Текст книги "Дорога дней"

Автор книги: Хажак Гюльназарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

СЫН КЕРОСИНЩИКА ПОГОС

По-моему, среди нас самым счастливым был Погос. Он держал несколько пар голубей. Каждое утро он поднимался на крышу, запускал своих пернатых и смотрел, щурясь, как они парят высоко в воздухе.

В нашем квартале, кроме Погоса, были еще голубятники, и среди них самым большим специалистом слыл Хачи́к, сын гончара – Двухэтажного Овака. Часто мне приходилось видеть, как Хачик приманивает чужих голубей, ловит их, сажает в клетку. Его же голуби так привыкли к своей голубятне, что никому не удавалось их сманить.

Изредка и Погос приманивал чужих голубей. В такие дни и настроение у него было особенно приподнятое, и с товарищами бывал он особенно ласков и предупредителен, а по улице вышагивал с видом победителя.

Однажды Погос приманил красивого белого голубка.

– Ах ты мой миленький! – радостно приговаривал он, прижимаясь щекой к его теплой грудке.

– Здорово, торговец. Скольких сегодня надул?..

Я посмотрел на белого, будто слепленного из снега голубя и подумал о том, как счастлив Погос. А Погос засмеялся и сказал:

– То-то! А ты учителем хочешь быть, башка!

Только Погос спустился с крыши, держа в руках пойманного голубка, как объявился Хачик.

– Отдай! – потребовал он.

– Почему?

– Мой голубь.

– Раз я поймал, значит, мой, – заупрямился Погос. – В прошлый раз ты моего сизого приманил, разве я просил обратно?

По неписаному правилу голубь принадлежал тому, кто его сманит. Но Хачик был старше нас на несколько лет и сильнее.

– Чко! Учитель! – закричал Погос, стараясь вырваться из рук Хачика.

Но, когда мы подоспели, Хачик уже выхватил голубя и убежал.

– Ах ты!.. – зло плюнул ему вслед Погос и нагнулся за камнем.

В ту же минуту чья-то рука поймала его за ворот.

– Ты что делаешь, балбес!..

Хачик унес голубя, а Погоса увел отец.

Но история с белым голубем на этом не закончилась.

Вечером мы собрались на церковном дворе обсудить происшествие.

– Чтобы такой дурак забрал у меня голубя! – чуть не плача от досады, ругался Погос.

Амо относился к происшедшему философски.

– Голубь что, – говорил он, – дело не в голубе, только вот получается, что раз ты сильный, так и гуляй как хочешь!

Ну и решили мы отомстить Хачику. Стали обдумывать, как бы это сделать.

Чко вспомнил о кувшинах, расставленных на крыше Хачикова дома, и его предложение показалось нам блестящим.

С утра мы засели на соседних крышах. Амо подал знак, и в злополучные кувшины полетели камни. Послышался короткий, сухой треск. Выскочивший из дома Двухэтажный Овак замахал руками, как крыльями ветряной мельницы:

– Вай, бессовестные, разбойники!..

Мы быстро посыпались с крыш. Но, когда я спрыгнул, кто-то крепко схватил меня за руку.

Хачик хорошенько избил меня, а отец, заняв у парона Рапаэла три рубля, уплатил стоимость разбитых кувшинов и коротко приказал:

– Чтоб я тебя больше не видел с этими паршивцами!

МОЯ МАЛЕНЬКАЯ УДАЧА, И СНОВА О ЗАГАДКЕ КАПИТАЛА

Понятно, что невозможно подчиниться воле отца. Он вскоре и сам это понял. Мне нужны были товарищи, а вокруг только эти ребята: сын керосинщика Погос, кривоносый Амо, Чко и несколько других. Тем более, что они (мне кажется, и отец так думал) были не такими уж плохими. И я, в который раз пообещав родителям больше не озорничать, вновь получил право играть с товарищами.

Не знаю, откуда сын керосинщика Погос раздобыл для меня пару голубей. Чтобы не оставаться в долгу, я, в свою очередь, подарил ему белый костяной свисток и занялся голубями.

