Текст книги "Трибунал"
Автор книги: Хассель Свен
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
По этому поводу жутко спорили в разных судах и в конце концов надумали вернуть матроса во флот, чтобы там его могли расстрелять, однако кое-кто считал, что пули срикошетят от него, потому что он был костистым.
Какой-то умник в Киле сообразил, что наверняка избавиться от этого матроса можно, только утопив его, поэтому решили устроить ему протаскивание под килем корабля, как в добрые старые дни. Как вы знаете, приговоренных к смерти возить поездом запрещено, поэтому его повезли в Киль в «кюбеле». Это спасло ему жизнь. «Кюбель» так и не доехал до Киля, где матроса собирались «килевать».
За Целле пролетал английский истребитель-бомбардировщик, увидел «кюбель» и атаковал его, и трое «охотников за головами» [64]64
Полевая жандармерия. – Примеч. ред.
[Закрыть]погибли. От них остались только каски и значки, но матрос не получил ни царапины. Смерть не хотела связываться с таким мешком костей, как он. Матрос будто в воду канул.
– Sacru nom de Dieu, за commence a bouillir [65]65
Черт возьми, здесь становится жарко (фр).
[Закрыть]. Как бы мне хотелось, взяв с собой в вещмешке все, что у меня есть, отправиться во Францию, – вздыхает Легионер, закуривая сигарету. – Франция, стакан хорошего вина и большая тарелка буйабеса. Mon Dieu, тоска меня просто гложет!
– Ты не собираешься дать деру, а? – с беспокойством спрашивает Порта. – «Охотники за головами» тут же тебя схватят.
– Если собираешься, то действуй, – говорит Малыш, – иди в ту сторону.
И указывает на запад.
Наблюдатели нетерпеливо расхаживают возле домика. Дождь перешел в мокрый снег, покрывающий их одежду. Внутри раздраженно звонит телефон. Все смотрят на домик.
– Казнь откладывается на два часа! – кричит нам адъютант юриста, словно объявляя изменение в расписании поездов.
– Черт возьми, – бранится Старик, – значит, искусственный свет.
– Может, их помиловали? – с надеждой говорит вестфалец. – Я был бы впервые рад, что потерял в ожидании столько времени.
– Сейчас уже никто не получает помилований, – угрюмо отвечает Старик. – Они зашли так далеко, что уже не могут себе этого позволить.
– На днях в Халле двум девушкам отрубили головы только за то, что те купили талоны на масло на черном рынке, – говорит им Грегор, осторожно ощупывая шею.
– В таком случае лучше уж есть маргарин, – пожимает плечами Малыш.
– Что слышно насчет ужина? – кричит Порта из-за кустов, где сидит на корточках со спущенными брюками.
– Майор ничего не сказал, – задумчиво отвечает Старик, – ну и черт с ним. Действуйте!
Малыш с Грегором быстро, бесшумно бросаются к грузовику.
– Если хоть притронетесь до возвращения к фасоли со свининой, пристрелю! – кричит Порта, подтираясь большим каштановым листом.
Контейнер с едой пахнет замечательно. Фасолевый суп густ, как каша. Там еще пол-ящика пива, и мы приходим в хорошее настроение.
– Отъезжающие гости не могут получить лучшего угощения, – радостно говорит Порта, набивая рот.
Нам забыли дать нож, поэтому куски свинины приходится передавать из рук в руки и откусывать. Вкус ее от этого не становится хуже.
– Натереть бы ее слегка чесноком, – продолжает Порта, запуская зубы в мясо.
– Буду рад, когда война окончится, – говорит Хайде, – и мы сможем снова заняться обычными маневрами.
– У тебя, должно быть, дерьмо вместо мозгов, – кричит Порта, покачивая головой. – Как только кончается одна война, вы, ублюдки, выходите на маневры и тут же начинаете новую войну, чтобы проверить, правильно маневрировали или нет.
– Войны больше не будет, – уверенно говорит Хайде. – Наша мировая война будет последней!
– Тогда на кой черт нужны армия и маневры? – удивленно спрашивает Старик.
– Армия – такая же естественная необходимость, как тюрьмы и полиция, – отвечает Хайде с изящным жестом.
– В этом что-то есть, – соглашается Грегор, задумчиво утирая подбородок. – Страна без армии – все равно, что мужчина без яиц.
