Текст книги "Чаща"
Автор книги: Харлан Кобен
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Харлан Кобен
Чаща
Посвящается моим внукам Алеку Кобену, Томасу Брэдбиру, Энни Ван дер Хайде – трем радостям моей жизни
Пролог
Я вижу отца с лопатой. Жуткое, горловое рыдание поднимается из его груди и срывается с губ. Он поднимает лопату и втыкает в землю. Острие пронзает ее, как влажную плоть.
Мне восемнадцать лет, и это мое самое яркое воспоминание об отце – он, в лесу, с лопатой. Он не знает, что я наблюдаю за ним. Отец роет землю, а я прячусь за деревом. Роет яростно, будто земля разозлила его и он ищет отмщения.
Раньше мне не доводилось видеть отцовских слез. Он не плакал, когда умер его отец, когда моя мать бросила нас и сбежала и даже когда впервые услышал о моей сестре Камилле. Но теперь он плачет. Плачет и не стыдится этого. Слезы катятся по щекам. Рыдания эхом разносятся среди деревьев.
Впервые я шпионил за ним. Обычно по субботам он говорил, что едет на рыбалку, но я, если по-честному, ему не верил. Думаю, знал, что тайком он приезжал сюда, в это ужасное место.
Потому что иной раз сюда приезжал и я.
Я стою за деревом и наблюдаю за ним. Потом такое повторится еще восемь раз. Я не помешаю ему. Ничем не выдам своего присутствия. Думаю, он не знает, что я здесь. Более того: я уверен в этом. Но однажды, направляясь к своему автомобилю, отец взглянет на меня сухими глазами и скажет: «Не сегодня, Пол. Сегодня я поеду один».
Я наблюдаю, как он уезжает. Он едет в леса в последний раз.
На смертном ложе, двумя десятилетиями позже, отец берет мою руку. Он накачан лекарствами. Ладони у него шершавые, в мозолях. Он всю жизнь работал руками, даже в юные годы, в стране, которой больше нет. И кожа у него грубая, напоминающая черепаший панцирь. Боль не отпускает его ни на секунду, но слез нет.
Он просто закрывает глаза и терпит.
Рядом с отцом я всегда ощущал себя в полной безопасности, да и теперь ощущаю, пусть я уже взрослый человек, у которого подрастает дочь. Тремя месяцами раньше, когда болезнь еще не свалила его с ног, мы пошли в бар. Началась драка. Отец встал передо мной, готовый остановить любого, кто попытался бы добраться до меня. Такие вот дела.
Я смотрю на него, лежащего на кровати. Думаю о тех днях в лесах. Думаю о том, как он рыл землю, как наконец-то остановился, о том, как, по моему мнению, сдался после ухода матери.
– Пол? – Мой отец вдруг оживляется.
Мне хочется молить его: «Не умирай», – но, наверное, это неправильно. Я уже приходил сюда. Лучше ему не становится – только хуже.
– Все хорошо, папа, – говорю ему я. – Все будет хорошо.
Он не успокаивается. Пытается сесть. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мои руки. Смотрит мне в глаза, и я вижу, какой чистый у него взгляд, а может, только представляю, что вижу. Чтобы не так горевать.
В уголке глаза набухает слеза. Я наблюдаю, как она медленно течет по щеке.
– Пол, – говорит мне отец, и в голосе явственно слышится русский акцент, – мы все равно должны ее найти.
– Мы найдем, папа.
Он вновь всматривается в меня. Я киваю, заверяя, что так и будет. Но я не думаю, что ему нужны мои обещания. Такое ощущение, что он впервые в чем-то меня обвиняет.
– Ты знал? – спрашивает он едва слышно.
Я чувствую, что дрожу всем телом, но не моргаю, не отвожу глаз. Задаюсь вопросом, что он видит, во что верит. Но это так и останется для меня тайной.
Потому что в этот самый момент отец закрывает глаза и умирает.
