Текст книги "Дорога дней"

Автор книги: Хажак Гюльназарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

ВСТРЕЧА С АСАТУРОМ

Мы не знали, где живет товарищ Шахнабатян, и не могли себе представить, что так неожиданно узнаем это.

Вечером, когда наши уже собрались спать, несмотря на ворчание матери, мне удалось улизнуть из дому.

– Ты это куда? – крикнула вслед мать.

– Я сейчас, сейчас.

Во дворе никого не было. Я, озираясь, пошел к амбару, и вот часы у меня. А на улице дожидается Чко.

– Учитель?..

– Я.

– Принес?

– Да, пошли.

Как всегда, на улице было мало прохожих. Вскоре мы дошли до нашей школы, свернули на ту улицу, где был двухэтажный дом.

– Интересно, сколько они стоят? – мечтательно произнес Чко.

Подошли к тому дому.

– Ну, давай, – сказал я Чко.

– Погоди, – прошептал он.

Мимо нас прошла женщина. Мы приняли беззаботный вид и, посвистывая, зашагали по улице. Женщина скрылась, но тут появился какой-то пьяница, который медленно шел нам навстречу, весело распевая; затем, посмеиваясь над пьяным, прошли парень и девушка. Словом, нам пришлось порядочно походить перед этим домом, пока улица не опустела.

– Иди, – подтолкнул я Чко.

– Может, ты? – попросил Чко.

Я запротестовал:

– Ведь я же вытащил их из трубы, а ты теперь положи на место.

– Только постой здесь. Если кто придет, дай знать, – сказал Чко и, как-то боком подойдя к трубе, опустился на корточки.

В ту же минуту из подъезда двухэтажного дома с ведром в руке выскочил какой-то мальчик. Я не успел окликнуть Чко, но и без того пустое ведро так гремело, что он вскочил и в замешательстве, не удержав равновесия, растянулся на тротуаре.

Пробегая мимо, мальчик задел меня ведром и остановился:

– Вай?..

Я его сразу узнал, это был Асатур.

Он тоже узнал нас с Чко и нерешительно попятился.

– Бить пришли? – испуганно спросил.

Чко поднялся.

– Это ваш дом?

– Да, мы здесь живем, – растерянно ответил Асатур, не зная, как поступить: остаться или удрать.

– Ну, чего торчишь? – рассердился Чко. – Идешь за водой, так и катись отсюда.

– Ребята, – заикаясь, проговорил Асатур, – вы меня не трогайте, честное слово…

– Нужен ты нам! – буркнул Чко.

– Честное слово, да разве я виноват, – оправдывался Асатур. – Я знал, что она пойдет к вам, но…

– Что «но»?

– Да разве я виноват? – снова повторил он.

Нам надоело слушать его нытье.

– Мы тебя не тронем, честное слово, – сказал Чко.

– А что вы тут делаете? – немного успокоившись, спросил Асатур.

– Да так, – ответил Чко.

– Вчера она говорила, – в порыве искренности начал Асатур, – говорила, что вопрос о вашем поведении будет обсуждаться на учительском совете.

Мы навострили уши.

– Тебе говорила?

– Нет, товарищу Папаяну, он у нас был.

– А что сказал товарищ Папаян?

– Товарищ Папаян сказал, что надо воспитывать.

– Потом?

– Потом она сказала… Как это она сказала?.. Да, сказала, что вы хулиганы.

– А потом, потом?

– А потом она послала меня во двор.

– И ты ничего больше не узнал? – спросил я.

– Нет. Но, когда я шел домой, товарищ Папаян спускался по лестнице очень сердитый.

– И всё?

– А что еще? Все уже. Я пришел домой, она со злости била кошку, а на столе стояли полные стаканы чая.

Мы с Чко порядком струсили. Поняли, что положение намного серьезней, чем нам кажется. Занятый своими мыслями, Чко не заметил, как раскрыл кулак и стал играть часами. А Асатур сразу приметил.

