Текст книги "Трибунал"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Из кафе внизу доносится громкий шум. Ломается мебель. Бьются стаканы. Вопят женщины. Орут мужчины.

Под звуки этой сумятицы капитан Василий Синцов умирает.

Тамара долгое время сидит, глядя на него, лежащего голым, но с форменной фуражкой НКВД на голове.

– Видел бы ты себя, – презрительно шепчет она. – Те, кого ты отправил в ГУЛАГ, были бы довольны этим зрелищем!

Тамара поднимается на ноги, закуривает сигарету, выпивает большую порцию водки и задумчиво смотрится в зеркало.

– Ты сделала доброе дело! – говорит она своему отражению.

Она надевает длинное красное платье, набрасывает на плечи черную шаль и спускается в кафе.

– Капитан Василий Синцов мертв, – торжественно объявляет она, шагая по ступеням лестницы.

– Все там будем, – пьяно икает стоящая за стойкой Женя.

– Дай чего-нибудь выпить, – хрипло просит Тамара.

Женя протягивает ей полную кружку пива. Она жадно ополовинивает ее.

– В последний московский вечер, – мечтательно вздыхает она, – мы танцевали в ресторане «Прага» на Арбатской площади. Там играет лучший в мире цыганский оркестр. Бывала там? – спрашивает она Женю, которая с задумчивым видом почесывает между большими грудями.

– Меня посадили бы в кутузку, сунь я туда нос, – широко улыбается Женя.

– Я откусила ему мужское достоинство, – говорит Тамара с довольной улыбкой. – Это было его последнее траханье!

У Жени отвисает челюсть.

– Вот тебе на! Эй, слушайте, – пронзительно кричит она сквозь шум пьяной толпы. – Тамара Александровна откусила капитану Василию Синцову мужской орган!

– И как на вкус? – спрашивает Юрий с пронзительным смехом.

Григорий с большим трудом поднимается на ноги и несколько раз спотыкается по пути к стойке.

Михаил подает ему зеленую комиссарскую фуражку. Он торжественно застегивает на талии ремень с кобурой. Теперь все видят, что он при исполнении служебных обязанностей. Он с грохотом валится на стойку, разбив две бутылки.

Женя бьет его скалкой по голове.

– Григорий Михайлович Антеньев, вы пьяная свинья. Застегните брюки, здесь есть женщины. Вы сейчас не с оленихой!

– Дай выпить, – бессмысленно улыбается он. Выпивает залпом кружку пива, громко икает и съедает целиком две селедки. Проглатывает, как аист лягушку. Почесывает голову и с удивлением обнаруживает, что на ней фуражка.

– Товарищи, – кричит он звенящим голосом, – почему я здесь на службе?

Достает из кобуры наган, размахивает им. Раздается выстрел. Пуля пробивает меховую шапку Михаила.

– Осторожней, товарищ комиссар, – предостерегающе говорит он и грозит Григорию пальцем.

– Вы арестованы, – кричит Григорий, размахивая пистолетом. – Признавайтесь, черти, чтобы мы могли устроить большой судебный процесс! Не пытайтесь ничего отрицать! НКВД известно все!

Он берет с блюда большой кусок свинины и заталкивает в рот, будто французский крестьянин, набивающий сабо соломой. Пистолет падает в суп. Пытаясь вынуть его, Григорий обжигает руку. Рыча, дует на нее и подскакивает на одной ножке.

– Ты поплатишься за это, – неистово вопит он. – Ожог комиссарской руки никому не пройдет даром. Подумаешь над этим в ГУЛАГе!

Григорий грузно опускается на стул, ему так жалко себя, что он начинает плакать. Утирает лоб и снова обнаруживает, что на голове у него фуражка.

– Черт возьми, я при исполнении служебных обязанностей, – орет он, обвиняюще указывая пальцем на Соню. – Ты опять несла чушь перед своей иконой, святоша! Ну, погоди! В ГУЛАГе из тебя это выбьют!

Григорий, шатаясь, встает и спотыкается о ноги Федора.

– Мир – это куча дерьма! – стонет он, лежа на полу.

Юрий помогает ему подняться, он садится на узкую скамью рядом с чучелом медведя и заводит с ним разговор.

