Текст книги "Трибунал"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Жалкий идиот, – надменно усмехается Порта. Берет стоящий перед Зигом полный стакан водки и с удовольствием выпивает залпом. Потом достает из кармана Зига сигару и просит прикурить.

Изумленный Зиг протягивает золотую зажигалку.

Порта не спеша прикуривает, потом выпускает к потолку громадные клубы дыма и кладет зажигалку в карман.

– Я не дарил тебе ее, – слабо протестует Зиг.

– Ты сказал «пожалуйста», разве не так? – снисходительно отвечает Порта, – а я теперь говорю «спасибо»! Приятно получать подарки.

– Я не потерплю этого! – возмущенно кричит Зиг. – Я отдам тебя под суд, Порта, я штабс-интендант!

– Ты недоумок, – заявляет Порта. – Будешь орать, так вышвырну тебя отсюда пинком!

Зиг в ярости вскакивает и сшибает кружку Грегора. Весь стол залит пивом.

Грегор укоризненно смотрит на него.

– Смотри, не промокни, сынок, – говорит он и вытирает стол офицерским шарфом Зига.

– Мой шарф! – рычит в бешенстве Зиг.

– Мое пиво, – улыбается Грегор, швыряя насквозь мокрый шарф под ноги.

– Ты соображаешь, что делаешь? – вопит Зиг, сжимая кулаки в бессильной ярости. – Ты за это поплатишься! Я тебе больше не кореш. Теперь я штабс-интендант. И у меня есть достаточно сильные друзья, чтобы давить таких вшей, как вы!

– Ты похож на кролика во время гона, – презрительно говорит Порта. – Штабс-интендант! Подонок армии!

– Ну, теперь тебе конец! – угрожающе кричит Зиг, размахивая над головой мокрым шарфом.

– Мы решили избавить тебя от тяжкого бремени жизни, – дьявольски усмехается Порта.

– Дал бы тебе пинка в задницу, если б не боялся испортить сапог, – говорит Вольф, покачивая ногой в шитом на заказ офицерском сапоге и восхищенно глядя на него.

– Ты арестован! – рычит Зиг, вытаскивая маузер. С убийственным блеском в глазах взводит курок и спускает предохранитель.

Старик молниеносно выбивает пистолет из руки штабс-интенданта.

– Теперь выбирай, решим все на месте, или я доложу о случившемся! В последнем случае ты уже не будешь чем-то вроде офицера! – резко говорит Старик, засовывая маузер в карман.

– Как понять – решим на месте? – неуверенно спрашивает Зиг.

– Болван ты. – Старик подтверждает кивком свои слова. – Нисколько не изменился с тех пор, как был у нас захребетником.

– Я был обер-фельдфебелем, – поправляет его Зиг, выпятив грудь. – А теперь офицер!

– Чушь, – холодно возражает Старик. – Ты гражданский служащий в мундире, и ничего больше! Ну, как? Избить нам тебя здесь, или выйдешь за кухню с Портой?

Зиг неуверенно раскачивается и напряженно думает. Он выше и сильнее Порты, был одним из лучших боксеров в учебном подразделении. С другой стороны, как знать, какой неожиданный финт может выкинуть Порта?

Примерно через минуту он отрывисто кивает.

– Я готов расквасить морду этому ублюдку!

Порта встает и церемонно снимает мундир.

– Если эта колышущаяся масса студня способна расквасить мне рожу, то я готов.

Вольф нагибается, что-то шепчет на ухо Порте, и тот трясется от смеха.

Вскоре после этого мы стоим кружком за кухней, ожидая, когда начнется драка.

Порта с Вольфом сближают головы и оглядывают Зига, как старые, многоопытные коты.

– Может, наденем перчатки? – вежливо спрашивает Порта. – Не хочется портить маникюр о такую рожу.

– По мне, можешь надеть хоть сапоги на руки, – презрительно кричит Зиг. – Все равно не нанесешь ни удара до того, как я размажу тебя по стенке!

– Знаешь, что офицер интендантской службы трахает твою жену, пока ты пересчитываешь мешки с картошкой?– развязно спрашивает Барселона.

– Пошел знаешь куда, – злобно кричит Зиг. – Моя жена ни с кем, кроме меня, в постель не ложилась! Она была девственницей, когда я с ней познакомился.

