Текст книги "Тайный Союз мстителей"

Автор книги: Хорст Бастиан

Как раздобыть денег, они быстро придумали. Надо было продать что-нибудь на черном рынке, а что именно – подсказал многоопытный Вальтер.

Бецовские крестьяне-самоснабженцы получали масло прямо с Бирнбаумского маслозавода. С утра они сдавали заказ шоферу молоканки. А когда тот в обед развозил по дворам пустые бидоны, то оставлял на крышках бидонов пачки масла. Крестьяне забирали его потом вместе с бидонами. Вот Вальтер, проявив свои, всем известные способности, и опередил их. Калле помогал ему.

Потом все члены Союза сложились на билеты для Альберта и Други, и те отправились в путь.

– Ты чего дома сказал, когда ни свет ни заря уходил? – спросил Альберт, заранее улыбаясь.

– Мать думает, мы силки разыскиваем.

– А если она узнает, что ты прогулял?

– Что-нибудь совру.

Лампочка на потолке погасла. Колеса отстукивали свою монотонную песню, а из-за горизонта медленно вздымалась огненная гора – всходило солнце.

– Ишь солнце – как бочка здоровенная выкатывается! – заметил Альберт, явно довольный тем, что придумал такое сравнение.

Народ в купе зашевелился. Поезд подходил к Седдину. Оба железнодорожника сошли. Кто-то надсадно кашлял, кто-то ворчал, а один пассажир тихо ругался – разбудили его, видите ли, слишком рано.

Альберт и Друга смогли теперь сесть. Развалившись, они всячески демонстрировали свое дурное воспитание.

За окном раздался свисток. Поезд снова тронулся. Где-то хлопнула дверь.

– Еще секунда – и этой дурьей башке пришлось бы любоваться красными огоньками нашего последнего вагона, – сострил Альберт, мотнув головой в сторону хлопнувшей двери. Но тут же осекся, побледнев.

– Доброе утро! – произнес кто-то басом. – Приготовьте документы и багаж для досмотра.

– С чего бы это? – спросил Альберт пассажира напротив, придя немного в себя. – Здесь же никогда не проверяют?

Нервничая, пассажир дергал себя за мочку уха. Заметив его лакированные ногти, Альберт пожалел, что обратился к нему с вопросом.

– Вот и я полагаю, – заявил субъект с лакированными ногтями, четко произнося каждый слог, – эти постоянные контроли только обременяют людей. В конце концов мы же не уголовники какие-нибудь, чтобы находиться под полицейским надзором.

Выпятив грудь и высоко подняв голову, он высокомерно уставился в окно.

От страха Друге ничего другого не пришло в голову, как закрыть глаза. Он притворился спящим, однако при этом нервно перебирал руками. Весь вагон притих. Лишь изредка в купе раздавалось спокойное «пожалуйста» полицейского, возвращавшего очередной паспорт.

– Чего ты пальцами вертишь? Держи руки спокойно! – пнул Другу Альберт.

Друга открыл глаза. Все равно не поможет. В купе вошли двое полицейских. В то время как один начал проверять паспорта и просматривать багаж, второй листал блокнот с длинным списком имен. Пассажир с лакированными ногтями брезгливо протянул полицейскому паспорт, так и не повернув головы от окна.

Полицейский, взглянув на документ, указал своему товарищу на фамилию. Тот, быстро перелистав блокнот, нашел такую же в своём списке.

– А, старый знакомый! – сказал полицейский, пристально глядя на пассажира. Затем, кивнув на чемодан в сетке, спросил: – Это ваш?

– Вполне возможно, что мой, – высокомерно ответил человек с лакированными ногтями.

– Тогда вам придется последовать за нами, – сказал полицейский, так и не возвратив паспорт.

– Я заявляю протест! Я не позволю, чтобы со мной так разговаривали!

– А я отклоняю ваш протест… – вежливо возразил полицейский и обратился к Альберту: – Ваш паспорт, пожалуйста!

– Нет у меня!

– Как так?

– Еще не выдали, – ответил Альберт, зло взглянув на полицейского.

Друга попытался разрядить обстановку, тихо заметив:

– Мы еще в школу ходим.

– Оба?

– Ясно, что оба! – буркнул Альберт.

– А что это ты так сердишься?

