Текст книги "Тайный Союз мстителей"

Автор книги: Хорст Бастиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– А ты не знаешь, что ли? Берг и его дружки. Убью! Хватит с меня, не могу я больше терпеть! – От волнения Шульце стал бегать по комнате. – Ведь без памяти лежал.

– Кто?

– Мой Гарри, кто еще. Мало им, что они старика допекают, преступники, они и за сына принялись. Не будь я Шульце, если не прихлопну всю эту банду. – И он хлопнул ладонью по столу.

– Да успокойся ты, Отто! – Учитель Линднер пододвинул ему стул. – Нельзя же все валить в одну кучу. Ты же сам не веришь, что ребята замешаны в эту историю с ящуром. А из-за пионеров они еще не преступники.

– Вот как? Не преступники, значит? – Шульце снова вскипел. – Ты взглянул бы на моего Гарри. Шея у него распухла, еле глотает парень. И они, по-твоему, не преступники после этого? – Шульце даже протянул руку, будто требовал от учителя письменного подтверждения.

Линднер поставил перед ним чашку чая и сел напротив. Бледное лицо его было печально.

– Поверь мне, Отто, все это потрясло меня не менее, чем тебя. Может быть, даже более. Но для меня не безразличны и Альберт Берг, и его друзья. Мы не имеем права терять голову. Нет, нет, не имеем права.

Шульце раскурил трубку и, выпуская струйки дыма, говорил:

– Голову терять?.. Чепуха! Я сам наведу порядок. Для этого я и пришел.

Долго учитель смотрел на Шульце. Глаза его как бы говорили: теперь я остался один, один против всей деревни. Даже товарищ Шульце не понимает меня.

– Порядок, значит, хочешь навести, – повторил он. – А каким образом?

– Вздуть их надо, да так, чтоб на всю жизнь запомнили.

– А если и это не поможет? – Учитель Линднер грустно улыбнулся.

– Ха, не поможет! Тогда гнать их из деревни, чтобы духу их тут не было! На это-то у нас сил хватит.

– Никого мы не выгоним, – тихо произнес учитель. – Этого я не допущу!

Вытаращив глаза, Шульце уставился на него. И тоже тихо повторил:

– Не допустишь? Тогда я «допущу»! Понял, Вернер, я! Не для того я при нацистах в тюрьме сидел, чтобы теперь, видишь ли, не имел права навести тут порядок. Нет, не для того! Понял?

– Не для того, значит? – Учитель терял самообладание. Привстав, он оттолкнул стул, на котором сидел, и сказал, покачивая головой: – А для чего я, по-твоему, сидел? Чтобы жить в этой дыре? – И он жестом указал на свою жалкую, прокопченную комнатушку; сорвал тряпку, которой был накрыт диван. Стали видны торчащие во все стороны пружины и стружки. – Ты правда думаешь, что ты один пострадал? Что это какая-то заслуга, что нацисты посадили тебя? А чего ты ожидал? Что тебе предложат трон, когда ты вернешься из тюрьмы? И ты сразу сядешь за накрытый стол? Да откуда посуду взять, когда ты ее сам готов перебить? Ничего-то ты не понял, Отто, если ты так рассуждаешь, можешь мне поверить! – Опершись о стол, Линднер смотрел на Шульце. Немного успокоившись, он снова заговорил, хотя голос его дрожал: – И зачем ты спрашиваешь, за что тебя нацисты в тюрьму сажали? Ты же это не хуже меня знаешь. Это-то ведь и дает нам право помогать таким ребятам, как Берг, это-то и дает нам право воспитывать их. На собственном примере воспитывать. Да, это наш долг! Ибо наше теперь время настало. За него ты боролся, боролся за право помогать людям, а это величайшее из прав!

Грузное тело Шульце обмякло. Он вертел трубку в руках, рассыпая пепел. Волосы свисали на лоб, лицо побледнело. Только рубец у правого глаза оставался красным. Это следователь-нацист его ножницами ткнул, когда он так и не выдал своих товарищей и тем спас им жизнь. Изредка дрожь пробегала по лицу Шульце; он сидел неподвижно. Но вот он снова выпрямился. Было заметно, как трудно ему сейчас.

