Текст книги "Тайный Союз мстителей"

Автор книги: Хорст Бастиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Ну что ж, бей! – сказал Друга с презрением.

Альберт сунул руки в карманы.

– Что ты школьный сад погубил – это свинство! – продолжал Друга. И остальные ребята одобрительными возгласами поддержали его. – И кто был против одиночных выступлений? Ты. А сам хуже всех оказался!.. – Друга даже засопел от злости.

– Вон ты о чем! – заметил Альберт с явным облегчением. – Надо же кому-то что-то делать, если все вы дураки и ничего не понимаете.

– Зато ты уж слишком умен! – возразил Друга. – Потому и делаешь все шиворот-навыворот.

Подумав, Альберт повернулся и сказал:

– Сейчас нет времени. Сегодня вечером в восемь в «Цитадели»!

– И не подумаю прийти! – отрезал Сынок. – Пойду купаться.

Альберт остановился. Ему удалось подавить свой гнев.

– Ладно, тогда на берегу. Но только в девять.

Плеснулась рыба, и по воде побежали красивые круги. Потом вода снова разгладилась. Где-то над лугами крикнула цапля. Белая луна словно прилипла к небу. Было прохладно.

Сынок и Руди лежали на песчаной косе, хотя уже покрылись мурашками от холода.

Остальные мстители расположились на лугу и курили. Им не хотелось купаться. Тучи комаров то и дело атаковали их голые руки и ноги.

– Шеф идет! – почтительно сообщил Вольфганг.

Сынок и Руди прыгнули в воду, но тут же вынырнули и принялись одеваться.

Шагая через луг, Альберт приближался к берегу реки. Словно беспокойная лошадь, он то и дело вскидывал голову.

Ребята лениво поднялись.

На всякий случай Альберт примирительно улыбнулся. Прижав руку к груди, он произнес:

– «Свобода над сердцем»!

Почти все ребята только приложили руку к груди, лишь Вольфганг пробормотал:

– «…над сердцем»!

Такой прием не понравился Альберту, и рапорт Манфреда он выслушал лишь краем уха.

– Валяйте, господа судьи! – сказал он, растянувшись на траве. Против его воли это прозвучало зло.

Атмосфера сразу же накалилась.

– Лучше бы признался, что это было свинство с твоей стороны, – сказал Сынок очень спокойно, что несколько удивило ребят.

– Ишь чего захотел! – Альберт прищурился.

– Если так дальше пойдет, давайте лучше сразу подеремся! – Друга встал.

– Как хотите.

– Перестань трепаться, Сынок.

Друга присел подле Альберта на корточки. Он не знал, как ему быть. Внутренне он осуждал Альберта, но не хотел столкновений.

– Ты же не прав, шеф! – сказал он. – Признайся, и мы как-нибудь вместе все уладим.

– Слушайте-ка! – приподнявшись на локте, ответил Альберт. – Вы, должно быть, забыли: у нас война с синими.

Друга покачал головой.

– Мы же говорили о другой войне. Один на один, и не так, чтобы потом стыдно было. Мы же хотели разгромить синих, ослабить их, а ты своим подлым поступком только помог им. Теперь все сами побегут к синим. Это всегда так. Если на кого нападают сзади, тому и хочется помочь!

Альберт затянулся дымом и задержал руку на губах. Он хотел понять Другу. Медленно выпуская дым изо рта, он, усмехнувшись, сказал:

– Прав! Глупость я сморозил.

– Что же, все ясно, значит, – поспешил заключить Сынок. – Надо теперь только сговориться, как нам это дело с деревьями поправить…

– Не о чем нам сговариваться, понял? – оборвал его, поднявшись, Альберт.

– Не понял, – все так же спокойно ответил Сынок.

Альберт вплотную приблизился к Сынку.

– Послушай, что я тебе скажу: пальцем шевельнешь для них – и вылетишь из Союза. Вообще мне что-то твоя рожа надоедать стала.

– А мне твоя и подавно!

– И мне! – добавил Руди.

Альберт толкнул его в грудь. Но он ошибся, предположив, что Руди будет и сегодня вести себя, как тогда, в «Цитадели». Руди тут же ударил Альберта. И сразу же получил пощечину.

