Текст книги "Тайный Союз мстителей"

Автор книги: Хорст Бастиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Да уж записывали! – смеясь, воскликнул Альберт. – И им хорошо платили за это. В конце концов все хотят жить. А вот ты скажи лучше, что они делали, когда тем, которые им платили, не нравились некоторые события? – Альберт смотрел на Другу, не закрывая рта. Так и не дождавшись ответа, он продолжал: – А я скажу тебе, что они делали. Очень даже просто – они вырезали все такие события из истории и вместо них вписывали какое-нибудь вранье. Надо было только подобрать такое вранье, которое понравилось бы людям, платившим деньги за эту писанину, – и полный порядок. Вот так оно и получается, Друга. А что потом через сотни лет остается от всамделишной истории, ты и сам можешь себе представить. Одному не нравится то, другому – это, и каждый заказывает себе новое вранье. Вся история сплошное вранье!

Друга слушал внимательно, и Альберту приятно было выступать в роли учителя.

– Знаешь, – заговорил наконец Друга, – есть ведь книги по истории, которые люди писали не за деньги. Они писали их в подвалах и других местах, где прятались от полиции. Это были настоящие герои. Из бедняков, между прочим. Им незачем было врать, раз они за свой труд ничего не получали. – Он погладил свой учебник истории, лежавший рядом на столе, словно сам прислушивался к тому, что говорил. Должно быть, и его эти слова в чем-то убедили.

– Наверное, так оно и было, – согласился Альберт. Подумав, он добавил: – Всегда бедняки правду говорят. Вот оно что. И прятаться им из-за этого приходится, как и нам.

– Да, – протянул Друга, – как и нам.

Несколько минут оба молчали. Каждый думал о том, о чем они только что говорили. Вдруг Альберт вскочил и крикнул:

– Тренировка! Пошли.

Он вышел во двор, а затем направился в сад. Друга нерешительно шагал следом. Он не любил этих тренировок, во время которых вся задача заключалась в том, чтобы каким-нибудь подлым приемом вывести противника из строя. Но Альберт был неумолим. Он во что бы то ни стало хотел сделать из Други драчуна, и следует признать, что Друга в последнее время сильно изменился. Движения его уже не были такими неуклюжими и угловатыми, да и говорить он теперь стал с большей уверенностью.

– Ну, чего спишь? – прикрикнул на него Альберт, так как Друга явно не собирался усваивать новый прием. – Теперь мы схватимся, а ты старайся высвободить руку. Будешь давить мне на лицо как можно сильнее. Это больно, голова невольно подастся назад, я потеряю равновесие и упаду. Дошло?

– Дошло.

– Начали! – Альберт бросился на Другу.

Тот делал все, как ему только что объяснили, но надавить на лицо не мог – боялся сделать Альберту больно. Альберт этого не понимал. Он рванулся вперед, и Друга полетел наземь.

– Тебе бы в кукольном театре выступать! – с издевкой заметил Альберт, когда Друга, пошатываясь, встал. – Надавить надо, а не гладить меня. Я тебе не собачка.

Друга смиренно выслушал Альберта, как ученик слушает учителя.

– Давай еще раз! – приказал Альберт.

Снова они ринулись друг на друга. Но все кончилось опять тем же.

– Нет, так не пойдет! – сказал он. – Так ты никогда не научишься!

– Где же мне научиться, когда ты сразу орать начинаешь? – защищался Друга, состроив кислую физиономию.

– Мэ-мэ-мэ-мэ! – передразнил его Альберт. – Ты бы пасть поменьше разевал, мы здесь с тобой не историю учим. Там ты можешь трепаться сколько влезет, а здесь помалкивай и слушай меня. А потом я вообще не орал.

Альберт сел рядом прямо на снег, а Друга предусмотрительно не встал.

– Дрянь дело! – философски заметил Альберт, приняв позу мыслителя.

– Да, дрянь! – повторил за ним Друга, и это прозвучало очень искренне.

– Что ж нам теперь делать?

На этот вопрос Друга ответа не знал.

– Ура, нашел! – воскликнул Альберт, вскочив.

Но Друга не последовал его примеру.

– Чего это ты нашел? – спросил он, не ожидая ничего хорошего.