– Иначе б она не вышла за тебя, – подначивает его Малыш.

– Я займусь тобой, когда разделаюсь с этим, – злобно обещает ему Зиг.

– Ну, надевай же эти чертовы перчатки, – кричит он, приближаясь к Порте, который все еще возится с парой черных перчаток.

– Если ты готов, я тоже, – довольно улыбается Порта, натягивая перчатки до отказа.

– Первый раунд, – командует Старик, взмахнув рукой.

Зиг бросается вперед, будто бешеный слон.

Порта делает шаг в сторону, и Зиг проносится мимо, не ударив его. Вместо этого удар достается Грегору, тот взлетает в воздух и приземляется в рядах вянущей картошки.

– Эй, я тут! – кричит Порта, отошедший на несколько шагов. – Какого черта бьешь Грегора, если дерешься со мной?

Зиг, сопя, поднимается на ноги и потирает левый кулак.

– Я втопчу тебя в землю, – злобно рычит он. – В порошок сотру! Я целую вечность ждал такого случая!

– У меня кончилось терпение, —дружелюбно улыбается Порта. – Я чувствую себя так же. Даже похудел, думая, как бы отделать тебя.

И танцующим шагом приближается к Зигу, прикрывая лицо руками в перчатках.

Зиг пытается нанести прямой удар левой, но Порты там уже нет. Поворачивается, видит, как к нему несется что-то черное. И ударяет его в лицо с силой около двух тысяч восьмисот джоулей. Сильный удар приподнимает Зига и отбрасывает в мусорный ящик в нескольких метрах. Лицо его выглядит так, словно в него угодила разрывная пуля.

– Вызовите санитара! – резко говорит Старик. И быстро уходит в столовую. Он не хочет знать, что случилось с Зигом.

Вольф долго и громко смеется.

– В следующий раз он так легко не позволит противнику надеть перчатки, верно?

– Тогда ему придется усвоить кое-что, не так ли? – смеется Порта и наносит удар по толстой стальной плите возле двери, от которого остается вмятина.

– Хорошее дело, – восторженно кричит Малыш, – утяжеленные перчатки!

Порта снимает их. Это русские перчатки со свинцом под кожей на пальцах, взятые у мертвого лейтенанта НКВД.

– Merde, са va barder [59]59
  Черт возьми, дело опасное (фр).


[Закрыть], – предостерегающе говорит Легионер. – Через пару недель, когда снова будет в состоянии думать, он поймет, что в этих перчатках было что-то неладное.

– И наплевать, – беззаботно отвечает Порта, ударяя утяжеленной перчаткой в стену. – В трудные минуты этой мировой войны я до сих пор мог сохранять голову ясной и нисколько не пострадал.

– А если он вздумает застрелить тебя со спины? – спрашивает Малыш, хорошо зная, что Зиг – опасный и безжалостный враг.

– Это я всаживаю пули в людей, а не они в меня, – хвастливо говорит Порта. Идет в столовую и осушает большую кружку пива.

– Черт возьми, ну и дождь, – говорит, содрогаясь, Малыш, когда мы возвращаемся в темноте в расположение роты.

На доске листок бумаги с надписью: «Второе отделение – специальная командировка». Нас это раздражает. Специальная командировка может означать все, что угодно.

Ровно в половине восьмого мы влезаем в кузов большого крупповского дизельного грузовика, приехавшего за нами.

– Смотрите, я жду, что рота сможет вами гордиться, – кричит гауптфельдфебель Гофман, когда мы отъезжаем. – Подобное задание – большая честь для таких шалопаев, как вы. Фюрер смотрит на вас! Грудь вперед, голову вверх, хищники!

Возле Шпрее мы поворачиваем и едем вдоль реки в сторону Шпандау.

– Я так и думал, – устало говорит Старик. – Казнь!

– Что ж, давайте радоваться, что она скоро окончится и весь оставшийся день мы будем свободны, – говорит Порта и принимается строить планы на вторую половину дня.

– Знал бы, что это казнь, – сердито говорит Барселона, – я бы сказался больным.

– Потому-то заранее и не говорят, – объясняет Грегор и опробует работу затвора винтовки.