– Знаешь, кто ты такой? – обращается он к медведю. – Советская шваль, вот кто!

Пытается ударить чучело и снова падает. Какое-то время лежит на полу, злобно глядя на медведя, который отвечает ему взглядом стеклянных глаз.

– Товарищ! – говорит он со сдавленным смехом. – Давай устроим военно-полевой суд, слегка позабавимся! Выпить хочешь? – спрашивает медведя. Тот не отвечает, Григорий пытается ударить его ногой, промахивается и снова растягивается на полу. С трудом встает.

– Тетя Женя, два стакана «Московской». Рассчитаюсь в ближайшую получку!

– Не пойдет! – холодно отвечает Женя. – Ты мне уже задолжал годовую зарплату. Пропил все до копейки, а какая гарантия есть у тебя? Ты совершенно ненадежен, Григорий Антеньев. Если придут немцы, они повесят тебя с твоей зеленой фуражкой. А я думаю, что придут!

– Тогда мы разделаемся с ними, – говорит Григорий с беззаботным жестом.

– Ты замечательный советский комиссар, – сухо говорит Женя.

– Тогда дай мне выпить, – просит он. – Ты знаешь, как усердно я тружусь для победы!

– Изо всех сил, – фыркает Женя. – Ты знаешь, что будет с вами, комиссарами, если вы окажетесь побежденными!

– Все дело в евреях, – угрюмо говорит Григорий. – Эти крючконосые сидят в Америке и подливают масла в огонь. Знаешь, какой у них план? – шепотом спрашивает он.

– Снести тебе башку, – усмехается Женя, опуская на стойку секач, словно нож гильотины.

– Это часть их плана, – соглашается Григорий, осторожно ощупывая шею. – Они составили чудовищный план! – Он икает несколько раз и опорожняет кружку Михаила, которую тот оставил по недосмотру в пределах его досягаемости. – Они хотят, чтобы мы и нацисты перебили друг друга. Потом отправят кайзера Вильгельма в Берлин, а царя Николая – в Москву, чтобы положить конец тысячелетней народной власти. – Икает снова и пытается вылить в рот последние несколько капель из пустой кружки. – Знаешь, я получаю секретные сообщения из Москвы, – шепчет он с важным видом. – Ну что, будешь признаваться? – неожиданно кричит он, указывая на Женю. – Или хочешь подвергнуться усиленному допросу?

– Я думала, тебе нужен кредит? – говорит, прищурясь Женя.

– Ты молодчина! – усмехается он. – Знаешь, как делаются дела в Советском Союзе. Когда буду отправлять этим свиньям в Мурманск донесения о жизни в нашей маленькой общине, я представлю тебя к званию Героя Социалистического Труда, чтобы ты смогла закатить нам большую вечеринку. Дело против тебя закрыто как несостоятельное! Ну, как насчет выпивки в долг? – Он снимает с головы фуражку и швыряет на стойку. – Теперь можешь говорить все, что угодно. Я уже не при исполнении! – Бросает фуражку в дальний конец зала. – Продолжай критиковать этих ублюдков в Кремле. Мадам, вы всегда откусываете член любовникам? – доверительным тоном спрашивает он Тамару. Пытается поклониться ей и шмякается на пол, уткнувшись лицом в плевательницу.

– Это все революционный заговор! – кричит из угла Степан Боровский. – Под конец революционеры всегда тебя обманывают. Они обещали мне совсем не то, когда я служил в Москве, а теперь эти лакеи капиталистов отправили меня сюда! Заговор, вот что это! Но Степана Боровского не обвести вокруг пальца. Погодите, вот встречусь я с немцами. Это заставит их немного подумать! Война идет для того, чтобы вознести меня на вершину. А иначе на кой черт идти мировой войне?

– Ты сам не знаешь, что несешь, – говорит Кирилл, опорожняя бутылку с долгим бульканьем. – Я здесь единственный, кто встречался с немцами. Это было во время малой войны в тридцать девятом году.

– На той войне немцев не было, – возражает Степан. – Только финские фашисты.