Глава 1
Три месяца спустя
Я сидел в спортивном зале начальной школы и наблюдал, как моя шестилетняя дочь Кара медленно идет по бревну, поднятому на четыре дюйма от пола, не зная, что менее чем через час мне предстоит взглянуть в лицо зверски убитого мужчины.
Это никого не должно шокировать.
За долгие годы мне на собственном опыте довелось узнать, сколь тонка грань между захватывающей дух красотой и леденящим сердце уродством, между совершенно невинным событием и пугающей кровавой баней. Чтобы перейти ее, требуется секунда. Сейчас вот жизнь представляется идеалистической. Ты в таком благопристойном месте, как спортивный зал начальной школы. Твоя маленькая девочка кружится. Глаза закрыты. И ты видишь лицо ее матери, каким оно было, с закрытыми глазами и улыбкой, и ты помнишь, как тонка в действительности эта грань.
– Коуп?
Голос сестры жены, Греты. Я повернулся к ней. Грета смотрела на меня с привычной озабоченностью на лице. Я улыбнулся ей.
– О чем думаешь? – прошептала она.
Она знала. Но я все равно солгал:
– О портативных видеокамерах.
– О чем?
Все складные стулья заняли другие родители. Я стоял позади, привалившись спиной к бетонной стене. Эту стену, да и другие, украшали афоризмы, вдохновляющие детей на новые достижения, вроде: «Не говори мне, что до неба не достать, когда человек оставил свой след на Луне». Я ощущал запах цемента и стали. Спортивные залы начальной школы с годами не менялись. Разве что сжимались.
Я указал на родителей:
– Видеокамер больше, чем детей.
Грета кивнула:
– Родители снимают буквально все. Интересно, что они потом делают с этими записями? Неужели кто-то действительно смотрит их от начала и до конца?
– Ты не смотришь?
– Я скорее рожу. – Она улыбнулась.
– Нет, у тебя не получится.
– Пожалуй, что нет, но мы все – поколение Эм-ти-ви. Быстрая смена кадров, съемка с разных точек. А тут такая тягомотина. Ничего не подозревающий друг семьи может…
В этот момент дверь открылась. Едва двое мужчин переступили порог, я сразу понял, что они копы. Понял бы это, даже если бы не имел с ними дела по долгу службы. Я прокурор округа Эссекс, в который входит и город Ньюарк, где уровень преступности куда выше, чем в среднем по округу. Кое-что телевидение берет прямо из жизни, ничего не искажая. Это касается манеры копов одеваться: отцы из богатого пригорода Риджвуд так не одеваются. Не приходим мы в спортивный зал посмотреть на наших детей в костюмах. Предпочитаем джинсы, вельветовые пиджаки, пуловеры поверх футболок. А эта парочка заявилась в плохо сшитых коричневых костюмах, цвет которых напомнил мне деревянные щепки после сильного дождя.
Копы не улыбались. Оглядывали зал. Я знал большинство местных полицейских, но этих видел впервые. Меня это встревожило. Я понимал: что-то случилось. Я, разумеется, знал, что не сделал ничего противозаконного, но внутри все сжалось. С людьми такое бывает: я-невиновен-но-все-таки-чувствую-себя-виноватым.
У Греты и ее мужа Боба трое детей. Младшая дочь, шестилетняя Мэдисон, училась в одном классе с моей Карой. Грета и Боб помогали мне во всем. После смерти моей жены Джейн они переехали в Риджвуд. Грета говорила, что они давно собирались это сделать. Я в этом сомневаюсь. Но их переезд стал для меня таким благом, что лишних вопросов я не задаю. Просто не знаю, что бы без них делал.
Обычно другие отцы стоят у стены рядом со мной, но на тот раз нас пригласили днем, так что компанию мне составляли лишь несколько мужчин. Матери (кроме тех, кто услышал мою реплику насчет видеокамер и одарил меня суровым взглядом) меня обожают. Не меня, само собой, а мою историю. Джейн уже пять лет как умерла, и я воспитываю дочь один. В городе есть и другие родители-одиночки, главным образом, разведенные матери, но ко мне отношение особое. Если я забываю написать записку, или забираю дочь поздно, или оставляю ее ленч дома, другие матери и школьный персонал тут же спешат на выручку. Им нравится мужская беспомощность. Если такое случается с матерью-одиночкой, она становится объектом презрения со стороны более заботливых мамаш.