– Почему не оставить эту дерьмовую работу СС или полиции вермахта? – возмущается Барселона. – Мы – солдаты, а не треклятые палачи!

– C'est la guerre, ты раб винтовки, как и все мы, – наставляет его Легионер. – Не размышляй, почему. Это твой долг, пока живешь на военной навозной куче – где, может быть, и умрешь.

– Испортите себе мозги, слишком много думая, – беззаботно говорит Малыш. – Какая вам разница, что приказывают делать? Когда я убиваю одного из приговоренных, думаю только о том, что это то же самое, как бросить на Реепербане хмыря в воду.

– Ты и сам играл роль этого хмыря, – язвительно говорит Порта.

– Нужда заставила, – вздыхает Малыш. – Да я и не долго сводничал. После того как меня накололи сто шестьдесят девять раз, я решил, что с меня хватит. Мне платили в час три марки. И я ушел из этого дела, но перед этим так отделал двух последних обманщиков, что они меня не скоро забудут.

За Моррелленшлюхтом, в песке между рядов согнутых ветрами елей, грузовик останавливается.

Промерзшие до костей, мы спрыгиваем. Ледяной ветер хлещет нам в лицо мелкими снежинками и заставляет всех поднять воротники сырых шинелей.

– Можно было б не начищаться, – раздраженно говорит Порта. – Взгляните на мои сапоги! Уже грязные! Черт, придется снова их чистить перед тем, как пойду на встречу с девицами в «Хитрую собаку».

Ворча, мы идем по утоптанной тропинке, где до нас прошли тысячи солдат.

Старик идет впереди, ссутулив плечи, вид у него далеко не бравый. С ремня свисает тяжелый «парабеллум». В нем восемь патронов. Для завершающих выстрелов.

Нас поджидает тощий, свирепого вида майор полиции вермахта. Он молча осматривает наше снаряжение. Особенно интересуется винтовками. Бранит нас и обзывает стадом грязных свиней, недостойных чести носить немецкий мундир. Не пытается Скрыть того, что ему противно смотреть на нас. Только Юлиус Хайде получает похвалу.

– Стойте «вольно» и слушайте меня! – кричит майор сквозь летящий мокрый снег. – Мы используем прицельные лоскуты, хотя в них нет необходимости. Используем потому, что у меня были осложнения с командами, которые ими не пользовались. Теперь внимание: я хочу видеть, что все двенадцать пуль попали в эту мишень. Да поможет вам Бог, если обнаружу пулевое отверстие еще где-нибудь! Вчера двое болванов выстрелили человеку в пах. Это сущее разгильдяйство! Промахи обойдутся вам в три недели учебных стрельб днем и ночью. – Он сгибает колени, распрямляется и смотрит на нас злобными глазами. – Будьте сегодня начеку, – продолжает он резким голосом. – Будут присутствовать наблюдатели! Не обычная шваль из трибунала, нет – партийные шишки, пропагандисты и гражданская администрация. Они попросили разрешения присутствовать. Хотят видеть кровь, извращенные скоты! Из отделения будут выделены две охранные команды, и за рубеж безопасности не пускать никого, даже самого рейхсмаршала. Не хочу, чтобы здесь лежало больше трупов, чем необходимо. Обер-фельдфебель, рявкает майор, указывая на Старика, – ты в ответе за то, чтобы расстреляны были только приговоренные к смерти! Когда я уйду и больше не буду отвечать за то, что здесь происходит, можете скосить их всех, мне плевать. Невелика потеря. Но если хоть один наблюдатель будет ранен, пока я здесь, клянусь Богом, я пущу ваши кишки на шнурки для ботинок, все имейте это в виду. Мы здесь для того, чтобы выполнить приказ, и выполним его, как следует. Надеюсь, среди вас нет слабаков, способных упасть в обморок. Если кто окажется слаб в коленках, я лично займусь им по окончании дела и выбью позвоночник через голову! Черт возьми, что ты делаешь с каской? – кричит он на Малыша, который сдвинул ее на затылок так, что она напоминает еврейскую ермолку. – Как твоя фамилия?

– Кройцфельдт, – отвечает Малыш, смаргивая снег с ресниц.

– Может быть, генерал Кройцфельдт? – гневно рявкает майор.