– Московский олух, – возбужденно рычит Кирилл. – Раз я говорю, что встречался с немцами, значит, встречался. Свастики у них были и в глазах, и на заднице, но я встречался и с финнами – это ненавистники коммунистов, кровожадные до невероятности. Им было все равно, кого убивать, мужчин или женщин. Они были дикими! Кромсали и кололи без разбору, пули вылетали у них из ртов и из задниц. Действовали они так, будто выскочили из материнского чрева с автоматами наготове и с ножами в зубах. А немцы, с которыми встречаешься на этой большой войне, в десять раз бешенее финнов. Ты не представляешь, какие они безумные, пока не встретишься с ними, и они убивают тебя так быстро, что глазом не успеешь моргнуть. Они режут на куски всех русских, которых встретят, – мужчин, женщин и животных!

– Убери свои вонючие лапы, – кричит Степан, замахиваясь на Кирилла. – Эти немцы узнают меня! Не станут окружать со своими автоматами и свастиками.

Он натягивает меховую шапку на уши, берет на ремень охотничье ружье.

– Пошли все к такой матери! Вы до того глупы, что разумному человеку невыносимо сидеть с вами в одной комнате!

С громким пением Степан, шатаясь, идет по широкой главной улице деревни. Ветер треплет его длиннополую меховую шубу, словно пытаясь ее сорвать. Степан натыкается на телефонный столб и отлетает в глубокий сугроб.

– Прочь с дороги, немецкое дерьмо! – бранится он. С громадным трудом вылезает из сугроба, хочет ударить столб, промахивается и снова падает в сугроб.

– Вот, видите! – гневно кричит он. – Всегда пытаются обмануть человека, который исполняет свой долг, но моему терпению пришел конец! – И с потоком гневной брани снова набрасывается на столб. – Паршивый враг народа, ты больше не ударишь меня по заднице. Ты уже долго стоишь здесь, ничего не делая. Следующий эшелон в ГУЛАГ – твой!

Тяжело дыша, с руганью, Степан продолжает путь к дому. Дойдя до него, не может найти дверь и вынужден обойти его трижды. По пути не ладит со старым забором и пинками разносит его в щепки. Найдя дверь, распахивает ее и вваливается в дом. Швырнув на пол шубу и шапку, пинает кота и трясущимися руками хватает бутылку.

– Я зол! – объясняет он печи. – До того, что мог бы разбивать кирпичи членом! – Делает большой глоток из бутылки. —: Они всегда ухитряются обмануть тебя под конец, – доверительно объясняет он. – Ни за что не доверяй ни немецким фашистам, ни советским коммунистам.

Степан непонятно как ухитряется ступить в помойное ведро, и на него плещется грязная вода.

– Помогите! Спасите! Меня схватили немцы! —вопит он в ужасе и падает на пол с оглушительным стуком.

– Что ты делаешь, пьяная свинья? – спрашивает его жена, высунув заспанное лицо из спальни.

– …б твою мать! – рычит он. – На меня напали, женщина. Напали! Здесь, в моем служебном помещении!

– Кто на тебя напал?

– Немецкие собаки поставили капкан прямо в моей кухонной двери!

– Ты пьян, как сапожник, и притом весь мокрый! Вытри с себя грязь, свинья! За дверью лежит мешок.

– И это все, что ты можешь сказать мужу, который доблестно рискует жизнью за Советский Союз и когда-нибудь получит орден Красного Знамени?

– Ложись спать! – шипит жена.

– Нет, ты ничего не понимаешь! Ты – скотина глупее оленя. Тебе плевать, что меня чуть не убили. Можно узнать, когда ты была на политинформации, слушать которую – долг каждого советского гражданина? Ты, должно быть, не знаешь, что идет война и что немцы готовы вот-вот войти в нашу деревню?

– Ты напился вдрызг, Степан. Притом пятый раз за неделю.

– Я напился! – бурно протестует он. – Ты совсем спятила, кобыла! Я единственный трезвый милиционер на весь Советский Союз!

Жена выходит из спальни и видит опрокинутое помойное ведро.

– Это оно напало на тебя? – спрашивает она с язвительной улыбкой.

– Контрреволюционные собаки поставили в нем капкан, – отвечает он и злобно пинает ведро.

– Не кричи так, Степан! Ложись спать, чтобы протрезветь к утру!