– Так со мной еще никогда не говорили. Но, может быть, ты и ошибаешься. Может быть. Я этого не знаю. Если я за то, чтобы этих бандитов выгнать из деревни, это же не значит, что я махнул на них рукой. В трудовых приютах, или как они там называются, их ведь тоже воспитывают. И когда они там, нам спокойно.

– А ты сам бы побывал в таком приюте, – возразил учитель. – Тогда бы по-другому заговорил. Ты ведь и представить себе не можешь, сколько сирот, бродяг, бандитов оставила нам война, и все – молодежь. Да столько приютов невозможно и открыть! А справиться нам надо со всеми. Они же наши, они же часть нашего народа! И от этого ты так легко не отделаешься.

– Я и не собираюсь отделываться, – вставил Шульце. – Нет, не собираюсь. Но здесь в деревне их оставлять нельзя. Во всяком случае, Альберта Берга и Другу Торстена. Я вообще понять не могу, что стало с парнем в последние месяцы. Только и знает, что драться и дерзить. Нет, нет, вон их из деревни! А то тут дела куда хуже начнутся. – На лице Шульце снова появилось выражение решимости.

– Жаль, Отто, очень жаль! – проговорил учитель. – Но тогда тебе придется выгнать сначала меня.

– Знаешь, Вернер, ты что-то совсем зарапортовался! – И он взял учителя за руку, желая предотвратить назревавшую ссору. – Я же знаю этих бандитов лучше, чем ты. Я ведь не первый год здесь.

Учитель покачал головой:

– А разобрался в том, что здесь происходит, не лучше меня. Хоть бы раз ты посмотрел, в какой среде они сформировались, как дома живут.

Учитель говорил теперь очень громко.

– Не поинтересовался ведь, а уже определил – «бандиты». Ярлыки ты вешать горазд, а вот подумать о том, почему это так, – не можешь.

– Хватит с меня! – запротестовал Шульце. – А то ты еще меня во всем обвинять начнешь. От тебя чего угодно можно ожидать! Я тебе не ученик, чтобы ты меня тут отчитывал!

– Вот именно, – ответил Линднер. – Конечно, ты тоже виноват в том, что Берг и его друзья стали такими. Ты разрешал, например, своему Гарри играть с ними?.. И все вы так. Из страха, из трусости. Боже упаси! Как бы ваши дети не научились у них чему-нибудь дурному. Да и кем был все это время для вас Альберт Берг? Подонок, не больше! А вам, чистоплюям, и в голову не приходило, что вы сами его таким сделали. Почему вы его изолировали, вместо того чтобы помочь? Или это дело с Другой Торстеном. Дали вы ему возможность стать другим? Мораль читать – это вы умеете!

– Говори, говори! – пробормотал Шульце, но прозвучало это очень серьезно, как будто он уже принял окончательное решение. – Говори, говори!

– Я кончил, – сказал учитель.

Некоторое время оба сидели, опустив голову, не отрывая глаз от пола.

– Ты, стало быть, готов допустить, чтобы пионеров и впредь избивали до полусмерти? – спросил наконец Шульце.

– Знаешь что, Отто, – неожиданно спокойно заговорил учитель Линднер, – звание пионера обязывает. Пионер обязан защищать пионерскую честь. Потому-то…

– Он должен драться с бандитами? – прервал его Шульце. – Это ты хочешь сказать?

– В общем, да.

– Так я и думал. – На лице Шульце появилось что-то похожее на презрение. – Ребят друг на друга натравливать – вот что ты хочешь! У тебя, должно быть, тут вот не все дома.

– Зачем же натравливать? – возразил учитель. – Воспитывать. Можешь быть уверен, я крепко возьмусь за Берга и Торстена. Это не одного дня дело. И если вообще чего-то можно будет добиться, то только так: эти ребята должны научиться уважать тех, кого они считают своими противниками. А силой, властью взрослых тут ничего не добьешься.

Шульце встал и направился к двери. Он уже наслушался вдоволь. Но на пороге он еще раз обернулся и спросил:

– Стало быть, тебе эти бандиты дороже пионеров?

– Нет, не дороже, – ответил учитель. – Не дороже и не важнее. Они все для меня равны. И ни одному из них я не отдаю предпочтения.

