Текст книги "Трибунал"

Автор книги: Хассель Свен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Мне пришлось пообещать ему финскую капиталистическую олениху, – ухмыляется Малыш, – и он ее получит, я лично об этом позабочусь!

– Хочешь сказать, что нам теперь придется возиться с оленем? – яростно кричит Старик.

– Это можно обсудить потом, – бесцеремонно отвечает Порта. – Пока русские суетились и стреляли друг в друга, мы подошли к складу. Там был всего один часовой, он спал и даже ничего не почувствовал, когда мы его застрелили.

– Спал на посту! – возмущенно кричит Хайде. – Он заслуживал смерти!

– Знаешь, я очень рад обнаружить, что подавляющее большинство солдат плохи, – отвечает Порта.

– Beseff [30]30
  Конечно (арабск.). – Примеч. авт.


[Закрыть], это потому, что большинство солдат бедняки, – говорит Легионер. – Жизнь научила их, что как бы ни лезли они из шкуры, все равно останутся бедняками.

– А! Но из бедных солдат получаются хорошие убийцы, – говорит Малыш, – и у них острые глаза и чуткие уши. Потому что им с пеленок приходится держать их открытыми, опасаясь полицейских!

– Когда мы вошли в мясное хранилище, – продолжает Порта, – то по вине Малыша чуть не погибли. Он бросил гранату в ящик с ракетами. Ракеты с шипеньем летали по всему помещению, угодили в двух русских, и они тут же повалились. Однако наш визит оказался удачным. Там был кофе, настоящий бразильский. Думаю, теперь он недоступен даже Адольфу. Это было так же просто, как зайти в бакалейную лавку и попросить фунтик кофейку.

– Еще проще, – радостно улыбается Малыш. – Не пришлось стоять в очереди и выкладывать деньги девице за кассовым аппаратом.

Потом в течение двух часов мы едим так, будто готовимся к трехлетнему голоду.

– Не поделиться ли с ранеными? – предлагает гуманист Хайде.

Малыш чуть не давится громадным куском маринованной селедки.

– Что за бешеная обезьяна укусила тебя в задницу? Они отбросят копыта по пути!

– Это наши товарищи, – сердито объясняет ему Хайде.

– Может быть, твои. Я никого из них не знаю, – беззаботно отвечает Малыш, отправляя в рот еще кусок селедки.

– Знаешь, Малыш прав, – говорит Порта. – Если дадим что-то раненым, к нам прицепится этот оберcт с моноклем. Потребует разделить жратву на всю роту. По-моему, лучше немногие из нас поедят досыта, чем все получат по чуть-чуть и все равно останутся голодными.

Внезапно лицо Старика краснеет. Он пытается ударить себя по спине. Лицо его постепенно становится лиловым. Он, хрипя, падает на пол. Подавился. Мы переворачиваем его на живот и колотим кулаками по спине.

– Умирает, – убежденно говорит Порта. – Люди! Почему они не могут как следует пережевывать пищу?

– Не умрет, – говорит Малыш, хватает Старика за лодыжки и несколько раз бьет головой о землю, а Легионер тем временем колотит его по спине.

Изо рта у Старика вылетает большой кусок печеночного паштета.

– Господи, спаси, – бормочет Старик, тяжело дыша. – Подумать только, умереть на войне, подавившись паштетом противника!

– Подавишься ли паштетом, – говорит с кривой улыбкой Грегор, – или тебе разорвет брюхо гранатой, конец один!

Мы отваливаемся от еды, но через десять минут принимаемся за нее вновь.

Едим мы уже не для утоления голода, а от обжорства.

– Santa Maria [31]31
  Святая Мария (исп.). – Примеч. пер.


[Закрыть], – стонет с долгой, протяжной отрыжкой Барселона. – Мне это снится. Ущипните меня, не во сне ли я?

– Не во сне, – отвечаю я, отрезая себе большой ломоть от оленьего окорока.

– Надо же! – восклицает он, отправляя кусок козьего сыра в широко раскрытый рот.

– Что это, черт возьми? – испуганно кричит Порта и кубарем катится в укрытие за сугроб.

Мы рассеиваемся, как мякина под ветром. Через секунду все лежат в ожидании неизвестного, предупредившего нас о своем приближении. Оружие наготове, пальцы лежат на спусковых крючках.