– Убери свои грязные пальцы от моего безупречного мундира, – рычит он, пытаясь ударить ее мешком. – Может, ты не знаешь, кто я? Вытащи сено из ушей и слушай, крестьянская корова! Я советский государственный служащий, образованный человек, знаю наизусть все уставы, а ты – жалкая контрреволюционерка, которая хочет завладеть моими трудно заработанными деньгами. – Швыряет в нее кружкой. – В ГУЛАГ тебя! Лыжи там, в углу!

Жена бежит в гостиную и бросается, плача, на диван.

– Повой, повой, женщина! Это старый трюк. Даже самый глупый советский служащий его знает! Думаешь, можешь отделаться от ГУЛАГа, проливая слезы? Ошибаешься. Мы, советские служащие, тверды, как стены рудников в Казахстане, и в этом ты скоро убедишься. Поедешь с первым же эшелоном на рудники. ГУЛАГ плачет по тебе! Отправляйся туда! А я иду спать! – Тяжело дыша, Степан входит в спальню и так сильно ударяется головой о притолоку, что содрогается весь дом. – Только ударь еще раз, корова, и я тебя застрелю, – рычит он из глубины спальни. И свертывается на постели калачиком, как мокрая собака.

– Перестань, Степан! Давай помогу снять брюки. Ты насквозь мокрый! Простудишься, если будешь спать в мокрой одежде!

– Простужусь! – возмущенно кричит он, отчаянно хватаясь за брюки. – С ума сошла? Служащие Советского государства не болеют капиталистическими болезнями. – И неожиданно переходит на доверительный тон. Послушай, Ольга, мы должны держаться друг за друга, пока не выиграем войну, иначе кончится тем, что сюда придут американские евреи и будут насиловать наших женщин.

– Но они на нашей стороне, – изумленно восклицает она, вешая его мокрые синие галифе на спинку стула.

– Ты так считаешь, троцкистская тварь?! – кричит он, чувствуя, как в груди поднимается приятный гнев. – Разве не знаешь, что еврей Троцкий сбежал в Америку и отдал гнусной американской армии наш коммунистический молот, чтобы сокрушать русских? Но ты не знаешь советского народа. Вот что мы сделаем с ними!

Он раздирает подушку в клочья. Перья тучами летают по спальне.

– Смотри, что ты наделал! – горько плачет Ольга, пытаясь собрать остатки подушки. – Где нам взять новую?

– Более важных забот у тебя нет. Это когда наше отечество ведет бой не на жизнь, а на смерть?

Степан выбегает и спальни, хватает вязаную коричневую скатерть и бросает в печь.

– С ума сошел?! – кричит она, пытаясь спасти скатерть от пламени.

– На моем служебном столе не будет скатерти фашистского цвета, – кричит он, шуруя кочергой, чтобы огонь горел ярче. – Дай мне мой автомат, женщина! Быстро! Мы должны быть готовы! Немцы этой ночью придут сюда!

– Пьяная скотина, – плачет Ольга и идет спать на диване. Но перед этим, наученная горьким опытом, прячет автомат.

Наутро Степан чувствует себя ужасно. Голова гудит, как улей, спину ломит. Он чихает и кашляет. Изо всей силы сморкается и вытирает пальцы о штору.

В обвиняющем молчании Ольга готовит завтрак. По опыту она знает, что муж до конца дня будет, мягко говоря, немногословен.

Степан надевает шубу с широкими погонами, вешает на плечо ППШ и нахлобучивает шапку с красной звездой.

– Пойду, посмотрю, все ли в порядке и не пытаются ли убежать олени, – говорит он извиняющимся голосом, примирительно улыбаясь.

Степан с трудом идет по деревенской улице навстречу воющему ветру и торжественно клянется себе не заходить в «Красный ангел», хотя горло взывает о выпивке.

Когда он подходит к псарне, появляется лопарь Золиборз в нартах, запряженных парой оленей.

– Беги, Степан Боровский, – возбужденно кричит он, – возвращайся в Москву, запрягай в упряжку своих собак и гони во всю прыть! Идут немцы!

– А ну, дыхни, эскимос, – приказывает Степан, приближая нос ко рту лопаря.

– Я не пьяный, товарищ Степан. Трезвый, как Божий Сын на кресте! Поверь, я видел немцев! Они много говорили, я ничего не понял, но видел в их безумных глазах, что они идут убить всех, рожденных русской женщиной!