Дети продолжали демонстрировать родителям свои достижения. Я наблюдал за Карой. Она, конечно, старалась, но, похоже, с координацией у нее не все ладилось, как и у меня. Девочек страховали члены гимнастической школьной команды, семнадцати-восемнадцати лет. Та, что ассистировала Каре, напомнила мне мою сестру Камиллу. Она умерла еще подростком, но журналисты не позволяют мне забыть о ней. Может, оно и к лучшему.
Моей сестре сейчас было бы далеко за тридцать – не меньше, чем большинству матерей, которые сидели в зале. Сама мысль об этом казалось странной. В моей памяти она осталась девушкой-подростком. Трудно представить ее на одном из таких вот стульев, с довольной улыбкой записывающей на пленку каждое движение своего ребенка. Я часто задаюсь вопросом, как бы она выглядела сейчас, но вновь и вновь вижу убитую девушку-подростка.
Может показаться, что я одержим мыслями о смерти, но есть огромная разница между убийством моей сестры и безвременной кончиной моей жены. Первая смерть, сестры, заставила меня выбрать свою профессию. Теперь я могу бороться с несправедливостью в зале суда. И борюсь. Стараюсь, чтобы мир стал безопаснее, стараюсь отправить за решетку тех, кто причиняет боль другим, завершить расследование и передать дело в суд, то есть дать семьям потерпевших то, чего так и не получила моя семья.
Что же касается второй смерти, моей жены, тут я бессилен. И что бы я ни сделал теперь, ничего изменить не удастся.
Директор школы с улыбкой, словно прилипшей к чрезмерно накрашенным губам, направилась к копам. Заговорила с ними, но оба удостоили ее разве что коротким взглядом. Я наблюдал за их поведением. Когда более высокий коп, наверняка старший по званию, заметил меня, то остановился. Мы оба на какое-то мгновение застыли. Потом он чуть мотнул головой в сторону выхода из этого оазиса безопасности, заполненного детским смехом, а я едва заметно кивнул.
– Куда идешь? – спросила Грета.
Не подумайте, что я злой, но Грета – сестра-дурнушка. Они похожи, Грета и моя умершая очаровательная жена. Не вызывало сомнений, что у них одни родители. Но все, что шло Джейн, срабатывало против Греты. Внушительный же нос моей жены прибавлял ей сексуальности. Внушительный нос Греты выглядел… просто большим. Широко расставленные глаза Джейн смотрелись экзотично, а почти такие же глаза Греты добавляли ей сходства с рептилией.
– Не знаю, – ответил я.
– По делу?
– Возможно.
Она взглянула на двух вроде-бы-копов, вновь на меня.
– На ленч я собиралась поехать с Мэдисон в «Френдлис». Хочешь, чтобы я взяла Кару?
– Конечно, буду тебе признателен.
– Могу забрать ее и после школы.
Я кивнул:
– Спасибо.
Грета чмокнула меня в щеку, что бывает крайне редко. Я направился к выходу. На меня волнами накатывал детский смех. Открыв дверь, я вышел в коридор. Полицейские последовали за мной. Школьные коридоры тоже не меняются. В них всегда слышится эхо шагов и стоит какой-то особенный запах, который одновременно успокаивает и будоражит.
– Вы Пол Коупленд? – спросил высокий.
– Да.
Он посмотрел на своего напарника, широкоплечего, практически без шеи, с головой, напоминающей шлакоблок. Грубая кожа только усиливала сходство. Из-за угла появились ученики – наверное, из четвертого класса. Лица у них раскраснелись. Должно быть, дети возвращались со спортивной площадки. Прошли мимо нас, сопровождаемые учительницей. Она нам сдержанно улыбнулась.
– Может, поговорим во дворе? – предложил высокий.