– Сейчас покажу, – ответил Альберт нетерпеливо. – Пошли со мной! – И он тут же направился в сторону риги.

Друге не оставалось ничего другого, как пойти за ним.

По приставной лестнице они поднялись на сеновал. Вместо пола здесь на очищенные от коры слеги были набросаны доски разной длины и ширины. Они шатались, скрипели, малейшая неосторожность – и ты летишь вниз. А высота – восемь метров! Альберт все время молчал. И Друге сделалось не по себе. Ловко, уверенно, словно он шагал по асфальтированной дороге, Альберт перебрался в дальний конец сеновала и стал поджидать его там, где кончались доски. Дальше зияла дыра. Внизу виднелась охапка сена, вряд ли представлявшая собой достаточно мягкую подстилку при падении с такой высоты.

– Ну вот, – сказал Альберт. – Теперь мы здесь наверху проделаем с тобой все с самого начала.

Друга не на шутку перепугался.

– Ты с ума сошел! – воскликнул он, посмотрев вниз. – Тут же руки-ноги переломать можно.

– А ты не падай! – ответил Альберт с ухмылкой. – Дерись всерьез, не то полетишь вниз.

– Нет, не буду! – решительно заявил Друга, нервно подув вверх – волосы опять упали на глаза.

– Баба! – отрезал Альберт. Боязливость Други выводила его из себя. – Ты что думаешь, я тут шутки с тобой шутить пришел?

– Я боюсь! – признался Друга, всем своим видом моля о снисхождении.

– Черт с тобой! Сейчас покажу тебе, как отсюда падать. Но с уговором: если я не сломаю шею, ты перестанешь хныкать, мы начнем драться по-настоящему.

Не ожидая согласия Други, он сделал несколько шагов назад и опрокинулся прямо в дыру. Какой-то миг руки его казались Друге крыльями. Вдруг Альберт перевернулся в воздухе и ничком упал на сено. Тут же вскочив, он крикнул наверх:

– Давай и ты за мной! Лучше, чем с парашютом!

Друга в ужасе смотрел вниз. Набравшись храбрости, он даже присел для прыжка, но снова отошел от края.

– Нет, лучше я подожду. Вниз-то я все равно успею упасть.

– Тоже верно, – подтвердил Альберт, поднимаясь наверх. Взобравшись, он тут же подал команду: – На старт! Внимание! Марш!..

Теперь они и впрямь походили на боевых петухов, хотя Альберт, добросовестно играя роль тренера, боролся только в полсилы. Об ожесточенности схватки свидетельствовала наступившая тишина. Слышалось только кряхтение противников да изредка скрип досок. Оказавшись на краю пропасти, Друга со всей силой – а страх перед падением удвоил ее – надавил на лицо Альберта и заставил его откинуть голову назад. У Альберта глаза вылезали из орбит, вот-вот он рухнет, – слишком много фору он дал Друге. Невероятным усилием ему все же удалось вывернуться, на это Друга не рассчитывал. Он упал, и Альберт – на него. Друга снова тут же попытался нажать рукой на лицо противника – теперь Альберт стал на самом деле его противником.

Помимо их воли, схватка принимала все более ожесточенный характер. Друга даже вспомнил прием, которому его Альберт научил за несколько дней до этого. Теперь уже слышались и неподдельные стоны, и оба катались по сеновалу, забыв обо всем. Неожиданно Друга ощутил под собой пустоту, и оба они, крепко сцепившись, рухнули вниз. Несколько секунд они так и лежали на сене, не понимая, где это они вдруг очутились. Наконец Друга поднялся.

– Тоже мне придумал: «лучше, чем с парашютом»! Все кости болят! – ворчал он.

– У меня тоже, – признался Альберт, удивленный исходом сегодняшней тренировки. Он сидел на сене и ощупывал левый глаз. – Ты мне поставил фонарь! – деловито констатировал он.

– Не повредит! – съязвил Друга.

– Ишь ты! На себя лучше посмотри – вон какая ссадина! – несколько приглушил его пыл Альберт.

– Где это?

– На лице, где!

Друга достал носовой платок и вытер лицо. Платок оказался в крови.