– Нет еще, – отвечает Малыш, смахивая с лица потек талого снега.

– Спятил, солдат? Не касайся лица грязными лапами, когда стоишь «смирно»! Записать фамилию этого человека!

Старик подходит к Малышу и делает запись.

– Пропагандисты захотят сделать снимки трупов, – раздраженно продолжает майор, – но не позволяйте никому выходить за кордон, пока не смолкнет эхо выстрелов. Такое уже случалось. Какой-нибудь недотепа стреляет после всего отделения и попадает в какого-то болвана-зрителя. Я бы смеялся, не лежи ответственность на мне.

Хайде и мне достается задача привязывать жертв, самая неприятная при казни. Мы подавленно смотрим друг на друга, держа в руках короткие веревки. Идем к расстрельным столбам. Майор сказал, что использоваться будут два из них.

Мы продеваем веревки через отверстия в столбах из старых железнодорожных шпал. Видны отверстия там, где к ним крепились рельсы. В ряд установлено двенадцать столбов, при необходимости можно быстро произвести много казней.

Мы мерзнем перед расстрельными столбами, потом получаем разрешение отойти, но держаться поблизости.

Никто из важных наблюдателей еще не прибыл. Времени много. Приговоренные обычно появляются с опозданием самое малое на полчаса. Зрители уже здесь.

Нам приятно видеть, что они тоже дрожат от холода. С согнутой ели на нас печально смотрит ворона. Ветер хлещет столбы дождем и снегом. Продетые в отверстия веревки развеваются, словно маня приговоренных.

– Ну и погода для смерти, – уныло вздыхает Старик, поднимая воротник шинели вопреки всем уставам.

– Лучше, чем солнечный день, – высказывает свое мнение Грегор. – В такой холод мысль об уютной, теплой могиле утешает.

– Черт возьми, чего они не поторапливаются, чтобы мы могли пойти к девкам, – говорит Малыш, смахивая талый снег с шинели. Запускает гнилым яблоком в Хайде; тот молниеносно пригибается, мягкий плод летит мимо него и попадает прямо между глаз майору полиции вермахта.

Все в выжидающем молчании смотрят на майора, пока тот стирает с лица остатки гнилого яблока. Он снимает с головы блестящую каску и, сощурясь, смотрит на нее. Она тоже в ошметках. Жизнь вливается в него снова. С дикими глазами и ежиком волос, который топорщится, как шерсть на загривке бешеной собаки, он идет к Малышу, изрыгая поток брани и угроз.

– Я вытащу твои кишки через задницу, жалкая свинья! Что это, черт возьми, за игры?

Он пышет яростью и, кажется, готов сожрать Малыша, который стоит навытяжку, устремив взгляд пустых глаз на горизонт.

– Скотина, псих, как ты смеешь бросать в майора гнилыми яблоками? Совсем спятил? Привязать бы тебя к одному из столбов вместо приговоренного.

Добрые четверть часа он осыпает Малыша ругательствами.

Ворона на согнутой ели громко каркает. Звук такой, будто она смеется. Майор как будто тоже так думает. Запускает в нее камнем, но птица лишь взлетает на несколько сантиметров и снова садится на ветку, где принимается чистить перышки, чтобы соответствовать наставлением, когда состоится казнь.

Бормоча проклятья, майор идет к домику, где раздраженно звонит телефон. Ему потребуется время, чтобы забыть о втором отделении пятой роты.

По дороге, разбрызгивая воду из луж, подъезжает мотоциклист связи и спрашивает майора.

Солдаты распрямляются. Что-то должно произойти.

Майор выходит из домика.

– Казнь откладывается на три часа! – рявкает он.

Мы получаем приказ составить винтовки в пирамиду, как всегда делали ждущие солдаты с тех пор, как изобретено огнестрельное оружие.

Дождь усиливается, воющий ветер становится холоднее.

– Устраивайтесь поудобнее, – приказывает майор перед тем, как уехать в «кюбеле». – Я скоро вернусь!

Обязательные наблюдатели стоят, дрожа, возле домика. По никому не известной причине входить в домик запрещено.

Военный священник посинел. Из всех присутствующих он один без шинели.