Я пожал плечами. Понятия не имел, о чем пойдет речь. По опыту я знал, что мое известное чувство вины к визиту копов никакого отношения не имело. Как и к громкому расследованию, которое я вел в настоящий момент. Иначе они пришли бы в прокуратуру. А уж оттуда мне дали бы знать по мобильнику или блэкберри.
Нет, они прибыли по другому поводу – скорее всего, дело касалось лично меня.
Я знал, что не сделал ничего плохого. Но мне доводилось видеть немало подозреваемых – их реакция на появление копов была самой разной. Возможно, вас это удивит, но, к примеру, когда арестовывают главного подозреваемого, его частенько запирают на долгие часы в комнате для допросов. Вы можете подумать, что виноватые от страха лезут на стенку, но по большей части все в точности наоборот. Очень нервничают именно невиновные. Они понятия не имеют, почему здесь оказались и что, по мнению полиции, натворили. А виновные обычно просто засыпают.
Мы вышли из школы. Ярко светило солнце. Высокий коп прищурился, поднял руку, чтобы прикрыть глаза ладонью. Шлакоблок на солнце не отреагировал.
– Я детектив Такер Йорк, – представился высокий. Достал жетон, указал на Шлакоблока. – Это детектив Дон Диллон.
Диллон тоже вытащил жетон. Оба показали жетоны мне. Как будто их трудно подделать.
– Чем могу вам помочь? – спросил я.
– Вы не скажете, где были прошлой ночью? – спросил Йорк.
При таком вопросе обычно включается внутренняя охранная сигнализация. Мне следовало напомнить им, кто я такой, и сказать, что я буду отвечать на их вопросы только в присутствии адвоката. Но я сам юрист и чертовски хороший адвокат. Пусть в данный момент мне и предстояло защищать свои интересы. Но как человек я очень хорошо знаю: если полиция чего-то от тебя хочет, ты стараешься идти ей навстречу. Так уж заведено.
– Я был дома.
– Кто может это подтвердить?
– Моя дочь.
Йорк и Диллон посмотрели в сторону школы.
– Та девочка, что выступала?
– Да.
– Кто-нибудь еще?
– Не думаю. А в чем дело?
Говорил только Йорк. Мой вопрос он проигнорировал.
– Вы знаете человека, которого зовут Маноло Сантьяго?
– Нет.
– Вы уверены?
– Практически уверен.
– Почему только практически?
– Вы знаете, кто я?
– Да, – кивнул Йорк, кашлянул в кулак. – Хотите, чтобы мы встали на колени и поцеловали ваш перстень?
– Я не об этом.
– Хорошо, тогда мы говорим на одном языке. – Мне не нравился его подход, но я не стал заострять на этом внимание. – Почему вы только «практически уверены», что не знаете Маноло Сантьяго?
– Имя и фамилия мне незнакомы. Не думаю, что я его знаю. Но, возможно, в каком-то процессе, который я вел, он проходил обвиняемым или свидетелем. Или лет десять назад приходил ко мне, собирая пожертвования в какой-нибудь благотворительный фонд.
Йорк кивнул, предлагая мне продолжить. Но я уже сказал все, что хотел.
– Вас не затруднит проехать с нами?
– Куда?
– Недалеко.
– Недалеко… – повторил я. – Не знаю я такого местечка.
Копы переглянулись. Теперь уже я ждал продолжения.
– Мужчину, которого звали Маноло Сантьяго, убили прошлым вечером.
– Где?
– Тело найдено на Манхэттене. В районе Вашингтон-Хайтс.
– А какое отношение это имеет ко мне?
– Мы думаем, вы сумеете нам помочь.
– Но чем? Я уже сказал, что не знаю его.
– Вы сказали… – Йорк сверился с блокнотом, но лишь для проформы: пока я говорил, он ничего не записывал, – …что «практически уверены».
– Теперь я уверен. Вас устраивает? Я уверен.
Театральным жестом он захлопнул блокнот.
– Мистер Сантьяго вас знал.
– С чего вы это взяли?
– Мы бы хотели показать вам.
– А я бы предпочел все услышать.