– Не повезло, значит.

– Бывает, – сказал Альберт. – Давай посидим вот тут.

Они взобрались на поперечную балку и уселись, свесив ноги над воротами.

Только теперь Друга осознал, что сегодня он впервые дрался по-настоящему, и при этом не так уж плохо. Ему страшно захотелось выбежать на улицу и подраться с первым встречным – просто так, чтобы попробовать свои силы. Он почувствовал себя как бы богаче, хотя и не мог бы сказать, в чем. И правда, пусть теперь кто-нибудь только попробует сунуться! Он не испугается.

Альберту тоже не верилось – неужели с ним только что дрался тот самый трусливый и такой слабый Друга? Да, фонарь под глазом довольно красноречиво свидетельствовал об этом. Альберт взглянул сбоку на Другу.

– А ты здорово меня стукнул!

Друга неуверенно пожал плечами.

– Без лишней скромности, пожалуйста! – сказал Альберт.

Друга опять над чем-то задумался.

– Слушай, вот научусь я драться, а зачем, собственно? Гораздо лучше ведь научиться чему-нибудь другому, чему-нибудь интересному, хорошему…

Альберт спрыгнул вниз, облокотился на балку, положил голову на руки и посмотрел на Другу. Долго он смотрел так, словно пытался прочитать, что творится в голове у Други. Потом сказал:

– Послушаешь тебя – в попы бы тебе податься. У них как раз место освободилось. – Альберт намекал на умершего две недели назад в Ридале приходского священника, который и в Бецове читал проповеди, и готовил ребят к конфирмации.

– С тобой о таких вещах не поговоришь, – отмахнулся Друга. – Тебе бы только посмеяться.

– Ничего я не смеюсь, – возразил Альберт – Не понимаю я этого – и все. Так вроде ты умней меня, а насчет драки никак понять не можешь.

– Ничего подобного. Очень даже хорошо понимаю.

– Тогда о чем же мы с тобой спорим?

– Все это не так…

– Что?

– Да насчет драки.

– Не дошло. Объясни-ка!

Друга взглянул на него.

– Что надо защищаться – в этом ты прав. А в остальном… Мы же не только защищаемся, чаще мы нападаем…

Альберт сплюнул. Почесав в затылке, он сказал, с любопытством поглядывая на Другу:

– Ясно, что нападаем. Не нападай мы – другие бы напали на нас. Или ты знаешь лучший выход?

– В том-то и дело, что я тоже не знаю, – очень серьезно ответил Друга. Он сидел на балке и совсем не был похож на драчуна.

– Видишь, ты этого не знаешь, я этого не знаю – никто этого не знает! Нет такого пути, который был бы лучше!

– Должен быть такой путь! – размышляя вслух, возразил Друга, мечтательно посмотрев куда-то вдаль. – А ты этого разве не чувствуешь?

Альберт не знал, как ему ответить. Над этим он никогда не задумывался. Но он почувствовал какую-то тревогу, пришедшую вместе с этими мыслями.

– Это трудно объяснить, – снова заговорил Друга. – Но, может быть, вот как: ты, например, хочешь, чтобы у тебя были хорошие отметки, и ты их заслужил, старался. Но учитель тебя терпеть не может и все время занижает тебе балл. Сколько бы ты ни старался, ничего не помогает. Учитель даже использует других ребят против тебя, как бы тыл себе обеспечивает. Но тебе во что бы то ни стало надо добиться справедливости. И что же ты делаешь? Ты ночью пробираешься в школу и сам выставляешь себе отметки в классном журнале. Заслужить-то ты их заслужил, но то, что ты сделал, все равно обман. Учитель вскрывает это дело, и теперь у него есть повод – ему ничего не стоит выгнать тебя из школы. А ты… ты выбрал неверный путь – стал обманщиком!

Подумав, Альберт сказал:

– Может быть. Но как ни верти, другого-то пути не было.

– Был! Надо учителя выгнать из школы.

– Вот было бы здорово! – сплюнув, согласился Альберт. – Да его не выгонишь! Ему ж скорей поверят, чем тебе. В конце концов тебя же выставят склочником. Хорошего, мол, учителя хотел сжить со свету. Вот оно как!