На крыше Погос деятельно наставлял меня, восхищенно добавляя:

– Ах вы миленькие! Ты погляди только, как они кувыркаются!..

А отец расстроенно говорил матери:

– Ну вот, теперь мальчишку от птиц не оторвешь…

И действительно, я, позабыв обо всем, занимался только голубями и даже в школе думал только о них.

– Что это с тобой случилось? – удивлялась товарищ Амалия. – Ты стал рассеянным, невнимательным…

Через несколько дней выяснилось, что об этом она сообщила моим родителям. Потому-то все и случилось.

Как-то мне не спалось. Ночью, лежа в постели, я думал о своих голубях. Мои родители, сидя на тахте, о чем-то перешептывались в темноте, но я не слушал их, у меня были свои заботы: нужно было утром попросить у Погоса немного корма и еще почистить маленькую клетку.

Вдруг до моего слуха донесся сердитый голос отца:

– Завтра же прирежу, другого выхода нет.

– Жалко ведь ребенка, – шепотом ответила мать.

– Ну…

Мне все стало понятно, ужас объял меня. «Какой он злой! – со слезами на глазах подумал я и вдруг догадался: – Наверно, мой отец капитал!»

Долго лежал в постели, ожидая, когда заснут родители. Наконец они улеглись, потом я услышал храп отца и дыхание матери. Они спали.

Встал, кое-как оделся в темноте, и, немного погодя, сунув за пазуху своих голубей, я уже шагал к дому Чко.

Мне пришлось так долго мяукать под его окнами, что выскочила соседская невестка и сердито пробурчала:

– Брысь, брысь, проклятая кошка!..

Наконец скрипнула калитка, и в темноте мелькнула белая рубашка Чко.

– Чко?

– Вай, Учитель?..

– Иди ты к черту! – ответил я. – Чуть не умер тут, мяукая.

– Что случилось?

– А вот то, Чко-джан, – смягчился я, – что бери этих голубков, пусть твои будут, – и протянул ему голубей.

– Ну и хороший же ты парень, Учитель! – обрадованно сказал Чко, беря голубей.

Я грустно вздохнул и пошел обратно. Утром на все вопросы отца о голубях ответом моим было молчание.

КАРИНЭ

В четырнадцать лет она еще не умела ни читать, ни писать.

– Много будешь знать – скоро состаришься, – сказала жена парона Рапаэла, тикин Грануш, и на этом вопрос был исчерпан.

Внешне она была тихой и спокойной девушкой, день и ночь погруженной в заботы по дому Рапаэла. Казалось, Каринэ полностью согласилась с мнением «невестки-ханум» и перестала думать об учебе и о книгах. Голос ее мы слышали редко. Только по утрам, умывшись, она говорила соседям «доброе утро» и больше ни слова за день. Тикин Грануш не нравилось, когда, закончив работу, изредка по вечерам Каринэ выходила во двор, присаживалась на камень под тутовым деревом и молча слушала разговоры взрослых и чудесные сказки Мариам-баджи.

– Ишь, расселась! – злилась тикин Грануш.

Каринэ безмолвно уходила.

Беседа взрослых на минуту прекращалась, а Мариам-баджи то ли гневно, то ли горестно говорила:

– И что тебе нужно от нее?

У взрослых портилось настроение, разговор не клеился, и вскоре все расходились по домам.

Но Каринэ умела и улыбаться. Это случалось, конечно, лишь в отсутствие «невестки-ханум» и парона Рапаэла.

Чаще она улыбалась моей сестре Зарик, которая была моложе ее года на два.

– Каринэ! – звала Зарик.

– Что?

– Поди-ка сюда на минутку.

– Сейчас…

И, улыбаясь, подходила. Они долго шушукались. Я иногда слышал шепот Каринэ:

– Да нет, неловко как-то, дядя Месроп дома.

Дружба Зарик и Каринэ росла с каждым днем. Понемногу Зарик зачастила к Каринэ. Моим родителям была по душе эта привязанность.