– Ничего не сержусь!

Полицейские улыбнулись, обменявшись многозначительными взглядами.

– Куда же вы собрались, молодые люди? – спросил первый полицейский.

– К моей тетке, – ответил Альберт.

– А где она живет?

– В Берлине.

– А где в Берлине?

– В Панкове[9]9
  Панков – один из районов столицы Германской Демократической Республики.


[Закрыть].

– А у вас что, уже каникулы?

– Учитель заболел, – ответил Друга, так как Альберт замешкался с ответом.

– Разрешите взглянуть на ваши билеты?.. Благодарю! – Полицейский отошел и, встав у дверей, со скучающим видом принялся смотреть в окно.

Альберт незаметно толкнул Другу локтем, тот ответил тем же.

Проскочили! Полицейский ведь даже не заглянул в школьные сумки. Тем временем поезд подошел к Михендорфу. Один из полицейских вышел из вагона, пассажир с лакированными ногтями последовал за ним. Второй полицейский, повернувшись к Альберту и Друге, приказал:

– Приехали! Выходите!

Оба разом вздрогнули.

– Это еще зачем? – огрызнулся Альберт.

– Поскорее, прошу! С вашими билетами до Панкова вы не доберетесь. Дальше Ванзее[10]10
  Ванзее – один из районов Западного Берлина.


[Закрыть] вам не доехать, – заметил он не без иронии.

– Влипли! – честно признался Альберт. – Ничего не попишешь. Давай выходить, Друга!

Друга не мог и слова вымолвить – так он дрожал. На перроне ветер перекатывал клочки бумаги. Все было серо кругом.

Полицейские приказали обоим обождать и даже отошли на несколько шагов. Покосившись на человека с лакированными ногтями, Альберт шепнул Друге, отведя его чуть в сторону:

– Гляди! – и он указал на проход между двумя вагонами. Там стоял другой пассажирский поезд, следовавший в обратном направлении.

– Наверняка сейчас отправится… Айда, бежим!

Друга сразу вскинул голову. Только что он еще думал о неприятностях, ожидавших его дома, не веря, что им удастся выпутаться, а теперь вся прежняя энергия мгновенно вернулась к нему. Оба, не спуская глаз с полицейских, стоявших к ним спиной, шаг за шагом подвигались к краю перрона.

– Прыгай! – шепнул Альберт.

Оба спрыгнули на рельсы и проскользнули под буферами. Вот и поезд. Едва они схватились за поручни, как раздался свисток. Но это не был сигнал к отправлению: ни тот, ни другой состав не тронулся. По перрону, громко топая сапогами, бежали полицейские.

На этот раз членов Тайного Союза мстителей созвал старый Деналуш, курьер Общинного совета. И теперь они сидели в классе, окружив Альберта и Другу. За окном день уже готовился натянуть на себя ночной колпак, а совещание в комнате учителя все еще продолжалось. Кроме Линднера, там были: бургомистр фрау Граф, мать Други, фрау Торстен, и два представителя железнодорожной полиции.

– А у одного знаешь сколько звездочек вот тут! – заявил Альберт и похлопал себя по плечу. – Но те, что нас сцапали, были другие. – И он рассказал ребятам, как их с Другой задержали на вокзале в Михендорфе, и обо всех последующих приключениях.

После неудачного бегства Альберту и Друге пришлось выслушать не очень-то вежливую нотацию. Затем их под охраной отправили обратно в Седдин и там отвели в барак, где помещалось отделение железнодорожной полиции.

– Заперли они нас, – продолжал Альберт. – Ничего там не было, только три стула стояли. А нам жрать хотелось! Бутерброды-то наши они вместе с сумками забрали. А потом нас отвели в другую комнату, где сидел этот, со звездочками. И туда еще два чина подошли. И тут нас здорово в оборот взяли, перекрестный допрос учинили. Но все равно ничего не узнали. Сперва-то Друга струхнул, да и я, по правде сказать, ну, а потом увидел, делать нечего, взял себя в руки. Начальник этот, со звездочками – прямо с ума сходил: ничего с нами поделать не мог. Ни в чем мы не признались, только вот про масло сказали, что оно краденое.

Пересыпая свой отчет шуточками, Альберт всячески увиливал от признания того, что вся поездка была новым провалом Союза.