– Вон оно как! Тогда и правда нам с тобой больше не о чем говорить. Только еще вот что я тебе скажу: когда ты провалишься со всем этим делом, ко мне не приходи просить помощи! – Выйдя, Шульце громко хлопнул дверью.

Какой-то миг учитель был готов броситься за ним. Но затем он отвернулся от двери и оглядел свою комнату. Он внезапно почувствовал страшную усталость и подумал, что, скорее всего, он не справится со своей задачей. Он усомнился в самом себе. Не надо обманывать себя. Ведь и фрау Граф, бургомистр, да и кое-кто еще, с кем он до сего дня был в хороших товарищеских отношениях, отвернутся, как только что отвернулся Шульце. Да, он остался один…

Поздно вечером учитель Линднер вышел прогуляться. Деревня спала. Лишь изредка где-нибудь тявкала собака. Линднер шагал и шагал, будто хотел убежать от своих забот. За околицей ему стало немного спокойнее. И вдруг на ум пришла мысль, которая заставила его вздохнуть с облегчением: он должен завоевать на свою сторону каждого из ребят Альберта в отдельности! Может быть, так удастся пробить первую брешь! Перебирая, с кого бы начать, он подумал о Руди Бетхере. С некоторых пор Руди стал ходить в школу через два дня на третий, а домашние задания и вовсе не готовил. О причинах он ничего не говорил, однако учитель Линднер все же разузнал, что приемный отец Руди – крестьянин Бетхер – заставляет сына чрезмерно много работать. «Завтра же, – решил учитель, – следует навестить отца Руди. Нельзя допускать, чтобы парня эксплуатировали».

Молочные бидоны прикрыты марлей. Руди выходит с ведром из коровника и выливает молоко в бидон. Чья-то тень ложится рядом. Руди поднимает голову.

– Добрый вечер, Руди! – приветствует его Линднер.

– Здрасте! – буркает Руди в ответ, как бы говоря: вас еще тут недоставало!

– Работаем? – спрашивает учитель.

– Сами видите. – Руди берет ведро, собираясь уйти.

Учитель останавливает его.

– Твой приемный отец дома?

– Бетхер-то?

– Да.

– А чего вам от него надо? – спрашивает Руди и враждебно смотрит на учителя. Губы его так плотно сжаты, что образуют одну тонкую линию.

– Не бойся! – ласково говорит учитель. – Я не собираюсь на тебя жаловаться.

– Ладно, сейчас отведу. Только давайте скорей! – Но Руди все же не доверяет учителю. Перед ригой он внезапно останавливается и требует: – Нет, лучше идите домой!

Учитель кладет руку на плечо Руди и говорит:

– Пойдем. Как-нибудь мы с ним уж справимся.

Но Руди заступает ему дорогу.

– Если вы надумали вмешиваться… – Он делает многозначительную паузу. – Вы все только еще хуже сделаете…

От неожиданности учитель делает шаг назад. Да и что он может сказать? Так-то ученики, значит, думают о нем… Из риги выходит крестьянин Бетхер. Учителю надо собраться с мыслями.

– Знаю, знаю, вы новый учитель! – приветствует его Бетхер и тщательно вытирает руки о куртку.

Это крупный светловолосый мужчина с голубыми водянистыми глазами – ни дать ни взять, истинный ариец. Губы тонкие, выражение лица свидетельствует одновременно о грубой силе и склонности к пресмыкательству. Лет ему около сорока.

– Добрый вечер, – отвечает Линднер. – Должно быть, я некстати?

– Друзья всегда кстати! – Бетхер пытается улыбнуться.

Но учителю эта улыбка почему-то напоминает гнусную улыбку трактирщика, запрашивающего с опьяневшего клиента двойную плату.

Вместе они направляются к дому. Руди за ними…

– Ты не обижайся на меня, Руди, – говорит учитель, – но хорошо бы ты на некоторое время оставил нас одних.

Руди останавливается в нерешительности. Бетхер сразу же набрасывается на него:

– Ты что, не слышишь, когда учитель с тобой говорит?

Прежде чем уйти, Руди бросает на учителя такой взгляд, от которого тому делается страшно.

– Нелегко с ним, – замечает Бетхер. А так как учитель, по-видимому, придерживается другого мнения, спешит добавить: – Но что поделаешь? В этом возрасте все парни артачатся. Слава богу, хоть не лентяй, тут уж ничего не скажешь.