– Если ты не понял их языка, откуда знаешь, что это немцы? – недоверчиво спрашивает Степан. – Может, это наши сибирские патрули. Их ты тоже не смог бы понять!

– Это были немцы, товарищ Степан. Они ударили меня только один раз и не били ногами, хотя были очень злы. Сибиряки стали бы меня пинать, а потом расстреляли бы. Эти люди меня отпустили. И те, кого встретил мой брат, тоже отпустили его.

– Когда ты их встретил? – с беспокойством спрашивает Степан, глядя на холмы.

– Часов пять назад. Перед тем как ветер сменился и задул с востока.

– Откуда мне знать, когда сменился ветер? Я не предсказатель погоды. Я милиционер! Не врешь ли ты мне, поедатель тюленей? Думаю, ты знаешь, где находится Колыма?

– Я все про нее знаю. Мой дед был там!

– Где сейчас эти немцы? – со страхом спрашивает Степан, держа автомат наготове.

– В тундре, – отвечает лопарь, указывая на северо-восток. – Степан Боровский, не думаешь ли ты стрелять в них? Тогда пусть смилуется над нами небо! Они и без того злые. Если кто-то выстрелит в них, они уничтожат деревню!

– Пошли! – решительно приказывает Степан. – Идем в «Красный ангел», там все обсудим. Нужно составить план, чтобы немцы не подумали, что мы глупее их!

Женя сидит, развалясь в шезлонге. Шезлонг представляет собой ее радость и гордость, некогда он принадлежал кинорежиссеру с государственной киностудии. Съемочная группа забыла его вместе со многими другими вещами восемь лет назад, когда снимала в деревне любовную сцену.

– Немцы здесь, – в отчаянии кричит Степан, входя в дверь. – Этот лопарь и я видели их!

Женя от испуга падает вместе с режиссерским шезлонгом. В кафе поднимается неистовое смятение. Даже старая охотничья собака-медвежатник лает во весь голос.

Григорий, спавший под столом с двумя упряжными собаками, бросается к окну и возбужденно стреляет в снег, но мало-помалу все успокаиваются и начинают расспрашивать лопаря.

– Совершенно уверен, что это немцы? – недоверчиво спрашивает Михаил. – Ты ведь не понимаешь ни по-немецки, ни по-фински.

– Какое это имеет значение?! – кричит Григорий. – Немец – это немец, даже если говорит по-еврейски; от этих коварных тварей вполне можно ожидать такого!

– Что они сказали тебе? – спрашивает Юрий. – Только без выдумок, ясно?

– Сказали – уходи, а то убьем. Пули – дело нешуточное, они не разбираю!, в кого летят!

– Если не понимаешь по-немецки, откуда ты знаешь, что они говорили? – удивленно спрашивает Женя.

– Они сказали это по-русски, – упорствует лопарь. – Они знают много языков. Но немца ни с кем не спутаешь. Они хорошо образованы, как и евреи. Не то что наши солдаты, которых научили только разбирать и собирать автомат.

– Думай, что говоришь, лопарь, – сурово предупреждает его Григорий. – На мне моя форменная фуражка, поэтому никакой критики героев Красной армии быть не должно! В «Правде» говорится, что немцы глупы, как оленья задница. Ты уверен, что встретил не патруль НКВД?

– Уверен, – твердо отвечает лопарь, принимая от Жени большой стакан водки. – У них не было нагаек, чтобы бить всех, кто встретится в тундре!

– Какая у них была форма? – спрашивает Коля с лукавым видом.

– Такая же, как и все формы, – отвечает лопарь, разводя руками. – Но, поверьте, это были немцы. Они курили капиталистический табак, а не махорку, и у них был олень, такой же надменный, как финский генерал. Он даже не обнюхал моих оленей, хотя раньше они были финскими.

– Я видел немцев! – кричит Павел, вбегая в кафе с громким топотом. – Целую армию с пушками и всяким смертоносным оружием.

– Где? – бесстрастно спрашивает Григорий.

– Километрах в пяти, и они скоро будут здесь. Движутся они быстро!

– Ну, я пошел на мельницу, – нервно говорит Коснов, застегивая шубу. – Нужно смолоть пшеницу. Раз немцы здесь, кто знает, когда я смогу это сделать. Эти черти способны на любое безумие!