– Газовые снаряды, – испуганно говорит Порта, нащупывая противогаз, который давно выбросил.

Потом Легионер истерически смеется и указывает в небо.

– Sacre nom de Dieu [32]32
  Здесь: Черт возьми! (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], вон твои газовые снаряды!

Мы таращимся на небо и не можем поверить собственным глазам. Над нашими головами летят, хлопая крыльями, дикие утки – стая за стаей.

– Пресвятая Богоматерь Казанская! – восклицает Порта, встав на одно колено. – Целый продовольственный склад, а мы ничего не предпринимаем!

– Откуда они здесь? – задумчиво спрашивает вестфалец. – На зиму утки улетают в теплые края.

– Может, это эскимосские утки, летят охладиться на айсбергах, – говорит Малыш, жадно облизывая губы. При этом зрелище он совершенно забыл, что уже не голоден.

– Не могу представить, чем они кормятся здесь, – упрямо продолжает вестфалец. – Тут для них нет никакой еды.

– Дикие утки – просто объеденье, – мечтательно говорит Старик. – Вот бы подстрелить нескольких!

– Я ни разу их не пробовал, – говорит Хайде. – Они такие же вкусные, как обычные утки?

– Вкуснее, – уверяет его Порта. – Короли и диктаторы угощают ими на больших банкетах, куда приглашают самых знатных в стране. У меня есть рецепт английского короля для приготовления диких уток. Я взял его у повара английских лейб-гвардейцев, с которым познакомился во Франции.

– Это не тот англичанин, которого ты взял в плен?– с любопытством спрашивает Хайде.

– Нет, я с ним простился на морском берегу в Дюнкерке, когда армия Черчилля возвращалась в Лондон штопать мундиры.

– Позволил пленному бежать? – удивленно спрашивает Хайде.

– Да нет же. Это я и пытаюсь тебе объяснить. Он просто поехал домой!

– Они возвращаются! – взволнованно кричит Малыш, указывая за озеро.

– Черт меня побери, если это не так, – говорит Порта, бросая вверх камень в тщетной надежде попасть в утку.

Старик хватает карабин и стреляет в стаю. Малыш с Портой стоят, глядя на нее, как охотничьи собаки, натасканные на птиц.

Мы хватаем свои карабины и автоматы, в крякающую стаю лети т град пуль, но ни одна птица не падает. Они скрываются за сопками.

– Тьфу ты! – разочарованно произносит Порта, ложась на снег. – Это были первые имеющие смысл выстрелы за всю треклятую войну!

– Летчику-истребителю ничего бы не стоило подлететь снизу и поднять их на крыле, – говорит Малыш, непроизвольно сглатывая.

Мы говорим о диких утках еще долго после того, как они скрылись.

– Они вкуснее всего с яблочным соусом и специальной подливкой, – говорит Порта. —«И, главное, кожа должна быть поджаристой. Слегка хрустеть на зубах.

– В Испании не понимают этого, – говорит Барселона. – Там их начиняют апельсинами и варят, пока мясо едва не слезает с костей.

– Таких людей нужно расстреливать, – решает Порта. – Портить утку таким образом – кощунство.

Мы снова двигаемся в путь и проходим через узкий распадок, все еще говоря об утках. С обеих сторон нас окружают высокие стены снега и льда. Ноздри заполняет едкий запах смерти.

Мы удивленно осматриваемся, ища взглядами мертвые тела. И не скоро сознаем, что этот отвратительный, тошнотворно-сладковатый запах несем с собой именно мы.

– На всю жизнь пропахли трупами, – негромко говорит Старик.

Он прав. После четырех лет на фронте запах смерти впитался в нас так глубоко, что избавиться от него будет трудно.

На марше мы говорим о мире. Многие из нас носят военную форму с тридцать шестого года и не могут представить, каково это будет снова надеть гражданскую одежду и ходить в туалет, не щелкая каблуками и не спрашивая разрешения. В сущности, мы уже не верим в мир. Порта думает, что эта война будет столетней. Он составил сложное уравнение, которое, по его словам, показывает, как это может быть сделано. Каждый год парни достигают призывного возраста и идут сложить головы на алтарь отечества. Тема эта так интересна, что мы объявляем привал для ее подробного обсуждения.