– Под конец они, конечно, скисли и послали нас обратно в комнату с тремя стульями. Хорошо, хоть бутерброды вернули – жрать-то всякому хочется! Я уже подумал: теперь нас за решетку посадят. Да не тут-то было: в легковую машину нас насадили и – жжик! – в Бецов. И прямо сюда, в школу. А этот, со звездочками, запретил нам даже разговаривать. Вот как оно делается… Но что они вас всех сюда пригонят – я не ожидал. Дело дрянь! Хуже, чем можно было предполагать. – Альберт подмигнул мстителям, но получилось это очень неестественно, и он перестал притворяться.

Его судорожные попытки представить поездку как веселую историю все равно не имели успеха. Лица ребят выдавали растерянность, а может быть, и страх.

Друга сидел, опершись локтями о парту и прижав кулаки к губам. Он не сводил взгляда с двери, ведшей в маленький коридор, в конце которого находилась комната учителя. Там теперь сидела его мать, наверное плакала, и плакала из-за него. В отчаянии он прикусил губу.

Так они молча сидели некоторое время, пока Манфред, словно очнувшись, неожиданно не выпалил:

– Я тебя не хотел прерывать, Альберт! А ведь твоего отца тоже вызвали, он теперь тоже там. – И он указал в направлении учительской комнаты. – Линднер сам твоего старика перехватил, когда он мимо школы на фуре проезжал.

Подойдя к окну, Альберт выглянул на улицу. И правда, вон она стоит, их фура с обеими телками в упряжке. Этого еще не хватало! Альберт сплюнул.

Все молчали, лишь изредка у кого-нибудь вырывалось проклятие, однако легче от этого никому не становилось.

Постепенно в классе стало совсем темно. Вот хлопнула дверца автомобиля, на котором привезли Альберта и Другу.

– Сматываются, – заметил Калле.

И снова наступило долгое молчание. Вошел учитель Линднер, включил свет. Ребята поднялись.

– Сидите! – сказал он. И в голосе его слышалась такая подавленность, что ученики сразу подумали: все пропало.

Вид у учителя был такой, будто он две ночи не спал. Но, может быть, это лампа так тускло горела? Линднер присел на одну из парт, и никто сейчас не мог бы сказать, о чем он думает. Он ни на кого не глядел и так долго молчал, что в конце концов ребята повесили головы, как увядшие подсолнухи.

Странно, но впервые они чувствовали себя виноватыми и готовы были принять любое наказание. Почему? Они и сами не знали. Но все чувствовали, какую боль они причинили Линднеру. И чем дольше он сидел с ними и молчал, тем сильнее угнетало их это чувство.

Прошло несколько минут. Учитель Линднер поднялся и зашагал к двери.

– Да, чуть не забыл, – произнес он, остановившись, и указал на школьные сумки Други и Альберта, которые, войдя, положил на парту. – Масло в сумках отнесите тем, у кого вы его украли, и скажите, зачем вы это сделали? И еще: подготовкой к походу вам теперь незачем заниматься – на каникулы вы останетесь дома.

Когда шаги учителя стихли в коридоре, ребята поднялись.

– Как это понимать? – спросил Калле уже на лестнице. – Вы что, проболтались, для чего нам деньги нужны были?

Друга кивнул. Он все время думал о своей матери.

На школьном дворе их уже ожидало возмездие. С кнутом в руках возле своей фуры стоял отец Альберта. Невзрачная его фигура вся подалась вперед, сморщенное лицо подергивалось. Он поднял кнут, и ребята отпрянули в сторону. Только Альберт не тронулся с места. Кожаный кнут обжег ему лицо и грудь. Альберт вздрогнул, словно пораженный молнией, но тут же вскинул голову и подставил лицо следующему удару. Он даже не поднял руки, чтобы защититься, и только по его крепко сжатым губам можно было догадаться, сколь велик его гнев и как он страдал от подобного унижения. Отец хлестал его по ногам и вновь по лицу. Он кричал так громко, что даже осип:

– Опозорил ты меня! Проклятый щенок! Бандит вшивый!.. – По его морщинистым щекам сбегали слезы.

– Отец!.. – взмолился Альберт, но так тихо, что ребята скорее догадались, чем услышали.