– Да, – признался Друга, – у него власть, и потому мы всегда будем в проигрыше.

– Точно, – подтвердил Альберт, обрадовавшись, что разговор принял такой оборот. – С учителем ты уживешься, если будешь подлизываться. Вот и получается – лучше уж неверный путь.

– Да, тогда уж лучше неверный, – сказал Друга, подумав при этом, что на таком неверном пути он впервые встретил настоящих друзей.

– Скоро четыре, – ответил Альберт.

Друга спрыгнул вниз. В четыре у них был назначен сбор в сарае у Альберта. Опустив в задумчивости голову, они вышли во двор.

Мартовское солнышко припекало, снега становилось все меньше. С крыш капало, и капли, на мгновение сверкнув, словно жемчуг в лучах солнца, падали в лужи. Воздух, хотя и терпкий, манил вдаль, воробьи скандалили особенно громко, ветер доносил с полей запахи земли, освободившейся от своего белого бремени. Весь мир был полон веселого смеха, и в душе рождалось необыкновенное чувство легкости.

Сморщив нос и прищурив глаза, Альберт посмотрел на огненный шар, висевший над горизонтом, и, вдруг чихнув, стукнул своего приятеля под ребро и крикнул:

– Эх, Друга, старая ты клякса! Как-нибудь мы с тобой уж сварганим дельце, а?

Друге все казалось теперь гораздо проще, чем несколько минут до этого. Во всяком случае, он поспешил согласиться с Альбертом:

– Еще как!

На дворе показался Манфред Шаде. Не обращая никакого внимания на Альберта и Другу, он, как всегда, сразу же стал совать свой нос во все углы, до которых ему, по правде говоря, не было никакого дела. Бывают же дурные привычки у людей! Манфред даже у собачьей конуры остановился и просунул в нее свою голову с оттопыренными ушами. Вот-вот сам туда залезет, но нет, вон снова показалась его совиная физиономия. Подойдя к Альберту, Манфред сказал пискливым голосом:

– На бойню пора скотину. Долго не протянет. У меня глаз верный.

– Сам ты скотина! – огрызнулся Альберт и подошел к конуре.

Он уже несколько дней не видел Белло и сейчас ужаснулся. Собака лежала, вытянув ноги в сторону, глаза затянуты серой пленкой, под шкурой можно было сосчитать все ребра. Из пасти текла слюна.

Альберт вытащил Белло на свежий воздух. Но животное уже не в силах было держаться на ногах и тут же рухнуло наземь.

– Бедный Белло! – ласково сказал Альберт, поглаживая собаку.

– Может, он есть хочет? – спросил Друга, пытаясь как-то выразить свое сочувствие.

Альберт с грустью посмотрел на него.

– Нет, он не жрет ничего. Придется убить… – Он говорил это, все еще гладя пса.

– А вдруг он выздоровеет? – сказал Друга, которому больше всего хотелось схватить Белло и убежать с ним – только бы Альберт не убивал собаку.

– Нет, он уже не выздоровеет. Да и кто его знает, чем он болен. Надо убить, а то зря мучается, – повторил Альберт, очевидно уже приняв твердое решение.

Друга удивился. Альберт ведь так любил своего Белло. Но это-то и было характерно для него – Альберт не считался со своими чувствами, всегда делая то, что ему казалось правильным. Как-то Друга решил расспросить его об этом. Альберт сказал тогда: «Если дать волю чувствам, дело плохо может кончиться. Иногда ведь готов всех передушить. Вот оно как!»

Прибежала Родика и сразу набросилась на них:

– Ну конечно! Все уже собрались, сидят и ждут вас. Всегда вас! – крикнула она, гневно глядя на обоих. – А стоит кому-нибудь опоздать, вы первые громче всех орете…

– Давай закругляйся! – прервал Альберт. – Тоже еще агитировать вздумала.

Показав им язык, Родика повернулась на месте и с высоко поднятой головой зашагала прочь.

Альберт и Друга переглянулись и, пожав плечами, отправились за ней следом.

Как только они вошли, в сарае мгновенно наступила тишина. В ожидании Альберт остановился у порога. К нему подошел Калле и стал по стойке «смирно».