– Что это? – удивленно спросил он.

Прятать часы было поздно.

– Что это у тебя? – снова спросил Асатур.

– Часы вот, – недовольно буркнул Чко.

– Настоящие?

– Настоящие-то настоящие, да только не работают, – сказал я.

– Дай поглядеть, – попросил Асатур.

Он долго и внимательно разглядывал часы.

– Золотые?

– Ага.

– Откуда?

Его вопрос нас смутил.

Чко замялся, а я, спасая положение, сказал:

– Это часы моего отца.

– Твоего отца? – недоверчиво спросил Асатур. – А почему они у вас?

Наше положение все ухудшалось. Я уже не знал, что ответить, когда Чко сказал:

– Ну чего пристал! Говорят тебе – испорченные, вот мы и взяли, чтоб отнести в починку.

– А-а-а, – протянул Асатур. – Ну так бы и говорили. А кто их чинить будет?

– Кто? Ну конечно, Газет-Маркар.

Асатур засмеялся:

– Так ведь это же мой дядя. Я попрошу, он бесплатно починит, а вы меня больше не бейте, ладно?

Мы оторопели. Чко промолчал, и я тоже, а Асатур опустил часы в карман, очень довольный, что нашел случай оказать нам услугу.

– Завтра утром отнесу, через день готовы будут, – сказал он и, громыхая ведром, побежал в конец улицы за водой.

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

День начался с драки.

Только мы с Чко вошли во двор школы, Асатур подошел к нам и прямо заявил:

– Дядя сказал – часы ворованные.

– Что? – возмущенно сверкнул глазами Чко.

– Воров…

Асатур не закончил.

– Сам ты вор! – зарычал Чко.

Вскоре Асатур уже лежал на земле, а я и Чко, как бойцовые петухи, стояли в тесном окружении школьников. Но эта победа не радовала нас. Всем уже было известно о часах.

– Воры, воры! – кричали ребята со всех сторон, пока их не разогнали старшие.

Я и Чко не пошли в класс, выскочили на улицу и удрали, даже не отряхнув пыль со штанов и побросав на «поле боя» книжки и тетради.

Домой я не пошел.

Но к обеду, когда голод стал просто невыносим, ноги сами понесли меня к дому.

Я осторожно заглянул в ворота и, к великому ужасу, увидел, что весь двор уже в сборе, под тутовым деревом. Я собрался улизнуть, но Погос заметил меня и за руку втащил во двор. И тут я заплакал. А товарищ Сурен строго приказал:

– Ну, рассказывай.

– Ты что же это натворил! – закричал отец и впервые в жизни ударил меня.

– Погоди, – сказал Газар, хватая его за руку.

А тикин Грануш ядовито улыбнулась:

– Яблочко от яблони недалеко падает – чего вы ждали от сына башмачника?

Ее слова хлестнули меня, как кнутом. Злость придала мне сил, слезы разом высохли, и, когда товарищ Сурен резко осадил тикин Грануш и та, переваливаясь, как утка, с ворчанием удалилась, я взахлеб стал выкладывать все, как было.

Жители двора по-разному отнеслись к моему рассказу. Но меня обрадовало, что мне поверили.

Во всей этой истории Србун заинтересовало только одно:

– Верно, золотые были? – спросила она с блеском в глазах.

Я кивнул:

– Ага.

Погос считал, что зря мы боялись: просто надо было сразу же отнести часы в милицию. И товарищ Сурен был того же мнения.

Отец молчал; наверно, про себя раскаивался, что ударил меня.

Газар облегченно вздохнул:

– Фу ты, гора с плеч свалилась!

Эрикназ подняла глаза на рапаэловские окна и с ненавистью сказала:

– Чтоб тебе провалиться! – и тихо заплакала.

Глядя на нее, заплакала и Мариам-баджи.