– Можно мне к Каринэ? – спросила как-то Зарик.

– Можно, бала[15]15
  Бала́ – дитя.


[Закрыть]-джан, – сказал отец и тут же добавил: – Пусть и она приходит…

– Не придет она.

– Почему?

– Тебя стесняется.

– Вай, вай, вай! – закачал головой отец. – Скажи ей, что я зову.

Немного погодя Зарик привела с собой Каринэ. Каринэ вошла и смущенно стала у дверей:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, дочка, – ласково кивнул отец, постукивая молотком по подошве старого ботинка. – Подойди ближе, садись.

Каринэ вместе с Зарик подошла и уселась на краешке тахты. Мать налила ей и Зарик чаю и вновь достала из стенного шкафа заветное варенье. Мне стало ясно, что Каринэ дорогой гость.

– Почему к Зарик не приходишь, дочка? – с улыбкой спросил отец.

– Да так.

– Стесняешься меня?

Каринэ молчала.

– Не стесняйся, дочка. Разве отца бы ты стала стесняться?

И тут случилось неожиданное. Каринэ вдруг всхлипнула, на ее длинных ресницах повисли крупные слезы и заблестели под лучом света, как стеклянные бусинки. Она закрыла лицо руками и быстро выскочила из комнаты.

– Каринэ-джан! – закричала Зарик и побежала за ней.

Не знаю почему, мне тоже захотелось плакать. Мои родители с минуту растерянно молчали, потом мать тяжко выдохнула:

– Чтоб ей ослепнуть…

И я понял, что проклятье это относится к тикин Грануш.

А отец, может быть впервые за всю свою жизнь, возмутился:

– Тьфу вы, люди! Совсем замучили бедного ребенка!

ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ

Приближался конец учебного года. В мае было родительское собрание. На этот раз в школу пошли оба – и отец и мать.

– А на мое собрание небось не пошел! – упрекала Зарик отца.

– И на твое пойду, бала-джан, – оправдывался отец.

Мать накинула на голову кирманскую[16]16
  Кирма́н – город в Иране.


[Закрыть] шаль, которую отец купил на базаре два года назад. Отец надел свою праздничную одежду. Когда они вместе вышли, тикин Грануш – она была дома в тот день и полола в огороде вместе с Каринэ – сказала с усмешкой:

– Ишь, с каким форсом вышагивают башмачник и его жена!

Не знаю, что произошло со мной. Отец с матерью сделали вид, что не слышат, и вышли со двора, а я инстинктивно нагнулся и поднял камень. Он полетел в тикин Грануш, но она вовремя уклонилась, и камень задел плечо Каринэ.

– Вай! – скорее от удивления, чем от боли, вскрикнула Каринэ.

– Чтоб ты сдох, окаянный! – И на меня посыпался град проклятий и ругани тикин Грануш.

А я в смятении быстро выбежал на улицу, догоняя родителей.

«Ах, почему этот камень попал в Каринэ!» – чуть не плача, думал я. Я знал, что вечером поднимется скандал. Тикин Грануш, конечно, пожалуется мужу, оба они выйдут на балкон, вызовут моих родителей. Грануш будет ругаться и визжать, а Рапаэл скажет с философским спокойствием: «Я порядок люблю…»

Нам, ученикам, не позволили присутствовать на родительском собрании. Взрослые были в классе, а мы – на балконе второго этажа.

– Ну, – сказал Чко, – очень боишься?

Я удивился: неужели ему уже известно обо всем?

– Да не боюсь, только нехорошо это получилось.

– Что?

– Да то.

По удивленно раскрытым глазам Чко я понял, что его вопрос не имел никакого отношения к происшествию с камнем. Но было уже поздно: нас окружили кривоносый Амо, сын керосинщика Погос и несколько других мальчиков, и я вынужден был рассказать все подробно.

– Плохо, что камень попал в Каринэ, – сказал Амо, – а этой буржуйской жене так и надо.

– Держись крепче, чего нюни распустил! – накинулся Погос, заметив, что я собираюсь заплакать.

