозвался Баро. – А я только было разогнался… Слушай, а он не врет?

– Насчет чего?

– Насчет ключа. Темнит он, по-моему.

– Нет, – возразил мадридец. – Я эту норвежку знаю. Ингой зовут… А кроме того, я там был, в этом ателье, как-то разок заскочил с Луисом.

– Подходящая обстановочка?

– Лучше не придумаешь… Четыре дивана и бар, огромный, вот этакий, весь бутылками набит…

– Да, кадришек бы нам теперь парочку-другую.

– Видал? Вон идет… Мадемуазель!

– Voulez-vous boire un verre?[92]92
  – Выпьем стаканчик? (франц.)


[Закрыть]

Девушка прошла мимо них, поднялась по ступенькам террасы и остановилась перед их столиками. Ее лицо выражало беспредельную скуку, но это лишь придавало ей очарование.

– Salut[93]93
  – Привет (франц.)


[Закрыть], – произнесла она, глядя на Альваро.

– О! Ты с ней знаком?

– Les copains dont je t’avais parlé[94]94
  – Это ребята, про которых я тебе говорил (франц.)


[Закрыть]. Мишель, моя приятельница.

Их учтивые ответы слились в дружный хор. На секунду воцарилось восхищенное молчание. Мишель была одета в старенькие шорты и короткую, выше пояса, кофточку. В промежутке виднелся смуглый живот с мягко выступающим завитком пупка.

– Assieds-toi.

– Je suis morte, – проговорила она. – Qu’est-ce que je pourrai boire?

– Je ne sais pas. Un rhûm?

– J’ai déjà vidé une demi bouteille à la maison.

– Alors prends un café.

– Un rhûm double avec beaucoup de glace, – заказала она. – Oh, ne m’approche pas, je t’en supplie!.. Il fait si chaud!.. Je voudrais être toute nue…

– Attend qu’on soit à l’atelier.

– Pendant le trajet en taxi j’ai décidé d’épouser un Esquimaux. Ça doit être marrant de faire l’amour sur la glace, tu ne crois pas?

– J’ai jamais essayé.

– Tu devrais. Je suis sûre qu’à Paris il y a des endroits où on peut baiser dans des chambres frigorifiées. Sûre et certaine.

– Je ne suis pas convaincu que le froid est bon pour l’homme, tout à moins sur ce plan là.

– Mais, au contraire, c’est excitant, voyons… C’est un truc connu… Le froid endurcit le sexe… C’est la chaleur qui le ramollit[95]95
  – Присаживайся.
  – Сейчас помру… Найдется тут что-нибудь выпить?
  – Не знаю. Рому хочешь?
  – Я уже дома полбутылки выхлестала.
  – Тогда закажи кофе.
  – Двойной ром, только побольше льда, пожалуйста. Ах, не трогай меня, сделай одолжение!.. Ну и жарко же!.. Раздеться бы догола…
  – Подожди уж до ателье.
  – Пока я ехала в такси, я решила, что выйду замуж за эскимоса. Любовь на ледяном ложе – блеск, правда?
  – Не знаю, не пробовал.
  – А ты бы попробовал. Ручаюсь, в Париже найдется не одно заведение, где есть морозилки, чтобы целоваться на холоде.
  – Я не убежден, что холод мужчине полезен, по крайней мере, в данном случае.
  – Что ты, наоборот, холод возбуждает, да, да… Это же известный способ… Холод повышает половую способность. А жара ослабляет… (франц.)


[Закрыть].

Мимо террасы неторопливо прошли, чуть покачивая бедрами, две изысканно одетые девушки. Вся компания впилась в них глазами. Мишель, проследив за взглядами мужчин, неприязненно поморщилась.

– Черт побери!.. Вот таких бы курочек нам в ателье с полдюжины – и живем…

– Что толку, ключа-то нет…

– Он сказал, что позвонит еще раз.

– А ты ему верь побольше, паршивцу. Как-то мы с ним договорились встретиться в «Мабийоне», он обещал сводить меня на новую картину Ивенса. И не пришел, скотина!

Официант подал двойной ром. Мишель выпила его залпом, с жадностью, от которой мужчинам стало не по себе, и заказала снова двойной.

– Je voudrais encore plus de glace[96]96
  – Только, пожалуйста, еще побольше льда (франц.)


[Закрыть].

– Вот дает! – изумился Баро. – Видал? С одного маху – и не поморщилась!