– Мистер Сантьяго… – замялся Йорк, подбирая слова, – …имел при себе кое-какие вещи.
– Вещи?
– Да.
– Нельзя ли конкретнее?
– Вещи, которые указывали на вас.
– В каком смысле на меня?
– На вас, ди-эй,[1]1
Ди-эй – от аббревиатуры DA (District Attorney), окружной прокурор. – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть] – наконец-то подал голос Диллон, он же Шлакоблок.
– Я прокурор округа.[2]2
Прокурор округа – County Prosecutor, та же должность, что и окружной прокурор; особенности юридической терминологии разных штатов.
[Закрыть]
– Как ни назови, разницы нет. – Он насколько возможно вытянул шею. – Вы действительно начинаете меня доставать.
– Простите?
Диллон шагнул ко мне:
– По-вашему, мы приехали, чтобы уточнить вашу должность?
Я подумал, что вопрос риторический, но он ждал. Поэтому я ответил:
– Нет.
– Тогда послушайте. У нас труп. Этот парень крепко с вами повязан. Вы хотите поехать с нами и помочь или продолжите играть в слова, навлекая на себя все больше подозрений?
– Вы отдаете себе отчет в том, с кем разговариваете, детектив?
– С парнем, который собирается бороться за должность и наверняка не хочет, чтобы мы сообщили кое-что прессе.
– Вы мне угрожаете?
– Никто никому не угрожает, – вмешался Йорк.
Но Диллон ударил по больному месту. Я лишь временно исполнял обязанности прокурора округа. На эту должность до очередных выборов меня назначил друг, губернатор Штата садов.[3]3
Штат садов – прозвище штата Нью-Джерси.
[Закрыть] Шли также серьезные разговоры о том, что я смогу поучаствовать в выборах в конгресс, а то и побороться за место в сенате. Я бы солгал, сказав, что лишен политического честолюбия. И скандал, даже намек на скандал, мог бы мне сильно навредить.
– Не понимаю, как я сумею вам помочь.
– Может, сумеете, а может – нет. – Диллон повертел головой-шлакоблоком. – Но вы захотите помочь, если будет такая возможность, не так ли?
– Разумеется. Я тоже не хочу, чтобы у вас появлялись лишние проблемы.
Тут он почти улыбнулся:
– Тогда прошу в машину.
– У меня во второй половине дня важное совещание.
– Мы вас привезем.
Я ожидал увидеть побитый жизнью «шевроле-каприз», но они приехали на сверкающем «форде». Я сел на заднее сиденье. Мои новые друзья устроились впереди. Долго ехали молча. На мосту Джорджа Вашингтона угодили в пробку, но включили сирену и проскользнули. Заговорил Йорк уже на Манхэттене.
– Мы думаем, что Маноло Сантьяго – вымышленные имя и фамилия.
– Понятно, – ответил я, не зная, что и сказать.
– Видите ли, мы нашли его прошлой ночью. В водительском удостоверении значилось «Маноло Сантьяго». Мы его проверили. Поддельное. Проверили по картотеке отпечатки пальцев. Безрезультатно. Так что мы не знаем, кто он.
– И вы думаете, что я его опознаю?
Они не потрудились ответить.
– Вы вдовец, мистер Коупленд, так? – ненавязчиво спросил Йорк.
– Да.
– Наверное, нелегко одному воспитывать ребенка.
Я промолчал.
– Как мы понимаем, ваша жена умерла от рака. Вы активно участвуете в деятельности одной организации, которая занимается поисками эффективного способа лечения.
– Вы правы.
– Восхитительно.
Если бы они знали!
– Должно быть, вам это кажется странным, – продолжил Йорк.
– Что именно?
– Оказаться на другой стороне. Обычно вы задаете вопросы, а не отвечаете на них. И это наверняка необычно для вас. – Он улыбнулся мне в зеркало заднего вида.
– Эй, Йорк! – обратился к нему я.
– Что?
– У вас есть программка?
– Что?
– Театральная программка. Чтобы я посмотрел, какие роли вы исполняли до того, как получили эту, доброго копа.