Драка началась. Сынку удалось схватить Альберта за ноги и опрокинуть на землю. Теперь они втроем катались по песку. В конце концов Альберт одержал верх, но и ему досталось порядком. Как только он отталкивал кого-нибудь из противников, в него сразу же вцеплялся другой.

Калле посматривал на Другу, да и остальные тоже: вмешиваться им или нет? И на чьей стороне? Против Альберта? Этого они не хотели. Но помогать Альберту они тоже не желали, у них было тяжело на душе.

Друга стоял с поникшей головой. Вся эта свара настраивала его на грустный лад. Он взял да и растянулся на траве.

– Отойдите от них! – крикнул он Вальтеру. – Не стоит связываться!

В эту минуту Альберт изловчился и ударил Руди по подбородку и тут же в солнечное сплетение. Задохнувшись, Руди упал.

В схватке Сынок рассек Альберту бровь, и тот с залитым кровью лицом, озверев, словно отбойным молотком, обрабатывал Сынка. Прошло несколько секунд, и Сынок тоже свалился замертво.

Не произнося ни слова, Альберт опустился на траву, стер носовым платком кровь и стал ждать, пока оба противника придут в себя. Он тяжело дышал.

Скоро Сынок и Руди зашевелились, поднялись и, пошатываясь, побрели прочь.

– Пойдет кто-нибудь с нами? – спросил, вернувшись, Сынок. Лицо его было в крови.

Альберт только пристально посмотрел на него. Никто не ответил Сынку.

– Ну что ж! – пробормотал Сынок и, пожав плечами, зашагал вслед за Руди.

Первым нарушил молчание Ганс:

– Было одиннадцать – восемь остается! То-то Линднер посмеется! Ну, как скажешь, сочинитель, получается у меня или нет?

– Получается! – с горечью ответил Друга.

– В драке они сами виноваты, – вставил Вольфганг, покосившись на Альберта.

Калле, почесав ногу, всецело занялся борьбой с комарами.

Манфред судорожно пытался подобрать какое-нибудь острое словечко, подходящее к данной ситуации, но так и не нашел. Да его пискливый голос только привел бы в раздражение остальных.

Вальтер молчал, понимая, что сейчас его никто и слушать не будет.

А Длинный мечтал, как он при помощи какого-нибудь отчаянного трюка все опять поставит на место.

– Я точно знаю, о чем вы все сейчас думаете, – сказал наконец Альберт.

И Друга понял, как ему было тяжело.

Это как-то вновь сблизило его с ним. Ведь для Альберта Союз мстителей – это было все, весь смысл жизни. Друга это знал. Знал он также, что Альберт никогда не покинет его в беде. Альберт был его первым и лучшим другом. И Друга поклялся себе сейчас, что никогда этого не забудет.

– А, все равно! – сказал он. Это должно было послужить к примирению.

– Нет, не все равно! – Голос Альберта звучал как-то глухо. – Или вы, может, думаете, я не понимаю, что спилить сад – это свинство?! Если бы меня Линднер наказал как положено, я бы и не пикнул. Но сажать новые деревья и не подумаю! Это все равно что мне ему ботинки чистить. А вы что скажете?

Луна играла синими бликами на копне его волос.

– Ну, я пошел, – сказал Ганс явно разочарованно.

Калле тут же последовал его примеру.

Все поднялись.

Посмотрев своими большими серьезными глазами на небосвод, Длинный мечтательно сказал:

– Если б я был волшебником…

Друга и Альберт шли медленно и скоро отстали от других.

– Я им руки-ноги переломаю! – сказал Альберт.

– Кому это?

– Сынку и Руди Бетхеру.

– Нет, Альберт, тогда нас останется еще меньше. – Он положил Альберту руку на плечо.

– А законы Союза мстителей?

– Какие там законы! Для этого случая вообще нет никаких законов.

– И все равно! – упирался Альберт. – Они теперь вместе с синими посадят деревья и будут без конца трепаться про нас. Надо мне им всыпать как следует.

– Не думаю, чтобы они нас предали синим.

– А ты докажи! – Альберт сбоку посмотрел на Другу.

– Нет у меня доказательств. Но узнать это всегда можно.

– Как?

– Мы подошлем к ним лазутчиком Вольфганга. Пусть они думают, что ты Вольфгангу тоже морду разукрасил.