– Оставайся здесь, – строго приказывает Григорий. – Можешь молоть пшеницу своими ягодицами или дожидаться конца войны! Я здесь военный начальник! – С немалым трудом влезает на стул. – Замолчите и слушайте! – кричит он. – Товарищи, Советский Союз ждет, что каждый исполнит свой долг в этот самый славный час нашего района…

– Кончай эту ерунду, – непочтительно перебивает его Федор. – Сейчас ты выступаешь не в Мурманске! Слезай со стула! Сними фуражку и говори по-человечески!

Григорий снимает фуражку и садится на стул. В стропилах воет ветер, будто норовит сорвать крышу. По буфету ползет тень страха. Все какое-то время пьют в молчании, каждый думает о своем. Как лучше всего повести себя, когда придут немцы.

Женя встает и задумчиво почесывает свой большой зад.

– Кто-нибудь, помогите мне вскипятить воды! – говорит она и идет на кухню.

– На кой черт тебе кипятить ее? – удивленно спрашивает Григорий.

– Чтобы плеснуть в немцев, когда они придут сюда, – решительно отвечает Женя. – Это заставит их немного задуматься. Так делали в прежние времена, когда враги подходили слишком близко.

– Теперь кипятком ничего не сделаешь, – говорит Михаил. – Эти черти начинают убивать, когда находятся в двух километрах. Даже такая сильная женщина, как ты, не сможет доплеснуть туда кипящую воду!

– Я буду поджидать их со всеми женщинами прямо за дверью, – патриотически объясняет Женя, – и как только немцы сунут внутрь свои мерзкие рожи, мы плеснем в них ведро кипящей русской воды. Это научит их, как приходить сюда непрошеными!

– Ты сама не знаешь, что несешь, – серьезным тоном говорит Федор. – Они бросят внутрь всевозможные адские машинки перед тем, как открывать дверь. От тебя даже волоска не останется!

– Может, лучше всего перебить их снаружи, в снегу, – предлагает Соня, она сидит на полу и чистит двустволку.

– Когда все будет кончено, мы сложим трупы немцев за домом, – гордо говорит Михаил. – Потом отправим сообщение в Мурманск, путь кто-нибудь приедет и сосчитает тела!

– Застрелить немца не трудно, – говорит Федор. – Когда попадаешь в него, он вертится, как волчок, и понять не может, что делать. Даже самые умные приходят в смятение, когда пули начинают дырявить им головы!

– Ты куда? – кричит Григорий на Коснова, который опять крадется к двери.

– Смолоть пшеницу, приятель! Нужно думать и о завтрашнем дне. Один советский финн сказал, что немцы муку нам оставят, а немолотое зерно заберут. Тогда те, кто не смелет свою пшеницу, бессмысленно умрут от голода еще до конца зимы!

– Пошли на мельницу, будем молоть, – говорит, воодушевясь, Поляков. – Григорий, ты возглавишь оборону. Оставайся здесь и защищай «Красный ангел». Если услышим стрельбу, вернемся и поможем тебе. Окружим немцев и будем расстреливать их сзади, как учили в школе ополченцев. Это так же просто, как почесать задницу. Даже у немцев нет глаз на затылке. Стреляйте, пока не услышите наш крик: «Прекратить огонь!»

– Оставайтесь здесь! – истерично кричит Григорий. – Мне плевать на пшеницу! Понятно?

– Не совершайте ошибки, – говорит Женя. – Немцы опасны. Давайте запряжем собак и побыстрее уедем. Тогда немцы будут разочарованы, и ни единый советский гражданин не будет убит.

– Бежать – это трусость, – слабо протестует Григорий. – Сталин сказал, что каждый из нас, мужчина или женщина, должен повсюду уничтожать фашистов. И не думайте о сдаче фашистам в плен. Они вырежут у вас печень и съедят сырой. Я видел такие фотографии в школе комиссаров в Мурманске, так что это не просто пропаганда.

«Тогда пора трогаться в путь, – думает Женя, надевая войлочную куртку. – Мне дорога моя печень, не позволю никакому немецкому сукину сыну съесть ее!»

– Ты останешься здесь, – говорит Григорий, наводя на нее ствол автомата. – Теперь здесь действует военный закон, и этот закон – я! Ты прожила хорошие годы при советской системе, теперь должна принимать плохие!