Незнакомые нам офицеры боевой группы, в которую мы снова влились, начинают криками гнать нас вперед. Они нервозные, испуганные и в отличие от нас непривычные к пребыванию на территории противника. Чтобы выполнять подобные задачи, нужен особый род людей.

Хороший диверсант прежде всего не должен быть ни безмозглым любителем риска, ни выпускником обычной военной академии. В нем должно быть многое от злодея, ему нужно умственное развитие шестнадцатилетнего мальчишки, дабы он толком не понимал, что так же смертен, как те, кого он косит из автомата.

Из темноты на нас бросаются темные фигуры. Сверкают штыки, автоматы поют о смерти. Схватка длится всего несколько минут. После этого эпизода в снегу остается несколько тел.

Боевая группа идет дальше длинной походной колонной. Офицеры раздражены, орут и визжат на солдат, чтобы скрыть собственный страх.

Второе отделение немного отбивается от группы. Если русские вернутся, лучше будет действовать самостоятельно, и мы знаем, что возвратимся к своим. Сибирские войска любят налетать внезапно и потом исчезать в снегу, как призраки.

– Думаю, завтра все это кончится, – говорит со странным выражением лица Грегор, – а вам проломят черепа сегодня! Ну и вид у вас будет, а?

– C'est vrai, mon ami [33]33
  Это правда, мой друг (фр.).


[Закрыть], так может случиться, если тебе изменит удача, – говорит Легионер. – У меня был товарищ во Втором полку Легиона [34]34
  Имеется в виду французский Иностранный легион. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Бывал с нами повсюду, где шли тяжелые, жестокие бои, и ни разу не получил ни царапины. На груди у него были все награды, какие только может получить младший командир во французской армии. После восемнадцати лет службы он решил демобилизоваться. Документы у него были в порядке, и он подыскал место в таможенно-акцизной службе. Поднялся, чтобы попрощаться с оберстом, и выпил с ним по стаканчику. Спускаясь после того, как сдал оружие, он весело спрыгнул с одной лестничной площадки на другую, и нога у него попала в ведро с мыльной водой. Полетел вниз головой по всей лестнице и треснулся ею о стоявшую внизу ружейную пирамиду. Умер на месте. Перелом шеи и позвоночника!

– Можно подавиться куском мяса, сидя в сортире, – говорит Порта, который часто обедает в таких местах.

– Пожалуй, буду теперь осмотрительней, – задумчиво говорит Малыш. – Сломать шею из-за ведра с водой! Даже подумать жутко, разве не так?

Мы идем усталые, понурые. Весел один только Порта. Он продает часть русских продуктов. Но внезапно его успешная торговля прекращается. Среди ночи нарты исчезают. На другой день олень возвращается, но с пустыми нартами. От ярости Порта выходит из себя.

Первым делом он подозревает в краже главного механика Вольфа, но тут же выбрасывает эту мысль из головы. Вольф ни за что не приблизится к фронту, хоть и патологически жаден.

– Попадись мне только в руки этот гнусный воришка, – кричит он, беспомощно колотя кулаками снег, – я вцеплюсь своими наманикюренными пальцами в горло этому ублюдку и буду сжимать их, пока этот сын шлюхи не отбросит копыта. О, это, должно быть, опытный прохвост. Это явно не главный механик Вольф. Он вороватый, жадный скот, как и все, кто нашел себе теплое местечко, но не настолько подлый. Кое в чем Вольф похож на меня. Если какого-то гнусного типа нужно избавить от бремени надоевшей ему жизни, мы сделаем это приятным, цивилизованным образом. Я знаю Вольфа, как самого себя. Вольф не пойдет на такую низость, разве что они сговорились заранее. Нет, он ни за что не стащил бы то, что я добывал в поте лица. В крайнем случае оставил бы половину. Однако если это не может быть Вольф, то кто может быть? – Порта поднимает взгляд к несущимся тучам и молитвенно складывает руки. – Господи, помоги мне найти эту подлую гадюку, это проклятую змею, чтобы я мог исхлестать ему задницу раскаленной колючей проволокой!

– Черт бы побрал эту мерзкую погоду, – стонет Грегор, остановясь, чтобы смахнуть с лица снег.

– Мы не выйдем к своим, – скулит вестфалец. – Давайте сядем, дождемся русских, пусть все будет кончено.