Мы еще не разошлись, когда взрослые вышли из класса. Мать радостно подошла ко мне и поцеловала. Лицо моего отца, беседовавшего с отцом Чко, сияло.

– Ну, молодцы, молодцы, – сказал он мне и Чко, – удалые вы ребята, ничего не скажешь!

Из отрывистых разговоров взрослых мы поняли, что оба «перешли», и мало того – с похвальными грамотами.

Мы группой направились домой. Чко, как теленок, весело резвился и вертелся вокруг старших, а мое сердце бушевало всю дорогу.

Только мы вошли во двор, как тикин Грануш, словно бешеная собака, кинулась на мою мать:

– Эй, Вардуш, уж больно ты распустила своего щенка!

– Что случилось? – испугалась мать.

Отец и мать растерянно стояли посреди двора, а Грануш торопливо выкладывала.

– Невестка-ханум, – вступилась Каринэ, – вот тебе крест, не болит совсем.

– Ты молчи! – осадила ее Грануш. – Чуть глаз мне не вышиб…

Я стоял безмолвный и растерянный.

А Грануш все бранилась и бранилась.

– Вот и давай жилье такой голытьбе! – распаляясь все больше, визжала она на весь двор.

– А почему она сказала про отца и маму, что они «вышагивают»? – плача, вмешался я.

– Домой, быстро! – приказал мне отец.

Соседи высыпали поглядеть на «зрелище». Газар, честный «правдолюб», едва сдерживался, чтобы не нагрубить разъяренной домовладелице. Мариам-баджи хлопала себя по коленям и все приговаривала:

– Стыдно, стыдно тебе, Грануш!

Но Грануш нарочно затягивала ссору: она послала человека за супругом.

– Заткнись-ка ты, карга! – обернулась она к Мариам-баджи.

Тут уж все перемешалось.

– Ну, хватит, бесстыжая! – вдруг громко крикнул Газар. – Чего язык распустила!

Грануш притихла на минутку – видимо, нападение было неожиданным, – но тут раскрылась калитка, и во двор, яростно фыркая, вошел парон Рапаэл.

Грануш истерически зарыдала и подбежала к мужу.

– Что они, как на свою рабу… со всех сторон на меня накинулись! – всхлипывая, говорила она.

– С этого дня все вон из моего двора! – тоненьким голоском взвизгнул парон Рапаэл.

Тут уж удержать Газара было невозможно.

– Чтоб ты лопнул, раздутая гадина! – крикнул он и набросился на Рапаэла с кулаками.

Керосинщику Торгому и двум другим мужчинам едва удалось высвободить парона Рапаэла из рук Газара.

– Да пустите, я покажу этой дашнацкой[17]17
  Дашна́к – член армянской буржуазно-националистической партии.


[Закрыть] шкуре! – все еще кипятился Газар.

Но парон Рапаэл и тикин Грануш уже ушли в дом.

НАПРЯЖЕНИЕ НЕ СПАДАЕТ

Домой я не пошел.

Вечером сидел на церковном дворе, свесив ноги в высохшую канаву.

Мне было тяжело и муторно, в сердце бушевала ярость. Я вспомнил бессчетное количество обид, причиненных мне пароном Рапаэлом и тикин Грануш. Каждой из них было достаточно, чтобы распалить меня, вызвать чувство мести, но все вместе они обозначали что-то новое, что, как нож, ранило и кромсало меня и в то же время роилось смутными мыслями, мрачными и тяжелыми тучами сгущаясь в моей детской головке. Почему они издеваются надо мной, над моими родителями, над Мариам-баджи и даже над Каринэ, родной племянницей Рапаэла? Почему? Неужели только потому, что мы «жильцы», а они «хозяева»? Но ведь и Каринэ из хозяев… Каринэ из хозяев? Я невольно улыбнулся. Какой она хозяин!

Но больше всего беспокоило меня то, что сказал парон Рапаэл: «С этого дня – вон из моего двора!»

Это относилось не только ко мне, не только к нашей семье, но и к Мариам-баджи, к семье Газара и ко всем остальным.