– Докладываю, шеф. Братья Тайного Союза мстителей все в сборе. Нет, один отсутствует – Эрвин Грубер. Полиция арестовала. Других происшествий не было! – отрапортовал он, сделав весьма таинственный вид.

– Благодарю. Можешь быть свободным.

Едва Альберт сказал это, как царившая в сарае тишина нарушилась и все загалдели разом. Рапорт, пожалуй, превратился в некоторый торжественный обряд, которым мстители желали подчеркнуть серьезность своих собраний. Кроме того, он лишний раз демонстрировал, кто тут главный.

Все еще стоя у дверей, Альберт приказал:

– Слушай мою команду!

Ребята умолкли, уставившись на него.

– Сегодня у меня для вас два предложения. Выкладывайте, что вы о них думаете. Первое: с сегодняшнего дня мы наш сарай больше не называем сараем. Это наша «Цитадель». Во-вторых, нам нужно придумать приветствие, которое знали бы только мы. Предлагаю вот какое. – Он согнул правую руку в локте и приложил ее к груди. – Сейчас Друга объяснит, что это значит. – Альберт сел на один из пустовавших ящиков.

– Об этом я читал в одной книжке, – начал Друга. – Но, может быть, и вам понравится. Цитадель – это вроде крепость такая. Оборонять ее хорошо, а вот штурмовать – трудно. Ну, замок вроде. Лет двести – триста назад рыцари в таких крепостях жили. А теперь насчет приветствия. Это индейцы так здоровались друг с другом. Согнутая рука на груди означает «Свобода над сердцем». Хотите – можете только руку прикладывать, а хотите – и слова говорите.

Темпераментный Калле первым вскочил и воскликнул:

– «Свобода над сердцем»! Это нам подходит.

– Если делать так, как ты делаешь, – она у тебя над пузом, – съязвила Родика. – Надо руку выше поднимать.

– Выше так выше. Главное, что свобода над сердцем, – повторил Калле.

– А кто больше всех орет, у того она только на языке! – вставил Ганс. – Но я все равно «за».

Теперь уже не понадобилось никакого голосования. Десять рук сразу же были приложены к груди. И кто выкрикивал, а кто и тихо говорил:

– «Свобода над сердцем»!..

Быть может, не все сразу осознали глубокий смысл этих слов, но инстинктивно ребята почувствовали его. Никто из них и не представлял себе, что такое свобода, где она начинается и где кончается. Свобода – великое слово. Она может возвысить человека. Однако завоевать ее способен только тот, кто знает, в чем она заключается.

Ребята из Тайного Союза мстителей не знали этого. Свобода для них была тем, чего им в эту минуту больше всего хотелось. Всем тем, о чем они мечтали.

– Ну как, принимаете приветствие? – спросил Альберт все еще бормотавших ребят.

– Ясно, принимаем! Я ж сказал, – объявил Калле, как всегда полагавший, что он один значит столько же, сколько все остальные, вместе взятые.

Ну, а насчет «Цитадели»? – снова спросил Альберт.

– Вроде ничего звучит, – пискнул Манфред Шаде. – Можно согласиться.

– Хорошо, – сказал Альберт. – Теперь поговорим о Сынке. Откуда вы знаете, что его сцапали? И вообще, что он натворил? – Альберт произнес эти слова с таким спокойствием, как будто известие об аресте одного из членов Союза никого из них не испугало. Напротив, он говорил как бы с гордостью: глядите-ка, полиция против нас! Ведь по силе и могуществу противника мы часто измеряем и собственное значение…

– Вальтер слышал. В конторе у бургомистра, – отвечал Вольфганг. – Он за продовольственными карточками ходил, а там как раз говорили о Сынке.

– Выкладывай, Вальтер! – обратился Альберт к высокому парню с глазами навыкате.

– Я пошел за карточками, – начал Вальтер, – за основными и дополнительными для матери – она у меня чахоточная. Тут всегда надо ухо востро держать, а то сразу забудут эту дополнительную карточку. Это они умеют. Ну вот, вхожу я в контору, уж не помню в котором часу, но народу много было: и Вильке, и Байер, и этот Шульце-старший, и еще много других…

– Чего мелешь-то? Давай в темпе! – прервал его Ганс.