Йорк хохотнул:
– Я лишь сказал, что для вас это необычная ситуация. Раньше вас допрашивала полиция?
Это был вопрос на засыпку. Они не могли не знать. В восемнадцать лет я работал вожатым в летнем лагере. Несколько отдыхающих – Джил Перес и его подружка, Марго Грин, Дуг Биллингэм и его подружка, Камилла Коупленд (моя сестра) – как-то поздней ночью ускользнули в леса.
Живыми их больше не видели.
Нашли только два тела. Марго Грин, семнадцати лет, с перерезанным горлом лежала в сотне ярдов от лагеря. Дуг Биллингэм, тоже семнадцатилетний, в полумиле от нее. У него было несколько колотых ран, но причиной смерти тоже стало перерезанное горло. Тел Джила Переса и моей сестры Камиллы обнаружить не удалось.
Эта история попала на первые полосы газет. Уэйна Стюбенса, богатенького парня, который тоже работал вожатым, поймали два года спустя (после его третьего кошмарного лета), но к тому времени он убил еще как минимум четырех подростков. Его окрестили Летним Живодером. Двух следующих жертв Уэйна нашли около лагеря бойскаутов в Манси, штат Индиана. Еще одну – около одного из летних лагерей в Виенне, штат Виргиния. Последнюю – около спортивного лагеря в Поконосе. Чуть ли не всем им Уэйн перерезал горло. Жертв хоронил в лесу, некоторых еще до смерти. Именно так: закапывал живыми. Поиски тел заняли немало времени. В Поконосе убитого юношу нашли через четыре месяца после убийства. Большинство экспертов сходились на том, что в лесу захоронены и другие тела, пока не найденные.
Как и тело моей сестры.
Уэйн не признался в содеянном и, даже проведя последние восемнадцать лет в тюрьме самого строгого режима, настаивал, что к первым четырем убийствам никакого отношения не имел.
Я ему не верю. Тот факт, что два тела до сих пор не обнаружены, добавляет этой истории загадочности и вызывает пересуды. Привлекает к Уэйну внимание. Я думаю, ему это нравится. Но неизвестность вызывает чертовскую боль.
Я любил сестру. Мы все любили. Большинство людей уверены, что нет ничего более жестокого, чем смерть. Конечно, они ошибаются. Ничто не может сравниться по жестокости с надеждой. Если живешь с ней, сколько прожил я, создается полное ощущение, что голова твоя лежит на плахе, а топор вознесен над ней дни, месяцы, годы, и ты уже с нетерпением ожидаешь момента, когда он опустится на твою шею. Большинство верит, что моя мать сбежала, поскольку погибла моя сестра. На самом деле причина в другом. Мать ушла от нас из-за того, что мы не смогли доказать: Камилла была убита.
Мне бы очень хотелось, чтобы Уэйн Стюбенс сказал нам, что он с ней сделал. И дело даже не в том, чтобы должным образом предать тело земле. Это нужно, но есть нечто более важное. Смерть – это разрушение. Она бьет, как строительная баба, превращает твою жизнь в груду обломков, и на руинах ты начинаешь возводить новое здание. Неведение куда хуже. Сомнения подтачивают, как термиты, как микробы. Разрушают изнутри. Ты не можешь остановить процесс и не можешь начать все строить заново, потому что старое никак не разрушается.
И через восемнадцать лет сомнения не исчезли.
Эта часть моей жизни, которой я ни с кем не хочу делиться, представляла наибольший интерес для прессы. Самый поверхностный поиск в «Гугле» связывает мое имя с четырьмя молодыми людьми, исчезнувшими из летнего лагеря. Сюжет этой истории по-прежнему кочует по каналам кабельного телевидения, специализирующимся на реальных преступлениях. В ту ночь я был в лесу. Меня допрашивала полиция. Моя фамилия значилась в списке подозреваемых.
Так что копы не могли не знать.
Я решил не отвечать на этот вопрос. И Йорк не настаивал на ответе.