Это наша девятая казнь с тех пор, как мы сошлись в пятой роте. Раньше расстрельные команды наряжали из саперов, но теперь зачастую наряжают из частей, где служили приговоренные.

Ветер леденит наши хребты. Мы греем дыханием красные, распухшие от холода руки.

Майор возвращается и приказывает раздать еду. Какой-то болван не потрудился как следует закрыть крышку контейнера, и еда еле теплая.

– Черт возьми, – бранится Порта, – мы имеем право на горячую еду! Эта дрянь, – он со злобой сует ложку в миску, – холодная, как задница обезьяны в сезон дождей!

Мотоциклист связи приезжает снова. Казнь откладывается еще на два часа.

– Значит, расстреливать придется уже в сумерках, – недовольно говорит Порта. – Очень надеюсь, что не при искусственном свете. Мне уже приходилось. Хорошего мало. Мы тащили жертву к столбу еще в темноте, а когда включили свет, все увидели, что это связистка. Тут и началось. Два человека из отделения бросили винтовки. Лейтенант прямо-таки помешался. Сломал шпагу о колено и швырнул обломки в офицера юридической службы. Его, конечно, уволокли, команду над отделением принял офицер полиции вермахта, и девушку мы расстреляли, только перед этим один из нас плюхнулся ничком на землю. Винтовка и каска полетели к ногам девушки, и она так закричала, что мы были близки к помешательству. Лейтенант оказался в Торгау и вернулся к нам рядовым. Через год его расстреляли в Зеннелагере за дезертирство. Не хочу расстреливать при искусственном свете!

– Я тоже как-то принимал участие в расстреле девушки, – говорит Грегор, – только это было солнечным утром. Я тогда служил в кавалерийском полку в Кенигсберге. Нам заранее сказали, что она проститутка.

Нам выдали шнапс, и мы были полупьяными, когда ее привели. Лицо у нее было до того бледным, что она казалась уже мертвой. Когда мы заряжали винтовки, ее так вырвало, что до нас долетели брызги. Я передвинул прицельную планку так, что дуло смотрело высоко над ее головой. Расстреливать женщину… я не мог сделать этого! Мне показалось, она обвисла до того, как мы выстрелили, и висела на веревках, не как обычно висят расстрелянные. Офицер полиции вермахта, слегка побледневший, подошел к ней, чтобы сделать завершающий выстрел. Выстрелил три раза из своего «вальтера». Мы стояли «вольно» и смотрели, как санитары срезали с нее веревки. Подходит врач и принимается орать, как сумасшедший. В теле девушки ни единой пулевой раны! Моим одиннадцати товарищам пришла та же мысль, что и мне, они стреляли мимо. Офицер полиции вермахта, новичок в этих делах, стрелял в землю.

Офицер-юрист, военный священник и все прочие орали все вместе. Какой скандал, и даже непредвиденный! Связистка тоже оставила их в дураках. Умерла от сердечного приступа.

Нам пришлось совершить путешествие. Всех во главе с этим офицером полиции отправили в пятисотый батальон в Хойберг. Там нас раскидали по разным взводам. Насколько знаю, в живых из того отделения остался я один. Я тоже давно был бы на том свете, если б не обогнал на десятитонном грузовике своего генерала. Я не знал, что это генеральская машина. Узнал потом, когда меня стала догонять БМВ с ним и двумя полицейскими вермахта. Я разогнал грузовик и затормозил так неожиданно, что полицейские приняли грязевую ванну в кювете, но у генерала в «хорьхе» была рация, и когда я подъехал к перекрестку в Келе, меня поджидала целая армия полицейских вермахта.

Генерал со своей лошадиной улыбкой спросил меня, могу ли я водить легковушку так же хорошо, как грузовик. Я не мог отрицать этого. Генерал так поежился в своем мундире, что зайчики от дубовых листьев на воротнике были, должно быть, видны во Франции.

Прощупав меня немного, генерал решил, что я родился на моторе и зачат парой клапанов. Два дня спустя я стал генеральским шофером, и если б не оберcт по кличке Кабан, оставался бы в этой должности. Это означало бы, что я наверняка доживу до конца войны. Если ты генеральский шофер, твоя жизнь, считай, застрахована. Никогда не поедешь в такое место, где существует риск получить хотя бы царапину.