Все они стояли сейчас в стороне, стараясь не глядеть на своего шефа. По опыту они знали – Альберт и сам справится с отцом. Только ему одному Альберт позволял себя бить и потом никогда не злился, только всегда бывал очень грустный. На лице его вспыхнули две красные полосы, как будто их кто-то краской намазал. Длинный кнут обвился вокруг его шеи. Внезапно Альберт схватил его и вырвал из рук отца. Ребята побледнели, боясь, как бы Альберт не набросился теперь на старика. Но Альберт отвернулся, переломил кнут пополам и отдал отцу. Дрожа всем телом, он проговорил:

– Не бей меня, отец!.. Правда, лучше не надо… – Глаза его влажно поблескивали. Судорожно глотнув, он пошел прочь.

Проводив его диким взглядом, отец сразу весь обмяк. Казалось, вместе с кнутом сломали и его. Смахнув мозолистой ладонью слезы, он заковылял к фуре.

– Пошла, пошла, Лотта!.. – тихо скомандовал он, шлепнув телок вожжами по спине.

Колеса заскрипели.

Альберт сидел, прислонившись спиной к каменной ограде парка, уронив голову на руки, лежавшие на коленях. С липы упал желтый листок и запутался в его волосах. Ветер тщетно пытался высвободить его.

В нескольких метрах от Альберта, на жухлой траве, присели остальные мстители. Кто теребил травинку, кто грыз ногти, и все молчали. Наконец Альберт произнес с наигранной бодростью:

– И вождь ирокезов сказал… – Он тронул рукой красные полосы на лице, похожие на воинственную раскраску, и добавил: – Воины, будем держать совет!

Ребята ответили улыбками, выразив таким образом готовность перейти к следующему пункту повестки дня.

– Если ты насчет масла советоваться надумал, – поспешил начать Вальтер – видно, ему давно уже не давала покоя эта тема, – то нечего вам тут рожи кислые строить! Давайте его себе оставим. – Словно застыдившись, он отвернулся.

– Так мы тебе его и преподнесли! – Калле постучал пальцем по виску. – Ворюга, ты нажрешься до отвала, а нам потом скажут: трусы!

Вальтер посмотрел на него своими жабьими глазами, но так ничего и не сказал.

– Это мы-то трусы? – возмутился Длинный.

– Я тоже считаю, что масло надо вернуть! – пропищал Манфред.

– Ловко это Линднер придумал, – сказал Альберт, сплюнув. – Не верни мы теперь масло, нас и правда вся деревня начнет презирать: трусы, мол, и все! А если мы его вернем, еще хуже получится – «Извините нас, пожалуйста, мы у вас тут маслецо стырили, но мы никогда больше не будем». Уж хуже этого наказания не может быть. Вот как оно! Но, правда, трусами уж тогда никто не обругает. – Он высвободил листочек из своих волос и растер его между ладонями. – Или как ты считаешь, Друга?

– Вернуть! – Другу, по-видимому, сейчас грызли другие заботы.

– Что ж, потопали тогда! – предложил Ганс. – Давайте с песней пойдем по дворам: может, и отпустят нам грехи наши.

– Довольно чудить! – отрезал Альберт. – У кого вы масло сперли? Выкладывайте!

Вальтер назвал пять крестьян, и среди них Шульце-старшего.

– Ну и наломали вы дров! – произнес Альберт, вздохнув. – У Шульце всего две коровенки в хлеву, да и молока они с гулькин нос дают. Он же и пашет на них.

– Поворчи, поворчи еще! – задиристо вставил Калле. – Сами попались, а мы теперь виноваты.

Альберт промолчал, и они тронулись в путь. Прежде чем ступить на двор к Шульце, Альберт сказал:

– Две оплеухи я еще готов получить, но не больше. А после третьей сам сдачу дам.

Все вошли тесной гурьбой, словно стая гусей, только что не гоготали.

Хозяева как раз кормили скотину. Из риги вышел Шульце-младший. Мстители еще больше помрачнели.

– Нам тут сдать кое-что надо! – проворчал Альберт, не поздоровавшись.