Вальтер и впрямь был ужасный болтун, никогда он не мог рассказать что-нибудь коротко и ясно, все-то ему хотелось передать до мельчайших подробностей. Стоило его спросить, какой дорогой он пришел, как он обязательно начинал перечислять все выбоины и колдобины, повстречавшиеся ему на пути, аккуратно распределяя их по величине и глубине, не забывая поведать и о том, на каком именно треснувшем камне проросла трава. К тому же он без конца повторял эти подробности. Говорил он, никому не глядя в глаза, – взгляд его перебегал от одного к другому. Время от времени он робко заглядывал в лицо своему собеседнику и сразу же пугливо отворачивался. Ребята его не очень любили, и виноваты в этом были не только его глаза…

Смысл его длинного повествования заключался в следующем: прошлой ночью кто-то из взрослых задержал Сынка, когда тот пытался удрать, и отвел в полицию. Говорилось, что Сынок будто бы выбил в Штрезове у кого-то окно. И это, мол, не первый раз. Стоило стекольщику вставить стекло, как следующей же ночью его непременно разбивали. Три недели подряд кто-то так безобразничал, и теперь в полиции обрадовались – наконец-то схватили хулигана! Правда, никто не видел, как Сынок разбивал окно, но подозрение пало на него. Далее Вальтер сообщил, что в полиции Сынок не отвечал ни на какие вопросы.

– Понятно, – сказал Альберт. – У его отца там краля.

Немного помолчав, он недовольно добавил: – Сынок и разбил. Это на него похоже.

– Ну и что? Правильно сделал! – взорвался Калле. Карие его глаза при этом так и сверкали, он готов был немедленно ринуться в бой.

– Балда ты, ничего не правильно! – отрезал Руди, который сегодня дежурил у печи и никак не мог ее растопить. Разумеется, у него оставалось мало времени для участия в дискуссии. Однако упустить случай сцепиться с Калле он не мог. Для этого он всегда находил время. – Если бы это было правильно, мы бы все об этом знали и все вместе обстряпали бы такое дельце.

– Точно, – подтвердил Альберт, поднявшись. – Вот что я вам скажу… – На мгновение он закрыл глаза, но сразу же вновь открыл их. – Мы же не для того с вами вступили в наш Тайный Союз, чтобы тут каждый по-своему сходил с ума. Если Сынку, например, взбредет что-нибудь в голову, пусть лучше сразу здесь все выкладывает. А если я сам дознаюсь, голову оторву! Понятно?

– Это мы еще посмотрим, – заметил Ганс, – все ли поняли. Кто не понял, пусть лапу поднимет, а ты, Альберт, подсчитай, сколько таких. Сразу и будешь знать, поняли мы или нет.

Он ухмыльнулся. Альберт гневно посмотрел на него. Однако на Ганса это не произвело должного действия. Когда Альберт впадал в чересчур приказной тон, Ганс считал себя обязанным оборвать его. Он охотно подчинялся, но не терпел оскорбительного тона.

– Глупыми разговорами тут не поможешь, – заявил Манфред с видом старого бухгалтера. – Необходимо прийти к соглашению относительно фактического состояния дела…

Ганс поперхнулся. Родика громко рассмеялась, и только Вольфганг благоговейно повторил:

– Так точно… состояния фактических… дел.

– Ну и что же теперь будет? – спросил Руди.

– Ничего, – ответил Альберт. – Сынок сам натворил, Сынок и расхлебывай. – Альберт равнодушно сплюнул.

Тем временем Друга лихорадочно обдумывал создавшееся положение. Он хорошо знал, что делается дома у Сынка, и горячо сочувствовал ему. С решением Альберта он был абсолютно не согласен.

– Нет, я не могу так, – сказал он наконец. – Вы бы сперва подумали, почему Сынок нам ничего сам не рассказал. – Повернувшись к Гансу, он спросил: – Если бы твоя мать была жива, а твой отец бегал бы к другой, что бы ты сделал?

Подумав немного, Ганс ответил:

– Во всяком случае, не трезвонил бы об этом на всех перекрестках.