– Хочешь поесть? – спрашивает Старик писаря офицера-юриста, который сел неподалеку от нас.
– Нет, спасибо, аппетита нет, – отвечает пожилой писарь.
– Оставь его, – говорит с отрывистым смешком Легионер. – Ему страшно видеть, как расстреливают людей!
– Зрелище не из приятных, – спокойно подтверждает Старик.
– Заставить бы всех, кто кричит о смертной казни, посмотреть, каково это – расстреливать человека, – говорит Грегор, согревая дыханием покрасневшие от холода руки.
– В Мадриде мы не поднимали из-за этого шума, – говорит Барселона. – Выстраивали приговоренных вдоль длинной стены и стреляли из пулемета. Всякий раз слева направо. Это было похоже на работу косилки в пшеничном поле. Потом смывали из шлангов кровь, очищая место для очередной партии. О наблюдателях и всем прочем не беспокоились. Зачастую обходились даже без суда.
– Выпьем молока от бешеной коровы, чтобы отогнать неудержимый страх, – говорит Порта, наполняя наши кружки.
– У вас есть шнапс? – удивленно спрашивает писарь.
– Вижу, это твой первый выезд, – смеется Барселона. – На таких загородных прогулках всегда есть огненная вода.
Порта протягивает миску за добавкой. Живот у него заметно раздулся. Он откусывает большой кусок свинины, проглатывает и запивает пивом и шнапсом.
– Господи, ну и обжора же ты, – удивляется Старик. – Куда только у тебя все вмещается?
Порта начисто облизывает ложку и сует в голенище, откуда может быстро вытащить, если проголодается снова.
Потом ложится на спину в вереск и подкладывает под голову каску вместо подушки.
– Убери с моих глаз свинину,– приказывает он Малышу. – Как только вижу ее, у меня заново начинаются муки голода, – вздыхает он. – Я всегда был таким.
И, приподняв зад, оглушительно портит воздух; звук долетает до домика, где мерзнут свидетели.
– Ты когда-нибудь наедаешься досыта? – спрашивает Старик со снисходительной улыбкой.
– Никогда! Честно, никогда, – отвечает Порта, даже не задумываясь. – Всегда есть место еще для нескольких глотков. В доме старого герра Порты на Борнхольмерштрассе на двери кладовой висели два громадных замка, чтобы его лучший сын не опустошил ее полностью. Аппетит довел меня до беды и в зеленной лавке, где я работал. Хозяин обнаружил, что я снимаю пробу со всех деликатесов.
Он достает из голенища флейту. Малыш начинает петь низким басом:
Sie ging von Hamburg bis nach Bremen
Bis dass der Zug aus Flensburg kam.
Holali-holaho-holali-holaho!
Sie wollte das Leben nehmen
Und legt sich auf die Schienen dann.
Holali-holaho-holali-holaho.
Jedoch der SchafTner hat's gesehen
Er bremste mit gewaltiger Hand.
Holali-holaho-holali-holaho.
Allein der Zug, der blieb nicht stehen,
Ein junges Haupt rollt in den Sand… [66]66
Она шла из Гамбурга в Бремен, / Там, где проходил поезд из Фленсбурга / Холали-холахо-холали-холахо! / Она захотела покончить с собой / И легла на рельсы. / Холали-холахо-холали-холахо. / Однако кондуктор увидел, / Нажал на ручку тормоза. / Холали-холахо-холали-холахо. / Только поезд не остановился, / И юная голова скатилась в песок… (нем.). – Примеч. пер.
[Закрыть]
К нам с возмущением подходит военный священник.
– Я запрещаю вам петь эту неприличную песню! – кричит он срывающимся голосом. – Фельдфебель, ты можешь поддерживать здесь порядок?
– Да, – отвечает Старик, продолжая сидеть на вереске.
– Какая отвратительная непристойность, – брызжет слюной священник. – Ведете себя, как уличные мальчишки!
– Мы и есть уличные мальчишки, – бесстыдно усмехается Порта. – Борнхольмерштрассе, Моабит.
– Хейн Хойерштрассе, Санкт-Паули, – нагло произносит вслед за ним Малыш.
– Скажите, пожалуйста, святой отец, – улыбается Порта, сведя каблуки, словно в стойке «смирно», но продолжая сидеть. – Бывали вы когда-нибудь в «Хитрой собаке» на Жандарменмаркт? Лучшие красотки во всем Берлине.