– Я и так уж догадался, – приветливо ответил Шульце-младший и посмотрел в сторону свинарника, откуда несся душераздирающий визг свиней. «Позвать отца или лучше не надо? – подумал он. – Нет, не надо! Наверняка Альберту и его дружкам нотациями уже все уши прожужжали, а потом им небось нелегко было сюда прийти». И ведь все они из одного класса – тут уж лучше вместе держаться. Правда, отец отругает его, но уж это он как-нибудь переживет. Он же сам сколько раз ему говорил, чтобы он ребятами Альберта занялся. Вот теперь как раз представляется такая возможность.

Тут Гарри еще вспомнил, что совсем недавно ребята Альберта ночью выкопали дички и посадили их на школьном участке. Все это вместе и заставило его совсем по-иному отнестись к Альберту.

– Давайте масло скорее! Отец в хлеву. А то еще раскричится тут! Я ему потом сам скажу, что вы, мол, приходили и извинялись и все такое прочее. – Говоря это, Гарри даже улыбнулся чуть-чуть.

Мстители так и опешили. Подобного приема они уж никак не ожидали. Они ж не извинились даже, и вообще… Вальтер тут же сунул Гарри масло в руку, и минуту спустя мстителей и след простыл.

Альберт шагал один в стороне от остальных. Время от времени покачивая головой, он оглядывался на двор Шульце. Нет, такого он не ожидал. Нагнав своих ребят, Альберт несколько необычным образом высказал свои чувства:

– А неплохо бы этого Шульце-младшего в наш Союз заполучить!

Заметив удивленные взгляды мстителей, он поспешил добавить:

– Я же сказал только «неплохо бы», а на самом-то деле он все равно нам враг. – Однако ему не удалось придать своему голосу обычной злости.

У других хозяев мстители не так-то легко отделались. Потоки брани и проклятий обрушивались на их головы. Но они вынесли и это, быть может, оттого, что сами осознали свою вину. Только под конец один из крестьян набросился на Альберта с кулаками, но тут мстители, как один, встали на его защиту.

Когда все уже было позади, ребята поняли: этот день они никогда не забудут. Даже Вальтер стал подумывать о том, не бросить ли ему воровать.

Альберт долго отмалчивался. Что-то с ним происходило. Никак не мог он найти, на ком бы сорвать свою злость.

Даже Линднера нельзя было ни в чем упрекнуть. Скорее сам Линднер имел все основания возненавидеть его, Альберта. Шеф мстителей легко мог себе представить, что учителю больше всех влетело от полиции. Но злости своей надо же было дать выход.

И Альберт сказал:

– Плевал я на их поход!

– А все равно жалко, – тихо произнес Манфред.

– Да, – протянул Калле. – И мне охота была поехать. А то сидишь тут, как в норе, и ничего не видишь. – Последние слова он адресовал Альберту.

Понурив головы, они плелись по деревенской улице.

– А что, если нам извиниться перед Линднером и этими… пионерами? – вдруг предложил Длинный. – Может, они нас тогда возьмут?

Очевидно, не ему одному пришла такая мысль – сразу же послышались возгласы одобрения.

Альберт готов был броситься на ребят, но Друга одернул его:

– Тише ты! А то весь Союз разбежится.

Альберт сопел от негодования.

– Первым я к ним ни за что кланяться не пойду. Вот вы сами и начинайте, покажите, какие вы храбрые!

Друга устало улыбнулся. Простившись, он повернул домой. Самое тяжелое ожидало его впереди.

Глава десятая
СТЕНАНИЯ И ПЛАЧ ДЛИЛИСЬ ДОЛЬШЕ САМОЙ НОЧИ

Прошли месяцы. Настала зима. Солнце подернулось глазурью. Озимые всходы присыпало снежком: мороз, словно пух, выщипывал из облаков снежинки. Природа отдыхала, накапливая силы для нового года, для новой жизни, для новых ростков и побегов, которые она, как букет, преподносит людям. Быть может, она столь щедро приветствует человека, дабы он почувствовал, как прекрасна жизнь и как ее надо беречь?

Деревня тоже дремала в ожидании этого великого пробуждения. Только из кузницы от зари до зари неслась песня молота и наковальни – там для нового трудового года ремонтировали сельскохозяйственные машины.