– Вот видишь! – подхватил Друга. – И Сынок так поступает. Это же такое дело, от которого тебе стыдно перед самим собой, а еще больше перед другими. Тут уж не побежишь просить помощи. – Друга говорил это совсем не наставительно, а как человек, который сам хочет в чем-то разобраться. И, быть может, поэтому ребята охотно слушали его, даже порой ожидали, что он скажет.

Взглянув на Другу, Родика улыбнулась. Ей нравилось, как он говорил, и она тут же согласилась с ним:

– Правильно Друга сказал! А уж вы тоже герои! Ничего не можете чувствовать.

– Очень даже можем! – сухо заметил Ганс, причем его разноцветные глаза так и сияли. – Скоро мозоли тут насидим – ящики вон какие жесткие! – Ганс не любил долгих обсуждений.

– Если ты такой дурак, что ничего понять не можешь, – проваливай! – сказал Альберт.

– А кто сказал, что я ничего не понимаю? – примирительно проговорил Ганс.

Но Альберт и не рассердился на него. Напротив, благодаря Гансу он смог изменить свое мнение, да так, что это никому не бросилось в глаза. Слова Други вполне убедили его, но сразу признаться в этом он боялся: как бы это не повредило его авторитету!

Еще некоторое время ребята обсуждали историю с Сынком и в конце концов пришли к заключению, что Сынок ни в чем не виноват и заслуживает полного оправдания.

– Узнать бы, в каком отделении он сидит, – сказал Длинный с озабоченным выражением лица. – Может, удалось бы его оттуда вытащить? – Длинный говорил вполне серьезно, и хотя слова его прозвучали заносчиво – никто не засмеялся.

Все хорошо знали Длинного и знали также, что он готов освободить Сынка, даже если это невозможно. Ведь Длинный не только внешне был похож на трагического героя – Дон-Кихота, которого знаменитый испанский писатель называл «рыцарем печального образа», у Длинного было такое же храброе сердце.

Разумеется, Длинный не носился за столь великими замыслами, но на доброе дело он всегда был готов. К сожалению, он за все брался не с того конца и этим часто вызывал смех товарищей. Он никогда не спрашивал, на что способен сам и на что способны его друзья, – он высказывал всегда то, что было у него на душе. К тому же Длинный желал добра не всем людям, как Дон-Кихот, а только тем, кто был добр к нему самому.

– Нет, Длинный, вытащить оттуда Сынка нам не удастся, – заметил Друга. – Но у меня есть план. Мы могли бы помочь Сынку; сделать так, чтобы его не могли ни в чем обвинить.

Ребята внимательно смотрели на Другу.

Темнота сгущалась, близилась ночь, по небу неслись низкие облака. Налетая с полей, ветер гневно тормошил забор, которым был обнесен одиноко стоявший дом, и мчался дальше к деревне. По дороге он прихватывал талую воду, скопившуюся в лужах. Он нес с собой запахи бесконечных просторов нашей земли, ее тревог и предчувствий близящейся весны. Казалось, весь мир погружен в ожидание, все живое притаилось…

Где-то хрустнула веточка. И… неужели это был шепот? Опять что-то хрустнуло. Громче, чем в первый раз. И снова этот странный звук. Мяукнула кошка – один раз… два… три… Громко завыл ветер и заглушил все остальное. Но вот снова мяукнула кошка, и там, где за забором начинался сад, послышался звук пилы, режущей дерево.

Да, в Штрезове, около дома, похожего на скворечник, губили сад. Как и тогда, в этом доме светилось окошко, но теперь другое; то, которое светилось в первый раз, было заколочено горбылем. Снаружи притаился теперь не Сынок, а Друга и Альберт. Оба они не спускали глаз с окна, за которым, как они это знали, сейчас находился отец их кровного брата.

Когда к домику приближался пешеход или велосипедист, сразу мяукала кошка, и в саду все стихало. Миновала опасность– снова мяукала кошка, и в саду опять начинали работать.

Альберт всегда гордился тем, как он умел подражать голосам животных и птиц.

– И все-таки сад можно было бы не трогать, – заметил Друга шепотом. – Хватило бы и разбитого окна. Они бы сразу решили – нет, это не Сынок.