Мы зашли в морг, и меня повели по длинному коридору. Никто не произносил ни слова. Я не знал, как это расценивать. Йорк говорил правду: я оказался на другой стороне. Раньше я сам наблюдал, как по коридору шли свидетели. В морге мне приходилось сталкиваться с самыми разными реакциями. Опознание тела требует немалых усилий. Почему? Однозначного ответа у меня нет. Свидетели собирались с духом? Или продолжали надеяться (опять это слово) на лучшее? Не знаю. В любом случае надежда исчезает быстро. При опознании ошибок обычно не делают. Если мы думаем, что это близкий нам человек, так оно и есть. Морг не то место, где свершаются чудеса. Никогда их там не было.
Я знал, что копы наблюдают за мной, следят за моей реакцией. Старался держать под контролем что походку, что выражение лица.
Они подвели меня к окну. В комнату, где лежит труп, теперь не заходят. Смотри через стекло. Пол выложили керамической плиткой, чтобы при необходимости мыть из шланга, не привлекая уборщиков. Только на одной из пяти или шести тележек лежало тело, прикрытое простыней. Я видел бирку, закрепленную на большом пальце ноги, но смотрел на большой палец, торчащий из-под простыни, совершенно мне незнакомый. Такая мысль и мелькнула в голове. Этот мужской палец я не узнаю.
В критические моменты в голову иной раз приходят странные мысли.
Женщина в маске подкатила тележку к окну. Мне вдруг вспомнился день, когда родилась моя дочь. Я стоял у палаты. Окно точно так же украшали полоски фольги, выложенные ромбами. Медсестра, такой же комплекции, что и женщина в морге, подкатила к окну маленькую тележку, чтобы я смог получше рассмотреть свою дочь. Наверное, в другой день я усмотрел бы в этом какую-то символику: начало жизни, ее конец, – но не в этот.
Женщина откинула верх простыни. Я смотрел на лицо. Копы – на меня. Я это знал. Покойник был моего возраста, ближе к сорока, чем к тридцати пяти, с бородой, выбритым черепом, в шапочке для душа. Выглядела она забавно, эта шапочка, но я знал, для чего она нужна.
– Стреляли в голову? – спросил я.
– Да.
– Сколько раз?
– Дважды.
– Калибр?
Йорк откашлялся, как бы напоминая, что это не мое расследование:
– Вы его знаете?
Я еще раз взглянул на покойника.
– Нет.
– Уверены?
Я уже собрался кивнуть, но что-то остановило меня.
– Что такое? – спросил Йорк.
– Почему я здесь?
– Мы хотим понять, а вдруг вы его знаете…
– Да, но почему вы решили, что я могу его знать?
Йорк и Диллон переглянулись. Диллон пожал плечами, так что отвечать пришлось Йорку:
– У него в кармане лежала бумажка с вашим адресом. И газетные вырезки о вас.
– Такая уж у меня должность.
– Да, мы знаем. – На том он и замолчал.
Я повернулся к нему:
– Что еще?
– Вырезки были не о вас. Точнее, не совсем о вас.
– Тогда о ком же?
– О вашей сестре. О том, что тогда случилось в лесу.
Температура воздуха разом упала градусов на десять, но, в конце концов, мы ведь были в морге. Я постарался говорить без эмоций.
– Может, он интересовался реальными преступлениями. Таких оригиналов сейчас полно.
Йорк замялся, вновь переглянулся с напарником.
– Что еще? – спросил я.
– О чем вы?
– Что еще вы при нем нашли?
Йорк повернулся к мужчине, которого я раньше не заметил. Вероятно, одному из своих подчиненных.
– Мы можем показать мистеру Коупленду личные вещи покойника?
Я еще раз всмотрелся в лицо мертвеца. В оспинах, морщинах. Маноло Сантьяго определенно казался мне незнакомцем.
Подчиненный Йорка достал красный пластиковый мешок с вещественными доказательствами. Выложил его содержимое на стол. Я увидел джинсы, фланелевую рубашку, бумажник и мобильник.
– Мобильник проверили? – спросил я.