«Куда же мы денемся?» – думал я. Мир в моем представлении ограничивался нашим и соседскими кварталами, где в каждом доме уже кто-нибудь жил. И потом, как же можно перенести столько вещей: нашу тахту, стол, комод Газара?

В моей короткой жизни радость никогда еще не омрачалась так горько, как в этот день, в день, когда я закончил первый класс, да еще с похвальной грамотой.

Как же я теперь пойду домой, как посмотрю людям в глаза?

Как покажусь во дворе? Я, своей выходкой навлекший столько бед!

Больнее всего было думать о том, что мать заплачет пригорюнившись, а отец станет утешать ее (как это уже было однажды) тяжело ранящими меня словами:

«Не плачь, Вардуш-джан, не плачь. Э-эх, судьба наша горькая, вот и наградил нас господь таким чадом…»

Только при мысли об этом к горлу подкатывал комок, глаза наполнялись слезами, и я, то и дело пошмыгивая, утирал нос о рукав моей поношенной блузы.

А сумерки сгущались…

На церковном дворе таинственно шелестели тополя, дикие сизые голуби, ютившиеся под церковным куполом, воркуя, возвращались домой.

Расплывчатое чувство страха овладело мною. «Что я буду делать тут один, ночью, когда станет совсем темно и выползут на ночную прогулку все лохматые и злобные псы Кантара? – думал я. – Эх, хоть бы ребята были здесь: Амо, Погос, Чко… Нет никого. Интересно, что они сейчас делают?» Ребята не знали, где я, а сам я не мог пойти к ним.

Вечерняя служба в церкви давно уже кончилась, немногочисленные служители разошлись, и прошло немало времени с тех пор, как, заперев церковные двери, ушли звонарь Барсег и отец Остолоп: первый – домой, а второй – в кофейню черного Арута.

По ту сторону деревянной церковной ограды торопились запоздалые прохожие, далеко у вокзала гудел паровоз. В маленьком городке наступала ночь, темная и неуютная.

Уже давно я не сидел, а лежал, уткнувшись лицом в дно высохшей канавы и сжавшись в комок от страха.

И незаметно для себя я заснул, усталый и разбитый дневными переживаниями.

– У-чи-тель!.. Ра-ач!.. У-чи-тель!.. – донеслось до меня.

Я открыл глаза и не сразу все понял.

– У-чи-тель! – послышалось снова, на сей раз довольно близко.

В ту же минуту в ноги мне скатился маленький черный клубок. В ужасе я закричал, а «клубок» стал лизать мне лицо. Это был песик Погоса – Дро.

Во двор через ограду перескочили два темных силуэта.

– Рач…

Это Амо и Погос пришли за мной.

– Ну, чего ты тут сидишь! Все с ног сбились, тебя разыскивают, – сказал Погос.

– А что же мне делать? – со слезами в голосе ответил я.

– Мать там извелась вся…

Сердце мое сжалось, я снова засопел.

– Ну-ну, ты же не девчонка, – убеждал Погос.

Амо исчез.

Как же я теперь пойду домой, как посмотрю людям в глаза?

Я все плакал, Погос сидел рядом, утешая меня и подбадривая, когда вернулся Амо, но не один, а с товарищем Суреном, который, громко смеясь, вошел через ворота и, не дойдя до меня, сказал:

– Поглядите-ка на этого мужчину! И не стыдно тебе? Ну, вставай же!

Я поднялся.

– Домой шагом марш! – шутя скомандовал он.

Мы вышли из церковного двора. Я все еще потихоньку плакал.

– Хватит, – сказал товарищ Сурен и погладил меня по стриженой голове.

Рука у него была тяжелая, он даже не погладил, а слегка хлопнул меня по голове, но, не знаю почему, я успокоился и вспомнил, как поглаживал мне шею отец в день моего поступления в школу.

– Так ведь он же выгоняет всех!..

– Ну, это мы еще посмотрим, – спокойно ответил товарищ Сурен.