Даже мстители не нарушали этого покоя. И порой казалось, будто их Союз и не существует вовсе. Просьба мстителей простить их нашла тогда в школе доброжелательный отклик, и им снова разрешили участвовать в подготовке похода. Делали они это «с огоньком», и скоро каждый из жителей Бецова мог убедиться в результатах их труда: за веселой изгородью из зеленых, желтых и красных планок раздавался визг малышей. Здесь недавно открыли детский сад. Вальтер часто бродил теперь около этого разноцветного заборчика, словно лиса вокруг курятника. За этим заборчиком гуляли его братья и сестры.

А Друга что-то подозрительно часто засиживался в комнатке у учителя Линднера, так что складка на лбу Альберта вообще больше не разглаживалась.

На вопросы шефа Друга обычно отвечал:

– Линднер читает мне из своей будущей книги, а потом мы ее обсуждаем. Ничего такого в этом нет. Мы же с ним оба вроде как сочинители и поэты.

Даже себе самому Друга боялся признаться в том, что на самом-то деле он восхищается учителем Линднером и с каждым днем ему становится все труднее искусственно подогревать в себе ненависть к нему.

Манфред, Калле и Длинный использовали перемирие с пионерами для всевозможных совместных вылазок с ними, и Альберту потом говорили, будто участвовали все школьники, а не одни пионеры.

Только Ганс, насколько это было возможно, всегда держался в стороне. Ожесточение его нарастало в зависимости от побоев, которые ему доставались дома. Он чувствовал, что жизнь его друзей изменилась, завидовал им и мучился. Для себя самого он не видел выхода и очень боялся, как бы в один прекрасный день не остаться совсем одному. Потому-то он в последние дни и предпочитал не отходить от Альберта.

Но время от времени мстители и впрямь доказывали, что Тайный Союз их еще жив. Чаще всего они избирали своей жертвой перебежчиков. Альберт задирал их где только мог. Они тоже не оставались в долгу, и любой спор превращался в драку, в которой, как правило, принимали участие все мстители и почти все пионеры. Но теперь никто заранее не намечал такой драки. Они вспыхивали сами по себе, как порой погасшие угли вдруг разгораются вновь, если налетит порыв ветра и сдует прикрывающий их пепел.

Наконец настал май. Воздух пропитался запахами талого снега. Было решено вечером, в день Освобождения, на дороге между выселками и Бецовом зажечь большой костер. Пламя его должно было возвестить на всю округу, что люди жаждут мира и готовы за него бороться. На этот костер мира пригласили всех жителей деревни.

Накануне праздника в классе возник спор. Альберт сделал наглое замечание относительно костра, а Руди Бетхер ответил:

– Если вы обязательно хотите все испортить, то незачем вам и приходить.

– Ишь чего захотел! – презрительно фыркнул Альберт, пристально поглядев на него и скривив рот. – Небось думаешь, что тебе тогда легче будет всякие басни рассказывать. Без помех, так сказать.

Сынок оттащил Руди в сторону, шепнув:

– Плюнь ты на него! Дурак дураком и останется! – Он всегда напрямик высказывал то, что думал.

Альберт уже замахнулся, чтобы ударить Сынка, но тут отворилась дверь и вошел учитель Линднер.

После уроков у Альберта уже пропала охота драться. Он решил созвать всех членов Союза на военный совет в «Цитадели».

– Оболванить людей они хотят костром своим! – заявил Альберт, сплюнув на пол. – Начнут заливать о прогрессе, справедливости. На самом-то деле справедливости нет, вообще нет! Вот как оно!

Калле взъерошил свои курчавые волосы.

– Это, конечно… – протянул он. – Но чуть-чуть-то справедливость есть. Синим Линднер тоже спуску не дает.

– Вот еще один болван на мою шею! Как будто я об одном Линднере сейчас говорил. – Альберт побагровел от злости. – Я о политике говорил, дурак ты набитый, о политике! – Ему даже пришлось передохнуть. Уже спокойнее он сказал: – Потом не воображай, пожалуйста, будто этот Линднер все делает задаром. Такого вообще не бывает. Ему русские премию выдадут. Это уж точно. – Он оглянулся, ища поддержки, но увидел внимательно слушавших ребят, на лицах которых было заметно сомнение. Окончательно обозлившись, Альберт замолчал.