А моя мать и Каринэ улыбались. Каринэ только что вернулась со своей текстильной фабрики и не успела еще снять красную косынку с головы. Мать погнала меня домой, накормила и после обеда, хотя у нас и не было гостей, достала из стенного шкафа тыквенное варенье…

Вечером зашел к нам вожатый товарищ Аршо позвать нас с отцом в школу.

Мы пошли. Во дворе к нам присоединился товарищ Сурен.

Когда мы вошли в кабинет заведующего школой, все были в сборе: товарищ Смбатян, товарищ Шахнабатян, товарищ Папаян, другие учителя, Асатур с фонарем под глазом, Чко, съежившийся в углу, его отец, который, завидев моего отца, безнадежно покачал головой, и еще много разных людей. Были тут и Газет-Маркар и даже наш сторож Багдасар, единственный, казалось, человек, участливо смотревший на меня и на моего растерянного отца.

Едва мы вошли, товарищ Шахнабатян торжественно выступила вперед и начала:

– Известно ли вам, товарищ Данелян, известно ли вам, что ваш сын мерзавец?

Отец, не ожидавший такого выпада, попятился к двери.

– Погодите, товарищ Шахнабатян, – сказал заведующий школой и, обращаясь к отцу, добавил вежливо: – Подойдите, пожалуйста.

Отец прошел вперед. Мой взгляд упал на его худые плечи, и я заметил, что он совсем сгорбился.

– Товарищ Данелян, – предлагая отцу стул, обратился к нему Смбатян, – на вашего сына Рачика и без того было много жалоб, а сегодняшний случай вам, наверно, известен.

– Да, знаю, – вздохнул отец.

– Не волнуйтесь. Мы хотим узнать обо всем подробно, поэтому и побеспокоили вас. – Он повернулся к собравшимся: – А теперь прошу выступать по очереди. Говорите, товарищ Джанполадян.

Встал Газет-Маркар, откашлялся, поднес руку к коротко подстриженной бородке и начал:

– Как я уже сообщил, я имею честь быть в нашем квартале продавцом газет и часовщиком одновременно. Мал наш город, и я должен заметить, что дело не только в этом, тут еще встает вопрос о культуре. Я об этом часто беседую с парикмахером товарищем Симоном и с товарищем Арутиком, который, как вам известно, содержит маленький кабачок. Я всегда повторял и буду повторять: часы – это культура. И, к глубочайшему моему сожалению, я должен признаться, что у нас отсутствует эта культура или, если угодно, мало распространена.

Газет-Маркар говорил не торопясь, выбирая слова и явно упиваясь своим красноречием.

– То ли дело Германия. Я был там. Там у каждого гражданина есть часы. И какие часы! Анкер, Мозер!

Товарищ Аршо беспокойно заерзал и сказал:

– Нельзя ли поближе к делу, товарищ Джанполадян?

– Что ж, – улыбнулся Газет-Маркар, – так о чем это я говорил? Да, Анкер, Мозер. Представьте, я уже несколько месяцев имею честь жить в этом городе и здесь, кроме моих часов Анкер, я до сегодняшнего дня других таких не видел.

Болтливость Газет-Маркара утомила всех. Отец мой ничего не понимал. Откинувшись на спинку стула, он сосредоточенно изучал свои башмаки.

– И сегодня я, как обычно, отправился утром на работу. Как я уже говорил, моя мастерская, где я чиню часы и, кроме того, замечу вам, имею честь также продавать свежие газеты, находится возле парикмахерской товарища Симона, а я имею обыкновение по утрам приветствовать своих соседей. Культура, знаете ли…

– Поговорим о деле, товарищ Джанполадян, – снова призвал товарищ Аршо.