– А как же ты получил все свои цацки? – удивленно спрашивает Старик.

– Штаб постарался, – с гордостью отвечает Грегор. – Когда награждали моего генерала, что-то доставалось и мне. Когда ему дали Рыцарский крест с овощами [60]60
  То есть с дубовыми листьями. – Примеч. пер.


[Закрыть], я получил Железный. А потом и Яичницу в серебре [61]61
  Германский крест в серебре (назван яичницей из-за его формы). – Примеч. авт.


[Закрыть]и мог тоже пускать зайчики.

Майор снова уезжает в город.

Мы начинаем тихо надеяться, что казнь отменят.

Когда майор оказывается спиной к нам. Порта делает вслед ему непристойный жест.

– Не можешь подождать с этим, пока я не скомандую «вольно»? – раздраженно ворчит Старик.

– Тогда никакого удовольствия не будет, – непочтительно усмехается Порта, – это дерьмо уже скроется.

– Вот тебе и свободный день, – уныло вздыхает Малыш. – Другие давно уже в городе, всех девиц разобрали.

– Помню один случай, когда я был привратником в «Коте», – смеется Порта. – Приходит под вечер какой-то свихнутый хмырь, хочет разрядиться. Он был коммивояжером, торговал посудой и соответственно выглядел. Короче, ушел этот Посудник в зеленую комнату с Бригиттой из Хёхстера. Там он начал кусать ее за ухо. Она стукнула его и сказала, чтобы прекратил. Чуть погодя он укусил ее за левую грудь.

– Кончай кусаться, – нервозно кричит Бригитта. – Если голоден, дам тебе пакетик орехов! Ты пришел в бордель, а не в закусочную, и я не значусь в меню. Я здесь для того, чтобы меня трахали, а не жевали!

– Ну-ну, будь хорошей девочкой, – говорит Посудник с придурковатым выражением лица, – иначе папочке придется отшлепать тебя, так ведь?

Он обхватил ее и на этот раз укусил за другую грудь. Бригитта вышла из себя и попыталась садануть его ногой в пах, но он накачал мышцы, таская с собой посуду, поэтому легко перебросил ее через колено и несколько раз сильно шлепнул по голым ягодицам.

Господи, слышали б вы ее крики и вопли! Но чем больше она вырывалась, тем довольнее становился Посудник. Когда Бригитта наконец вырвалась, задница у нее была красной, как раскаленная плита. Она шипела, плевалась, а когда увидела свой зад в большом зеркале, принялась ругаться, как докер в холодное утро с похмелья. Показала ему свои груди со следами зубов.

– Каннибал проклятый, – бушевала она в бешенстве. – Испортил мне всю ночь! Кто захочет девочку с акульими укусами на грудях? Я познакомлю тебя с Большим Вилли. Он весит сто тридцать килограммов и не слишком тяжелый для своего роста. Оторвет тебе кое-что, как мушиные лапки!

– Нет, знакомиться с ним не хочу, – испуганно сдался Посудник. – Я только слегка пошутил.

– О, ты еще тот шутник, чертов извращенец! Мои груди – это моя банковская книжка, приятель!

Посудник несколько раз сглатывает, и хотя котелок у него варит неважно, биться головой о стену, чтобы она заработала, ему не нужно. И мысль о Большом Вилли, отдыхающем и набирающемся сил где-то под крышей «Кота», заставляет его соображать быстрее. Он достает пятьсот марок и спрашивает, не помогут ли эти деньги быстрее исчезнуть следам от укусов.

– Ты что, еврей? – спрашивает Бригитта. – Обрезанный? Я не хочу осложнений с расовой полицией.

Посудник с оскорбленным видом демонстрирует свой прибор. Обыкновенный немецкий. Потом Бригитта идет к двери, и он все понимает без слов. В его руке появляются еще пятьсот марок.

– Наконец-то сообразил, – улыбается Бригитта, засовывая деньги под раковину умывальника. Мысль о том, что они фальшивые, ей не приходила в голову. Она охотно ложится в постель с Посудником.

– Bon appetit [62]62
  Приятного аппетита (фр). – Примеч. пер.