– Наглец, – с отвращением плюет священник и отходит к другим наблюдателям, стоящим возле домика.
– А новая жена командира полка ничего, – говорит Порта, облизываясь.
– Странная какая-то, – задумчиво говорит Грегор. – У нее в глазах светится желание, и она вечно демонстрирует свои прелести.
– Она военная вдова, – заявляет Барселона.
– Она состоит в браке с командиром полка, – недоуменно смотрит на него Старик, – и он был жив утром, когда мы уезжали.
– И все равно она вдова капитан-лейтенанта, который лежит на дне Атлантики со своей подводной лодкой 7-Б, – просвещает их Барселона.
– Может быть, она интересуется наукой и изучает мужские достоинства в разных родах войск, – громко смеется Порта. – Сперва флот, потом армия, а когда наги оберcт отправится в Вальхаллу, перейдет в люфтваффе или в СС.
– Все равно она привлекательная, – говорит Грегор, блестя глазами. – Длинноногая, круглозадая, с высоким бюстом. Упрашивать меня ей бы не пришлось. Я бы вошел в нее, как нож в масло!
– Боюсь, ты был бы разочарован, – говорит Порта с видом знатока. – От нее за километр разит партией и BDM [67]67
Bund der deutschen Mädels (нем.) – Союз немецких девушек. – Примеч. авт.
[Закрыть]. Я не удивлюсь, если у нее в этом самом месте свастика, вращающаяся не в ту сторону, и туда есть вход только членам партии!
– Девицы из BDM не самые худшие, – возражает ему Грегор. – Их обучают в брачных школах, чтобы они могли ублажить счастливого мужа-воина, когда он возвращается с войны с рваным фашистским знаменем и обмороженным членом!
– Брачные школы? – удивленно спрашивает Старик. – Они в самом деле существуют? Я думал, это шутка.
– Господи, приятель! – негодующе восклицает Грегор. – Этих девок из BDM обучают всем постельным трюкам, и они ни с кем не сойдутся без хорошей предварительной подготовки. Например, они вставляют в задницу кусок мела и учатся им писать под диктовку: «Ein Reich! Ein Volk! Ein Führer!» [68]68
Один рейх! Один народ! Один фюрер! (нем).
[Закрыть]. От этого упражнения они становятся такими гибкими, что могут заставить девяностолетнего члена партии вспомнить, что у него кое-что есть между скрипучими старыми ногами.
– Я как-то знал одну графиню, до того воспитанную, что она могла пойти с тобой только в том случае, если укусишь ее за ягодицу и наполнишь это самое место шампанским, – спокойно, уверенно говорит вестфалец.
– Такие заходят и в кафе «Кеезе», – говорит с важным видом Малыш. – Я однажды встретил там настоящую герцогиню из рода Гогенцоллернов. Она приходила на Реепербан инкогнито, называла себя Иной фон Вайнберг. На уме у нее была опера. Как только мужчина входил в нее, она начинала петь что-нибудь из Вагнера. Все в доме знали, когда она трахается.
– Существуют гораздо более экзотичные способы, чем укусы в задницу и пение Вагнера, – похотливо усмехается Порта. – Мы, когда освободили Париж, встретили возле кафе де ла Пэ двух девиц собравшихся потрахаться с оккупантами. У одной была вставлена в задницу пробка от шампанского с прикрепленной скрипичной струной. Когда девица начинала тяжело дышать, нужно было медленно вытаскивать пробку. Вы представить себе не можете, как тренькала и бренчала при этом струна. Издавала не более, не менее, как «Марсельезу» во всю громкость.
– Наверно, ничего более сложного не может быть, – говорит Старик, раскуривая трубку с серебряной крышечкой.
– Я слышал, – продолжает Порта, – что получается еще лучше, если в пробке гвоздь. Квадратного сечения, с зазубринами, но, само собой, это могут делать только те девицы, у которых нет геморроя.
– Задницу можно использовать много для чего, – блаженно улыбается Малыш. – Давид, еврей-меховщик с Хейн Хойерштрассе, мог играть задницей на жестяной дудке начало «Deutschland, Deutschland tiber alles» [69]69
«Германия, Германия превыше всего» (нем.) – первые строки германского национального гимна. – Примеч. ред.
[Закрыть]. Только ему нужно было сперва наесться горохового супа.
– Задницей? – недоверчиво спрашивает Хайде.