– Ты спятил, – презрительно кричит Порта. – Днем хотя бы не трусь!

– Я не могу идти дальше, – душераздирающе плачет бывший гитлерюгендовец, бросаясь в снег.

– Поднимите его на ноги, – сурово приказывает Старик.

– Гитлеровский мальчик капитулирует, – довольно усмехается Малыш, размахиваясь ручным пулеметом, будто лопатой.

– Вставай, – рычит готовый к действию Хайде. Прирожденный драчун, гроза новичков, он очень любит это занятие.

– Оставь меня, – хнычет гитлерюгендовец, пытаясь ударить Хайде ногой.

– Даю тебе десять секунд, трусливая дворняжка, – шипит Хайде, упирая дуло автомата в его живот.

– Ты не посмеешь, – вопит в ужасе парень. – Это убийство!

– Не посмею, вот как?

Хайде дьявольски усмехается и выпускает очередь в снег вдоль его тела.

Парень с дрожью поднимается на ноги и, пошатываясь, идет вслед за ушедшим немного вперед отделением.

– Строевым шагом, – ярится Хайде. – Выпрями ноги, тяни носок! Подтяни ружейный ремень, дрожащая тварь, а то отобью пинками задницу!

– Ты сошел с ума, – протестует гитлерюгендовец.

Хайде делает шаг в сторону, заносит автомат, как дубинку, и зверски бьет парня по лицу.

– На сей раз ты легко отделался, – рычит он с дьявольским ликованием, – но если еще раз ляжешь без приказа, пристрелю! Марш, увалень! Бегом!

Гитлерюгендовец с текущей по лицу кровью бежит, преследуемый по пятам Хайде. Он развил такую скорость, что едва не пробегает мимо отделения.

– Эй! Куда разбежался, гитлеровское отродье? – кричит в удивлении Малыш. – Если догоняешь поезд с отпускниками, то он давно ушел!

– Почему парень в крови? – угрожающе спрашивает Старик.

– Упал, – усмехается Хайде, – и ударился лицом о карабин, который нес неуставным образом. Верно? – спрашивает он с грозной миной гитлерюгендовца.

– Так точно, герр унтер-офицер, – выкрикивает парень. – Я упал.

– Покажи свой автомат, – требует Старик, протягивая руку к Хайде. Бросает взгляд на ствол. – Впредь я буду внимательно следить, унтер-офицер Хайде, чтобы люди не падали и не разбивали лица, когда находятся возле тебя! Попадешь прямиком в Торгау, если хоть пальцем тронешь подчиненного. И мне плевать, что ты готов лизать задницу фюреру!

Хайде бледнеет и бросает на Старика злобный взгляд.

– В последней фразе ты можешь когда-нибудь горько раскаяться!

– Предоставь мне самому решать, в чем я раскаюсь, а в чем нет, – снисходительно улыбается Старик. – Однако на твоем месте я был бы поосторожнее! Ты хочешь оставаться после войны в армии. Ты не дурак, поэтому думай, что говоришь, а то может статься, что армия откажется от тебя, когда будут собирать остатки после разгрома!

– Ты думаешь, мы проиграем эту войну? – спрашивает Хайде с угрожающей ноткой в голосе.

– А ты нет? – отвечает Старик, резко поворачивается и отходит.

На северо-западе в небе зарево от громадного пожара.

– Петсамо горит, – утверждает обер-лейтенант Вислинг.

– Merde alors [35]35
  Здесь: Черт возьми! (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], как только могут жить люди в этой проклятой местности, – говорит усталый, замерзший Легионер. – Я истосковался по Сахаре и горячему песку!

– Могу сказать наверняка, что в жизни не стану заниматься зимними видами спорта, – с горечью улыбается Барселона, хлопая от холода в ладоши. Лицо его покрыто ледяной маской.

– Какого черта нужно Адольфу в этой стране? – спрашивает Порта каким-то замогильным голосом.

– Im Osten, da leuchtet eine heiliges Licht… [36]36
  На востоке сияет священный свет… (нем.). – Примеч. пер.


[Закрыть]– язвительно напевает Грегор.

Неподалеку от залива Мотовского боевая группа останавливается. В ту же ночь пятнадцать человек оказываются застрелены в голову. Мы раздраженные, нервные. Наша нервозность проявляется в том, что часовые убивают трех своих.