Альберт не отвечал.

Друга взял его за руку.

– Послушай, шеф…

Альберт отдернул руку:

– Нет, пускай боятся нас. А этому, что там за окном сидит, я бы сам морду набил, да так, что он бы две недели жрать ничего не мог. – Альберт плюнул прямо на стенку. – Вот подлец! Сынок в тюрьме сидит, а он по чужим домам бегает.

Какой-то миг Друга чуть не поддался Альберту – он тоже хотел плюнуть на стенку. И все же он не сделал этого, а только раскачал камень, который держал в руке. Может быть, это не так уж плохо, что они тут сад загубили…

Альберт снова мяукнул, но только один раз. Из сада ответило другое мяуканье – по высокому тону Друга понял, что это Родика.

Несколько минут спустя восемь теней прошмыгнуло мимо узкой стены дома и остановилось неподалеку. Калле подбежал к Альберту и стал «смирно».

– Докладываю, шеф, – шепотом произнес он. – Приказ выполнен. Здесь рос когда-то сад с деревьями цветущими… – Калле несколько громко хихикнул.

– Молчи! – цыкнул на него Альберт. – Забирайте свои деревянные туфли и… чтоб духу вашего тут не было! Только тихо!

Калле по-военному повернулся и сразу исчез в темноте. Деревянные туфли на нем, должно быть, принадлежали его дедушке. Да и остальные ребята, верно, позаимствовали их на этот вечер у старших. Теперь мстителей нельзя было найти по следам. Собственные башмаки они спрятали в придорожном кювете.

Друга дрожал с головы до ног.

– Боишься? – спросил Альберт.

– Ах…

– Надо дать ребятам уйти подальше, – проговорил Альберт. – Хочешь, я останусь один?

– Нет, нет! – шепнул Друга.

Снова оба молчали. В комнате все еще горел свет. Время тянулось страшно медленно.

– Холодно что-то! – пожаловался Друга.

– Да, – согласился Альберт. – Сейчас будем бросать. Ты бери себе левую створку, а я кину так, чтобы сразу лампочку разбить… Кидай…

Альберт кинул камень, раздался звон стекла, свет в окне погас. Альберт тут же бросился бежать. Друга стоял, словно прикованный. У него не было сил поднять руку с камнем – он стоял и смотрел не отрываясь на окно. Но надо же бросать…

Дверь дома рывком отворили. Хозяин дома выбежал во двор.

Неожиданно Друга почувствовал прилив сил. Он размахнулся и швырнул камень, но не в окно, а в хозяина дома. Тот застонал и рухнул наземь.

Сначала медленно, потом все быстрее Друга зашагал прочь и вдруг побежал и, бежал так, как никогда в жизни. Он бежал долго, дыхания уже не хватало; ему казалось, что кто-то гонится за ним, – может быть, даже сам хозяин дома. А вдруг он убил его, и за ним бежит кто-то другой? Гонится за убийцей? Какая длинная эта улица!.. Вот преследователь уже нагоняет его, хватает за плечо…

Друга вскрикнул. Чья-то рука зажала ему рот.

– Ты что, спятил? – Это был голос Альберта. – Куда ты несешься как угорелый?

Друга никак не мог отдышаться.

– Я убил его! – проговорил он наконец.

– Кого?

– Отца Эрвина, Сынка.

– Откуда ты взял? Он же сразу встал и в дом пошел. Может, пьяный.

– Ты правда видел? – недоверчиво спросил Друга. – Ты же сразу убежал?

– Что я, чокнутый, что ли? – В голосе Альберта звучала гордость. – Я тебя ждал, чуть подальше только.

Друга облегченно вздохнул. Но дрожь все не проходила. Альберт обнял его за плечи.

– Надо бежать отсюда. Возьми себя в руки! Это у тебя нервишки шалят. Айда!

Медленно они стали удаляться от дома с разбитым окном.

– Надо ж, угодил парень вместо окна в мужика! – сказал Альберт и громко рассмеялся.

Они были уже далеко от Штрезова. В конце концов Друге тоже стало смешно. Страх его развеялся, и, шагая по дороге, он подумал: «Такого друга, как Альберт, на всем свете не сыскать!»