– Неплохо! – согласился Альберт, задумавшись. – Если они нас предадут, мы их все вместе проучим. – Альберт, вновь обретя уверенность, ускорил шаги, чтобы догнать Вольфганга.

Друга в нерешительности следовал за ним. Он любил смотреть правде в глаза. А уж если мстители дерутся друг с другом, значит, дело дрянь.

Альберту он об этих мыслях ничего не сказал и только спустя некоторое время обронил:

– Ну, а насчет сада? Ты же сам признался, что это было свинство…

– Признался! – сердито ответил Альберт.

– Ну, а дальше?

– Что – дальше?

– От одного признания ничего не изменится. Вот о чем я говорю.

Альберт остановился, стараясь побороть раздражение.

– Больно вы сегодня все умные! Так, как хочет Линднер, со мной ничего не выйдет. Понимаешь ты или нет?

– Понимаю-то я понимаю… – Друга кивнул. – Ну, а если как-нибудь по-другому…

Родика места себе на находила. Уроки она до сих пор так и не сделала.

При мысли о погубленном школьном саде у нее щемило в груди. Этот поступок наносил удар самым благородным ее чувствам. Нет, так не должно остаться. Но Альберта она тоже не хотела терять. Он же ее родной брат, она всегда видела в нем пример для себя. И хотя она и осуждала его за школьный сад, хотя они с братом сейчас как бы играли в прятки, она готова была защищать его, даже если ради этого надо было в чем-то обманывать себя.

Немного грустно, немного растерянно ее огромные глаза, похожие на продолговатые ракушки, смотрели в окно. Мимо проехал на велосипеде Шульце-младший. Это заставило ее встряхнуться. Рывком она открыла окно и крикнула ему вслед:

– Гарри, Гарри! Подожди!

Гарри остановился. И Родика, не раздумывая, выпрыгнула в окно.

В несколько секунд у Родики возник целый план – пожалуй, даже чудовищный план, равнозначный обману, однако в основе его лежало истинное чувство товарищества, и родиться он мог только у человека с отважным сердцем.

– Чего тебе? – спросил Шульце-младший.

– Надо поговорить. Срочно. Здесь нельзя. Пойдем вон туда за забор, там нас никто не увидит. – Решительно схватив Гарри за руку, она потащила его за собой.

– Ты давай скорей выкладывай, мне в Бирнбаум надо.

– Успеется! – отрезала она.

– Может, ты лучше меня это знаешь?

– Знаю. Завтра поедешь – тоже не поздно будет! – Это прозвучало нагловато, но ее глаза при этом смотрели на него с мольбой.

Вздохнув, Гарри смирился. Родика, вертя ручку его велосипеда, вдруг спросила:

– Скажи, что ты думаешь об Альберте?

– Чего это ты? Ничего хорошего я о нем не думаю.

– А вот ты и ошибаешься. Он все равно хороший!

– Да?

– Да!

– Чего же ты тогда спрашиваешь?

– А спрашиваю потому, что мне очень обидно из-за этой истории с садом. И ему, я знаю, тоже обидно и жалко.

Гарри внимательно посмотрел на нее.

– Нет, такие вещи, не обдумав, не делают, – проговорил он. Шульце-младшему всегда все было очень ясно. Для него существовали только прямой и кривой пути. И ничего больше. Так его воспитали, и, должно быть, ему было очень трудно понять Альберта. – Что же, – сказал он наконец, – если Альберт раскаивается, он сам знает, что ему делать.

– Если бы ты хоть раз поговорил по-другому! – произнесла Родика, глубоко вздохнув. Она явно начинала терять надежду.

– Ты это о чем? Разве я что неправильно сказал?

– Да нет, говоришь, как учитель какой-то, а не как парень. Да и вообще!..

Гарри покраснел до ушей. Родика сейчас походила на кошку, готовую вцепиться в него когтями.

– Вот Альберту куда тяжелей приходится, чем тебе, Гарри. Да он и другой совсем. И ничего-то нет хорошего в том, что ты, как упрямый козел, ничего ни справа, ни слева не видишь.

– Это я-то козел?

– Ты.

– Ну, знаешь ли! – Гарри не на шутку разозлился. – Кто сад спилил: я или Альберт?