– Психуют все больше и больше, – говорит Порта, с любопытством рассматривая пулевое отверстие в одном из тел. – Прямо между глаз.

– C'est la guerre! Но почему бы не показать русским, что мы еще здесь? – предлагает Легионер.

– Ура-а-а! Давайте пойдем, уложим нескольких русских! – убийственно усмехается Малыш, поводя автоматом.

Образована атакующая группа, командует ею финн-лесовик, один из тех, кто считает каждого живого большевика оскорблением Богу и Финляндии.

Мы бесшумно пробираемся по снегу и устраиваем засаду в километре по другую сторону залива.

Русские появляются часа через два, на скрипящих лыжах, колонной по одному, ничего не подозревая. Мы стреляем, пока в рожках не кончаются патроны.

Они валятся вперед и в стороны, будто колосья под острой косой.

Мы бросаемся к ним и берем все, что может пригодиться. Несколько человек еще живы. Ими занимается финн. Со злобной улыбкой он приставляет дуло своего оружия им к переносице и стреляет. Черепа раскалываются, как яичная скорлупа. Это солдаты из сибирских частей, в карманах у них много махорки. Вскоре воздух вокруг нас пахнет махорочным дымом. Фляжки у них наполнены водкой.

Порта полагает, что они только что получили недельный паек. Да, сегодня четверг, русским выдают водку по четвергам. Возможно, добравшись сюда, они были уже полупьяными. Этим можно объяснить отсутствие разведки и то, как опрометчиво они шли навстречу гибели.

В бумажниках у мертвых лежат фотографии родных. Мы сидим на быстро окоченевших трупах и обсуждаем снимки. Те, которые нам не нравятся, выбрасываем на полярный ветер, но снимки с невестами и молодыми женами оставляем у себя. Мужчин с фотографий вырезаем. Они только портят наши фантазии о женщинах.

Вскоре после полуночи разверзается преисподняя. Автоматическое оружие со всех сторон изрыгает смерть. Русские в длинных белых маскхалатах мчатся к нам на коротких лыжах. Даже лица их закрыты белыми масками. Кажется, что нас атакует армия призраков. Кончается атака так же быстро, как началась. Во многих местах снег обагрен немецкой и финской кровью. Раненые душераздирающе стонут, но мы так устали, что не можем вносить их в иглу, и вскоре лютый холод кладет им конец. К северу от Полярного круга смерть приходит быстро.

Боевая группа уменьшается. Гораздо больше половины ее – раненые, которых мы тащим с собой. Силы наши убывают с каждым часом. Мы начинаем бросать раненых. Они только задерживают нас. Дух товарищества, о котором поем, немного стоит для гибнущей в Заполярье боевой группы.

Многие пускают себе пулю в лоб.

Оберег наклоняется над своим адъютантом, юным лейтенантом, лежащим в снегу. Взрывом ему вырвало оба глаза. Оберcт опускает веки покойного и молча идет с бесстрастным лицом вдоль рядов стонущих солдат.

Ефрейтор-санитар Кроне, бывший военный священник, встает на колени возле лейтенанта Крауса. И ясным голосом просит Бога смилостивиться над его душой.

Оберcт останавливается и смотрит на лейтенанта Крауса, кожа которого уже приобрела пергаментный оттенок смерти. Зубы его странно торчат между лиловых губ, растянутых в собачьем рычании. «Геройская смерть не особенно красива, с горечью думает оберcт. – Нисколько не похожа на фантазии корреспондентов».

Вскоре после этого оберcт собирает офицеров боевой группы. Они приходят поодиночке. Лейтенант Линц из первой роты, гауптман Бернштейн из второй, лейтенант Паулюс из третьей, обер-лейтенант Вислинг из четвертой, майор Пихль из пятой, лейтенант Хансен из шестой. Последним появляется лейтенант Шульц.

– Присядем, господа, – угрюмо говорит оберcт. Окидывает взглядом их лица. Он знает, на кого можно полагаться и кто захочет плюнуть ему в лицо. – Господа, – продолжает он устало. – Я собрал вас, чтобы обсудить будущее нашей группы. Разумеется, я могу приказать то, что считаю нужным. Я командир, и вы обязаны повиноваться моим приказам. Протесты рассматриваются как мятеж и в данных обстоятельствах влекут за собой военно-полевой суд и немедленный расстрел. Так обстоят дела не только в нашей армии, но и во всех остальных.