[Закрыть], маленький каннибал, – заливисто смеется она. – Жуй, что угодно, а еще за двести марок можешь и шлепать. Я даю клиентам то, что они хотят, но все имеет свою цену!

Она вопила от удовольствия, пока Посудник обрабатывал ремнем ее ягодицы, а когда укусил за внутреннюю сторону бедра, замяукала, как кошка, имевшая успех у двух опытных котов.

– Я скоро вернусь, – пообещал, уходя, Посудник, но Бригитта поняла, что это ложь, когда полицейские взяли ее в сберегательном банке за попытку подсунуть две фальшивые купюры по пятьсот марок. Она, само собой, говорила, что не знала, что они фальшивые, но когда в ее комнате нашли поддельные двести марок, дела стали совсем плохи. Бригитта получила приличный срок, а Посудник бесследно исчез.

– Вряд ли стоит жить в Германии при такой особой разновидности социализма, – говорит Грегор. – Раньше можно было сказать полицейскому, чтобы он играл в сыщиков и воров без тебя, а теперь они являются среди ночи и стаскивают тебя с женщины. А если не признаешься сразу же, будут лупить тебя по морде, пока не станешь похож на бульдога.

– За границей Германию называют полицейским государством, – широко улыбается Порта. – Конституционные и гражданские права можно засунуть в задницу вышедшей на пенсию шлюхе с Реепербана!

Малыш, который ест хлеб с сахаром, с трудом проглатывает большой кусок, запивает его шнапсом и пивом. Потом протяжно, раскатисто рыгает.

– Что бы ни случилось, – апатично говорит он, – ты оказываешься в полицейском участке, тебя сажают на стул, отполированный до блеска сотней дрожащих задниц. Потом тебе говорят, что ты можешь отказаться отвечать на вопросы в соответствии с такими-то статьями. И что ты можешь потребовать адвоката. Но не успеешь ты взять в толк, на что имеешь право, тебе устраивают такой допрос, что даже сын Девы Марии признался бы в том, что спланировал последнее ограбление банка на Адольф Гитлерплатц и прострелил башку кассиру, потому что на нем был красный галстук. Гражданские права, – презрительно цедит он, – правды в этом не больше, чем в Библии. Раз живешь в Санкт-Паули, то и полиция, и обыватели считают тебя отпетым преступником, и если тебя избить как следует, можно добиться признания, что это ты совершил последнее нераскрытое преступление. А если живешь в одном из переулков возле Бернхард Нохтштрассе, где проститутки могут трахаться только в полной темноте, тебе даже не говорят о правах, а натравливают на тебя своих собак, чтобы потренировались вырывать из задницы куски мяса. Слышали последнюю новость? Собаки Вольфа искусали еще одного беднягу, который не мог расплатиться с этим живоглотом!

– Это злобные твари. С ходу вцепятся тебе в задницу, – говорит с отвращением Порта. – Я бы не держал таких зверюг! Даже если б они говорили на двенадцати языках, умели писать на санскрите и знали наизусть английские и прусские кавалерийские наставления.

– Собаки – сущие дьяволы, – говорит с ненавистью в голосе Грегор. – Все они безмозглые. Посмотрите на них. Одна начинает лаять, потому что мимо ее носа пролетела муха. Ей тут же отвечает другая четвероногая бестолочь, а потом и третья поднимает лай. И никак не успокаиваются. Могут лаять всю ночь. Никому спать не дадут. Господи, как я их ненавижу! Отравить бы всех, сделать чучела и поставить на колеса, чтобы треклятые любители собак могли их возить, а они бы не гадили на улицах.

– Послушай, – обращается Порта к Малышу, – Зиг расплатился?

– Он рассмеялся мне в лицо, сказал, что ты отправляешься за решетку и выйдешь оттуда только в горизонтальном положении с двенадцатью пулевыми ранами, – отвечает с меланхоличным выражением лица Малыш. – Не будь с ним четверых хмырей, я бы его по стенке размазал.

– Я размозжу этому ублюдку коленные чашечки, – ярится Порта, – и локти в придачу. Затолкаю его обратно в утробу матери!

– Давай прирежем этого мерзавца, а потом застрелим, – злобно предлагает Малыш. – Терпеть не могу ненадежных людей!

Порта задирает ногу и громко портит воздух, все господа возле домика укоризненно смотрят на нас.