– Что верно – то верно, – вставляет учитель, однако звучит это осуждающе.

– Гм, да… – хмыкает Бетхер. – А хорошее село Бецов! Как вы считаете? По чистой совести говорю: я доволен, что вы приехали. Сразу видно – человек с образованием. Знает, что положено… – При этих словах он выпускает струю дыма прямо в лицо гостю, так что Линднер долго отмахивается от дыма.

– К сожалению, приход мой не только визит вежливости, – говорит учитель Линднер. – Мне необходимо поговорить о Руди.

– Догадываюсь, – отвечает Бетхер, и на лбу его появляется складка, долженствующая изображать озабоченность. – С таким парнем хлопот не оберешься.

– Господин Бетхер, – обращается к нему учитель, – прошу вас проследить за тем, чтобы Руди регулярно посещал школу.

– А разве он пропускает? – возмущается Бетхер. – Вот негодяй! Я-то думаю, он штаны просиживает за учебниками, а он где-то шляется!

– Нет, он нигде не шляется! – возражает учитель. – Он работает, и работает у вас на дворе или в поле.

Бетхер озадачен. Подобной откровенности он никак не ожидал. Но тут же на его лице появляется грязная ухмылка.

– Ах, вон вы о чем! – восклицает он, но звучит это так: «Стоит ли об этом говорить?» – Я-то думал что-нибудь серьезное.

– Это очень серьезно, – настаивает учитель.

– Да, да… – Бетхер явно тянет. – Понимаю, вам как учителю, может быть, и виднее. Да не так уж он, должно быть, плохо учится. Поспевает ведь.

– Пока – да. Но я самым настоятельным образом прошу вас, господин Бетхер, впредь регулярно посылать Руди в школу.

Бетхер встает и подходит к окну. Поглядывая на улицу, он, не оборачиваясь, спрашивает:

– Что ж, он сам вам жаловался или как?

– Нет, нет, я пришел по собственной инициативе!

– Так, так… – Бетхер явно не верит учителю. Снова вернувшись к столу, он говорит: – Раз уж вы такую важность этому придаете, я вас как-нибудь поддержу. Но вы сами подумайте – в хозяйстве ведь все руки нужны. Иной раз иначе и нельзя… Да, так вот. Это я и хотел вам сказать.

– Если бы вы в своем хозяйстве могли обходиться без Руди так же часто, как без вашего Клауса, все было бы в порядке. – Учитель встает.

– С Клаусом дело совсем другое, – спешит его заверить Бетхер. – Он на грудь слаб, беречь приходится. Сами знаете – не убережешь смолоду…

Учителю Линднеру хочется поскорее уйти из этого дома, где все ему кажется фальшивым!

– Хорошо, господин Бетхер, – говорит он, выходя во двор, – ловлю вас на слове относительно Руди. Прошу вас также проследить за тем, чтобы и для домашних занятий у него осталось время.

– Сделаем, сделаем! – отвечает Бетхер, когда учитель уже поворачивается к нему спиной. Ухмылка мгновенно исчезает, остается только выражение злобы.

Покидая двор, учитель Линднер еще раз оборачивается, ища глазами Руди, но так и не находит его. Неприязненное чувство все нарастает. «Нельзя доверять этому Бетхеру», – думает учитель.

Тем временем Руди работал на соломорезке. Вышел приемный отец. Несколько минут он, шумно дыша, глядел на Руди злобно прищуренными глазами, затем схватил его за ворот и подтянул поближе к лампочке. Он приблизил свое лицо вплотную к лицу Руди, сжимая в правой руке бычью плеть. Желваки под кожей заходили ходуном.

– Приемного отца оговорил! – прорычал он. – Ну, погоди, я тебе покажу!..

– Никого я не оговорил! – обозлившись, крикнул Руди.

– Перечить? – заорал Бетхер и ударил Руди плетью по лицу.

Руди, пытаясь увернуться от ударов, пригибался, но в конце концов не выдержал и упал, ударившись головой о пол.

Но Бетхер продолжал его избивать.

Потом, ударив еще несколько раз деревянным башмаком, крикнул:

– Щенок приблудный!.. Дрянь!.. Собачье отродье!.. Голодранец!..