– Если так рассуждать, ты, конечно, прав. Да не об этом я говорю. Плохо он поступил, очень плохо! Но ведь он признал, что плохо. Мне это уж лучше известно, чем кому-либо. Но вот посадить новые деревья в саду, как того хочет Линднер, – этого Альберт никогда не сделает. Ему же стыдно. Это же унижение для него!

Голос Родики звучал очень ласково, она буквально умоляла о чем-то Гарри.

Некоторое время он чертил ногой по песку, а когда вновь поднял голову, то заметил, что у Родики вот-вот брызнут слезы из глаз.

– Ничего, как-нибудь обойдется, – попытался он сразу утешить ее.

– Ничего не обойдется! Боюсь я очень! – всхлипывая, проговорила она.

– Чего?

– Потом все станут думать, как и ты, что он плохой. А я его не оставлю, потому что он хороший!

Отчаяние, прозвучавшее в ее словах, пробудило в нем желание помочь. Честное слово, он готов был помочь ей!

– Но что делать-то? – спросил Гарри.

Родика подошла поближе и внимательно посмотрела ему в глаза. И сразу же на щеках ее появились маленькие веселые морщинки.

– Ты и вправду поможешь?

Гарри кивнул.

– А молчать ты умеешь? – Родика опять стала той девчонкой из Союза мстителей, которая умеет сразу оценить, с кем она имеет дело.

– Хорошо, буду молчать, – ответил Гарри. Но сказал он это без всякого удовольствия.

– Слушай… Нет, лучше ты отвернись, а то у меня ничего не получится… Ну вот. Знаешь, надо сделать так, чтобы все подумали, будто это Альберт посадил новые деревья в саду. А на самом деле мы сами их посадим. Ты, я и еще кого-нибудь возьмем. И сегодня же ночью…

Судя по выражению лица Гарри, он вовсе не был согласен с Родикой и, должно быть, сожалел о том, что обещал ей помочь.

– Ерунда какая! – сказал он наконец. – Это ему только на руку… В конце концов он еще вообразит, будто ему все позволено – всегда, мол, идиоты найдутся за него все исправлять.

В каком-то порыве Родика схватила его за руку и заглянула в глаза. С ресниц скатилась слезинка.

– Нет, Гарри, не подумает он так, нет, нет! Ему стыдно, понимаешь, стыдно!.. Ну, помоги же мне!

Гарри был сражен. Не выносил он, когда девчонки плачут! И потом: вдруг Родика права, и Альберту будет стыдно, когда он узнает, что за него кто-то другой все поправил в саду.

– Хорошо, – согласился он. – Но только потому, что я тебе обещал. В следующий раз ты мне говори сначала, чего тебе надо.

– Ты поможешь? По-настоящему?

– По-настоящему.

– Спасибо! – Родика потянулась, схватила его за руку и стала порывисто трясти ее.

Гарри сконфузился.

– Сегодня ночью, значит? – спросил он.

– Да, но тебе надо захватить кого-нибудь из синих и чтобы все – молчок… Только девчонок нельзя, Гарри! Они обязательно все провалят.

Гарри засмеялся.

– А ты-то разве не девчонка?

– Я совсем другое дело! – ответила она очень серьезно. – Это вообще нельзя сравнивать.

Гарри все еще смеялся.

– Или девчонки тоже пойдут, или никто не пойдет!

Некоторое время Родика колебалась.

– Ладно, – сказала она. – Но отвечать за них будешь ты.

Луна висела на небе ярко-желтая, как лимон. Время от времени на нее набегали рваные клочья облаков, и она просвечивала желтыми бликами, как будто кто-то разбросал леденцы. И все же ночь была темная. Мерцание звезд походило на подмигивание усталых глаз: сон смежал их все крепче и крепче…

Во главе отряда топал Шульце-младший, рядом с ним Родика. Гарри совсем нетрудно было набрать ребят для ночного похода. Напротив, с кем бы он ни заговаривал, все без колебаний сразу же соглашались принять участие в ночной вылазке. Это же было настоящее приключение, такое таинственное, интересное…

Было уже за полночь. Они немного запоздали со сборами. Ведь дома никто не должен был знать, куда они собираются и зачем, а на это потребовалось время. Родители иногда очень поздно ложатся спать.

Но теперь все уже позади. Метрах в двухстах виднеется лес, у каждого в руках лопата, а у маленького Вейделя даже топор.