Он делает паузу, сдувает снег со своего автомата и несколько секунд прислушивается к стонам из иглу, где уложены раненые.

– На мой взгляд, наше положение совершенно безнадежно. Боеприпасы на исходе. Силы тоже. Больше половины личного состава группы ранено. Если мы будем продолжать то, что делали, то вскоре все будем мертвы. В данных обстоятельствах я не хочу отдавать приказ, пока не обсужу с вами наше положение, но вы должны понимать, что каким бы ни было ваше мнение, окончательное решение остается за мной. Я не пытаюсь выгородить себя.

Я знаю свои обязанности и прежде всего думаю о раненых, страдающих от невыносимой боли. У многих гангрена, а у нас нет ни медикаментов, ни бинтов, ничего совершенно, чтобы помочь им. Очень сомнительно, что мы сможем прорваться к своим. Только что вернувшаяся разведгруппа доложила мне, что перед нами крупные силы сибирских пехотинцев. Кроме того, нужно помнить и о батальоне бронесаней. Если разделить боевую группу на три части, то есть небольшая возможность пробиться. – Снова делает паузу и с силой ударяет в снег прикладом автомата. – Но без раненых, это должно быть понятно!

Среди собравшихся офицеров поднимается гневный ропот.

– Господи, бросить раненых? – кричит лейтенант Шульц, самый младший из офицеров, которому забили голову этикой героизма.

– Сейчас говорю я, лейтенант Шульц! – рычит оберcт, давая ему резкий отпор. – Получите возможность высказаться, когда закончу. Можно так же остаться здесь, понастроить иглу, занять круговую оборону и надеяться, что наши войска придут на выручку. Но это будет тщетной надеждой. Я думаю, штаб давным-давно списал нас.

– А как насчет полка СС? – спрашивает лейтенант Шульц с детской наивностью.

– Если у вас есть прямая связь с генералом, герр лейтенант Шульц, можете предложить ему эту идею, – язвит оберcт. – Заодно и сообщите ему, где можно найти эсэсовский полк!

– В Финляндии расположена эсэсовская горная дивизия «Норд», – торжествующе говорит Шульц.

– Да, но они не знают, где мы, – раздраженно рычит оберcт, – и если б даже знати, не пошли бы нам на выручку! Мы в катастрофическом положении. Приданные нам финские солдаты ночью исчезли. Они понимают, что их единственный шанс – пробиваться мелкими группами.

– Это дезертирство! – неистово кричит лейтенант Шульц.

– Ошибаетесь, – снисходительно улыбается оберcт. – Финны не находятся под немецким командованием. Никто из них не присягал на верность фюреру. В десяти километрах к востоку от нас стоит батальон сибирских лыжников. Там большой излишек личного состава, очень скоро они начнут атаку и уничтожат нас. – Он задумчиво протирает монокль белоснежным платком. – Предлагаю оставить раненых здесь с несколькими добровольцами, которые будут заботиться о них. Возможно, это кажется бесчувственным, даже жестоким, но это единственный шанс для остальной группы. Остаться здесь и принимать бой – самоубийство. И как только он окончится, раненых тут же расстреляют. Раненые всегда доставляют хлопоты, особенно раненые противника. Если мы оставим их с унтер-офицером, которому будет приказано установить контакт с русскими, как только группа отойдет, возможно, русский командир не прикажет хладнокровно расстреливать пленных.

Оберcт грузно садится на снег и направляет палец на лейтенанта Шульца, обмороженное лицо которого стало теперь медно-красным.

– Теперь ваша очередь, герр лейтенант. Буду рад, если вы предложите план получше!

Внутренне бурля от ярости, юный офицер встает и смотрит на оберста с ненавистью и презрением.