– Ну да, – гордо отвечает Малыш. – Этот еврейчик Давид мог полагаться на нее во всех случаях. Как-то он едва не свел с ума полицейских, расхаживая с полицейским свистком в заднице. Они арестовали на Реепербане всех чревовещателей, решив, что это они издают трели свистков. Как-то мы отправились на выставку картин и шли по узкому коридору, Давид так громко пукнул, что со всех картин осыпалась краска, и они превратились в ценные функционалистские произведения искусства!
– Моя жена жутко опростоволосилась, – говорит, доставая письмо, вестфалец. – Забеременела – и не знает, от кого.
– Должна знать, черт возьми, – говорит с отвращением Хайде. – Все немецкие женщины знают, кто отец их детей.
– Ну да, как же! – раздраженно отвечает вестфалец. – Попробуй подставить задницу под циркулярную пилу, а потом указать, какой зубец коснулся ее первым.
– Твоя жена такая? – презрительно фыркает Хайде.
– Конечно, – гордо отвечает вестфалец. – Думаешь, я женился бы на домоседке, которая может получать удовлетворение только с метловищем?
– Скоро опять Рождество, – задумчиво говорит Старик и снова разжигает трубку. Она то и дело у него гаснет. – Кажется, уже больше века я не проводил Рождества дома с Лизелотте и мальчиками.
– Может, у нас будет такое же бурное Рождество, как в прошлом году, – с надеждой говорит Порта. – Кто-нибудь непременно устроит какое-то бесчинство.
– Да, на Рождество всегда что-то случается, – весело смеется Грегор. – Никогда не забуду одно, когда еще возил генерала. Само собой, я не проводил праздник с ним. Меня отправили в унтер-офицерскую столовую. Там отнюдь не было скучно. Когда мы ели мясное блюдо, фельдфебель Берг, старший писарь дивизии, вытащил свой «парабеллум» и приставил дуло к переносице, дабы все видели, что он собирается покончить с собой. Мы, сидевшие поблизости, видели, что он вынул обойму. Этот старший писарь был большим шутником.
– Прощайте, товарищи, – крикнул он и выжал из глаз две пьяные слезы. – Передайте привет фюреру!
Это были его последние слова. Потом мы услышали выстрел, половина его черепа слетела и, похожая на старую карнавальную маску, шлепнулась на колени нашему главному механику. Фельдфебель Берг был известен своей небрежностью. Обойму он вынул, но забыл, что в патроннике есть патрон, и для него это очень плохо кончилось. Вылетевшая гильза упала в мой пудинг. Никогда не забуду глупого выражения на его лице перед тем, как он сполз под стол.
– На Новый год обычно тоже кое-кто гибнет, – вмешивается в разговор Малыш. – В прошлом году я был в Бамберге. Какую мы устроили встречу Нового года! У нас был парень, тупой, как коровья лепешка, и его поставили охранять склад с взрывчаткой. Роясь гам, он стащил несколько сигнальных бомб, с виду очень похожих на бразильские сигары. Зажигаются они так же, спичкой или раскаленным угольком. Первую бомбу он бросил в окно перед самым ужином. Зажигаться она никак не хотела, поэтому фельдфебель, начальник столовой, дал ему сигару. Парень закурил ее, а потом запалил другую бомбу. Вскоре он перепугался и принялся выбрасывать бомбы в окно ради спасения жизни. Потом дело обернулось скверно, потому что он был уже пьян. Сигару выбросил в окно, а в рот сунул бомбу. Вся столовая была в крови и ошметках мяса. Этот дурачок постоял немного, покачиваясь, без головы. Потом кто-то крикнул: «С Новым годом!», и он шлепнулся на пол.
– Выкурил, значит, последнюю сигару, – сухо замечает Порта и наливает себе еще одну большую порцию шнапса.
И выпив, начинает горланить:
Стоящие возле домика наблюдатели вытягивают шеи, будто куры, завидевшие ястреба.
Священник направляется к нам, однако на полпути отказывается от своего намерения и возвращается обратно.
Уже почти совсем стемнело, когда по склону спускается «кюбель», а за ним – грузовик и закрытый транспортер для перевозки личного состава.
Колонну замыкают трое полицейских вермахта на мотоцикле с коляской.
– Явились, – говорит Порта и вытягивает шею, будто гусь, увидевший идущую его кормить дочку крестьянина.