В промежутках между этими выкриками слышались стоны Руди. Даже коровы в соседнем коровнике загремели цепями. Но вот стоны прекратились, слышался уже только хрип. Теряя сознание, Руди думал: «Во всем этот Линднер виноват! Проклятый Линднер!..»

– Хорошо бы, сейчас Руди дома сидел, – сказал Альберт и спрыгнул. – А то этот Бетхер потом скажет, будто Руди тоже участвовал.

– Дома он! – шепнул ему Друга Торстен. – Тихо! Кто-то едет.

– Натягивать?

– Не надо. Другой кто-то…

Мимо Альберта и Други проскользнул сноп света.

– Это старик Флюгер, – тихо сказал Альберт. – Ни у кого такого карбидного фонаря нет.

– Тише! Что разболтался? – шикнул на него Друга.

– А тебе что? Все равно никто не услышит, – ответил Альберт. Он держал в руках конец веревки, перекинутой через ветку. Отсюда она тянулась на другую сторону дороги, где была привязана примерно на высоте одного метра к дереву.

Даже когда дорогу освещали, веревки не было видно – мстители присыпали ее песком. Только когда Альберт натянет веревку и она поднимется, ее можно будет увидеть.

У Други в руке был конец бечевки, которая тянулась по кювету метров на триста в сторону Штрезова – своего рода сигнальная линия. Вдоль нее на некотором расстоянии друг от друга залегли Родика, Калле и Манфред. Как только кто-нибудь приближался, они дергали за веревку. Когда они дернут три раза подряд, Альберт и Друга будут знать: едет избранная ими жертва – кулак Бетхер.

Рядом с Другой лежали еще Длинный и Вальтер, остальные члены Союза мстителей притаились на противоположной стороне дороги.

– Боишься? – спросил Альберт, прищурив один глаз.

– Ничуть, – ответил Друга.

– Да что ты?

– Руди жалко. Жуть как его этот дьявол избил!

– Точно, – согласился Альберт. – Месть – она сладкая! Теперь-то мы покажем Руди, что могут настоящие друзья. Линднер на такое неспособен. Никакого представления не имеет. Вот оно как! – Он выглянул из кювета.

– Не пойму я его что-то… – задумчиво произнес Друга. – Знаешь, после того как мы пионеров избили и Линднер с нами разговаривал, стыдно мне было, здорово стыдно!

– Во-во! – подхватил Длинный. – Хоть бы отчитал нас, что ли! А так… Спрашивает меня перед всем классом: «Скажи-ка, Гюнтер, что бы ты сделал, если бы десять волков напали на пять овец?» Я ему и ответил: перестрелял бы волков. Чего тут спрашивать-то? Десять волков – пять овец. А он на это: «Вот как! Значит, тебе повезло: никого поблизости не было, кто так же думал, как ты, когда вы на пионеров напали, а то и тебя бы пристрелили…» Что ему тут скажешь?.. Ничего не скажешь.

– Прав он был, – заметил Альберт после долгого молчания. – Получается, вроде некрасиво мы поступили. Все разом на этих пескарей навалились. По одному надо, чтобы каждый себе выбрал.

– Во, здорово! – обрадовался Длинный.

Но Альберту не понравилась чересчур уж искренняя радость Длинного. Он нахмурился. Однако времени, чтобы «пропесочить» его, как он это называл, уже не было.

– Едет! – шепнул Друга, внезапно взволновавшись. – Тихо! Теперь тихо! – Бечевка в его руке дернулась три раза подряд.

Ребята еще ниже пригнулись. Только Альберт время от времени выглядывал из кювета. На дороге, быстро приближаясь, плясало пятнышко света. Ребята приготовились к прыжку – враг подходил. Крестьянин Бетхер даже не подозревал, что еще с полудня, когда он уезжал из Бецова, за ним уже внимательно следили. Но даже если бы он и знал это – его ничто бы не спасло. Месть Альберта и его друзей была неминуема: не сегодня, так завтра она настигла бы его. Он же избил, зверски избил Руди, кровного брата мстителей!

Они уже слышали шуршание покрышек по песку, но Альберт все еще не натягивал веревки. Надо было подпустить Бетхера как можно ближе, чтобы он не успел затормозить Альберт потянул веревку на себя и чуть не упал, так сильно его рвануло в сторону. Что-то тяжелое рухнуло на дорогу. Звякнуло железо. С обеих сторон из канав выскочили мстители.