– Qu’est qu’il dit?

– Rien.

– C’est pas vrai. – Мишель уставилась на Баро с выражением тихой ярости. – Il parle de moi.

– Il a été surpris de ta façon de boire.

– Je n’aime pas qu’on me regarde comme ça. Je déteste le regard surnois des gens des pays sous-développés. Dis-lui que je suis lesbienne[97]97
  – Что он сказал?
  – Ничего.
  – Неправда… Он говорит обо мне.
  – Его удивило, как ты пьешь.
  – Я не люблю, когда на меня так глядят. Терпеть не могу этот затаенный взгляд, каким глядят эти ваши из слаборазвитых стран. Скажи ему, что я лесбиянка (франц.)


[Закрыть].

– Она говорит, что предпочитает спать с женщинами.

– L’autre jour j’ai eu un Algérien toute la journée à mes trousses. Il me suivait partout, il me pelotait… Il était tellement collant qu’il a fini par m’avoir l’usure[98]98
  – Как-то на днях ко мне привязался алжирец. Весь день ходил по пятам, не отставал ни на шаг и все норовил пощупать… Он так мне надоел, что я под конец сдалась, только бы от него отвязаться…


[Закрыть]…

Официант во второй раз поставил на стол двойной ром. Одним глотком Мишель выпила половину рюмки.

– Bon, – сказала она. – Qu’est-ce qu’on fait ici?

– On attend celui qui a les clefs de l’atelier.

– Il doit venir tout de suite[99]99
  – Ладно… Почему вы тут сидите?
  – Ждем приятеля, у которого ключ от ателье.
  – Он должен прийти с минуты на минуту (франц.)


[Закрыть], – заверил мадридец.

– J’ai chaud. Je voudrais me foutre à poil[100]100
  – Жарко. Скинуть бы с себя все эти шмотки! (франц.)


[Закрыть].

– Надо бы сходить узнать, что там у него стряслось, – заметил андалузец.

– Возьми и сходи, – отрезал Энрике.

– Так по-дурацки терять время! – злился Солер. – Где, ты говоришь, эта его студия?

– На улице Сент-Андрэ-дез-Ар.

– Monsieur Alonso au téléphone![101]101
  – Мосье Алонсо, к телефону! (франц.)


[Закрыть]

– Иди скорей. Это Луис.

Мишель допила ром и подозвала гарсона.

– Encore la même chose.

– Tu vas te saoûler.

– Je m’en fous. J’en marre d’attendre!

– On part tout à l’heure, – сказал Альваро.

– Tu m’avais promis un ventilateur et des disques de Miles Davis.

– Patiente encore une seconde[102]102
  – Еще один двойной со льдом.
  – Тебя развезет.
  – Ну и пусть. Сколько можно ждать!
  – Да мы же сейчас идем…
  – Ты обещал, что будут пластинки Майлза Дэвиса и вентилятор.
  – Потерпи еще минутку (франц.)


[Закрыть].

– Смотри-ка ты, какая красотка!.. – воскликнул андалузец.

– Она же с кавалером. Не разглядел?

– Тоже мне кавалер. Он сам на девку похож.

– На девку не на девку, а держит он ее крепко. Так и вцепился, зараза.

Мадридец вернулся понурый. Мишель смотрела на него в упор.

– Ну, что? – спросил Солер.

– Ничего. Ключа нет.

– Я же говорил! – торжествующе изрек Баро. – Свистун он и балаболка, а мы уши развесили на его бабьи сказки.

– Он обещал снова позвонить.

– С меня хватит, – отрезал Энрике.

Может, другое какое место найдется?

Гарсон опять поставил на стол двойную порцию рома. Мишель зажмурила глаза, словно собиралась принять касторку, и, как раньше, опрокинула рюмку одним глотком.

– Qu’est-ce que passe maintenant? – Голос у нее разом осип.

– La clef a disparu, – ответил Альваро.

– Ce qu’ils sont emmerdants ces Espagnols… Vous êtes tous des propres à rien.

– C’est de la faute de concierge, – объяснил Солер. – Elle avait la clef de l’ateleir et elle est partie.

– Vous êtes tout des arriérés et des incapables[103]103
  – A теперь в чем дело?
  – Пропал ключ…
  – Ну и зануды же эти испанцы… Жалкие ничтожества – вот вы кто.
  – Это консьержка виновата… Ключ от ателье у нее, а она куда-то ушла.
  – Отсталая страна, и сами вы хлюпики, импотенты (франц.)