– Пропади они пропадом, – злобно бормочет Старик, поправляя снаряжение. – Вставайте. Надеть каски! Разобрать из пирамиды винтовки! Строиться по три! Этот треклятый майор может заставить нас маршировать до самого Морелленшлюхта. Черт возьми. Малыш, посмотри на себя!
– Посмотреть? – удивленно переспрашивает Малыш, сдвинувший каску на затылок. – Знаю, что я не красавец, но я всегда был таким!
– Поправь снаряжение и каску, – сердито прикрикивает Старик.
Разговор между наблюдателями возле домика прекращается. Все смотрят на машины, которые остановились неподалеку от вереска.
– Отделение, смирр-но! – командует Старик и козыряет майору.
– Все в порядке, фельдфебель?
– Так точно!
– Пропагандисты и зеваки прибыли? – спрашивает майор, глядя в сторону домика.
– Нет, герр майор. Я их не видел.
– Скоты! – рычит майор и злобно плюется. – Приговоренные уже здесь. Они поумирают со страху, если мы вынудим их дожидаться, сидя рядом с собственными гробами! Что за проклятый день! – Содрогается под холодным дождем и указывает на грузовик. – Прожектора там. Установите их, фельдфебель, быстро! Нам предстоит ликвидировать троих!
– Троих? – восклицает Старик в испуге.
– Я сказал – троих. – Майор скалится в зверской усмешке.– Их нужно расстреливать по одному, чтобы избежать риска дважды проделывать с кем-то одно и то же. К столбам они пойдут одновременно. Так проще всего. Производить расстрел будем слева направо!
– А завершающие выстрелы? – спрашивает Старик со страхом в душе.
Майор несколько секунд изучающе на него смотрит.
– Дрожь берет, фельдфебель? Не волнуйся! Этим я займусь сам. Ты командуй отделением, никакого перерыва между приказаниями. В темпе! На каждую винтовку по обойме, после первого выстрела перезаряжать и немедленно ставить на предохранитель. Потом целиться снова. Ясно?
– Так точно, – негромко отвечает Старик, сглатывая.
Три мощных прожектора наведены на стоящие вертикально железнодорожные шпалы, используемые как расстрельные столбы.
Майор бросает две веревки Грегору, которому предстоит стать третьим привязывающим.
– Если что случится помимо обычной программы, – злобно говорит майор, – вы находитесь под моим началом, и если я прикажу стрелять, стреляйте, хотя бы перед вами был священник, генерал или кто бы то ни было. – Глубоко вздыхает, стирает влажный снег со зверской физиономии и снова смотрит в сторону домика. – Никогда не знаешь, что может взбрести в голову наблюдателям!
По вереску едут два темно-серых «мерседеса» с командирскими флажками на крыльях. Их фары высвечивают санитарную машину. В унылых сумерках видны красные и белые генеральские петлицы.
– О, Господи, – нервозно стонет Старик. – В хорошей же мы компании! Интересно, кто отправляется в долгое путешествие на сей раз?
– Nacht und Nebel [71]71
Ночь и туман (нем.) – слэнговое обозначение скрытных казней – Примеч. авт.
[Закрыть], – угрюмо отвечает Грегор.
Генералы и те, кто сопровождает их, громко разговаривают. До нас долетает аромат дорогих сигар.
Пропагандисты фотографируют. Сверкают яркие фотовспышки.
Наблюдатели отходят от домика. Кое-кто из них громко смеется. Какой-то оберcт пускает по рукам фляжку.
Подходит майор и дает Старику четыре белых лоскута.
– Для прицеливания, – отрывисто говорит он. – Как только преступники будут привязаны к столбам, повесишь лоскуты им на шеи.
– Их четверо? – в смятении спрашивает Старик.
– Вон едет четвертый, – усмехается майор, указывая на спускающийся по склону автозак.
Старик бледнеет. Четыре казни для одного отделения! Суровая задача.
– Что за отвратительная погода, – говорит майор, поднимая взгляд к низко нависающим тучам. – Здесь все время шел дождь?
– Так точно, герр майор. Дождь, снег, и становится все холоднее, – отвечает Старик, глядя куда-то за вереск.
Майор поднимает воротник кожаного пальто, угрюмо кивает и смотрит на продолжающих фотографировать пропагандистов.