– Что ж, – улыбнулся Газет-Маркар. – Так о чем я говорил? Да, культура, знаете ли. Вхожу я в парикмахерскую товарища Симона, чтобы поздороваться с соседом, и что, вы думаете, узнаю здесь? Меня дожидается какой-то незнакомец. Культурный, вежливый человек, прекрасно говорит по-армянски. Поздоровались. Приятно поговорить с культурным человеком! Он мне рассказывает, что два дня назад у него украли часы. «Часы не работали, говорит. Может быть, принесут к вам на починку». И объясняет приметы: Анкер, семнадцать камней, золотой ободок…

Эта часть речи Газет-Маркара всех заинтересовала, кроме товарища Смбатяна, который слушал эту речь во второй раз, и товарищ Шахнабатян, которая, все время ядовито улыбаясь, поглядывала на нас с Чко.

– Незнакомец попрощался и ушел, а я подумал: наивный человек, кто же принесет к часовщику краденые часы. Но представьте, сразу после его ухода прибегает сын моей сестры и приносит вот эти часы. – Он вытащил из кармана часы и положил их на стол. – Посмотрите, пожалуйста: Анкер, семнадцать камней, золотой ободок…

Пока собравшиеся разглядывали часы, Газет-Маркар не преминул продемонстрировать свою образованность. Он подошел к нам с Чко, слегка погладил нас по голове и, обращаясь к заведующему школой, сказал:

– А что до воровства, то у немцев насчет этого есть хорошая пословица: «Айн маль ист кайн маль», до есть один раз ничего, один раз простительно… Товарищ Смбатян, я прошу на этот раз простить детей.

С видом человека, исполнившего свой долг, он кивнул и гордо направился к двери.

– До свиданья…

Отец почтительно проводил его глазами, а сторож Багдасар, не выдержав, сказал:

– Ох-хо-хо, ман олум[26]26
  Умереть мне! (турецк.)


[Закрыть], ишь напустил важности!..

При всем трагизме нашего положения это меня позабавило. Но тут начала говорить товарищ Шахнабатян:

– Товарищи…

Ее взгляд упал на меня, она заметила, что я улыбаюсь. Всю ее торжественность как рукой сняло, она сорвалась на визг, вены на шее вздулись от ярости, и кнопки воротника, не выдержав, отлетели. Я и Чко притихли.

– Это негодяи, а не ученики! – кричала она, припомнив и «балду Мелика», и рогатки, и что мы обстреливали церковные окна, и бесконечные драки, от которых чаще всего страдал ее Асатур. – Полюбуйтесь, вот! – Она вытолкала вперед сына и, схватив за подбородок, подняла его опущенную голову.

Лицо Асатура красноречиво свидетельствовало, что мы действительно негодяи. Посему, считая, что этого достаточно, товарищ Шахнабатян перешла к обобщениям:

– У нас в стране пока еще мало школ. Сотни и тысячи детей не имеют возможности учиться, а мы терпим у себя этих хулиганов…

Самыми неожиданными были ее последние слова, которые она произнесла, обращаясь только к товарищу Смбатяну.

– Если вы и после этого воровства не выгоните их из школы, я напишу наркому, товарищ Асканаз меня знает…

Ее последние слова возмутили отца Чко, который до того не проронил ни слова.

– Да какое же это воровство! – взорвался он. – Дайте ребятам рассказать.

И мы рассказали всю историю с часами, которая, вопреки ожиданиям отца Чко, ни в коей мере не смягчила ярости товарища Шахнабатян.

Выступил и товарищ Сурен. Он напомнил всем об известном деле, которое в недалеком прошлом сделало нас героями всего квартала. По-видимому, он придавал этому большое значение, но товарищ Шахнабатян охладила его пыл:

– Это сегодня к делу не относится.

Последним говорил товарищ Папаян. Насколько была разъярена наша учительница, настолько мягок был он.

Папаян говорил, а я припоминал все наши выходки на его уроках, и уши мои горели от стыда, а когда он кончил, я был готов кинуться ему в ноги – вымаливать прощение.

Взбешенная его выступлением, товарищ Шахнабатян вскочила со своего места, бросила свирепый взгляд на учителя пения и, увлекая за собой сына, рванулась к двери, успев прошипеть:

– Тряпка!..

После ее ухода дышать стало вроде легче.