[Закрыть], – язык у нее заплетался.

– A почему бы нам не пригласить слесаря? – предложил андалузец.

– Des sous-développés, – твердила Мишель. – Maintenant je comprends pourquoi vous avez perdu la guerre civile[104]104
  – Недоразвитые… Теперь я понимаю, почему вы потерпели поражение в гражданской войне (франц.)


[Закрыть].

Час спустя они все еще сидели на террасе бара «Ром с Мартиники». Мишель снова и снова заказывала двойные порции рома со льдом и горящими глазами смотрела на приятелей Альваро. Потом Энрике предложил отправиться в поход по кабакам улицы Ла-Юшет, и компания мало-помалу разбрелась. Друзья Альваро вились вокруг Мишель, словно рой назойливых, сентиментальных трутней. Кончилось тем, что они начали демонстрировать ей народные испанские песни и приглашать в гости, каждый к себе: в Андалузию, Кастилию, Каталонию, Эстремадуру.

– Si vous venez avec moi à Almodovar del Campo, vous connaitrez ce qu’il y a de plus beau au monde[105]105
  – Поедемте со мной в Альмодовар-дель-Кампо, вы увидите самое красивое место на свете (искаж. франц.)


[Закрыть].

В такси, по дороге домой на улицу Бельвиль, Мишель скомкала листок, на котором они записали свои адреса, и выбросила его в окошко.

– Ah, mon chéri, – всхлипнула она, – tu te rends compte?[106]106
  – Ах, мой дорогой… ты понимаешь? (франц.)


[Закрыть]

В беглом свете проносившихся мимо витрин Альваро увидел ее прекрасные глаза, полные сверкающих, безудержных, пьяных слез.

– Je me demande ce qui est vrai chez vous… En tout cas l’amour est bel et bien un mythe[107]107
  – Хотела бы я знать, есть ли в вас что-то настоящее… Любовь-то уж у вас, во всяком случае, одна трепотня (франц.)


[Закрыть].

Они появились в номере гостиницы – на третьем этаже массивного здания с современным лифтом и ковром на лестнице – утром, в десять часов двадцать три минуты. Незадолго до них в номер заглянула горничная с подносом: она принесла утренний кофе; недопитая чашечка еще дымилась на ночном столике. В раскрытом чемодане высилось стопкой полдюжины чистых рубашек. Рядом, на комоде, лежал фотоаппарат и билет на самолет Барселона – Милан, через Ниццу. Сквозь прикрытую дверь ванной слышался приглушенный плеск воды.

– Сеньор Гаспарини?

Тот, что вошел первым, был в габардиновом, бурого цвета макинтоше с поясом. Вошедший отступил в сторону, и тогда появился второй, господин лет сорока, лысый, в синем.

– Полиция, – произнес он просто и протянул удостоверение со своим номером и фотографией, но ни прочесть, ни даже увидеть Гаспарини ничего не успел – так быстро полицейский спрятал книжицу обратно в карман. Инстинктивным движением Гаспарини застегнул пуговицы пижамы.

– Чему обязан честью?..

– Это визит вежливости, – ответил лысый. – Через службу порядка мы осведомлены, что вы приехали в наш город, и нам захотелось обменяться с вами некоторыми впечатлениями. – Он сунул руку в карман и достал пачку папирос. – Прошу вас. Угощайтесь.

– Спасибо. Сейчас только закурил свою.

– Мы, собственно, собирались навестить вас тотчас по вашем приезде – вы могли бы оказать нам известные услуги, а мы по мере возможностей помогли бы вам освоиться в чужом городе, кое-что подсказали бы. Но работа, работа, знаете ли. За всем не углядишь. Вот и дотянули до последней минуты. – Он улыбнулся краешком губ. – Вы уж нас извините.

– Вы очень любезны. Я действительно здесь в отпуске, если можно так выразиться…

– Погода только что-то не радует… Чтобы в мае пять дней кряду солнце не выглянуло! Сплошные дожди. Даже и не припомню такого…

– Вы, стало быть, приехали отдохнуть, сеньор Гаспарини?

– Да, как турист.

– Нам это говорят все иностранцы. Современный темп жизни, городской шум, перенапряжение нервной системы. Вот и ищут люди, где бы отдохнуть, в тишине, в спокойствии… – Лысый обвел взглядом комнату. – Вы, наверно, уже изъездили наш город вдоль и поперек.