– Пошел ты знаешь куда, – презрительно кричит Женя. – Мы знаем тебя! Побежишь, как заяц, едва немцы покажутся на горизонте!

Какое-то время они сидят в гнетущем молчании и для смелости пьют. Кое-кто пытается убедить лопаря, что ему все это приснилось. Но он стоит на том, что разговаривал с немцами.

Григорий объявляет чрезвычайное положение, и с этой минуты вся выпивка в «Красном ангеле» бесплатна. Собравшиеся разбиваются на маленькие боевые группы, и среди ополченцев объявляется боевая тревога.

– Вот-вот произойдет встреча с противником! – патетически кричит Григорий, ощущая ложную храбрость всеми фибрами своего комиссарского тела. Втайне он надеется, что немцы пройдут мимо деревни, лежащей в заснеженной низине.

Раздается громкий стук в дверь. Все грудятся в страхе, но это пришла Юлия, которая всегда стучит перед тем, как войти или выйти.

– Иди домой, – кричит она и приглашающе машет рукой Григорию, – с тобой кое-кто хочет поговорить!

– У меня нет времени разговаривать с людьми, – отмахивается от нее Григорий.

– Не говори ерунды! Иди домой, а не то надеру уши! Не думай, что стал таким уж важным, надев мундир!

Юлию все слегка побаиваются. Она деревенская бабушка, может предсказывать будущее и лечить болезни.

– Кто хочет со мной говорить? – вяло спрашивает Григорий.

– Придешь домой – увидишь, – лаконично отвечает бабушка Юля.

– Скажи им, пусть подождут. Приду, когда мы перебьем немцев!

– У тебя голова не в порядке, – говорит бабушка Юля, стучит в дверь и выходит.

Женя вешает на доску для специальных объявлений партийный призыв:

«Товарищ, ни шагу назад, отступление – это трусость, бесчестие и карается смертью!»

Сквозь вой ветра слышится треск автоматной очереди.

Все тут же прячутся под стульями и столами.

Женя каким-то загадочным образом ухитряется втиснуть свои избыточные килограммы жира на полку под стойкой.

Соня со всех ног бросается к угольному бункеру. На бегу срывает с блузки партийный значок и бросает в печь. Вслед за ним летит ополченский значок Федора.

– Наступают тяжелые времена, – доверительно говорят друг другу собравшиеся, – и пока что нельзя сказать, кто выиграет войну!

Однако вскоре выясняется, что стрелял из своего нового автомата охотник Саня. Он входит, заполняя собой весь дверной проем, нагибается и смотрит под стол, где скорчился, зажав руками уши, Григорий.

– Вылезай, товарищ! Немцы сидят в снегу, ждут, чтобы их перестреляли!

Все медленно вылезают из укрытий, и после нескольких стаканчиков Григорий вновь чувствует себя прирожденным командиром боевой группы. Решает выставить передовые посты. После долгого спора, куда идти людям, они, сутулясь, уходят на избранные позиции.

Двое тащат пулемет «максим» с водяным охлаждением, но едва выходят наружу, их валит ветром с ног. Вскоре они возвращаются в «Красный ангел» и говорят, что будут поджидать немцев здесь, иначе замерзнут до смерти. Но Григорий усвоил на курсах ополченцев в Мурманске, что очень важно выставить часового.

Никто не возражает, когда он говорит, что лопарь – самый подходящий человек на этот пост. Он привык находиться под открытым небом во всякую погоду, близок к природе, у него зоркие глаза и чуткие уши.

– Если заступишь на пост, – торжественно говорит Григорий, – я представлю тебя к ордену!

Лопарь, усмехаясь, выходит наблюдать за приближением немцев, но буря слишком сильна даже для него, и вскоре он заползает в оленье стойло. Укладываясь спать, велит оленю внимательно слушать и разбудить его, если появятся посторонние.

– А орден пусть засунут дикому кабану в задницу, – бормочет лопарь перед тем, как заснуть.

Немцы не показываются весь день, и к жителям деревни возвращается мужество. «Красный ангел» превращен в надежную крепость. За кухней установлен 80-миллиметровый миномет. Правда, мины всего две, но Григорий считает, что один только грохот нагонит на немцев страху.