Было темно. Они не очень-то разбирали, кого и куда бьют, и один довольно крепкий удар, предназначенный кулаку Бетхеру, достался Вальтеру. Тот вскрикнул:

– Ой, черт! Да кто же это? Ты, Альберт?

– Заткнись! – рявкнул на него шеф и тут же приказал: – Всем назад!

Ребята бросились в разные стороны прямо через поля. Друга и Альберт, перед тем как отступить, удостоверились, что Бетхер лежит на том же месте, где он упал. Только после этого и они побежали, но нагнать других мстителей им так и не удалось. Не добежав до Бецовских выселок, Друга и Альберт решили передохнуть.

– Вот кретин этот Вальтер! – выпалил Альберт. – Теперь они меня упекут.

– Ничего не упекут! – возразил Друга. – Надо только сказать, что это мы все вместе. Тогда они никого не тронут! – Голос его дрожал.

– Брось! – возмутился Альберт. – Хватит с нас, что один попался. Я-то не проболтаюсь.

– Нет, я так не согласен! – заупрямился Друга. – Пойду и скажу: я тоже участвовал. А потом они и без того знают, кто с тобой всегда вместе.

Долго Друге пришлось ждать ответа. Наконец Альберт щелкнул зажигалкой и осветил его лицо.

– Покажись, покажись! – сказал он и, ткнув Другу в бок, воскликнул: – Черт, Друга! Лучше тебя у меня никого нет! – и сразу замолчал, должно быть, у него щекотало в носу.

В ответ послышалось сопение Други.

– А как же твоя мать? Она же все выведает! – неожиданно спросил Альберт.

Друга ничего не ответил. Альберту даже показалось, что он всхлипнул. Неужели заревел? Альберт напряженно прислушивался, но ничего не разобрал: слышен был только топот их ног и порывистое дыхание.

– Раз уж так все вышло, надо хоть вместе держаться! – сказал на прощание Друга и зашагал прочь.

Альберт еще долго смотрел в темноту. Ему было стыдно.

В самом большом классе Бецовской школы не осталось уже ни одного свободного места. Яблоку некуда было упасть. Сюда снесли стулья и скамейки со всех комнат. Взрослые сидели за ученическими партами и вспоминали свое детство. Над головами висел табачный дым, в классе стоял гул, как над пчелиными ульями. Каждый подсаживался к друзьям и приятелям, желая заручиться поддержкой, как когда-то, когда еще ходил в школу и надеялся: товарищи выручат, подскажут, если что забудешь, отвечая у доски.

В этот вечер все присутствовавшие разделялись на две основные группы: на потребителей и так называемых самоснабженцев. Самоснабженцами назывались крестьяне, которые могли прокормить себя и свою семью продуктами собственного производства – мясом и овощами. Карточки они получали только на сахар. Самоснабженцы не скрывали, что считают себя хозяевами Бецова, и даже дети их хвастались перед теми, кто победнее: «А у нас сегодня пироги пекли, а у вас нет, э-э-э-э!», «А мы колбасу ели, а вы нет, э-э-э-э!»

Разумеется, не все вели себя так. В Бецове было и много малоземельных крестьян, и совсем бедняков, которые жили не лучше переселенцев.

Это и были так называемые потребители. Все, что необходимо для жизни, они покупали в кооперативе. А там полки, как правило, пустовали, и имел ты карточки или нет – уже не играло никакой роли.

Самоснабженцы разместились в классе в зависимости от своего достатка. Само приличие требовало, чтобы малоземельный крестьянин, бравший машины взаймы у своего соседа, соответственно и почитал последнего. Правда, не все крупные хозяева осмеливались вести себя так нагло, как Лолиес. Многие сидели скромно в сторонке и помалкивали: мы, мол, крестьяне, а не крикуны какие-нибудь. И все же и к ним относились слова, как-то сказанные Родикой Друге: «Между ними и нами стена, и ее не срыть. И как бы кулак ни был ласков и вежлив, он богач, а мы бедняки».

Особняком сидели переселенцы. Они составляли низший класс в Бецове, и даже крестьянин, имевший меньше всех земли, поглядывал на них свысока. Особенно болезненно переживали это переселенцы, которым приходилось батрачить у кулаков. Те же, которые устроились на работу в городе, лесничестве, чувствовали себя более уверенно – они были независимы и посмеивались над высокомерием крестьян-хозяев.

Не подчинялся этому распорядку один Шульце. И сейчас он сидел с переселенцами и прекрасно себя при этом чувствовал. Тут же сидел и еще один человек, место которого было, пожалуй, в другом ряду, – крестьянин Рункель. Он забился в самый дальний угол, не разговаривал, а только мрачно глядел вперед.

За учительской кафедрой устроился кто-то из городских. Говорили, что это представитель окружного отдела народного образования. Учитель Грабо тоже был здесь. Не хватало только Линднера. По классу пробежал слушок, будто он струсил и вообще не придет. Беспокойство постепенно нарастало – собрание все не начиналось.

Немного в стороне от других тихо переговаривался с лесничим и Лолиесом учитель Грабо. Речь шла о револьвере, который, как они утверждали, исчез недавно из тайного склада оружия.

– А ты уверен, Норберт, – спрашивал Грабо у лесничего, – что его украл Берг?

– Вроде бы он. Его и Торстена я уже сколько раз замечал – все около лесничества вертятся.

Разговаривали они очень тихо, время от времени поглядывая по сторонам – не подслушивает ли кто.

– А больше ничего не пропало? – спросил Лолиес.

– Нет, ничего. В том-то и дело! – проворчал лесничий, человек крупного телосложения, с орлиным носом и густыми черными бровями.

Лолиес тут же притих, словно готовый в струнку вытянуться перед начальством.

– Непонятно, почему они только один револьвер взяли? – удивлялся учитель Грабо, наморщив лоб.

Лесничий пожал плечами.

– Кто их знает, о чем они при этом думали. Может быть, боялись – как-никак воровство. – На лице его появилось злобное выражение.

– Но что бы там ни было, – подытожил учитель Грабо, – а обоих надо выдворить из Бецова.

– И поскорей! – согласился Лолиес. – Пока они не стали нам опасны.

Грабо не без иронии посмотрел на него.

– Интересно, а ты хоть палец о палец ударишь для этого?

Лесничий засмеялся так громко, что многие посмотрели на него.

Вдруг в классе стало тихо. Вошел учитель Линднер. Он улыбнулся никому и всем сразу и сел за стол, стоявший перед доской. Тока и на этот раз не было. На партах, чадя, горели свечи. При их зыбком свете лицо учителя Линднера казалось мертвенным.

Грабо поднялся, чтобы открыть собрание и приветствовать всех присутствовавших.

– Трагические события, – начал он, – заставили нас собраться здесь. Все вы, должно быть, уже знаете, о чем пойдет речь. Дети, ученики нашей школы, ваши дети, встали на путь преступления. Нам больно в этом признаться, чувства родителей нам близки и понятны. Однако, – и он поднял указательный палец, – это не может заставить нас отказаться от самых решительных действий против столь пагубного влияния бандитов-подростков. Это могло бы привести нас к катастрофе. – Как бы случайно, он повернулся к учителю Линднеру и продолжал: – Поэтому сегодня наша первая обязанность – решить вопрос: имеют ли право эти малолетние гангстеры оставаться и далее в нашей среде. Место их в трудовом приюте, а не здесь, где они угрожают порядочным ученикам.

– Правильно! – крикнул кто-то из группы Лолиеса.

Сразу же там раздались хлопки. Из переселенцев тоже кто-то зааплодировал, однако довольно робко. Пламя свечей заколебалось.

Оратор, снова бросив взгляд на Линднера, сказал:

– Принимаю ваши аплодисменты за одобрение моего предложения.

Снова захлопали. Грабо терпеливо выжидал, покуда не наступит тишина.

– Мой коллега Линднер придерживается иного мнения, – продолжал он. – И я не ошибусь, заявив, что на то у него имеются свои причины.

Он сделал паузу, с явным удовольствием прислушиваясь к возгласам протеста. Он недаром придал своим последним словам двойной смысл – ему необходимо было уверить простаков в том, что слухи, будто бы молодой учитель сам натравил ребят на кулака Бетхера, не лишены оснований. Раздались презрительные выкрики. В конце концов Грабо призвал к тишине и вновь обратился к собранию:

– Прошу вас, дорогие родители, не делать неправильных выводов из моих последних слов. Я, пожалуй, говорил вовсе не о том, о чем сейчас многие из вас подумали…

Не желая вдаваться в подробности, Грабо решил было продолжать свою обвинительную речь против мстителей. Приехавший из округа представитель прервал его.

– Уважаемые жители Бецова, уважаемые родители! – начал он. – Считаю необходимым выступить здесь с некоторыми разъяснениями. Всем вам известно, что господин Бетхер подал на учителя Линднера заявление властям. Заявление это основано лишь на предположении, несостоятельность которого давно уже доказана. Поэтому нам всем следует решительно осуждать слухи такого рода.

– Это верно! – вырвалось у Шульце, который тут же захлопал в ладоши, подав пример другим.

Учитель Линднер поднял голову. Представитель округа, тощий человек с военной выправкой, подался вперед, продолжая свою речь.

– Разрешите мне сказать несколько слов по поводу событий, произошедших здесь по вине некоторых школьников. События эти свидетельствуют о том, что процесс падения некоторых учеников зашел очень далеко и будет чрезвычайно трудно здесь, в деревне, воспитать из них полноценных людей.

В классе послышались возгласы одобрения.

– Однако, с другой стороны, следует учесть, что трудовые колонии для подростков переполнены, – продолжал он. – Поэтому я считаю необходимым предпринять попытку хотя бы часть подростков воспитать здесь, в вашем сельском коллективе. Подобная попытка будет иметь успех, если мы передадим двух-трех зачинщиков в заведение для трудновоспитуемых детей.

На одной из последних парт кто-то всхлипнул – это была мать Други Торстена. Неподалеку от нее сидел отец Альберта. Этот очень маленький, сморщенный человечек, похожий на карлика, еще ниже опустил голову.

Представитель округа сел. Его удивило, что Линднер как-то странно, будто с сожалением посмотрел на него. «Может быть, я что-то неверно сказал? – подумал он. – Вряд ли! Какой же учитель захочет оставить у себя в классе таких ребят, как Альберт Берг и Друга Торстен. Но все-таки надо было бы выкроить время для предварительной беседы с Линднером. А я приехал в Бецов перед самым началом собрания. Колесишь на велосипеде изо дня в день по приютам и школам из одной деревни в другую и в дождь, и в жару… Но к чему эти рассуждения? Кому сейчас легко в эти трудные времена? Ведь речь идет о будущем детей! Нет, уж я подыщу им местечко в каком-нибудь приюте!»

Слова попросил Лолиес.

– Господин педагогический советник, – начал он, – высказал здесь то, что у нас у всех на душе… – быстро оглядев весь класс, он поспешил поправиться, – или у большинства из нас. Но я попросил бы господина ученого советника высказать свое мнение еще кое о чем. Я хочу предупредить, что ни против кого в деревне ничего не имею. Я только вот о чем думаю: если мы оставим здесь этих хулиганов-уголовников, справится ли молодой учитель с ними, сумеет ли он их воспитать? Он, к примеру, вон ведь какую штуку выкинул: потому как хулиганы-уголовники напали на юнгфольковцев[4]4
  Юнгфольк – детская гитлеровская организация.


[Закрыть]…э-э-э… я хотел сказать – пионеров, он велел пионерам драться с уголовниками, ежели на них опять нападут. Но кто натравливает детей друг на друга, тот воспитывает преступников. И мы, родители, должны решительно протестовать против такого воспитания.

Лолиес несколько неожиданно окончил свою речь, казалось, у него внезапно иссяк запас слов. В страхе он посмотрел на лесничего, подумав, уж не сморозил ли он чего лишнего. Однако, кроме обычного презрения к себе, он ничего не прочел на лице лесничего.

После Лолиеса выступило еще несколько человек. Они тоже осудили Линднера. Учителю Линднеру казалось, что он сидит в зале суда и слушает обвинительные речи.

Теперь все повернулись к человеку лет тридцати пяти, только что поднявшемуся со своего места. Выражение его лица было такое лукавое, что никто не заподозрил бы в нем пастора. Но большинство родителей уже знало его по воскресной проповеди. Пастор представился. Его звали Меллер.