– Да, сударь.

– Рад за вас, – произнес лысый. – Иностранцев не пускают к себе лишь те государства, которым есть что скрывать. Вот они и не позволяют туристам свободно передвигаться по своей территории… А мы – пожалуйста. Кто бы к нам ни приехал – все дороги, все двери открыты. И если гость с должным уважением относится к законам нашей страны, он может чувствовать себя здесь как дома и делать все, что ему заблагорассудится… Взять хотя бы вас. Разве мы чинили вам какие-либо препятствия при въезде в Испанию?

– Нет, никаких.

– Туризм – наша лучшая пропаганда. Да, да, именно так. Я полагаю, вы и сами убедились, что у нас царит социальный мир и безукоризненный общественный порядок… А между тем за границей газеты пишут о нас бог весть что. И знаете ли почему?

– Нет, – ответил Гаспарини.

– Потому что большинство журналистов, приехав к нам, рассказывают не о том, что они здесь увидели, а запираются у себя в номере на ключ и принимаются строчить небылицы одна вздорнее другой. – В голосе лысого вдруг зазвучали жесткие нотки. – Как бы расценили вы подобные действия, сеньор Гаспарини? Порядочно ли так поступать?

– Простите, минутку. В ванной открыт кран, как бы не потекло через край.

Он отворил дверь в ванную и, проходя мимо зеркала, на секунду задержался взглядом на своем отражении. Взъерошенные со сна волосы и отросшая за сутки щетина старили его. Он разорвал открытку Антонио на мелкие клочки, бросил их в унитаз, спустил воду и закрыл кран. Проходя обратно, он перед зеркалом провел по лицу влажной ладонью и поспешно причесал волосы. Полицейский в габардиновом макинтоше спокойно, будто так и положено, перетряхивал вещи в его чемодане.

– Разумеется, и у нас, как в любой стране, находятся недовольные, – заговорил лысый. – Кто по невежеству, а кто… Есть, знаете ли, любители ловить рыбку в мутной воде. Но эта ничтожная горстка людишек не имеет в нашем обществе социальной опоры, она никого не представляет. Ясно?

– Этот господин, ваш спутник…

– О, пусть вас не смущает… – Лысый расплылся в улыбке. – Маленькая человеческая слабость – любопытство! Он непременно должен всюду сунуть свой нос. – Лысый повернулся к комоду и словно бы задумался, увидев билет на самолет. – Вы улетаете сегодня?

– Да, сударь.

– Когда же вы должны быть в аэропорту?

– Кажется, в два часа… На обороте указано.

– Опоздай мы немного, и вы бы вернулись на родину, не доставив нам удовольствия с вами познакомиться… Поверьте, мы бы глубоко об этом сожалели… Этот аппарат – немецкий?

– Да, сударь.

– Вы хорошо фотографируете?

– Как любитель, не больше.

– Обожаю фотографию. – Лысый несколько мгновений созерцал «лейку», затем внезапно запустил руку в кармашек чемодана. – Как жаль, что фотоаппараты так дороги… Если мне когда-нибудь посчастливится побывать в Германии, прежде всего куплю фотоаппарат. Говорят, они там вдвое дешевле, чем у нас. – Рука вынырнула из кармашка с добычей – это был конверт с фотографиями и негативами. – Вы позволите?

– У вас есть ордер на обыск?

– О, помилуйте, я ведь прошу у вас разрешения. – Лысый извлек снимки из конверта и стал их один за другим разглядывать. – Простое любопытство, я же вам объяснил. Я тоже в свободное время увлекаюсь фотографией. На прошлой неделе шурин одолжил мне «кодак», я повел своих детишек в зоопарк и снимал их на фоне тигров и львов… Тридцать шесть кадров нащелкал. Я вам их после покажу.

Габардиновый макинтош обнаружил записную книжку. Не произнося ни слова, он пробежал глазами номера телефонов и стал просматривать листки календаря. Гаспарини имел обыкновение записывать даты и часы предстоящих встреч.

– В какой день вы к нам прибыли, сеньор Гаспарини?

– В пятницу будет неделя.

– Ах да, вижу, вижу… Arrivo a Barcelona[108]108
  Прибыл в Барселону (итал.)


[Закрыть]. У вас разборчивый почерк… Хорошо долетели?

– По какому праву?..