У самого входа установлен «максим». Никто не думает о том, что вода в кожухе замерзла. Даже если пулемет не сможет стрелять, выглядит он устрашающе и к нему есть много патронов.

– Чрезвычайное положение все еще длится? – спрашивает Женя, когда у нее требуют выпивки за государственный счет.

– А ты как думаешь? – насмешливо спрашивает Григорий. – Даже такая дура, как ты, должна понимать, что скоро начнется бой!

– Ну и черт с ним, – недовольно сдается она и принимается наполнять стаканы.

– Ни немцы, ни финны живыми нас не возьмут! – радостно кричит Михаил, опорожняя пятую кружку пива.

– Говорят, на войне лучше всего погибать первыми! – кричит Козлов, перекрывая невообразимый шум. – Что скажешь, Юрий? Ты был на войне…

– Ерунда, – твердо отвечает Юрий. – Сам видишь, я жив. Война для людей – естественное состояние, и умный человек легко может обмануть смерть. В Восемьсот девятом пехотном полку, где я был ефрейтором, у нас был сержант, который часто предупреждал отделение об опасности, будто предсказатель, гадающий по чайным листочкам: «Ребята, не ходите на это поле, там мины, они разорвут вас на куски!»

Однако в отделении нашлись умники, которые ему не поверили и пошли прямо по траве. Бум! Вверх полетели земля и куски мяса. Этот сержант учил нас не верить всему, что предсказано, – например, что погибнешь от взрыва мины или от фашистской пули. «Если все пойдет прахом, – говорил он, – и враги начнут нас одолевать, бегите со всех ног. Главное – не мешкайте. Ноги в руки, и неситесь, как сумасшедшие!

– Когда придут немцы, – решает Григорий, – ты будешь командиром. У тебя есть опыт, мы будем учиться, глядя на тебя!

Юрий гордо выпячивает грудь, вскидывает над головой автомат и разряжает половину рожка в потолок.

– Ты заплатишь за то, что повредил! – сердито кричит Женя.

И встает на стул, чтобы осмотреть балки.

– Надеюсь только, что война не нанесет особого ущерба, – обеспокоенно вздыхает она, слезая со стула.

Теперь в «Красном ангеле» собралась уже вся деревня. Все одновременно говорят, заглушая страх словами. Никто из женщин не пилит мужей за то, что они снова пьют.

Группа возле окна обучается заряжать ручной пулемет и стрелять из него. Происходит неизбежное. Расстреливается весь магазин, пули пробивают стену и летят в кухню, где едва не гибнут Соня и Женя.

– Немцы, немцы! – раздается крик из угольного бункера, где кое-кто спрятался.

Григорий бросает в окно гранату. Михаил выпускает очередь из автомата в сугроб на противоположной стороне улицы. Женя стреляет из своей двустволки и попадает в чучело медведя. Зажмурясь, размахивается ружьем и обрушивает приклад на голову лежащего за пулеметом Федора.

– Господи! – кричит она в ужасе, поднимая руки. – Я сдаюсь! Это Григорий, большевистская тварь, приказал нам стрелять в вас! Не убивайте меня, товарищи немцы!

Вскоре паника кончается, и они начинают ссориться.

Никто не хочет говорить с Федором, который все еще сидит, разговаривая сам с собой на своей версии финского языка.

– Ты выдал меня врагам! – кричит в ярости Григорий. – И ответишь за это в Мурманске, когда кончится война.

– Я просто шутил, – оправдывается Федор, принужденно смеясь. – Неужели уже не понимаешь шуток?

В зал шумно входят пять запорошенных снегом лопарей с еще более шумными собаками.

– Немцы здесь, – объявляют они с усмешкой.

– Где?! – кричит в ужасе Григорий, бросаясь на пол.

– Снаружи, – отвечает охотник Илми.

– Гасите лампы! – кричит Михаил, задувая ближайшую.

– Проклятье, вот они! – возбужденно орет Юрий, стреляя одиночными из ручного пулемета.

Лампы быстро гасят, становится темно, как в угольном бункере.

Люди осторожно выглядывают в окна, но там только завывает буря.

– Вы не могли ошибиться? —спрашивает Григорий с надеждой в голосе.