– Если б я не был ответственным, – негромко говорит он, – то был бы рад видеть, как вы перестреляете этих свиней. – Смотрит на часы и поворачивается к Хайде. – Знаете, как их привязывать? Через десять минут мы приведем ведущих актеров!
Почему через десять, он не говорит.
В домике звонит телефон.
– Если они решили прислать еще приговоренных, – негромко говорит Старик, – то пусть ищут другого командира отделения!
– En avant, marche! [72]72
Здесь: «Брось ты!» (фр). – Примеч. пер.
[Закрыть]Без глупостей! – предостерегает его Легионер.
Майор широким шагом выходит из домика.
– Те, у кого веревки, быстро марш! – громко командует он.
Хайде молодцевато шагает к автозаку в положенных четырех шагах позади майора. Две новых веревки он держит в левой руке, как сказано в наставлении.
– Смотреть противно, – говорит Грегор, затыкая веревки за ремень.
– Разве нам не нужно идти? – спрашиваю я, видя, что Грегор остается на месте.
– Пусть еще раз скомандует, – отвечает он. – Чем медленнее будем двигаться, тем дольше проживут эти бедняги!
– Вряд ли они поблагодарят тебя за это.
– А вы, черт возьми? – рявкает майор, оборачиваясь и видя, что мы с Грегором не двинулись с места. – Спите, что ли? Бегом!
Мы трусим похожей на бег рысцой. Я держу веревки в левой руке. Не осмеливаюсь заткнуть их за ремень, как Грегор.
Майор отпирает заднюю дверцу транспортера специальным ключом. Двое унтер-офицеров из саперного полка стоят чуть в отдалении, держа наготове взведенные МП.
В машине сидят скованные друг с другом трое арестантов. Пол покрыт толстым слоем опилок. В одной стороне лежат три бумажных мешка, в какие мясники кладут половины туши.
Дверца ударяет майора по пальцем, и он разражается потоком брани. Дождевая вода струится с его каски на кожаное пальто.
– Проклятье, – раздраженно рычит майор, отворачиваясь от двери.
И снимает с арестантов цепи.
– Вылезайте, – хрипло приказывает он и чуть ли не выталкивает их.
Трое приговоренных неуклюже высыпают из машины и нервозно озираются. Холодный, сырой воздух пронизывает их тонкие красные робы.
Я с трудом сдерживаю рвоту. Внезапно мне хочется оказаться снова на фронте, подальше от всего этого лицемерия зоны безопасности.
Майор сам приводит четвертого арестанта. Это пожилой человек, бледный, как труп.
Майор держится вежливо, подобострастно.
– Сюда, герр генерал, – говорит он, указывая на расстрельные столбы.
Мы с любопытством смотрим на арестанта. Приговоренный генерал! Распрямляем спины.
Почтение к офицерам столь высокого звания у нас в крови.
Хайде выпячивает грудь, кладет руку на плечо младшего приговоренного и срывающимся голосом кричит:
– Если попытаешься бежать, я пущу в ход оружие!.
С щелканьем взводит курок «парабеллума» и размахивает им.
– Идиот, – шепчет Грегор и презрительно плюет.
Хайде бросает на него злобный взгляд и приподнимает пистолет. Кажется, что он хочет застрелить Грегора.
– Не можете повременить со своими личными ссорами, пока все не будет окончено? – негромко спрашивает один из приговоренных.
Мы узнаем его. Это наш оберcт с Северного фронта.
Хайде опускает голову и прячет пистолет в кобуру.
Тесно сбившись, мы идем по мокрому вереску.
От домика за нами следят любопытные глаза. До нас доносится запах сигарного дыма.
Пропагандисты готовятся фотографировать. Толкаются с бранью, выбирая удобное для съемки место.
Я иду рядом с фельдфебелем из люфтваффе. За нами следуют Грегор с оберстом.
– Бегите, если в состоянии, герр оберcт, – говорит Грегор, слегка его подталкивая. – Бегите со всех ног. До леса не больше ста метров, и никто из отделения не станет стрелять, целясь в вас!
– У тебя живое воображение, унтер-офицер, – негромко отвечает оберcт. – Куда мне бежать?
– Проклятье, – удрученно вздыхает Грегор. – До сегодняшнего дня армия мне нравилась. Теперь к черту их! Теперь или они, или я!
– Окажется, что они, – почти весело улыбается оберcт.