– Я не слышал ничего гнуснее вашего предложения, – грубо говорит он. – Бросить раненых товарищей на милость большевиков – не только измена, но и умышленное убийство. Вы постоянно говорите о спасении группы, о прорыве, будто это имеет какой-то смысл. Вот сражаться имеет смысл! Сражаться, как сражались наши германские предки. Большинство из нас не доживет до окончательной победы, но это неважно. Лишь бы до нее дожили лучшие. Цена этой победы будет самой большой, какая только требовалась от отечества, но немцы еще тысячу лет будут чтить тех, кто ее уплатил. Вы называете себя немецким офицером. Я называю вас трусливым подлецом. До этой минуты я видел в вас благородного немецкого солдата, который исполняет свой долг, соблюдает присягу фюреру и знает, что влечет за собой эта присяга. Теперь вижу, что глубоко ошибался. Но клянусь вам, что пока могу поднять оружие, ваше гнусное предложение не будет выполнено. А если и будет, то лишь через мой труп. И обещаю принять меры, чтобы вы предстали перед трибуналом, если мы вернемся.

– У вас все? – сухо спрашивает оберcт. Поворачивается к командиру второй роты гауптману Бернштейну, который, продолжая сидеть, беспомощно разводит руками.

– Герр оберcт, что я могу сказать? Я жду ваших приказов. Буду я согласен с ними или нет, значения не имеет. Я их выполню.

– Майор Пихль, каково ваше мнение?

Майор встает. Он строевой офицер. Это ясно. С надменным видом сгибает и распрямляет колени, как принято у прусских гвардейцев.

– Герр оберcт, я не понимаю вас, – громко говорит он. – Вы хорошо обдумали свое предложение? Впрочем, это не мое дело. Я согласен с Бернштейном. Вы отдаете приказы, мы беспрекословно выполняем их.

Не сгибая спины, он садится рядом с гауптманом. Закуривает сигарету и как будто теряет всякий интерес к происходящему.

Лейтенант Линц из первой роты шумно поднимается, трижды громко щелкает каблуками и отдает нацистский салют.

– Вы больше не отдаете чести на прусский манер, – поднося руку к головному убору, спрашивает оберcт с улыбкой, – или, может, думаете, что находитесь в СС, герр лейтенант?

Высокий, худощавый лейтенант краснеет и смущенно ковыряет носком сапога снег. Ком снега попадает на колени майору Пихлю.

– Лейтенант Шульц уже сказал то, что могу сказать я!

Он снова трижды щелкает каблуками и отдает теперь честь на уставной манер. Садится рядом с лейтенантом Шульцем, словно ища безопасности в этом соседстве.

Следующий – лейтенант Паулюс из третьей роты. Он встает без ненужных театральных жестов, как и все медлительные фризы [37]37
  Фризы – народность, проживающая как национальное меньшинство в Нидерландах и Германии. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Не козыряет и не щелкает каблуками.

– Герр оберcт, – неторопливо начинает он низким голосам, – я больше года командовал ротой в вашем полку. Знаю, что вы не такой, каким лейтенант Шульц вас считает. Убежден, что вы пришли к своему решению после долгого, глубокого раздумья. Я не могу судить, правильное оно или нет. Вы мой командир, и я жду ваших приказаний.

Он садится рядом с гауптманом Бернштейном, тот молча пожимает ему руку.

Невысокому лейтенанту Хансену из шестой роты очень не хочется высказывать свое мнение. Внутренне он согласен с оберстом, но уже провел семь месяцев в Торгау за пустяковый проступок и меньше всего на свете хочет вновь оказаться в этой военной тюрьме. Бросает взгляд на лейтенанта Шульца, который смотрит на него ледяными глазами.

– Ну, герр Хансен, – требовательно спрашивает оберcт, – каково ваше мнение?

– Герр оберcт, мне ваше предложение не нравится. Противник просто-напросто расстреляет всех раненых несколькими автоматными очередями, и хотел бы я знать, кто добровольно вызовется остаться с ними. Вы не можете приказать солдатам сдаться. Неужели вы забыли, Лемберг, где русские ликвидировали сотни раненых выстрелами в затылок и распяли священников на дверях? Нельзя бросать товарищей на такую участь. Должен не согласиться с вашим предложением, герр оберcт.

Хансен снова садится на снег, избегая взгляда оберста Фрика. Он понимает, что его ответ был трусливой уклончивостью, но в его сознании маячит жестокой угрозой тюрьма Торгау.

Последним отвечает обер-лейтенант Вислинг из четвертой роты.