Вопрос о нашем исключении был снят с повестки дня. Особенно когда мой отец со слезами на глазах попросил:

– Делайте как знаете, но не выгоняйте, не откажите в просьбе!..

Меня и Чко из школы не выгнали, несмотря на то что товарищ Шахнабатян грозилась Асканазом.

Но, к сожалению, на том дело не кончилось.

ПРОЩАНИЕ

Мы сидели под тутовым деревом. Уже давно мы не собирались вчетвером. Но в этот день разницы в годах будто и не бывало, в этот день мы все были одинаково взволнованы – один из нас, Чко, уезжал.

Никогда я не замечал, чтобы человек испытывал столь противоречивые чувства, какие в тот день терзали Чко. С одной стороны, незнакомый город с его соблазнами, первое в жизни путешествие, да еще в поезде, а с другой – какой-то неизъяснимый страх и грусть, глубокая боль разлуки с любимыми, близкими людьми, с улицами, дворами, садами.

И все это отражалось в его глазах, которые то искрились, то угасали, то улыбались, то смотрели грустно и виновато. А я, Погос и Амо не знали, о чем говорить. Через два часа Чко отправится на вокзал: у него на руках уже маленький картонный билетик. Мы подробно изучили билетик, на котором по-армянски и по-русски было написано «Ереван – Тифлис, жест.».

– Новый город увидишь, – скорее себе в утешение сказал я.

– Эх! – вздохнул Чко.

– В школу там будешь ходить? – спросил Погос.

– Не знаю, – ответил Чко, – посмотрим… Если примут.

– Примут, – вставил Амо, – лишь бы ты захотел учиться.

Слова Амо задели́ не только Чко, но и меня. Амо и Погос прекрасно знали, что в журнале против наших фамилий были одни «неуды».

– Ну смотри, пиши письма, – уже в который раз попросил я.

– Конечно, – сказал Чко, – но и вы… но и ты мне тоже пиши.

Чко позвали:

– Поди приготовься, отец говорит – скоро поедем.

Чко встал, хотел попрощаться с нами, но Погос вдруг решительно заявил:

– Все поедем на вокзал.

Чко пошел к себе.

Ушли и Амо с Погосом. Я зашел в дом.

После случая с часами отец со мной не разговаривал, а мать роняла слова редко и скупо, никогда не забывая, однако, лучше чем когда-либо, накормить меня. Но в этот день я выглядел таким грустным и несчастным, что отец обернулся ко мне и мягко сказал:

– Что ты ходишь как в воду опущенный?

– И не опущенный вовсе, – со слезами в голосе сказал я.

– Поди-ка сюда.

Я подошел.

– Садись.

Я присел на тахту. Неожиданно отец ласково поцеловал меня в голову.

– Не горюй, – сказал он. – Сами виноваты, вот теперь и расстаетесь.

Ласка отца растрогала меня. Я заплакал.

– Да приедет же он летом, – взволнованно сказала мать. – А друзей у тебя вон сколько: и Погос, и Амо…

– Эх, – вздохнул я, – какие они друзья, они уже большие…

Желая порадовать меня, отец дал мне рубль и сказал:

– На́, фаэтон возьмешь, на вокзал поедешь – провожать. Полтинник – туда, полтинник – обратно.

Отец давал мне деньги впервые.

– Эх, по мне, и я бы тебя послал в Тифлис, – сказал отец. – Тифлис большой город, поехал бы, человеком стал, а то что тут из тебя получится?..

Отец никогда не бывал в Тифлисе, не был он и в других городах, но очень много слышал о них, и ему казалось, что везде, кроме Еревана, можно стать человеком.

Прошло два часа. Я, Амо и Погос снова встретились на улице. Амо сказал:

– Отец Чко уже пошел за фаэтоном.

– Вы оставайтесь здесь, я тоже сбегаю, возьму для нас, – бросил Погос и побежал в сторону Кантара.

Немного погодя возле наших ворот остановился фаэтон. Рядом с извозчиком сидел Погос. Мы с Амо тоже уселись. Мы уже было тронулись, когда сзади громко крикнули:

– Эге, дорогу! Дорогу!..

Это был фаэтон, увозивший Чко. На Чко были совершенно новые брюки и блуза из синей материи. Рядом с извозчиком гордо восседал отец Чко, а возле Чко, обняв его за плечи, с покрасневшими от слез глазами сидела мать. В ногах у них лежали узлы.

– Чко! Чко! – закричали мы.

Они остановились.

– Куда это вы? – спросил отец Чко.

– На вокзал, Чко провожать, – сказал Амо.

Ответ Амо, видимо, пришелся по душе старику.

– Ай да молодцы! – улыбнулся он.

Мы хотели, чтоб Чко перебрался к нам, да мать не отпустила.

Поехали.

Я и Чко никогда раньше не видели вокзала, железной дороги, вагонов и дымящих паровозов. Все это было очень далеко от нашего квартала. По дороге каждый новый дом, каждый переулок были интересны мне.

Вначале мы ехали по улице, очень похожей на нашу. Кругом были те же земляные крыши, глинобитные ограды, деревянные ворота с такими же медными молоточками, как и на наших. Но вскоре начались сады. По обеим сторонам улицы, перед утопающими в зелени двухэтажными домами, росли фруктовые деревья. Плодов на них уже не было. На тополях трепетали и тихо осыпались на землю пожелтевшие листья.

Чем дальше мы ехали, тем больше я убеждался в том, что наш город вовсе не маленький, а при виде двух высоких, как наша школа, зданий я вытаращил глаза от удивления.

Погос засмеялся:

– В прошлом году построили, отец мой тут работал.

– Что это за дома? – спросил я.

– Дома, люди там живут, – ответил он и вдруг оживленно воскликнул: – Ты сюда погляди, сюда!

Слева, за железной оградой, стоял большой, длинный дом. Из раскрытых окон валил дым и пар, раздавался грохот.

– Что, пожар? – испуганно спросил я.

– Какой пожар! Мастерская наша, – похвастал Погос. – Товарищ Сурен сейчас там, наверно.

Я еще долго оглядывался на окутанное дымом здание, пока резкий свисток паровоза не привлек мое внимание.

Мы подъехали к вокзалу.

На маленькой привокзальной площади толпился народ. Увидев сразу так много фаэтонов, я вконец обомлел: никогда не думал, что их столько в нашем городе.

Мы остановились. Извозчик спросил у Погоса:

– Подождать, сынок?

– Нет, – ответил Погос, соскакивая на землю, – обратно пешком пойдем.

Чко и его родители тоже сошли с фаэтона. Каждый взял по узлу, и мы направились к перрону. Здесь выяснилось, что, для того чтобы пройти на перрон, нужно купить билеты. Амо и Погос растерянно переглянулись, у них больше не было денег: Погос отдал вознице последние пятьдесят копеек.

Тут-то и пригодился мой рубль. Опередив отца Чко, я подбежал к кассе и взял билеты на всех, и у меня еще оставалось столько денег, что в лавке на перроне я купил для Чко большой арбуз.

На путях, прижавшись друг к другу, стояли вагоны, и каждый из них был почти с наш дом. Паровоза еще не было. Погос по номерам нашел вагон Чко. Отец Чко хотел сразу же войти, но железнодорожник у вагона сказал:

– Посадки нет.

– Чего?

– Посадки, говорю, нет, куда лезешь?

– Так я же сына в Тифлис отправляю!

– Поедет, поедет, все поедут.

Вдруг железнодорожник подобрел:

– Который твой?

– Этот, – сказал отец Чко, обняв сына за плечи.

– Один едет?

– В том-то и дело, что один.

Железнодорожник засмеялся:

– И у такого мальца столько вещей? – Он подмигнул Чко. – Поставьте-ка вещи на перрон. Не бойся, папаша, живым, здоровым довезу до Тифлиса.

– Умереть мне за тебя! – обрадовалась мать Чко.

Мы сложили узлы на перроне и стали у вагона. Удивительно! Казалось, о стольком нужно поговорить, но все молчали. Я обнял арбуз, изумленно разглядывая паровоз, который ездил взад и вперед на соседнем пути. Он свистел и шипел, выпуская целые облака пара, и пыхтел: пых-пых-пых…

Из окна паровоза высовывалась улыбающаяся чумазая голова с папироской в зубах, а в конце вокзала какой-то человек размахивал флажком и свистел в дудку.

– Маневрирует, – ответил на мой немой вопрос железнодорожник.

– Стащил, стащил, хулиган! – закричали со всех сторон.

Но я все равно ничего не понял.

Вскоре, пофыркивая, проехал еще один паровоз, а издали медленно, пыхтя, приближался к вагонам третий.

– Наш, – сказал железнодорожник. – Сейчас объявят посадку.

Я стоял, оглушенный шумом паровозов, когда вдруг кто-то сильно ударил меня по рукам. Какой-то грязный, оборванный мальчишка выхватил у меня арбуз и помчался по перрону.

– Вай!..

– Стащил, стащил, хулиган! – закричали со всех сторон.

Мальчишка вынырнул из толпы и спрыгнул на насыпь. Я увидел его лицо. Волосы спадали на глаза, нижняя челюсть выступала вперед.

Прижав арбуз к животу, он перебежал линию и нырнул под какой-то вагон. На соседних путях проехал паровоз и скрыл его от нас.

– Ух, чтоб ему!.. – сказал Амо.

Но в это время где-то позвонили.

– Посадка, – объявил железнодорожник.

Мы забыли об арбузе и, схватив узлы, бросились к вагону, а железнодорожник рассмеялся:

– Не спеши, папаша, дай-ка билет…

Вошли в вагон. Железнодорожник указал Чко место на второй полке. Мы подняли узлы. Нам казалось, что в вагоне не хватит мест на всех, но через несколько минут мы убедились, что на платформе не осталось больше узлов и чемоданов – стояли только провожающие, – а в вагоне половина мест была свободна.

Когда все уже разместились, проводник снова подошел к нам:

– Ну?..

– Поглядывай за ним, родненький, – сквозь слезы попросила мать Чко.

– Не беспокойся, мамаша, – ответил он. – Атход будет – пастел дам…

Конечно, мать Чко не поняла ни слова «атход», ни «пастел», но железнодорожник улыбался так сердечно, что она немного успокоилась. На всякий случай она обратилась и к сидевшей на нижней полке молодой, красивой женщине:

– И ты за ним поглядывай, голубка, мал он у меня еще.

– Что, что? – спросила по-русски женщина.

Мы поняли, что она русская. Отец Чко застенчиво произнес:

– Адин, Тифлис, панимаэш?..

Женщина заулыбалась:

– Хорошо, хорошо…

Не зная больше других слов, отец Чко удовлетворенно повторил:

– Панимаэш…

Проводник объявил, что поезд вскоре тронется, и попросил провожающих покинуть вагон. Стали прощаться. Мать Чко прижала сына к груди и всхлипнула:

– Не заболей, родненький…

Отец поцеловал Чко в лоб и сказал:

– Ну, смотри не посрами нас. – И вдруг нагнулся и стал завязывать шнурки на ботинках.

Погос, Амо и я по очереди обняли Чко. Я тихонько опустил в его карман семь копеек – все, что осталось от моего рубля.

Мы вышли. Остановились у окна вагона. Чко прижался носом к стеклу, от его дыхания стекло запотело, и уже не видны были слезы, бегущие по его щекам.

Паровоз засвистел, вагоны дружно загремели, и поезд медленно отошел от платформы.

Веселый и добрый проводник стоял в дверях вагона, увозившего Чко, с зажженным фонарем в руке. Смеркалось.

Обратно мы не пошли пешком: все уместились в фаэтоне, который нанял отец Чко.