– Эта проклятая армия еще у меня увидит! – яростно шипит Грегор и пинает куст вереска, тот взлетает над белой землей.
– Сигареты у тебя есть? – спрашивает фельдфебель из люфтваффе.
Я зажигаю сигарету и протягиваю ему. Предлагаю всю пачку.
– Спасибо, но выкурить ее у меня не будет времени.
Давать арестантам сигареты строго запрещено, только мне плевать. Я даже не потружусь посмотреть, заметил ли это майор. Мне могут дать только полтора месяца ареста, как-нибудь их переживу.
Старик видит оберста, решительно подходит к нему и крепко пожимает руку.
– Пошевеливайтесь, – нервозно кричит майор. – Давайте кончать с этим!
– Попал бы этот гад в нашу часть, – презрительно ворчит Грегор. – Быстро стал бы походить на сито!
– Спиной к столбам, – приказывает майор и ударяет пинком фельдфебеля по ногам, чтобы он приставил пятки ближе к столбу. Грубо заводит за столб его руки.
– Привязывай, – приказывает он мне.
Меня выворачивает прямо на его блестящие сапоги. Майор с диким рычанием отскакивает назад.
– Вылижешь их дочиста, как только закончим дела здесь!
Дрожащими руками я связываю руки фельдфебеля за расстрельным столбом.
– Крепче, – кричит в ярости майор. – Что это за узел?
Он вырывает у меня из рук вторую веревку и сам привязывает ноги фельдфебеля.
– Такого злобного ублюдка, как ты, я еще не встречал! – гневно говорит фельдфебель и плюет майору в лицо.
– Спятил?! – вопит майор. – Я тебе за это… – и умолкает, поняв, что ничего сделать фельдфебелю не может.
– Знаешь, ты гнусная тварь, – презрительно говорит фельдфебель. – Рано или поздно кто-нибудь привяжет к столбу тебя!
– Ошибаешься, – рычит в ярости майор. – Такое происходит только с ничтожествами вроде тебя!
Он резко поворачивается и подходит к следующему столбу, где помогает Хайде привязать рядового.
Потом осматривает веревки, которыми привязан оберcт. Грегор завязал их еле-еле. Он одержим мыслью о бегстве оберста. Майор в ярости орет на Грегора.
Приговоренного генерала он привязывает сам.
– Прицельные лоскуты, – нетерпеливо кричит майор Старику. – Прицельные лоскуты, фельдфебель!
Он уже в такой злости, что хочет все сделать сам. Вырывает лоскуты из рук Старика и вешает их на шею приговоренным.
– Священник, – кричит он, повернувшись к наблюдателям, – куда он делся, черт возьми?
Из домика, спотыкаясь, неуклюже выходит священник с Библией в руке.
– На кой черт, по-твоему, ты здесь?! – орет майор, дошедший до белого каления.
Священник от испуга роняет Библию, поднимает и вытирает ее. Бормочет что-то неразборчивое каждому из приговоренных. Потом ковыляет обратно в домик, словно хочет спрятаться.
– Командуй, фельдфебель! – рычит майор, расстегивая кобуру.
– От-деление! Равнение направо! – хрипло приказывает Старик.
Они шумно равняются. Малыш роняет винтовку. Пожимает плечами и виновато улыбается красному, как рак, майору.
– Смотреть перед собой! Целься!
Еще одна винтовка стучит о землю, и вестфалец падает ничком.
– Сборище нервозных старых дев! – злобно бранится майор. – Слабаки! Неженки!
– Пли! – приказывает Старик. Грохот выстрелов сотрясает весь Морелленшлюхт.
Маленькими молниями сверкают фотовспышки пропагандистов.
Рядовой-пехотинец обвисает на веревках, грудь его вся в крови. Вестфалец лежит среди кустов вереска в обмороке. Каска свалилась с его головы и наполняется дождевой водой.
– Оружие – заряжай! – командует Старик, отводя . глаза от столбов.
Клацают затворы, в патронниках новые патроны.
– Целься!
Лучи прожекторов перемещаются к следующему столбу.
Фельдфебель люфтваффе выглядит в ярком свете белым, как мел. Даже его кроваво-красная тюремная роба кажется белой.
– Пли!
Винтовки грохочут снова, от бруствера в противоположном конце раскатывается эхо.
Фельдфебель так крепко привязан к столбу, что остается стоять вертикально. Лицо его выглядит ужасно. Пуля оторвала часть его верхней губы, разбила зубы и десны.