– Смотрите, привязывайте приговоренных как следует, – серьезно предупреждает нас Старик. – Как-то на месте казни в Графенвёрте веревки не были завязаны как следует, и приговоренный бегал по площадке, будто курица с отрубленной головой. Какой это был скандал! Все перепугались. Священник был потрясен, как никогда в жизни, увидев, как расстрельная команда гоняется за приговоренным.

– Господи, – восклицает потрясенный Барселона. – Он убежал?

– Я же сказал, носился как безголовая курица, – бесстрастно отвечает Старик.

– Аттила [63]63
  Аттила (406—453) – легендарный вождь гуннов (434—453). – Примеч. ред.


[Закрыть]покатывался бы со смеху в седле, – усмехается Порта.

– Обычным людям ни за что не понять этого, – говорит Малыш, покачивая головой. – Просто невероятно, что может происходить в этой чертовой армии. Когда я был охранником в Торгау, однажды утром в четверг нам поручили вывести в расход одного матроса. Странный был тип, натворил много чего очень необычного. В школу он пошел семи лет и ухитрился три года просидеть в первом классе и еще три – в третьем. В четвёртом классе бросил школу. Нарушал он немецкие законы так, словно действовал по плану; перечень его преступлений был таким длинным, что на прочтение требовалось полгода. Трибунал приговорил его к расстрелу, но поскольку этот тип был необычным, расстрел заменили на повешение. В Торгау был один штабс-фельдфебель, мастер вешать людей, и это дело поручили ему. Потом обнаружили, что шеи у него, можно сказать, нет. Плечи и шея у него представляли собой одно целое, а как можно повесить человека без шеи? Спрашивается, для чего еще Бог дает шеи людям? Так вот, палач с приговоренным обсудили это дело и решили поручить военному флоту изготовить специальную веревку. Штабс-фельдфебель пообещал, что сделает свою работу быстро, не причиняя ему боли.

Только у него ничего не получилось. Первая попытка окончилась неудачно, потому что веревка не натянулась, как следует. Во всяком случае, так говорили. Матрос выскользнул из петли и полетел прямо в открывшийся люк. Не получил ни царапины. Упал на дно и сидит там, сквернословит.

– Надеюсь, не покалечился? – заботливо спрашивает Порта.

– Нет, поднялся снова на помост без помощи. Не доставлял нам беспокойств. Обзывал штабс-фельдфебеля неумелым болваном, понятия не имеющим, как вешать людей. Теперь петля затянулась крепко, и даже приговоренный сам сказал, что доволен. Но все равно ничего не вышло. Он снова выскользнул, будто угорь.

– Так можно убить самого крепкого негра, какой только жил на свете! – кричит матрос, второй раз вылезая из-под помоста.

Штабс-фельдфебель рассыпается в извинениях, а офицер-юрист обещает матросу, что если не получится повесить его и в третий раз, он получит помилование. И хоть верьте, хоть нет, он выскальзывает опять. Штабс-фельдфебель, ошалев, носится кругами по помосту, будто хочет укусить свою задницу. И не успели мы его остановить, как он надел петлю себе на шею и красиво спрыгнул в открытый люк. Когда мы подбежали, он был уже мертв. Исполнил на себе самом превосходное повешение.

Священник заговорил с Богом на латыни, а офицер-юрист, обвинитель и защитник пустились в юридический спор, и у них едва не дошло до драки. Матроса приговорили к смерти один раз, а казнили три раза подряд. Защитник сказал, что это противоречит правилам. Они решили обратиться за решением в военно-юридическую службу. Напрочь забыли, что обещали матросу помилование, если повешение не удастся в третий раз.

Все наблюдатели ушли. Не могли больше выносить этого. Вешать Человека три раза за день – слишком для самого крепкого желудка.

Когда они разошлись, все мы, охранники, пошли к отверстию вытащить матроса, но он не хотел подниматься. Потерял всякое терпение.

Дежурный унтер приказал нам спуститься за ним, но такого желания ни у кого не было.

Мы привели из камеры военного моряка. Он продал катер местным жителям, когда служил в Норвегии, был дружелюбным человеком, умел говорить с людьми убедительно. И без всякого труда уговорил матроса подняться.