– Да. Одноразовый. Записная книжка пуста.
Я отвел взгляд от лица покойника и подошел к столу. Ноги стали будто ватными.
Протянул руку к стопке сложенных вырезок, взял верхнюю, развернул. Статья из журнала «Ньюсуик». Фотографии четырех убитых подростков, первых жертв Летнего Живодера. Статьи эти всегда начинались с рассказа о Марго Грин, потому что ее тело нашли сразу же. Дуга Биллингэма – на следующий день. Но наибольший интерес представляли собой двое других. Удалось найти следы крови и клочья одежды, принадлежащие Джилу Пересу и моей сестре, – но не тела.
Почему?
Все просто. Леса огромные. Уэйн Стюбенс, пряча жертвы, потрудился на совесть. Но кое-кто, кому везде мерещатся заговоры, думал иначе. Почему эту парочку не нашли? Каким образом Стюбенсу удалось так быстро перетащить и закопать тела? Может, он действовал не один? Как ему удалось их убить? И что эти четверо делали в лесу?
Даже сегодня, через восемнадцать лет после ареста Уэйна, многие говорят о «призраках», обитающих в этих лесах… А вдруг там обосновалась какая-то секта, или сбежавшие пациенты психиатрической больницы, или жертвы неудачных медицинских экспериментов. Говорили даже о людоеде, о его кострище, найденном на поляне, о разбросанных вокруг детских костях. Говорили, что ночами по лесам разносятся крики Джила Переса и моей сестры Камиллы – они требуют отмщения.
В этих лесах я провел не одну ночь, один, но никаких криков не слышал.
Мой взгляд сместился с Марго Грин на Дуга Биллингэма. Следующей шла фотография моей сестры. Тот самый снимок, который я видел миллион раз. Газетчикам он нравился, потому что Камилла выглядела удивительно обыкновенно. Ничем не примечательная девушка, которая жила по соседству и всегда соглашалась присмотреть за маленькими детьми. Но фотограф запечатлел совсем не Камиллу. Она была озорницей, со сверкающими глазами и бесшабашной улыбкой, которая сбивала парней с ног. В жизни она разительно отличалась от фотографии. Может, это ее и сгубило.
Я уже собирался присмотреться к последней фотографии, Джила Переса, но что-то меня отвлекло.
И сердце вдруг замерло.
Знаю, это звучит мелодраматично, но именно так и произошло. Я смотрел на груду монет из карманов Маноло Сантьяго, и среди них лежал тот самый предмет, один вид которого меня ужасал.
Я отступил на шаг.
– Мистер Коупленд?
Моя рука двигалась сама по себе, будто обрела разум. Я наблюдал, как пальцы ухватили заинтересовавший меня предмет и подняли на уровень глаз.
Колечко. Девичье колечко.
Я посмотрел на фотографию Джила Переса, юноши, которого убили в лесу вместе с моей сестрой. Перенесся на двадцать лет в прошлое. И вспомнил шрам.
– Мистер Коупленд?
– Покажите мне его руку.
– Простите?
– Его руку! – Я вернулся к окну и указал на труп. – Покажите мне его чертову руку.
Йорк подал сигнал Диллону – тот нажал кнопку аппарата внутренней связи.
– Он хочет посмотреть на руку этого парня.
– Какую? – спросила женщина.
Они уставились на меня.
– Не знаю, – ответил я. – Наверное, на обе.
На их лицах отразилось недоумение, но женщина подчинилась. Откинула простыню.
Грудь покрывали волосы. В сравнении с прошлым он прибавил как минимум тридцать фунтов, и это не удивляло. Он изменился. Как и мы все. Но я думал не об изменениях, искал шрам на руке, неровный шрам.
Нашел.
На левой руке. Не ахнул, ничем не выразил потрясения, которое испытал. У меня будто отняли несколько лет жизни, а я, оторопев, ничего не мог с этим поделать. Просто стоял столбом.
– Мистер Коупленд?
– Я его знаю, – выдавил я.
– Кто он?
Я указал на фотоснимок:
– Его зовут Джил Перес.