Обе дочки фрау Граф не отходили от него ни на шаг. А маленький Вейдель рассказывал им о том, какой у него верный глаз и крепкая рука: вот выскочит из зарослей огромный секач – не миновать ему топора. Своим рассказом он нагнал такого страху на девочек, что они дрожали, хотя было тепло, как летом.

Время от времени Родика поглядывала на девочек: она никак не могла примириться с их присутствием. И в семье и в школе Родика привыкла к обществу мальчишек, порой она даже забывала, что она тоже девчонка.

– Тише! Да говорят вам, тише! – послышался ее несколько приглушенный голос.

Маленький Вейдель снял с плеча топор и оглянулся в поисках тропинки, а вдруг Родика и правда заметила секача.

– Там кто-то есть! – послышался взволнованный шепот Родики.

– Где?

– Там, куда мы идем. Где дикуши растут!

Застыв на месте, все напряженно прислушивались. И Родика не ошиблась.

– Стойте здесь! – приказала она и, не дожидаясь ответа, пригнувшись, бросилась вперед.

Некоторое время ребята еще видели ее, но вдруг она исчезла, словно сквозь землю провалилась.

– Спорим, она к ним ближе чем на десять метров подползет, – негромко сказал маленький Вейдель.

Но никто не захотел держать с ним пари.

В напряженном ожидании все всматривались в темноту. И не было среди них ни одного, кто не завидовал бы бесстрашию Родики.

Прошло довольно много времени. И ребята уже начали не на шутку беспокоиться, как вдруг совершенно неожиданно Родика выросла перед ними.

Никто не заметил, как она подкралась. Она вся сияла. И было заметно, что ей доставляли большое удовольствие перепуганные лица пионеров.

– Давай рассказывай лучше, чего там? – сердито проворчал Шульце-младший. Он был немного обижен.

– Это Альберт там со своими ребятами. Они дички выкапывают.

– Вот свиньи! – проворчал Гарри, прищурив глаза.

– Сам ты свинья! – чуть не закричала Родика, забыв об осторожности и сверкая на Гарри глазами. Сердцем ведь она была все еще с мстителями.

– Что это с тобой? – спросил он, как будто его окатили ушатом холодной воды. – Ясно, что свиньи! Теперь еще и дикуши погубят.

Родика рассмеялась ему прямо в лицо.

– Я же не сказала, что они рубят дички, а сказала: они их выкапывают! Понял наконец? Они сами, значит, хотят посадить у школы новый сад.

На следующий день Альберт в класс не пришел. Друга сказал, что Альберт Берг болен, лежит в постели со вчерашнего дня. И Родика с благодарностью подтвердила эту версию.

А в школьном саду уже стояли пятнадцать молодых деревьев.

Учитель Линднер радовался больше всех, но что-то все-таки его беспокоило. Он подозревал, что деревья посадил Альберт и его ребята. Но если Альберт уже со вчерашнего дня лежит в постели?..

В начале урока Линднер сказал:

– Знаете, ребята, это как в сказке! В сказке волшебники могут за одну ночь все переделать. Но интересно, кто же это был на самом деле? Неужели никто из вас не догадывается?

Нет, никто ничего не знал. Ни Родика, ни Шульце-младший и никто из мстителей. Об остальных учениках и говорить было нечего. И тайна эта оставалась нераскрытой еще долгие месяцы, хотя учитель Линднер по-прежнему подозревал, что в чудесном превращении сада виновны Альберт и его ребята.

Глава восьмая
СВАСТИКА

В самый разгар боя атаман разбойников сломал себе шею. Длинному пришлось его выбросить и произнести надгробную речь.

– Братья-разбойники! – шептал он. – Ушел из жизни герой с сердцем, полным отваги! Не было другого такого смелого и бесстрашного ни на земле, ни на небе. Я здорово переживаю за него. Как и вы, конечно. Он был отчаянный патриот и первым бросился мне в глаза – мои соколиные глаза. Но благодетель ваш, какой я есть, никогда не оставит вас. Я спасу вас вон от тех чудовищ, которые хотят вас сожрать. На самом деле они и не люди совсем, хотя и утверждают это…

Глаза Длинного подернулись влагой, так он расчувствовался, обращаясь столь велеречиво к нескольким картофелинам, отличавшимся от остальных своей причудливой формой. Ведь в каждом слове Длинного звучало и его собственное горе, и вся надгробная речь была не чем иным, как жалобой на тех взрослых, от которых он никогда не слышал ласкового слова. Здесь, вдали от них, он мечтал, здесь он мог быть самим собой.