Прожектора гаснут, и сквозь дождь в третий раз звучит команда:
– Заря-жай! Целься!
Лучи света останавливаются на оберcте, тот смотрит в них с язвительной улыбкой. В этом ярком свете он не может видеть своих палачей.
– Прости нам наши грехи, – лицемерно бормочет священник.
Гремят выстрелы.
Оберcт поникает и висит на веревках, будто сломанная ветвь.
Темнеет. Прожектора гаснут, дождь усиливается. Ветер кружит сухую листву на расстрельной площадке.
Малыш выкрикивает в дождь длинное, злобное ругательство.
Майор резко поворачивает голову и смотрит на него.
Малыш только пожимает плечами.
Офицер военно-юридической службы подходит к генералу Вагнеру и что-то тихо говорит ему.
Майор подает знак Старику.
– Целься! – приказывает Старик.
Прожектора вспыхивают снова.
Генерал гордо улыбается.
– Пли! – раздается приказ Старика сквозь шум дождя.
Стволы винтовок ходят туда-сюда. Четыре казни подряд – это слишком. Выстрелы раздаются нестройно.
Генерал вопит от боли. Ни один выстрел не оказался смертельным. Две винтовки со стуком падают в вереск. Двое людей упали в обморок.
Майор истерично кричит:
– Стреляйте! Стреляйте!
Старик смотрит на него непонимающе, не знает, что делать. Все отделение лишилось присутствия духа.
Порта с Малышом резко поворачиваются и спокойно уходят, положив на плечо винтовки, словно охотники на уток по пути домой.
Несколько фонариков разрезают лучами темноту.
– Выключите их! – кричит кто-то.
Подбегает врач. Тяжело раненный генерал душераздирающе кричит.
Смертельно бледный майор в смятении смотрит на него. Потом берет себя в руки, достает из кобуры вороненый «вальтер», подбегает к столбу и приставляет дуло к затылку раненого генерала. Раздается только щелчок.
Майор, пошатываясь, смотрит на пистолет. Глаза его странно блестят. Вынести такое испытание трудно даже бесчувственному офицеру полиции вермахта.
Старик внезапно распрямляется.
– Целься! – бешено кричит он.
Полуошалелое отделение целится.
Расстрельный столб в темноте виден смутно. Никто не думает включать прожектора. Старик стоит спиной к столбу, смотрит на отделение.
– Пли! – пронзительно кричит он.
Вразнобой раздаются выстрелы.
Майор издает долгий, пронзительный вопль и падает на землю.
Среди наблюдателей неистовое смятение. Группа старших офицеров с двумя генералами во главе бежит в нашу сторону.
– Разрядить винтовки, поставить на предохранитель! К но-ге! – приказывает Старик с отработанной фельдфебельской четкостью.
Генералы останавливаются прямо перед отделением. Растерянно смотрят на нас, затем на казненного генерала с изрешеченной грудью, повисшего на веревках, потом на майора, лежащего в луже крови сбоку столба. Лицо его превратилось в кровавую кашу, большая часть шеи вырвана.
Старик щелкает каблуками и подносит руку к краю каски.
– Приказания выполнены, герр генерал!
– Благодарю, благодарю, – пищит в растерянности пехотный генерал. Он еще не совсем понял, что произошло.
Другой генерал снова смотрит на мертвого майора.
– Это всецело его вина, – кричит он, словно оправдываясь. – Наставлениями запрещено появляться перед расстрельной командой! Будем считать это досадным несчастным случаем!
– Как насчет заключительных выстрелов? – спрашивает врач.
У какого-то обер-лейтенанта внезапно появляется в руке пистолет. Он твердым шагом переходит от столба к столбу. Всякий раз, когда останавливается, раздается неприятный хлопок. Последним оказывается генерал.
Обер-лейтенант бросает взгляд на лежащего майора, потом убирает пистолет в кобуру.
Появляются двое санитаров с бумажными мешками. С трудом заталкивают тела в мешки.
– Помогите нам! – кричат они Порте и Малышу, которые разговаривают, стоя с двумя саперами у ближайшего грузовика.
– Это не наша обязанность, – резко отказывается Порта. – Мы не мусорщики!
– Шкуры! – кричат им санитары.
– Хотите попытать счастья? – спрашивает Порта, сдавая карты на четверых перед саперами.