– Вроде как прав наш шеф, – заметил немного погодя Друга, сдунув волосы со лба. – В большом-то справедливости нет – насчет излишков, например, и беженцев… Не знаю я… – Он пожал плечами.

– Хоть один нашелся, кто понимает, в чем дело, – примирительно проговорил Альберт.

– Почему это «один»? – возмутился Длинный. – Что такое справедливость, я не хуже вашего знаю.

Некоторое время Манфред мялся в нерешительности, но в конце концов сказал:

– Я тоже так думаю, как вы. У нас в Богемии, например…

– Во-во! – прервал его Альберт, не желая, чтобы мстители отвлеклись от темы. – И у вас в Богемии происходит то же самое.

Ганс смотрел своим синим и своим карим глазом на Альберта и молчал. Он и так был на стороне шефа, но не из убеждения, а скорей из злобного чувства, ставшего для него чем-то привычным.

– Ну и что ты думаешь делать? – задал вопрос Длинный.

– А мы их возьмем и разгоним, когда они соберутся у костра! – ответил Альберт.

– Так ты их и разогнал! – вставил Друга, скривив губы, словно только что услышал плоский анекдот. – Может быть, и ты, Альберт, тоже притворишься призраком с такими вот глазищами?

– Брось трепаться! Мы им патронов подкинем в костер! Поглядишь, как пионеры улепетывать будут, когда те начнут взрываться.

Мстители сидели молча, прищурив глаза, кое-кто ковырял в зубах.

– Нет, нельзя! – решил наконец Длинный. – Может покалечить кого-нибудь.

– Верно, – согласился Друга, – это опасно! Попугать можно, но и только. – Друга с неприязнью обдумывал предложение Альберта. Ему оно казалось совершенно неинтересным.

– Так и сделаем, – снова заговорил Альберт. – А то они еще подумают, что мы хвосты поджали после этой истории с маслом и сидим, забившись в конуру. – И Альберт принялся убеждать свою команду. Вызвать воодушевление, как бывало прежде, ему не удалось, но в конце концов все согласились с ним.

– Послушай, Альберт, а что, если патроны пулями в землю ткнуть? Пуля ведь при взрыве вниз должна пойти, – спросил неожиданно Ганс.

– Кажется, да, – ответил Альберт. Другие себе это тоже так представляли. – Или как ты считаешь, Друга?

– Я?.. Чего это? A-а… конечно. – Друга совсем не о том сейчас думал и так и не понял, о чем речь.

Он решил сразу после этой операции с костром непременно поговорить с Альбертом. До этого не стоило. Альберт не выслушал бы его до конца, вспылил бы, и все. Должен ведь быть какой-то путь к миру между мстителями и пионерами! Зачем вообще теперь Тайный Союз? Но почему это так трудно? И почему он, Друга, все еще считает, что мстители правы? А раз так, то мыслимо ли вообще примирение?

– Решено! – сказал теперь Альберт. – Кто из вас видел, собрали они уже хворост на костер или нет?

– Только завтра после обеда пойдут собирать.

– Поздновато! – определил Альберт. – Тогда патроны тоже только завтра придется в землю закапывать. – Подумав, он покачал головой. – Пойдет кто-нибудь один. Есть добровольцы?

– Я! – тут же вызвался Ганс и даже встал. При этом он похлопал себе по штанам и куртке, хотя на них и грязи-то никакой не было.

…Этот костер был зажжен во имя мира. Потрескивая, он взметал искры до самых звезд. И звезды, словно понимая мирные чаяния людей, светили в эту ночь необыкновенно ярко. Вокруг полыхавшей горы огня собрались сотни людей. Все в деревне, кто мог ходить, пришли сюда. Многие из простого любопытства. Однако очень скоро не осталось равнодушных зрителей – всех захватила торжественность этого события. Ибо вместе с пламенем разгорались надежды.

Все ребята – члены Тайного Союза мстителей держались в стороне от остальных школьников. Неожиданно их охватило чувство сожаления, что они внезапно прервут этот праздник, так похожий на клятву во имя торжества жизни. Но пути назад уже не было. Шульце-старший, встав на кучу щебня, призывал собравшихся:

– Все люди, кто бы вы ни были, соединяйтесь в борьбе за мир!

– Германии нужен мирный договор!

– Дайте по рукам тем, кто расколол нашу родину. Они хотят войны!..