Длинный сидел неподалеку от вспаханного поля. Рядом с ним была разложена всякая снедь, к которой он так и не прикоснулся.

Они пришли сюда копать картошку. У Длинного уже ныла спина, а до шабаша еще долго ждать.

Старик, как он называл своего приемного отца, обедал с женой и двумя поденщицами – одна из них была фрау Торстен, мать Други, – около фуры, в которую ссыпали картошку. Старший его сын, конечно, отсутствовал. Он и во время сбора урожая заколачивал деньги в окружном центре. А в чем дело? Здесь же Длинный, и пусть он даже валится с ног от двойной нагрузки – эка важность! Сколько раз старик говорил: «Едоком меньше – ложкой больше!»

Длинный все еще беседовал со своим картофельным войском и не заметил, как остальные снова принялись за работу. Неожиданно перед ним вырос Старик.

– Пес шелудивый! – накинулся он на приемыша. – Жрать-то горазд, а как работать, так нет его! Я тебе покажу! Вставай, говорят! – И Старик пнул Длинного сапогом, а потом взял да передавил и расшвырял всех его любимцев.

Спотыкаясь, Длинный побрел по полю. Мимо пролетела ворона, и Длинный с завистью поглядел ей вслед.

Поденщицы молча выбирали картошку. Мать Други уже стояла на коленях, остальные работали согнувшись. Мотыги чавкали в сырой земле; пахло гнилью.

Взвалив корзину на плечи, Длинный понес ее к фуре. Рядом с искаженным от гнева лицом шагал Старик. Но, когда Длинный поднял десятую корзину, он так вымотался, что уже не замечал никого и ничего вокруг.

Ему вспомнился Дрезден. Весна. В аллеях щебечут птицы. Солнце, пробегая за облаками, гонит по улице зайчиков. Гюнтер пускается вдогонку. Какой-то глупый камень не желает уступить ему дорогу, и Гюнтер падает. Он плачет. Отец наклоняется над ним. Озабоченно качает головой. «Знаешь, зайцу надо соли на хвост насыпать, – говорит он ему очень серьезно, – тогда его поймать ничего не стоит! А так…» Он протягивает вперед руку и смотрит вдаль, словно вслед убегающему зайцу. Лицо у него при этом печальное. И вдруг он подмигивает сыну, и тот подмигивает в ответ. Вот все и забыто. Солнышко опять сияет. Да и вообще дождливые дни кто-то выдумал куда позднее.

Отец у Гюнтера был замечательный. Звали его Максом, и он все время шутил, так что мама называла его Морицем.

Но вот он ушел на войну. А когда приезжал в отпуск, шутки его были какие-то мрачные. Мама и не смеялась над ними, а только говорила: «Да потише ты!..» И вообще поиграть с ним можно было только после того, как он пробыл несколько дней дома.

В одно воскресенье они с отцом настреляли воробьев, но мать отказалась их жарить. Так они ничего и не поели в тот день. «Голодная забастовка». Гюнтеру это тогда понравилось. Но потом-то они все равно залезли с отцом в кладовую.

Вообще-то мама не мешала им играть, и Длинный больше всего любил, когда она представляла, как в театре.

«Ты меня не любишь больше!» – шептала она столу и падала перед ним на колени. Она умоляла стол, но он оставался глух и нем. Мама начинала сердиться и даже не смотрела больше в его сторону. Обед она накрывала прямо на ковре. Это было наказанием для стола, а Гюнтеру все казалось на полу во много раз вкуснее. Мама это понимала и наказывала стол всегда в те дни, когда у нее что-либо пригорало. Но в этом она призналась Гюнтеру только тогда, когда они жили уже в Бецове.

Что же он еще помнил о Дрездене? Да, приемник. Он стоял на полке, к нему был прикреплен листок. «Кто слушает передачи врага, тот будет расстрелян!» – или что-то в этом роде. По вечерам они сидели и слушали с мамой всякие передачи, пока по радио не объявляли: «Крупные соединения вражеских бомбардировщиков вторглись в район…» – и тут же начинали выть эти дурацкие сирены. Вой они в десять раз тише, и то можно было бы от них с ума сойти. Но хуже всего было в подвале. На полу вода, лица у всех белые, все дрожат, и Гюнтер боится людей еще больше, чем бомб.

