Текст книги "Тайный Союз мстителей"

Автор книги: Хорст Бастиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Собрав все силы, он бросил булыжник в своих противников. И попал. Доказательством этого был чей-то отчаянный крик.

Мстители ринулись на врага, забрасывая его камнями. Атака была столь внезапной, что вся группа Бетхера пустилась в бегство. Паренек, в которого Альберт попал булыжником, хромая, спасался через пашню.

Но постепенно фронт снова установился. Брошенный рукой Грабо камень попал Альберту прямо в грудь. И мстителям в конце концов пришлось отступить. Бетхеру и его группе удалось занять позицию рядом с грудой щебня на краю дороги.

Ребята Альберта обливались потом, искаженные лица были покрыты пылью, но они не сдавались.

Вот вскрикнул Калле и сразу же запрыгал на одной ножке, кусая от боли собственную руку. Прикрыв голову руками, в канаве лежал Вольфганг. На его и без того шишковатом лбу теперь ясно обозначилась большая новая шишка.

Тем временем у противника тоже выбыло несколько ребят. Бой велся с большим ожесточением.

И тут в тылу мстителей показался учитель Линднер с пионерами. Лишь на секунду задумавшись, он бросился к Альберту.

– Немедленно прекратить! – приказал он.

Не выпуская камня из рук, Альберт обернулся. Глаза его загорелись ненавистью.

– Вас еще не хватало в моей коллекции сельскохозяйственных вредителей! – прошипел Альберт и швырнул камнем в Гейнца Грабо.

Когда он вновь размахнулся, учитель схватил его за руку. Очень тихо Альберт проговорил:

– Отпустите!

– Брось камень!

– Отпустите.

– Брось-ка!..

Альберт размахнулся и ударил, но Линднер успел отскочить, и в следующий же миг Альберт полетел в грязь.

Учитель Линднер знал дзюдо.

Альберт поднялся. Словно бык торреро, он долго ощупывал взглядом немощную фигуру учителя. Тот нагнулся.

– Ну, давай наскакивай!

Альберт, склонив голову, медленно приближался.

Друга Торстен прыгнул между ними.

– С ума ты сошел! – крикнул он, с трудом удерживая Альберта.

– Отстань!

– Недавно ты говорил, что ты мне друг! – выпалил Друга. – Значит, все это была болтовня?!

Несколько секунд Альберт смотрел на него, потом опустил кулаки.

– Пошли! – сказал он, сплюнув в песок, и зашагал прочь.

Никто их не стал удерживать.

Не удерживал и учитель Линднер.

Клаус Бетхер и его друзья, узнав учителя, быстро покинули поле боя.

По дороге Альберт и Друга не говорили друг с другом. Около дома Бергов их нагнали остальные члены Союза. В «Цитадели» Сынок первым делом сообщил:

– Они засыпали наши дзоты и блиндажи! А винтовки перетаскали в контору бургомистра.

– Кто? – спросил Альберт, резко подняв голову.

– Синие.

Друга подскочил к двери.

– Не ходи! – сказал он Альберту. – Там ты все равно ничего не сделаешь.

Медленно Альберт обвел взглядом мстителей. Подавленные и разочарованные, стояли они, понурив головы.

– А Родика была с ними? – наконец овладев собой, спросил Альберт прерывающимся голосом.

– Нет.

– Ладно, – выдавил Альберт. – Но так быстро ему с нами не справиться. Мы снова откопаем блиндажи. И сейчас же!

– А они их опять засыплют, – вставил Друга. – Какой толк? Надо в другом месте выкопать.

– Нам и так попадет. За карабины, – заметил Манфред, – и за то, что мы срубили там молодняк.

– «Попадет, попадет»! – Альберт недовольно отмахнулся – Линднеру попадет, и благодаря нам.

– Ты что придумал?

Альберт выпрямился.

– А мы спилим все деревья в школьном саду. Они там мичуринские сорта хотят разводить…

Только несколько секунд спустя он заметил, что никто не откликнулся на его предложение.

– Чего это вы? – спросил он.

– Да я не знаю… – протянул Друга. – Может, Линднер нам ничего плохого и не хотел сделать.

– Ну, а вы?

От смущения мстители сидели, опустив голову, и потирали колени.

– Сдрейфили, значит! – презрительно проговорил Альберт.

Дверь громко захлопнулась за ним.

Глава седьмая
ДУРНОЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

Обеденный перерыв. Солнце печет нестерпимо, клонит ко сну. Шульце-младший прилег на травке у канавы. Его отец чинит плуг: какой-то болт соскочил. Гарри лежит на спине в тени старого бука, а над зеленым шатром распростерлось синее-синее небо. Оно похоже на огромное озеро или даже море. Гарри так хочется окунуться в это море, поплавать, а еще лучше – нырнуть на этом берегу и вынырнуть на другом… Ах как хорошо! До чего же хорошо на свете! Стоит чуть-чуть повернуть голову, и перед глазами вырастает густой зеленый лес – вблизи каждая травинка превращается в могучее дерево. А сам он, словно великан, развалился в этом лесу и лежит блаженствует.

Подошел отец, Шульце-старший. Присел на межевой камень и принялся чистить трубку. Но сколько ни чистил, когда раскурил – она булькала и шипела, словно он кипятил в ней воду для чая.

– Не трубка, а диво у тебя! – заметил Шульце-младший, ехидно улыбаясь. – Соловьем поет! Пора новую купить!

– Ничего ты не смыслишь в этом! – ответил отец. – В нынешнее время разве можно достать такую хорошую трубку!

– Где уж там! Такую певунью днем с огнем не сыщешь! – И парень подмигнул отцу.

Ему всегда доставляло удовольствие подтрунивать над своим стариком: тот совсем помешался на курительных трубках. Особенно на старых. Если в остальном он всегда готов был немедленно испытать все новое, то трубки – и будь они насквозь прогрызены – он любил старые. И обычно тут же пускался в длинные рассуждения в защиту трубок, а если уж он молчал, то это был верный признак того, что у него тревожно на душе.

И сегодня, должно быть, выдался именно такой день. Шульце-старший сразу забыл о своей трубке.

Отвернувшись и делая вид, будто что-то высматривает вдали, он сказал:

– И где это мать с обедом пропадает?

Гарри даже не повернул головы, однако его внимательный взгляд говорил о том, что он понимал отца. Он, так сказать, давал ему время на раскачку.

– Да, малыш… – произнес Шульце-старший очень серьезно. – Лучше я тебе прямо скажу: неспокоен я за тебя. Да…

Сын даже присел от неожиданности. Что это с отцом? А тот продолжал:

– Знаешь, иногда мне кажется: зря мы стараемся. Ну, с этим Бергом. Я ведь не Линднер. У меня бы давно терпение лопнуло.

Сын ждал. Но ничего более конкретного от отца так и не услышал.

– А я-то тут при чем? – спросил он.

– Очень даже при чем, Гарри. Линднеру было бы куда легче, если бы он мог на тебя положиться. А ты иной раз возьмешь да в сторонку, вроде тебя это не касается. Сам бы занялся Бергом – сколько раз я тебе говорил!

– Как же, стану я ему навязываться! Так он меня и дожидается! – Ответ сына прозвучал несколько раздраженно.

Но Шульце-старшего это не вывело из себя.

– Верно, что он тебя не дожидается. Но, может быть, ты сам его дожидаешься? Вот послушай, Гарри! Надо тебе, к примеру, куда-нибудь поехать, купить там что-нибудь или поручение выполнить. Разве вагон за тобой в зал ожидания прибежит? Нет уж, дудки, самому надо на перрон выходить Да не мешкать, а то место у окошка не достанется.

Некоторое время ни тот, ни другой ничего не говорили.

– А что мне делать-то? – заметил Гарри, пожав плечами. – Берг меня к себе не подпускает.

Отец подмигнул ему.

– Еще бы! – сказал он. – Надо знать, с какой стороны к нему подъехать. Ты вот возьми да налети на него, черт возьми! Мой ты сын, в конце концов, или нет?

– Ну, подеремся мы с ним. А дальше? Ты опять к Линднеру побежишь жаловаться. Как тогда. После этого мне и думать нечего было заговаривать с Альбертом.

На лице Шульце-старшего появилось лукавое выражение и тут же исчезло.

– Вон откуда, значит, ветер дует! Ну что ж, может быть, тогда я и правда поспешил. Ладно, на ошибках и учимся. Вот тебе мое честное слово: не будет этого больше. Не буду тебе мешать, не буду вмешиваться. – И он протянул сыну руку, а тот ее пожал, как пожимают руку высокие договаривающиеся стороны, заключая договор.

– А все же, Гарри, – поспешил добавить отец, – если можно – без драки. Ты уж постарайся! – Он встал и снова пошел к плугу – должно быть, еще не кончил починку. Но, пройдя несколько шагов, вновь возвратился. – Да, я ведь забыл тебе сказать… В жизни с кондачка ничего не сделаешь, и самый прямой путь бывает иной раз извилист. Да и мне тоже редко когда что-нибудь удавалось с первого захода.

Казалось, он еще что-то хотел сказать, но неожиданно оставил сына одного.

Гарри снова прилег на траву. Но теперь ему уже не было никакого дела ни до бездонного неба, ни до могучего леса из травинок. Он думал: прав отец или не прав? Неужели правда, он, Гарри, иногда несерьезно относится к своим обязанностям? Конечно, отец прожил жизнь, которой может гордиться не только он сам, но и многие другие люди. Но понимал ли он, как мать и он, его сын, страдали, живя в вечном страхе за него? Ведь именно жизнь отца сделала их такими, какими они стали теперь.

Еще тогда, когда отца арестовали, в их бецовском доме поселился страх, родилась ненависть. Это было летом 1941 года, вскоре после нападения на Советский Союз. Гарри хорошо все помнит: в том году он впервые пошел в школу. Вместе с другими ребятами он гонял на улице в футбол. Вдруг подъехал грузовик. С него спрыгнули люди в мундирах и оцепили дом. Засвистел свисток, дворовый пес рвался с цепи. Несколько человек в мундирах сразу же стали рыскать по дому, в риге, в хлеву, не пускали во двор даже его, сына Шульце. Он стоял у дверей и плакал – он не понимал, что происходило. Скоро люди в мундирах вернулись. Они вели человека, которого он, Гарри, никогда еще не видел. И как он попал к ним во двор? Весь в сене! Но раздумывать было некогда. Люди в мундирах вывели из дому еще одного человека. Гарри вздрогнул – отец! На руках его висела какая-то цепочка.

«Корова он, что ли?» – с возмущением подумал Гарри.

Отец прошел совсем рядом и посмотрел ему прямо в глаза. Лицо у него было красным, но он улыбнулся. «Я вернусь, Гарри, – сказал он, – обязательно вернусь! Ступай к маме, пусть не плачет».

Гарри послушно вошел в дом, внеся в него все свое великое горе. Мать сидела на стуле и плакала. Это было очень тяжело. Он ничем ей не мог помочь. Все его сочувствие выразилось в том, что он тоже заплакал.

В тот день Гарри никак не мог успокоиться, унять свои рыдания – они засели где-то глубоко в груди. Мать давно уже ушла на кухню и что-то торопливо мыла и чистила там, будто хотела перемыть посуду за весь год. До самого вечера он не отходил от нее. Глаза у мамы горели, но она больше не плакала.

«Мама, а кто был тот чужой?» – спросил он.

Мать вытерла руки о фартук и привлекла его к себе.

«Не знаю, – ответила она. – Никогда раньше его не видела. И отец не видел и не знал его, если тебя кто спросит».

«Правда, мам?»

Мать не ответила и снова занялась кастрюлями. Только гораздо позднее она опять заговорила:

«Ступай теперь спать, Гарри, пора! Подойди ко мне, пожелай мне спокойной ночи».

Недели три спустя вся деревня уже знала, кто был этот чужой человек, – коммунист, которого разыскивали по подозрению в государственной измене. Так написали в газете. Там же значилось, что отец Гарри многие годы был знаком с этим человеком и больше месяца прятал его у себя на дворе. Этот коммунист работал на кирпичном заводе в Бирнбауме. Газета писала, что еще и другие рабочие с этого завода виновны в государственной измене. Но они скрываются, и их до сих пор не обнаружили. Однако в конце концов их тоже поймают. Но за все эти годы их так и не нашли.

Однажды ночью в груди Гарри шевельнулось подозрение. Кто-то пришел к ним. Он слышал через стенку, как мать с кем-то говорила. Сперва он не придал этому значения и снова заснул. Но потом все же спросил мать, с кем это она разговаривала ночью.

«Должно быть, тебе почудилось, – ответила она. – Никого у нас не было».

Гарри не поверил:

«Ты неправду говоришь!»

Мать села с ним рядом, взяла его руку в свою.

«Гарри, ты ведь любишь папу?» – спросила она.

В знак согласия он опустил голову.

«Вот поэтому, – сказала мать, гладя его по голове, – никто и не должен знать, что к нам ночью заходили».

Но понять этого Гарри так тогда и не понял. Однако промолчал. Он догадывался, что ночные посетители были друзьями его отца. Он ничего не сказал и когда обнаружил, что мать дала этим гостям с собой яиц и сала. Напротив, он обрадовался и даже старался поменьше есть, чтобы мать могла что-нибудь дать им в следующий раз.

И это было каким-то утешением для него. В школе никто не хотел с ним водиться – ведь отец Гарри сидел в тюрьме. А учитель – старый и седой – вечно мучил его придирками: то оставит после уроков, то розгами накажет. А сколько всяких других наказаний он для него придумывал! Но Гарри не сник, он твердо решил: буду учиться лучше всех, буду всегда внимательным и прилежным. Только так он и мог жить. Но такая жизнь сделала его жестоким по отношению к самому себе. Ему ведь не помогали никакие извинения; стоило ему совершить малейшую ошибку, как тут же приходилось за нее расплачиваться. Это и определило его характер. Он рано понял: кто ошибается, тот должен считаться с последствиями. Зато позднее, когда прошли уже многие годы, ему было трудно понять других ребят.

Но тогда… тогда он вовсе не мирился со всем окружающим. Ему было уже девять лет. Прошло три года с тех пор, как забрали отца. Каждую ночь крупные соединения американских бомбардировщиков пролетали высоко над деревней. Жители ее как раз убирали картошку. Сентябрьское солнце стояло довольно высоко в небе. В обед мать дала ему денег и попросила принести две бутылки газированной воды.

Перед трактиром стояло несколько военных грузовиков. В самом трактире набились эсэсовцы – яблоку негде было упасть. Гарри подошел к стойке, попросил воды. Обернувшись, он заметил, как Бетхер, тогдашний бургомистр, разговаривая с эсэсовцем, показал на него, Гарри. Это было очень неприятно, и Гарри решил поскорей убраться из трактира. Но эсэсовец схватил его за рукав.

«А ну, погляди на меня! – сказал он совсем не зло, только глаза его все время бегали. – Красивый парень, рослый! Жаль, отец у тебя сволочь. – И он покосился на Бетхера. Потом взял да пододвинул свою кружку ему, Гарри. – Что ж, ты не виноват. Выпей за то, чтобы все эти гады сдохли!»

Гарри не притронулся к кружке.

«Пей!» – сказал ему почти ласково эсэсовец, но тут же плеснул ему в лицо все содержимое кружки.

Гарри стоял не шевелясь. Сперва он ничего не видел, слышал лишь громкое ржание. Первое, что он разглядел в конце концов, была кружка, стоявшая на столе. С пивом. Рука потянулась к ней… И вот уже эсэсовец стоял облитый пивом с головы до ног. Как мокрый пес.

Все остальное произошло очень быстро. Кто-то ударил Гарри. Он даже не понял кто. В глазах потемнело. Пришел он в себя уже на улице. Кругом никого не было.

Гарри побежал в поле. Не бежал, а несся, задыхаясь, исполненный боли. Голова лихорадочно работала, сердце выстукивало: «Папа! Вернется папа – за все отплатит!»

Мать сразу догадалась, в чем дело.

«Поплачь! – сказала она. – Легче станет».

И правда, потом полегчало. Но папа!.. Мысль об отце теперь никогда не покидала его. Мысль эта принесла ему надежду…

И час возвращения настал. Снова отец сидел в кухне за столом. Они с трудом узнали друг друга, стали какими-то чужими и не столько внешне, а как-то внутренне. Да и о чем им было говорить? Отец принялся расспрашивать, помогал ли Гарри матери. А как в школе? Успевал ли? А пахать научился? Парным плугом, конечно? Или только все играл?

Вот такого отца он и ждал все эти годы. И что же, разочаровался теперь? Ничуточки, напротив. Только внешне он представлял себе отца немного другим. Ему хотелось броситься ему на шею и рассказать обо всех пережитых муках. Но отец был таким серьезным, строгим. И Гарри стало совестно говорить с ним о прошлом. Отец, наверное, хорошо знал, что тут без него происходило, как они жили, но теперь это было уже неважно для него. А о чем-то понятном, само собой, не стоило и говорить. Ему подавай что-нибудь настоящее, что Гарри тут сделал хорошего.

И сын принялся перечислять. А вот о том, как было жутко, как он боялся, умолчал.

Отец остался доволен.

«Хорошо, Гарри, – сказал он. – Очень даже хорошо. Значит, нас теперь двое мужчин в доме». Он обнял его за плечи и встряхнул.

Это и была, должно быть, его благодарность за все эти годы. Да и большей Гарри никогда и не представлял себе ее. Итак, для отца он был теперь взрослым. И он докажет, что достоин этого признания. Он никогда не будет жаловаться, никогда!

И Гарри сдержал слово. Более, чем прежде, он был строг и суров к себе, в нем появилась даже какая-то жесткость. Ведь в деревне покамест мало что изменилось. Кое-кто даже высказывал недовольство: с какой это, мол, стати отец Гарри вернулся раньше других – тех, что ушли в солдаты? Они говорили, что отец все четыре года провел чуть ли не в санатории. И в школе ребята повторяли это. А учитель Грабо был большой мастер причинять боль словами.

Но что же Гарри было делать? Бежать к отцу каждый раз жаловаться? У того своих забот хватало. В конце концов он и сам справился без помощи отца. В общем и целом, конечно. И все же нелегко ему это досталось. Очень нелегко…

Гарри все еще лежал в траве на краю канавы. Тем временем пришла мать, принесла обед. Кликнула его. Он встал и пошел к фуре. И пока шел, мысли его вновь возвратились к Альберту. Да, уж этот Берг… Но, в конце концов, он ведь такой же парень, как и он, Гарри, и должен сам знать, что хорошо, а что плохо. Верно?.. Нет, что-то тут неверно. То, что было плохо, Альберт считал хорошим, поэтому он и вытворял черт те что. Если бы он понял, в чем ошибается, может быть, все изменилось бы к лучшему. А вдруг и правда ему надо помочь?..

Первый день нового учебного года совсем не был похож на другие такие дни. Никто не пытается перекричать друг друга, и даже никто не спорит из-за лучшего места. Слышен только шепот. Маленькие группки учеников шушукаются по углам, ребята то и дело поглядывают в сад: не изменилось ли там что-нибудь. Какой-то злой дух витает над всем, каждая группка готова броситься на другую, считая, что ее тоже в чем-то подозревают.

Все деревца и кусты в школьном саду кто-то спилил. Ночью взял да спилил. Говорили, что это кто-то из учеников, возможно даже несколько учеников.

А ребятам так хотелось, чтобы у них был свой мичуринский сад, так хотелось самим делать прививки!..

Члены Тайного Союза мстителей сидели, не сводя глаз с доски. Лицо Альберта застыло, он стиснул зубы так, что резко обозначились желваки. Руками он сжимал крышку парты перед собой.

Друга неотступно следил за ним.

– Скажи по-честному, ты это сделал?

Альберт молчал.

Родика сидела отдельно от остальных и время от времени поглядывала на своих бывших кровных братьев. Она как-то беспомощно улыбалась. Никто не обращал на нее внимания.

Гейнц Грабо, будто его вообще ничто не касалось, рисовал на парте. Злорадно усмехаясь, он то и дело подмигивал Альберту. Выражение его лица как бы говорило: «Я же тебе давно предлагал, Альберт. Мы с тобой вдвоем что хочешь можем сделать».

Но Альберт даже не смотрел в его сторону. И не из-за недавнего сражения. Презрение Альберта к Грабо имело более глубокие корни – он и все мстители ненавидели сына господина Грабо за то, каким он был, а вовсе не из-за какой-то отдельной стычки.