– Требуйте уничтожения всех атомных бомб!

– Крестьяне и рабочие, крепите единство! У нас общий враг, и счастье наше тоже неделимо!..

Своими медвежьими лапищами он рассекал воздух, и лицо его пылало от гнева на всех врагов рода человеческого. Он часто запинался, прерывая начатое предложение, перескакивал с одной мысли на другую. Но он говорил честно и открыто. Его внимательно слушали. Иронические выкрики не прерывали его речи, и слова его доходили до самого сердца. Не всегда же путь к сердцам людей закрыт!

Подняв кулак к небу, Шульце воскликнул:

– Миру – мир! Долой войну!.. – и сбежал с кучи щебня, сразу же исчезнув в толпе.

Аплодисменты заглушали треск костра. Теперь на куче щебня стоял учитель Линднер. Лицо его казалось помолодевшим. Высоко подняв голову, он улыбался. Воцарилась глубокая тишина. Линднер прочитал стихотворение Готфрида Келлера «Весенние надежды»:

 
Дыша фиалковою новью,
Мечтой, надеждой, вешним сном,
Песнь, вдохновленная любовью,
Витает над земным челом.
 
 
То возлелеянная нами
Песнь торжества и красоты
О мире между племенами
И правоте людской мечты.
 
 
Чтоб, к горним устремясь пределам,
Весь род людской поведать мог,
Что у него на свете белом
Один король, закон и бог.
 
 
Надежды этой светоносность,
Земной любви благую весть
Лишь зависть черная да косность
Мечтой безумной смогут счесть.
 
 
Но, кто с надеждой распростился,
Пускай клянет свою судьбу:
Напрасно он на свет явился.
Он жив, а будто спит в гробу[11]11
  Стихи в переводе А. Голембы.


[Закрыть].
 

Когда он кончил, никто не захлопал. Люди стояли, опустив головы. Да, думали они, сказка о великом счастье человечества должна стать былью. Кое у кого скатилась по щеке слеза…

Мстители с ужасом смотрели на угли. Должно быть, они уже глубоко прожгли землю. Пройдет несколько минут, может быть секунд, – и страшный взрыв развеет мечты людей. Страх и ужас нарастали в груди Други. Ногти его глубоко впились в ладони, глаза рыскали по лицам людей. Неожиданно повернувшись к Альберту, он выкрикнул, скорее выпалил единым духом:

– Скорей, Альберт, предупредим их!

Лицо Альберта выражало нерешительность. Подняв плечи, он как-то беспомощно развел руками.

Друга нашел глазами Линднера. Тот стоял по другую сторону костра перед пионерским хором, подняв руки и отсчитывая такт. Громко и требовательно звучала песнь в ночи.

 
Ветер мира колышет знамена побед,
Озаренные кровью знамена.
Озарил миру путь нашей Родины свет,
Мы на страже стоим непреклонно.
 

Друга локтями расчищал себе путь. Люди недовольно ворчали, но Друге было все равно. Вперед! Учитель Линднер уже близко!

 
Наши нивы цветут,
Мы отстояли весну.
Наши силы растут…
 

Кто-то схватил Другу за руку. Словно клещами впился в него. Но Друга вырвался, ударив костяшками по державшей его руке. Еще секунда, и он все скажет учителю…

 
Мы сильны! Берегись, поджигатель войны.
Не забудь, чем кончаются войны…
 

Что-то затрещало в огне, сухо и не очень громко, как будто кто-то палкой провел по штакетнику. Хор умолк. И снова этот треск. Люди стали оглядываться. В чем дело? Вдруг Длинный упал. Еще секунда, и послышался его отчаянный крик. Никто никогда не слышал такого крика. Только те, кто бывал на фронте, сейчас почему-то вспомнили войну. Альберт и Ганс, стоявшие рядом с Длинным, пытались его поднять, но он закричал еще пронзительнее. На правой ноге Длинного от бедра до колена зияла огромная кровавая рана…

– Отойдите от костра! – закричал Друга истошным голосом. – Патроны! Пулеметные патроны в костре!..

Но никто не обратил на него внимания. Его оттолкнули в сторону. Все устремились к Длинному.

– Жгут! Перетянуть рану! – крикнул учитель Линднер.