Амо и Погос победно шагали впереди нас.

Мы еще не дошли до дома, когда я вдруг спросил:

– Товарищ Сурен, а парон Рапаэл капитал?

– Капитал, – твердо ответил он.

В конце улицы послышались какие-то возгласы, и спустя несколько минут я очутился в объятиях матери и Мариам-баджи, которые целовали меня, вырывая друг у друга…

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

Следующий день был воскресный.

Когда я проснулся, кругом было непривычно мирно, приумолкли деревянные молотки жестянщиков. Луч солнца, упавший через единственное оконце, поблескивал на сваленных в углу инструментах отца – это означало, что уже полдень.

Я проснулся, и мною сразу же овладело неприятное чувство, молниеносно всплыли в памяти прошедшие события, и мысль лихорадочно заработала. Полузакрытыми глазами я осторожно оглядел комнату. Родителей не видно, только в углу, перед треугольным осколком некогда большого зеркала, причесывалась Зарик. На лице ее не было видно никаких следов волнения. Странно. Занятие Зарик так противоречило моим мыслям и чувствам, что на минуту мне показалось даже, будто все это я вижу во сне. Тут послышался и ее голос (Зарик запела что-то), тогда я ущипнул себя за ногу, чтобы убедиться, что не сплю, и тихо позвал:

– Зарик…

Она быстро обернулась ко мне и засмеялась.

– Проснулся, Робинзон?..

Я не понял последнего слова, не понял также, как она может беззаботно смеяться, когда всех жителей нашего двора ожидает столь тяжкая участь.

– Чего смеешься? – насупился я.

– А что, плакать?..

– Где отец и мама?

– Пошли к тете Олиньке́.

Я вскочил:

– А разве мы не должны уходить?

– Куда?

– Ну, из нашего дома…

Зарик снова засмеялась.

– Куда же мы пойдем? Да вставай, вставай, дурачок!

Я быстро оделся и выскочил во двор. Прямо у нашего дома Погос, Амо, Чко и несколько мальчишек играли в бабки. Заметив меня, они зашумели:

– Эй, Учитель, Учитель…

– Замолчите!

– Учитель, иди с нами в бабки играть, – сказал Погос.

Амо же, указывая пальцем на балкон парона Рапаэла, сказал:

– Погляди-ка.

Я остолбенел от удивления.

На балконе играли в нарды Газар и парон Рапаэл. Возле них на столе стояла большущая корзина с клубникой. Изредка, прерывая игру, Рапаэл протягивал руку к корзине, видимо угощая Газара.

Мне ничего больше не удалось узнать – ребята продолжали игру. Только вечером, когда мы снова собрались на церковном дворе, мне рассказали об утренних событиях, в которых, как я и ожидал, главную роль играл товарищ Сурен.

Утром, когда я еще спал, товарищ Сурен вышел умыться и заметил сжавшуюся на тахте под деревом Каринэ. Когда он разбудил ее, Каринэ заплакала.

– Почему ты здесь? – спросил товарищ Сурен.

– Не знаю, невестка-ханум говорит, что я во всем виновата…

– Вставай, – сказал товарищ Сурен и повел ее с собой в дом парона Рапаэла.

Немного погодя из дома вышла растерянная и испуганная Каринэ, а товарищ Сурен остался у парона Рапаэла. О чем они там говорили, ребята не знали, только Амо утверждал, что, спрятавшись в виноградных кустах около дома парона Рапаэла, после того как ушел товарищ Сурен, он слышал визги тикин Грануш и злобную ругань Рапаэла: «Ты что, мерзавка, беду накликать хочешь?»

После этого весь день тикин Грануш не было видно, а парон Рапаэл вышел во двор, сам подошел к Газару и первым поздоровался:

– Доброе утро.

– Здорово! – пробурчал Газар.

Затем парон Рапаэл добавил:

– Ты не серчай, братец, бабьи дела…

Спустя час Газар оказался на балконе парона Рапаэла, а Рапаэл собственноручно принес и поставил на стол корзину с клубникой.