– Что ни говорите, а самое лучшее средство сообщения – все-таки самолет, удобно, быстро. – Габардиновый макинтош учтиво улыбался. – Вот тут у вас я вижу: lunedi nuove maggio[109]109
  Понедельник, девятого мая (итал.)


[Закрыть], свидание с неким Антонио… Припоминаете?

– Антонио?

– Да, в понедельник, девятого числа. В книжке записано: «Двенадцать часов – Антонио». Подойдите, взгляните сами.

– Ах, это? Вспомнил. Случайный знакомый. Разговорились в кафе. Потом ходили по улицам.

– А его адрес вы записали?

– Нет. Просто так поболтали и разошлись… Я даже фамилии его не знаю.

– Телефона он, конечно, вам тоже не оставил?

– Нет, не оставил.

Наступило молчание. Габардиновый макинтош закурил сигарету. Лысый продолжал разглядывать фотографии. Выражение лица у него было мечтательное.

– Вы знакомы с неким Энрике Лопес Рохасом? – спросил габардиновый макинтош.

– Как вы сказали? Энрике Лопес Рохас?

– Совершенно верно.

– Нет. Среди моих знакомых нет людей с таким именем.

– Может быть, вы встречались с каким-нибудь Лопес Рохасом в Италии?

– И в Италии не встречался.

– Вы в этом уверены, сеньор Гаспарини?

– Абсолютно.

– Странно. Когда мы его задержали, у него в тетради оказался ваш адрес… Вы ведь живете в Милане, улица Торкио, дом номер пятнадцать, верно?

– Да, сударь.

– На допросе он показал, что знаком с вами. И добавил, что вы вместе с неким профессором Болонского университета…

– Повторяю: я не имею понятия, о ком вы говорите.

– В таком случае позволю себе сообщить вам об этом человеке кое-какие сведения… Это юноша из превосходной семьи. Во время гражданской войны красные зверски убили его отца. Брат его матери сражался на нашей стороне в полку пресвятой девы Монсерратской и погиб на поле боя. Вот, я захватил с собой его фотографию. Теперь узнаете?

– Я уже сказал вам, что человек, о котором вы говорите, мне незнаком.

– Прошлым летом он провел несколько недель в Италии и привез с собой инструкции относительно организации забастовок и студенческих беспорядков… Вернувшись на родину, он связался с кучкой нежелательных элементов. При аресте мы имели возможность убедиться, до какой грязи он докатился: порнографические рисунки, открытки… Совершенно растленный тип. Кстати, знаете, что он нам говорил про вас?

– Не знаю, и это меня не интересует. Я уже сказал…

– Как вам угодно, сеньор Гаспарини. Я только хотел дать вам некоторое представление о его моральном облике…

– Он был привлечен к ответственности как уголовный преступник, – добавил лысый.

– Его несчастная мать вначале не хотела верить, что он мог так подло, так бессовестно опозорить отцовское имя… Мы такие же люди, как все, сеньор Гаспарини. Когда мы ей открыли всю правду… Да, для меня лично это были тяжелые минуты, можете поверить…

– Эти снимки ваши? – внезапно спросил лысый.

– Да, сударь.

–. Вы сами снимали?

– Да, сударь.

– Вы позволите мне высказать вам свое мнение, сеньор Гаспарини… Так сказать, точку зрения рядового испанского фотографа-любителя.

– Пожалуйста.

Лысый закурил новую сигарету и неторопливо, с наслаждением затянулся.

– Мне кажется, что истинного лица нашей страны вы увидать не сумели… На ваших снимках какая-то сплошная беспросветность: лачуги, печальные детские лица. К чему этот перекос? Неужели, действительно, вы полагаете, что это и есть Испания? Нет, у вас просто были дурные гиды.

– Никаких гидов у меня не было, – запротестовал Гаспарини.

– А если бы мы приехали к вам в Италию и, вместо того чтобы фотографировать ваши достопримечательности, новые здания, те или иные приметы ваших достижений, стали бы нарочно выискивать и снимать какие-то нищие закоулки и помойные ямы, а потом вернулись бы домой и заявили: «Вот полюбуйтесь, господа, это Италия»? Что бы вы тогда сказали, сеньор Гаспарини? Вы бы восприняли это как оскорбление. Вы были бы возмущены нашим поступком… Как и всякий добрый патриот. Когда, вы говорите, вам надо ехать в аэропорт?

– В час дня.

– Отлично. – Лысый взглянул на свои часы. – Теперь без десяти одиннадцать. Уверен, за полтора часа я успею доказать вам, как вы заблуждаетесь… Не будете ли вы любезны одеться?

– Одеться?

– Мы с вами проедемся в машине по городу – небольшая прогулка – и по дороге кое-что сфотографируем… Я заметил, у вас в чемодане есть еще две неиспользованные пленки.

– Это приказ?

– Это вежливое приглашение, сеньор Гаспарини. Я был бы крайне огорчен, если бы вы уехали из Испании, не уяснив себе некоторых элементарных вещей… Страна у нас прекрасная, люди живут спокойно и счастливо. Я покажу вам, какие у нас кафе в новых кварталах, покажу монумент Победы, школы профессионального обучения… Вы увидите подлинную Испанию, о которой вы и не подозревали: счастливых мужчин и женщин, смеющихся детей… С художественной точки зрения, ваши снимки выполнены слабо. Вы их перетемнили, они все на одно лицо – ужасное однообразие. Поэтому, если вас не обидит, мы их уничтожим… Мне бы не хотелось, чтобы ваши знакомые в Италии имели основание вас осуждать, сеньор Гаспарини… Надеюсь, скоро выглянет солнце, и мы сможем сделать снимки эффектнее этих.

Старое кафе мадам Берже удостаивали при случае своим посещением путешественники, носившие весьма громкие имена.

В толпе политических эмигрантов и студентов-бездельников – последние приезжали в Париж, видимо, лишь за тем, чтобы трепать ботинки на мостовых Латинского квартала и вести существование, которое показалось бы бессмысленным в любом другом месте земного шара, – в этой толпе завсегдатаев Альваро за десять лет своего парижского изгнания смог бы насчитать дюжину писателей и людей искусства, отправившихся во Францию в надежде – как это ни трудно – завоевать Париж. В кругах прогрессивно настроенной французской интеллигенции их принимали с распростертыми объятиями, и этот пылкий прием внушал им на какой-то миг обманчивую уверенность, что счастье им наконец улыбнулось: пробил великий час триумфа, вершина славы достигнута, покорена раз и навсегда. Легковерными подёнками кружились они в лучах своей славы по литературным салонам Левого берега – эфемерное воплощение образа и духа Испании – и затем исчезали.

Стоило лишь появиться испанцу с длинными баками и угрюмыми черными глазами, как его засыпали приглашениями. Ужины, собрания, встречи. Женщины преследовали его настойчивыми взглядами. Мужчины чуть ли не в молитвенном экстазе ловили каждое его слово. Он был героем дня, несчастной жертвою диктатуры, навязанной стране Гитлером и Муссолини при гнусном пособничестве западных демократий.

– Qu’est ce que nous pouvons faire pour vous?[110]110
  Что мы можем для вас сделать? (франц.)


[Закрыть],– спрашивали его с трепетом благоговейного преклонения и восхищения, и, если в ответ он страдальчески морщился, хмурил брови или замыкался в презрительном молчании, всеобщее сочувствие катастрофически перерастало в приступ коллективного мазохизма: восторженные амфитрионы со сладострастным остервенением начинали обвинять во всех бедах, терзающих Испанию, самих себя: – C’est de notre faute, nous sommes tous des coupables[111]111
  Это наша вина, мы все виноваты (франц.)


[Закрыть], – a он упивался, он пил до дна этот нежданный, восхитительный час своего торжества, эту награду таланту, чья участь – живое олицетворение трагедии народа, предательски запроданного в вековую кабалу угнетателям и палачам и все же непокоренного. И вдруг – горькое похмелье! – общественное мнение, восхищение и любовь, загипнотизированные магическими шапками «Франс суар», ни с того ни с сего разом переключались на венгерских беженцев или тибетских повстанцев. Мгновенная перемена декораций – и наутро уже новый герой, вчера еще никому не известный, идет нарасхват, уже его наперебой приглашают на вечера и приемы, уже вокруг него кипит ажиотаж восторгов и энтузиазма, точь-в-точь, как неделю назад вокруг испанца. А испанец, на минуту обласканный общим вниманием и внезапно лишившийся своего мимолетного ореола, чувствует себя как побежденный, низвергнутый с трона венценосец, которого если и приглашают на рауты, то только из жалости, и при этом дают понять, чтобы впредь он подобной любезностью не злоупотреблял да и не очень-то на нее рассчитывал.