Но настоящая беда началась, когда пришло письмо от отца. Он писал, что очень тревожится за них из-за бомбежек, а поэтому пусть мать отправит его, Гюнтера, в деревню, в семью хорошего фронтового товарища. Почему отец называл Старика хорошим товарищем, Гюнтер до сих пор не может понять.

Во всяком случае, уже на следующий день они написали в Бецов. Так он и попал в деревню.

Поначалу было даже интересно. То поглядишь, как борову щетину палят, то в ночное поскачешь на рыжем мерине – весело! И работа нетяжелая. Но дома он себя никогда у них не чувствовал. Может быть, потому, что он не умел говорить с ними по-деревенски. Потом американцы разбомбили Дрезден. Мама сгорела на улице. Люди говорили, что американцы сбросили фосфор.

Другое известие пришло из России. Старик писал, что отца убили.

«Ты работай, вот и горе свое забудешь!» – сказала ему жена Старика. Да она и не знала, как его по-другому утешить. Но все равно никто не считался здесь с его бедой. Какое там! Со всех сторон он только и слышал: «Чужой хлеб жрать приехал!» А он тогда ночи напролет ревел в своей каморке, покуда сам себе не показался девчонкой и не застыдился. Днем он выматывал себя на работе, как вол, – не хотел, чтобы его попрекали куском.

Когда Старик вернулся из плена, они с первого же дня возненавидели друг друга. Но все же он как-то смирился с тем, что Гюнтер теперь тоже член его семьи. Возможно, потому, что с рабочими и поденщиками было тогда туго. Но позднее, когда Старик заметил, что Гюнтер обходится дороже батрака – его надо в школу посылать, одевать и кормить не только летом, но и зимой, – он попытался спихнуть его в сиротский приют. Но это почему-то не удалось, и теперь Гюнтер всегда и во всем был виноват. В черта он правда не верил, но Старик был не лучше черта. В гневе своем он бил его каждый день, да и работой совсем замучил: никак Гюнтер не мог ему угодить, все Старику было не так, вечно он брюзжал, ругался. Не будь Альберта и его Союза мстителей, Гюнтер давно бы уже удрал из Бецова.

А может быть, и правда Старика надо отлупить как следует? Это дело стоит обмозговать.

Длинный споткнулся. Корзина соскользнула с плеча. Картошка рассыпалась. Он оглянулся украдкой. Старик что-то прилаживал к фуре. Ничего, значит, не заметил. Длинный торопливо принялся подбирать картофелины. Вдруг он улыбнулся: его соколиный глаз разглядел «атамана», и Длинный тут же спрятал его в ботве. Затем он взвалил корзину на спину, выпрямился и гордо зашагал вперед. Так он таскал картошку до самого вечера…

У солнышка было хорошее настроение, и у Шульце-старшего тоже. Лицо у него сияло, как сам небосвод, хотя время года было не из веселых и до весны следовало ожидать и бурь, и морозов, и проливных дождей. Вместе с другими жителями деревни Шульце стоял перед доской объявлений у конторы бургомистра. Глаза его светились. Но долго стоять на одном месте ему не позволяла его беспокойная натура. Он переходил от одного к другому и со всеми заговаривал.

– Да, старикан! Ты вот сюда погляди, – говорил он дедушке Калле, хлопая его своей лапищей по плечу. – Тут и нам кое-что перепадет! – И он показал на доску объявлений, которую маляр как раз начал красить во второй раз. Краски так и сверкали: черная, красная и золотая. Было 7 октября 1949 года, и новое государство – Германская Демократическая Республика впервые увидела свет, а вместе с ним и тень этого мира.

– Я в политике не разбираюсь, – холодно ответил дедушка. – Ее там, наверху, делают.

– Брюзга ты старый! Конечно, ее наверху делают, политику-то. Но теперь ты и все остальные, что до сих пор внизу были, наверх попали. Ну как? – Тяжелая рука Шульце еще раз опустилась на плечо старика. Но тут же Шульце наметил себе следующую жертву.

Дедушка только головой покачал.