Ровно в восемь в класс вошел учитель Линднер. Ученики поднялись. Ни одна парта не хлопнула. Ребята смотрели на своего учителя с участием, как будто тяжелый удар был нанесен ему одному, и приветствовали его особенно дружно.

Учитель заговорил очень тихо. Он поздравил учеников с началом учебного года, сказал несколько слов о предстоящих задачах и вдруг подошел к окну. Долго он молча смотрел в сад.

Весь класс тоже молчал. Слышалось только дыхание ребят. Очень громкое почему-то.

Гейнц Грабо ухмылялся, опустив уголки губ.

Глаза Альберта горели огнем. Ненависть удваивала силу, с которой он сжимал крышку парты. Сидел он чуть пригнувшись и втянув голову.

– Как часто видел я это во время войны! – не оборачиваясь, произнес учитель, все еще глядя в сад. – Разрушенные дома, опустошенные сады… Чем больше немецкий солдат разрушал, тем выше ставилось ему это в заслугу. Этим война и отличается от мира. Если в мирное время ты хочешь чего-нибудь достигнуть, тебе необходимо многое сделать, и сделать хорошо. Ты должен гораздо лучше учиться и лучше работать, чем тот, кого ты хочешь победить. Нет, не победить – ты просто должен быть лучше, чем тот, для кого ты хочешь служить примером. – Учитель Линднер подошел к столу и, внимательно всматриваясь в лица своих учеников, продолжал: – Но вот в этой войне, – он горестно улыбнулся, – какое значение имеют честность, прилежание, разум? Гораздо важнее подлость и обман, предательство и самое примитивное чувство мести. Уж если я не могу быть лучше, чем другой, то хотя бы изобью его. И потому такая война не что иное, как признание собственной слабости.

Все поняли, что эти слова были обращены к Альберту и его друзьям. Ведь прежде всего подозревали их.

Альберт сжался, как пружина, готовая в следующий же миг распрямиться. Вот-вот он бросится на учителя и вцепится ему в горло. Мускулы на его лице окаменели от напряжения.

– О нашем саде я мог бы сказать то же самое, – продолжал Линднер. – И я думаю, что тот или те, кто это совершили, находятся среди нас. И если осталась у них хоть искорка чести, они должны сами встать и признаться. – Глаза его остановились на Альберте.

Наступило долгое молчание. Скрипнула чья-то парта. Кто-то двинул ногой…

– Это сделал я! – послышался голос. Сказал это Гейнц Грабо, и сказал с вызовом.

Все обернулись к нему. Альберт тоже медленно повернул голову.

Несколько мгновений учитель не мог вымолвить ни слова. Он застегивал и расстегивал пиджак. Потом воскликнул:

– Ах вот как!.. – и снова замолчал.

– К чему это «ах»? Я спилил, и все! – проговорил Гейнц Грабо с вызовом, сунув руки в карманы.

Учитель Линднер направился к нему.

– Немедленно вынь руки из карманов!

– А мне неохота!

Молчание.

– Зачем ты это сделал?

Гейнц нагло ухмыльнулся, явно наслаждаясь испуганными лицами ребят.

– Чего это вы уставились на меня? – спросил он. – А почему бы мне и не спилить? Захотел и спилил!

Он отпрянул, но учитель все же успел ударить его по лицу.

Гейнц тут же замахнулся для ответного удара. Линднер перехватил его кисть, прибегнув к приему дзюдо. И Грабо полетел через парту на пол. Но учитель так и не отпустил его руки.

Все были настолько заворожены происходящим, что никто не заметил, как Альберт вскочил и, подбежав к учителю, резко выбросил правую руку вперед. Щелкнул нож.

Учитель Линднер, мгновенно обернувшись, упал на бок, и нож ударился о стену.

В ту же минуту Друга, перепрыгнув через ногу Альберта, упал на пол и прикрыл собой нож. Подскочили и остальные мстители и стали оттеснять Альберта, готового с кулаками наброситься на учителя.

Воцарилась тишина. Все это произошло за несколько секунд.

В нерешительности Друга вертел в руках нож.

– Дай сюда! – сказал учитель.

Друга покачал головой. Лицо его выражало одновременно беспомощность и сожаление. Он смотрел на Альберта. Учитель сделал шаг к Друге, намереваясь отнять нож. Но Друга повернулся на месте и неожиданно сломал нож о колено. Затем отдал обе половинки учителю Линднеру.

В классе послышался вздох облегчения, и без единого слова ученики вновь заняли свои места.

Подойдя к Альберту, Сынок крикнул ему прямо в лицо:

– Идиот! Вот ты кто!..

Остальные мстители тоже смотрели на своего шефа осуждающе.

Учитель подошел к столу, сел и уронил голову на руки.

– Что мне теперь с тобой делать, Альберт? – произнес он очень тихо.

– Меня это не интересует, – ответил Альберт, и гнев его вспыхнул с новой силой. – Мне безразлично, что бы вы со мной ни сделали!

– Тебе-то безразлично, – сказал учитель. – Все тебе безразлично!.. – Он заставил себя улыбнуться и снова обрел необыкновенное спокойствие, всегда так удивлявшее его учеников. Выйдя из-за стола, учитель подсел к Друге и Альберту. – Ты думаешь, ты герой? – сказал он при полном молчании класса. – Как-никак хотел зарезать своего учителя. Для этого надо немало смелости. А к смелым я всегда питал слабость. Раньше, когда я еще был, как вы, я восхищался преступниками. Может, сейчас вам это покажется странным, и учителю вроде как бы и ни к чему рассказывать это ученикам. Ну да ладно, раз уж вспомнилось! Так вот, я восхищался преступниками, которые совершали ограбление с умом. Например, жили тогда в Берлине два брата, которые ограбили банк. За месяц до ограбления они поставили перед самым банком палатку, обыкновенную палатку, какой пользуются монтеры при проверке подземных кабелей. Люди и думали, глядя на братьев в замасленных комбинезонах: наверное, чинят кабель. А на самом деле они рыли подземный ход к подвалам банка, где стояли сейфы с деньгами. Землю они выносили в портфелях. В конце концов они продолбили стену подвала, захватили много денег и скрылись. Полиции оставалось только глаза таращить от удивления…

Слушая учителя, ребята улыбались, а Альберт смотрел на него снизу вверх.

– Но все-таки грабителей этих поймали, – продолжал Линднер. – А жаль! Мне было искренне жаль их. Не то чтобы я оправдывал их преступление – оно-то должно быть наказано. Нет, мне просто нравилось, с каким умом они взялись за дело. Вы только представьте себе, чего они достигли бы, если бы освоили какую-нибудь толковую профессию, – может быть, из них вышли бы великие изобретатели. Вот почему я жалел их! – Линднер посмотрел Альберту прямо в глаза. – А теперь ты, наверное, хочешь узнать, почему я рассказал вам об этом случае? Да просто потому, что ты, Альберт, готов убить человека, даже не подумав, из чувства самой обыкновенной, я бы сказал, примитивной мести.

Более чувствительного удара Альберту невозможно было нанести. Он покраснел до корней волос и как-то сник. Наконец он поднял голову, посмотрел на учителя горящими глазами и хрипло произнес:

– Ничего подобного – очень даже подумал! Потому что вы Гейнца ударили, а это запрещено. И насчет сада – не он его спилил, а я. И еще потому, что вы всюду свой нос суете. – Он говорил торопливо, как бы желая поскорее все высказать. Но вот он на миг запнулся и тут же добавил: – Ерунду вы говорите, я вас и не собирался зарезать! Не такой уж я дурак, чтобы сразу взять да зарезать. Пырнуть я вас хотел немного ножичком, вроде как предупреждение сделать. А вы говорите «не подумал»! Вот оно как!

Хотя эта попытка оправдаться и прозвучала ужасно, она вызвала улыбку на устах учителя. Однако улыбка мгновенно исчезла.

– Значит, это не ты спилил? – спросил учитель Гейнца Грабо, посмотрев на него.

– Мне послышалось, будто это уже только что сказал Альберт, – ответил Гейнц, мобилизовав все остатки высокомерия и надменности.

– Правильно послышалось, – едко заметил Линднер.

В классе раздался смех. От злости Грабо сжал кулаки. Но терпение учителя Линднера лопнуло. Он решил в дальнейшем не обращать больше внимания на Гейнца Грабо. «Не хочет по-хорошему, пусть будет по-плохому!» – думал он. И все же не что иное, как огромное желание помочь и этому высокомерному парню, заставило его так решить. Учитель Линднер снова обратился к Альберту:

– Ты один уничтожил сад?

Альберт не сразу ответил. И Сынок немедленно вспылил:

– Герои! Сперва набезобразничают, а потом в кусты!..

Альберт вздрогнул. Не ослышался ли он? Один из мстителей напал на него с тыла?

– Заткнись! – только и буркнул он, однако уверенности у него не прибавилось.

– Так дело у тебя не выйдет! – выкрикнул Калле, которому история про грабителей очень уж пришлась по душе.

Альберт обернулся и окинул взглядом всех мстителей. На их лицах он увидел осуждение. Альберт промолчал.

Учитель все еще глядел на него.

– Да, один, – ответил наконец Альберт.

– О подлости, мерзости этого поступка мне вам нечего говорить! – расхаживая по классу, начал Линднер. – Вред, нанесенный им, всем очевиден. Особенно тебе, Альберт. В противном случае ты его не совершил бы. Остается один вопрос – как быть дальше?

Родика подняла руку. Лицо ее пылало от стыда за Альберта. С тем, что мстители оттолкнули ее, она уже примирилась. Но пионеркой она вовсе не собиралась стать, не собиралась она предавать своих друзей-мстителей даже тогда, когда ее исключили. Но теперь она чувствовала себя в какой-то мере ответственной за поступок Альберта, который она осуждала всем сердцем. Ей хотелось, чтобы и брат это понял. Но и помочь ему хотелось.

– На опушке, – сказала она, – растет много диких яблонь и груш. Можно выкопать и посадить здесь. Ради этого и я пойду с синими.

– Посмей только домой явиться!.. – погрозил ей Альберт кулаком.

Учитель Линднер решил не обращать внимания на угрозу.

– Хорошо, – сказал он, – мысль отличная! Но с какой стати пионеры должны отвечать за всякие безобразия, которые учинили другие? Нет, нет, это задача самого Альберта. А его друзья помогут ему. Вы же всегда поддерживаете друг друга.

– И пальцем не пошевельну!.. – снова взорвался Альберт.

– А вы подумайте все вместе. Это ведь не наказание. Просто надо поправить то, что сделано неверно.

– Поправим!.. – сказал Друга.

Альберт постучал пальцем по лбу.

– Теперь достаньте книги! – вновь послышался голос учителя.

Он нашел наконец выход и, несмотря на все случившееся, воспрянул духом. Спасать ребят от пути, ведущего к преступлениям, – вот в чем он видел задачу своей жизни. Нелегкая задача! Но новому времени нужны все люди, а учитель Линднер верил в новое время.

Это был уже настоящий бунт!

По дороге домой они снова переругались. У околицы Альберт поджидал Родику. Она шла одна. Он сразу же схватил ее за волосы. Теперь-то он отомстит ей за то, что было в школе. Но тут же подскочил Друга и ударил его по руке. Выйдя из себя, Альберт с кулаками набросился на него, но остальные мстители встали на защиту Други.

– Что ж, – сказал шеф, тяжело дыша, – как хотите. Кончился, значит, наш Тайный Союз! – Голос его дрожал, и все заметили, как трудно было ему говорить.

Снова Друга протиснулся вперед.

– Чего ты ерунду мелешь: «Кончился наш Тайный Союз»! Что это значит? Кто тут против нашего Союза? Ты или мы? Сам же знаешь, что Родика теперь может делать все что хочет. Вот и оставь ее в покое!

Девочка все еще стояла рядом. Кивнув ей, Друга сказал:

– Проваливай, Родика!

Подталкивая Родику, ребята выпроводили ее из своего круга. Но она все не уходила. Ей так хотелось крикнуть им: «Вы же делаете одну глупость за другой! Никому вы уже не мстите. Неужели вы ничего уже не соображаете?»

Сердце Родики сжалось. Ей было больно за брата и за его друзей. Сдерживая слезы, она наконец пошла прочь и, только отойдя подальше, позволила себе расплакаться.

Альберт стоял, все еще сжимая кулаки. Мимо прогромыхала фура с рожью, и они переждали, пока она отъедет подальше.