– Герр оберcт, я полностью согласен с вами. У вас нет другого выбора. На вашем месте я отдал бы приказ, и если бы кто-нибудь выразил недовольство, устроил бы ему военно-полевой суд. Приказы нужно выполнять, согласен ты с ними или нет. Это известно любому новобранцу!

– Еще одна трусливая, предательская свинья! – возмущенно кричит Шульц.

– На вашем месте, герр оберcт, – продолжает обер-лейтенант Вислинг, пропустив злобный выкрик Шульца мимо ушей, – я бы сам остался с ранеными. В противном случае вам придется оправдываться перед немецким трибуналом. Сомнений в решении судей быть не может.

– Благодарю вас, Вислинг, нужна смелость, чтобы высказать свое мнение так, как вы; но я не боюсь немецкого трибунала, я найду, как отстаивать свое решение, если дело до этого дойдет.

Обер-лейтенант Вислинг пожимает плечами. Оберcт Фрик поднимается на ноги и вставляет в глазницу монокль.

– Выслушать ваши мнения было поучительно, но моего решения они не изменили. Я не допущу, чтобы находящиеся под моим началом солдаты бессмысленно гибли. Мой главный долг – привести обратно как можно больше боеспособных солдат. Мертвые солдаты не представляют никакой ценности.

– Бежать от этих недочеловеков! – вопит лейтенант Шульц в полярную ночь и театрально кладет руку на кобуру. – Есть здесь кто-нибудь, кто ставит на первое место долг перед отечеством и фюрером? Каждый немецкий солдат клялся, когда требуется, рисковать жизнью. Миллионы доблестных солдат уже отдали жизнь за фюрера. Остаться в живых – это ваша единственная цель, оберcт Фрик? Слава богу, таких, как вы, мало. Во имя армии вы должны отменить свой приказ. Давайте построим позиции для круговой обороны и будем сражаться с большевиками; убьем их как можно больше, пока сами не будем убиты. Это наш долг перед фюрером и замечательным идеалом, который он дал немецкому народу.

– Обсуждение закончено, – решительно говорит оберcт. – Раненые останутся здесь. Группа выступает через час. первой пойдет пятая рота. Шульц, вы пойдете в арьергарде с усиленной ротой. И уверен, не нужно напоминать, что с этой минуты отказ подчиняться моим приказам означает немедленный военно-полевой суд. Я не приму никаких протестов. Понятно?

– Понятно, – еле слышно отвечает лейтенант Шульц.

Ефрейтор-санитар, бывший военный священник, и двое солдат с обмороженными ступнями вызываются остаться с ранеными.

Вскоре после этого группа снимается с места. Последнее, что мы видим – это священник, прощально машущий нам рукой с заснеженного бугорка.

Через час мы слышим позади стук пулеметов. Кое-кто говорит, что слышит вопли. Нам никогда не узнать, что именно сталось с ранеными и тремя добровольцами.

Какой-то грохот заставляет нас искать укрытия.

– Танки! – кричит Порта, пулей бросаясь в сугроб.

Над снежной пустыней сверкает оранжевая вспышка. Раздается отрывистый, глухой взрыв.

– Танковое орудие, – стонет в ужасе Хайде.

– Черт возьми, они, должно быть, спятили, – говорит Легионер. – Здесь нельзя использовать танки!

– Ты скоро поумнеешь, моя песчаная блоха! – язвительно смеется Порта, делая из гранат связку. – Иван может делать совершенно невероятные вещи. Вот погодите! Ваши языки вывалятся из ваших немецких задниц, когда узнаете, на что иван действительно способен!

На дальней стороне замерзшей реки медленно ползут какие-то черные коробки. Их шум ясно дает нам понять, что это. От завывания гусениц и адского рева моторов в жилах у нас стынет кровь.

Два, три, пять Т-34, рыча, движутся к нам по снегу. Их заносит в стороны на обледенелом спуске к реке. Какой-то миг мы лелеем тщетную надежду, что танки повернут обратно, но они с оглушительным шумом продолжают путь по льду, вздымая за собой тучи снега. Силуэты их почти красивы. Т-34, несущийся в атаку по большому заснеженному полю, представляет собой впечатляющее зрелище. Похож на громадного, проворного хищника. Все его углы округлены, сглажены, поэтому почти радостно видеть, что могут создать человеческие руки из твердого металла.