– Ну и задается! Будто его самого президентом этой республики назначили, – сказал он соседу.

– И пусть его! – отозвался тот. – Оно ведь понятно. Сколько лет он в нацистской тюрьме просидел ради этой самой республики.

В это время к доске подошел Альберт.

– Ну, Альберт, небось удивился, а? – Шульце надо было дать выход своей радости. – Теперь у нас своя республика, и президент ее – столяр! Увидишь, как теперь дело пойдет! Пастор и тот с нами! Вон он как прихожан отчитал в воскресной проповеди. Теперь им придется что-нибудь другое выдумать – с ведьмой у них ничего не вышло. Пусть думают!

И он басовито захохотал.

– А кто его знает, зачем он про это говорил, – заметил Альберт, заподозрив, что зачинщиком этой проповеди был не кто иной, как сам Линднер. И все же Альберт испытывал некоторое удовлетворение – над теми, кто обзывал его мать ведьмой, теперь смеялась вся деревня.

Увидев Альберта, Гейнц Грабо подошел к нему. После стычки с Линднером в классе у него вновь появилась надежда, что ему удастся сблизиться с шефом мстителей. Иногда Альберт и сам заговаривал с ним, хотя и очень холодно.

– Ты как, «за»? – спросил Гейнц Альберта, кивнув в сторону доски.

Альберт ответил неопределенным жестом.

– Я тоже «против», – сразу же проговорил Гейнц.

На том разговор и иссяк. Немного погодя Гейнц начал опять.

– А у меня есть тайна! – сказал он только для того, чтобы заинтересовать Альберта.

Тот взглянул на него.

– Я тебе открою ее, если ты примешь меня в ваш Союз.

Альберт сплюнул:

– Ну и дурак ты!

Всякая приветливость сразу же слетела с Гейнца. Он и так слишком унизился, и теперь в его глазах вспыхнула ненависть.

– Погоди, еще пожалеешь! – пригрозил он.

Альберт, как на шарнирах, повернулся к нему, нагнул голову и сжал кулаки, но почему-то сразу же опустил их.

– Я тоже знаю тайну, – произнес он тихо, как человек, готовый в следующую секунду нанести сокрушительный удар. – Она у меня сидит в кончиках пальцев, эта тайна, и стоит тебе только показаться – она тут как тут. И тогда я делаю так! – Он сжал кулаки. – Ну, что скажешь, нравится тебе моя тайна? – Он отпихнул Гейнца Грабо плечом и ушел, оставив его одного.

Класс был похож на потревоженный улей. Ученики, путь которых в школу пролегал мимо конторы бургомистра, принесли с собой новость. Ночью на черно-красно-золотой доске объявлений кто-то намалевал колесным дегтем свастику. Весь класс строил предположения.

Задолго до звонка вошел учитель Линднер и еще с порога сказал, позабыв поздороваться:

– Садитесь! Альберт пришел? – спросил он тут же, пробегая глазами парты. Линднер с трудом сдерживал свой гнев.

Альберт еще не приходил, но минуту спустя он ввалился со всей ватагой из Бецовских выселок.

– Здрасте!

Сжав губы, учитель ждал, пока ребята не расселись по местам.

– Альберт!

– Да.

– Встань, когда с тобой говорят. – Голос учителя звучал необычайно строго.

– А что такое? – буркнул Альберт, недовольный подобным тоном. Отношения между ним и учителем и без того были достаточно напряженными. Он встал.

– Этой ночью кто-то нарисовал на доске объявлений свастику, – сказал учитель.

– Ну и что? – нагло ответил Альберт.

– Не груби! – вдруг взорвался учитель, и впервые, с тех пор как ученики его знали, лицо его стало багрово-красным. – И не воображай, пожалуйста, что ты тут можешь разыгрывать из себя героя. Мое терпение истощилось! – Дрожа от злости, Линднер стукнул кулаком по столу.

Альберт кусал губы. Еще секунда, и он тоже потеряет самообладание, кулаки уже сжаты. Заметив это, Друга кашлянул. Но свой сигнал ему пришлось повторить не раз и очень громко, пока шеф не понял намека и не засунул руки в карманы.

Глаза Альберта горели, говорить он не мог, горло как будто перехватило, он делал лишь какие-то судорожные глотки. В конце концов, весь дрожа, хриплым голосом он спросил: