Текст книги "Мамины субботы"

Автор книги: Хаим Граде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Сын раввина

I

– Мама Веля.

Так ее называет Мойшеле, сын раввина.

– Мойшеле, не называйте меня мамой, – просит она его. – У вас есть мама, дай ей Бог дожить до ста двадцати. Ваша мама в Эрец-Исраэль обидится, если узнает об этом.

Он выслушивает ее с улыбкой, которая прячется в мягком мечтательном взгляде его глаз, обрамленных большими очками, и продолжает называть ее «мама Веля».

Как только его отец-раввин уехал, Мойшеле снова стал каждую субботу приходить к ней, в ее квартирку при кузнице. О том пятничном вечере, когда отец ждал его, а он не пришел, Мойшеле не упомянул ни словом. Мама тоже об этом не говорила.

А что ей спрашивать? Она же видит, что раввин и сын раввина похожи друг на друга как две капли воды. Оба они люди твердых убеждений. Раз дочь нашла себе мужа без отцовского согласия, отец не приехал взглянуть на жениха; и раз Мойшеле решил стать халуцем, он не пришел на ужин в пятницу вечером, чтобы отец не читал ему нотаций. Один характер, одни позы и одно выражение лица. Отец – высокий еврей с золотистой бородой, а Мойшеле как деревце в лесу, не сглазить бы. Его благородное юное лицо заросло шелковыми темно-русыми бакенбардами. Он похож на молодых людей времен русского правления, ходивших в косоворотках, отпускавших волосы и не евших мяса.

Мойшеле появляется в пятницу вечером и помогает маме внести в дом корзины. В канун субботы она выставляет много товара, так что перед зажиганием свечей ей приходится десять раз бегать туда и обратно, чтобы занести все в дом. Последние годы ей помогал Хаимка, а когда он уехал со своей невестой в Варшаву, она подумала: ладно, я сама буду затаскивать корзины, как в те времена, когда он еще учился в ешиве. Но ведь тогда она была моложе и у нее было больше сил. Вот Всевышний и послал ей Мойшеле. Обычно он ходит степенно, как его отец-раввин, но с корзинами он носится как вихрь. Мойшеле хочет успеть перетаскать все в дом, прежде чем она возьмет первую пару корзинок.

С тех пор как он стал садовником в Солтанишках [131]131
  Солтанишки – деревня, ныне Вороновского района Гродненской области Республики Беларусь.


[Закрыть], он приезжает в четверг вечером, когда заканчивает работу. В пятницу утром, придя с рынка, мама видит, что ее корзины уже расставлены в воротах, весы висят на своем месте, а Мойшеле продает хозяйкам товар.

В первый раз она не поверила своим глазам. Пару минут она стояла, лишившись дара речи, и смотрела, как торгует сын раввина. Только тут она поняла, почему накануне, в четверг вечером, он расспрашивал ее о ценах на фрукты и овощи. Она думала, что он хочет знать это просто так, ведь он же садовник, но оказалось, это был план и он все обдумал заранее.

– Мойшеле, – сказала она, – что вы делаете? Ваши родители сильно обидятся на меня, если узнают об этом.

– Наоборот, они будут довольны, – как обычно не спеша ответил он. – Я еду в Эрец-Исраэль, в кибуц, значит, я должен уметь продавать фрукты и овощи.

– Но вам, раввинскому сыну, это не подобает. Даже мой собственный сын, когда изучал Тору, этого не делал.

– Теперь ваш сын делал бы это. Он ходил бы с вами на рынок, а я бы тем временем торговал. Продавец из него никудышный, он слишком горяч, – сказал Мойшеле с улыбкой.

Она рассмеялась: верно, ее сын старше, но Мойшеле намного рассудительнее его. Поэтому она сразу поняла, что, сколько бы она ни отговаривала Мойшеле помогать ей в торговле, все будет впустую.

Любопытно смотреть, как он торгует. Хозяйки стоят вокруг него и восхищаются. Это не укладывается у них в голове. По его деликатности и доброте, которой лучится его лицо, сразу видно, что он из родовитой семьи. Но его простая одежда и свежее, загорелое от работы в саду лицо сбивают с толку. Женщины стоят с открытыми ртами и больше смотрят на Мойшеле, чем на товар, который они покупают. Если женщина, склонная поторговаться, говорит ему: «Товар дешевеет. Лето», – он неспешно отвечает: «Не может быть. Мой хозяин огородник. Я знаю, что овощи не подешевели».

Мама спросила у него, кто его хозяин, она ведь знает всех огородников. И когда Мойшеле сказал ей, у кого работает, она огорчилась. Мама знает этого огородника несколько лет, ей известно, что он очень далек от деликатности, что он жесткий, как жесть. У него и гроша не выторгуешь.

Она знает, что Мойшеле не станет рассказывать, каково ему там живется. Ведь он молчун, вот и она молчит, и точно так же, как он, строит свои планы.

В понедельник утром она ищет на рынке этого огородника из Солтанишек. Он стоит на большой телеге с раскрытыми мешками картошки, красными помидорами, желтой морковью, молодой парниковой редиской, белой редькой, белокочанной и цветной капустой, брюквой и другими овощами. Торговки осаждают его, хотят хоть немного сбить цену. Но этот упрямый черт не уступает ни гроша, и торговки расходятся искать оптовиков посговорчивей. Мама не торгуется с ним на этот раз, она покупает у него товар, отправляет его с носильщицей к своим воротам, а потом крутится по рынку до тех пор, пока огородник из Солтанишек не распродает все свои овощи. Тогда она снова подходит к нему и расспрашивает его о его работнике Мойшеле.

Он понятия не имеет, кто такой Мойшеле. У него работает много еврейских и нееврейских парней и девиц. Так он говорит, сдвигает шапку набок и хочет уже гнать своих накормленных лошадей.

Она просит его подождать немного. Она говорит ему, что Мойшеле – это младший брат невесты ее сына, что он происходит из маленького местечка и собирается в Эрец-Исраэль.

– Халуц? – переспрашивает огородник, усаживается на козлы и начинает хохотать так, что едва не лопается от смеха.

Мама расценивает его смех как знак того, что он считает Мойшеле плохим работником, и просит огородника пожалеть Мойшеле и присмотреть за ним, ведь он сын раввина и не привык к тяжелому труду.

– Работник-то он хороший, – говорит огородник. – Иначе бы я этого халуца не держал. Я терпеть не могу дармоедов. А на то, что этот парень – сын раввина, мне наплевать. И меня не волнует, куда он там едет – в Палестину, к арабам, к неграм в Африку или к красноликим израильтянам за реку Самбатион [132]132
  Мифическая река, за которой, согласно средневековым еврейским легендам, живут десять потерянных колен Израилевых, именуемых также красноликими израильтянами.


[Закрыть]. А смеялся я над другим.

И огородник рассказывает маме историю, от которой у нее темнеет в глазах.

Его работники молоды, и кровь в них кипит. В свободную минуту молодые иноверцы мнут траву вместе с потными нееврейскими девками в полях, лесах, среди теплиц – где только получится. Как люди говорят: где любовь ляжет, там свиньи не ложатся. Еврейские парни и девицы тоже не отстают от необрезанных. А этот халуц с бородкой сторонится всей команды. Когда потные нееврейские девки его увидали, – а он красивый парень, – они стали к нему приставать. Еврейские девушки тоже взяли его в осаду. А он бегал от них как от огня. И только больше им нравился.

Деревенский еврей хлопает себя по лбу так, что аж звон идет:

– Говорите, он раввинский сын? Крестьянские девки как раз и называют его раввином.

Мама заламывает руки. Ей не в новинку подобные уличные истории о простых смертных, но услышать такое про Мойшеле, сына раввина?

– Да, женщина, мир не постится в дни постов, – смеется огородник ей в лицо.

– Вы же честный еврей, – говорит мама. – У вас у самого взрослые дети, так позаботьтесь о том, чтобы сыну раввина не докучали. Представьте, что это прошу не я, простая торговка, а его отец, раввин местечка.

– Да не расстраивайтесь вы, – говорит огородник. – Этот халуц может сам за себя постоять. Постепенно вся команда зауважала его, и теперь никто не перебегает ему дорогу. Скажу вам больше: стоит ему пройти мимо, как девки-иноверки перестают хохотать и отодвигаются от парней, словно мимо прошел ксендз. Женщина, теперь Солтанишки – это просто синагога.

Огородник снова хлопает себя по лбу.

– Я все-таки свинья! Когда этот халуц пришел ко мне наниматься, мы договорились, что, пока он не научится работать как следует, он не будет получать ни копейки. Только еду и ночлег. Теперь он знает работу лучше других десятерых парней, а о деньгах до сих пор не заикнулся. На этой неделе я выплачу ему все сполна. Если уж я обещаю взять, я беру, и если я обещаю дать, я даю! – Огородник смеется, трогается с места и уезжает.

Владыка мира, что он за человек, этот Мойшеле? – думает мама, возвращаясь с рынка. В доме отца-раввина остаться не захотел, учиться в ешиве тоже не захотел, а быть батраком у огородника ему подходит. Попробуй переубеди его, если характер у него – железо. Он приходит к ней каждую субботу, а она даже и не знала о тех унижениях и обидах, которые ему приходится терпеть на неделе в Солтанишках.

В четверг вечером, когда Мойшеле снова приходит с работы, она вглядывается в него. Ничего. Он по-прежнему тих и спокоен, как подобает взрослому ешиботнику, приехавшему домой на праздник. По его лицу нельзя понять, рассказал ли ему огородник о своем с ней разговоре. Коли так, думает она, я тоже буду молчать.

Он вносит товар в дом, они вместе ужинают, затем Мойшеле принимается листать книгу и, погруженный в чтение, говорит маме словно между прочим:

– Мама Веля, я получил сегодня жалованье. Вот мой вклад на субботу. – И он протягивает измятые денежные купюры, скомкав их так, чтобы казалось, будто их меньше, чем на самом деле.

– Не обижайтесь, Мойшеле, вы же еще ребенок. Как я могу взять у вас деньги? Ваша сестра и мой сын – жених с невестой. Разве я вам чужая?

– Ну и ладно, не надо. – Он опускает руку. – Тогда я больше не буду приходить к вам на субботу.

Мама пугается не на шутку. Она знает, что Мойшеле не просто грозится, что, если он что-то говорит, он это и имеет в виду и что если даже его отец-раввин ничего от него не добился, то она уж точно не добьется. Поэтому она быстро говорит Мойшеле:

– Хорошо, Мойшеле, я возьму у вас два злотых, а остальное оставьте себе. Человеку без денег нельзя, особенно молодому.

После полуночи, когда Мойшеле уже спит, она все еще возится на кухне, готовя на субботу. Сын! – думает она. Ни боли при родах, ни горечи при вскармливании, и все же Всевышний послал ей сына. С тех пор как ее собственный сын в Варшаве, на его постели спит бриллиант, светлое сердце, золотая голова. Только бы ей не согрешить своей радостью. Его родная мать в Эрец-Исраэль исходит от тоски по своему младшенькому, а ей, чужой женщине, подарено так много счастья.

Она берет лампу, проходит мастерскую и заглядывает в комнату. Она вошла, чтобы что-то взять, но она не помнит, что именно. Ей нечего там брать. Она просто хотела взглянуть, как спит Мойшеле.

Он лежит, растянувшись на спине. Свои сильные руки он положил под голову. Свежие полные губы полуоткрыты, и он спокойно дышит. На голове густая копна кудрявых волос, загорелая шея на фоне шелковистых бакенбардов кажется вылитой из бронзы. Неудивительно, что он нравится девушкам, думает мама и вздыхает: ее собственный сын мечется во сне, просыпается по десять раз за ночь от малейшего шороха и утром встает измученный.

То ли от ее вздоха, то ли потому, что его лицо осветила лампа, которую мама плохо заслонила рукой, Мойшеле открывает глаза так тихо, словно все время держал их полуоткрытыми. Он смотрит на нее с улыбкой:

– Мама Веля.

– У нас есть правнук, которого тоже зовут Мойшеле, – растерянно говорит она. – Старшего сына моего мужа звали Моисей. Он, бедняжка, умер еще при жизни своего отца. Когда сын Моисея, Арончик, подрос, он женился, и его мальчику дали имя Мойшеле. От самого Арончика нам радости мало. Он из партийцев, но его сын – очень хороший ребенок. Все Мойшеле очень хорошие, – говорит мама с тихим смущенным смешком и выходит из комнаты.

– Я совсем выжила из ума, – бормочет она себе под нос. Она не может простить себе то, что она помешала Мойшеле спать.

II

Ссорясь с толпой женщин, огородник из Солтанишек кричал на весь рынок:

– Идите к халуцу, брату невесты Велиного сына, он вам расскажет, что я заплатил ему все до копейки, как наемникам, которые работают у меня целый сезон. Этот халуц не соврет. Он – сын раввина и отгоняет от себя девок-иноверок, как мух. Мне чужого не надо, но я не хочу отдавать свое.

Торговки на время бросили проклинать этого черта, который не сбавляет цену ни на грош, и стали расспрашивать его, что это за история с девками-иноверками. Нагруженные новостями, как тяжелыми корзинами, они разнесли их среди лавочников по всей улице.

– Что я вам говорил? – долдонил бакалейщик Хацкель торговцу зерном Шае. – Ну разве они не Иеровамы бен Наваты [133]133
  Иеровам бен Нават – вождь восстания северных колен Израильского царства против власти дома Давидова в X веке до н. э., приведшего к распаду единого Израильского царства на Северное царство (Израиль) и Южное царство (Иудея). Царь Израиля в 928–907 годах до н. э. В еврейской традиции синоним грешника, узурпатора и раскольника.


[Закрыть]? Я имею в виду халуцев. Это же надо, взять раввинского сына и задурить ему голову так, чтобы он сбежал из дому, а потом сослать его, как в Сибирь, в Солтанишки под Вильной, чтобы он там носом в земле ковырялся и имел дело с иноверками.

– Это правда, – признает торговец зерном. – Если халуц убегает от девок-иноверок, от арабов он тем более побежит.

– Об этом я и говорю, – торжествует бакалейщик. – Кого отправляют осушать болота? Кого посылают рубить камни? Раввинского сына?

– А кто же будет это делать, реб Хацкель? Вы будете это делать? Я буду это делать?

– Кто хочет! Но не дети приличных людей. Хорошенькое дело – сыновья раввинов и богачей живут в кибуце в самых дешевых домах по двадцать человек в комнате и крутятся по городу в поисках работы на кожевенной фабрике или лесопилке. Недавно ко мне зашли двое парнишек, один с пилой, а другой с топором на плече. Спрашивали, не надо ли мне напилить и нарубить дров. Эти кибуцники хотят быть дровосеками и водоносами, как гивоняне [134]134
  Жители заключившего союз с древними израильтянами ханаанского города Гивона избежали истребления, но стали слугами израильтян и были у них дровосеками и водоносами (см. Иеошуа, 21).


[Закрыть].

«Нет у меня других забот, как только стоять тут и болтать с этим болваном, – думает торговец зерном. – Хацкелю хорошо, он уже заработал себе на жизнь. А мне еще до этого далеко». Торговец зерном вздыхает и убегает в поисках заработка.

Через несколько дней мимо проходят двое молодых людей в бело-голубых студенческих рубашках, тарбутники [135]135
  Члены светской просветительно-культурной организации «Тарбут» («культура», иврит), под эгидой которой в период между двумя мировыми войнами была создана сеть образовательных учреждений на иврите в Польше, Румынии и Литве.


[Закрыть]. Они идут, задрав головы, никого не видят, громко смеются и разговаривают между собой на иврите. Виленские кокетки восхищенно смотрят им вслед, а торговец зерном говорит бакалейщику:

– Ну, что вы теперь скажете?

– То же самое! Зачем евреям высовываться? Мы, евреи, любим подражать необрезанным. У них есть студенты, вот и мы хотим, чтобы у нас были студенты.

– Вы с ума сошли, реб Хацкель. А если попы из семинарии на Бакште [136]136
  Улица Бакшта – одна из древнейших улиц в виленском Старом городе. Впервые упоминается в документах XV века.


[Закрыть]ходят в длинных рясах, то наши раввины должны снять свои лапсердаки? Это все ерунда! Ша! – кричит торговец зерном. Он нашел по-настоящему заковыристый вопрос и хватает Хацкеля за бороду. – Если дети едут в Эрец-Исраэль, то это не годится, а если они устраивают революции – это лучше? Вы забыли, что делалось в этом году на Первое мая: град камней на улицах, разбитые в кровь головы, ангелы разрушения на конях, а сколько бунтовщиков упрятали в тюрьму? По-вашему, сидеть у поляков в тюрьме лучше, чем в палатке на берегу Иордана, где Иеошуа бен Нун перевел сынов Израиля в Землю Обетованную. Что вы молчите, реб Хацкель?

– Лучше всего сидеть дома, – ворчит бакалейщик. – На последний Лагбоймер [137]137
  Лаг ба-Омер ( ашкеназск.Лагбоймер) – весенний еврейский праздник, который принято проводить на природе.


[Закрыть]детей из еврейских школ повели гулять с музыкой в Закретский лес [138]138
  Закретский лес – старинный сосновый лесопарк (современное литовское название – Вингис), расположенный в центре Вильнюса в изгибе реки Вилия.


[Закрыть]. Все побежали посмотреть. Я тоже побежал и получил пинок от какого-то поляка: «Жидки, до Мадагаскар!» Именно так он мне и сказал. А что бы я сделал, если бы он кричал: «Жидки, до Палестина!»? Ничего бы я не сделал.

В пятницу вечером окруженная клиентами мама сдержанно разговаривает даже с самим назойливыми, отчаянно торгующимися покупательницами, потому что в воротах стоит Мойшеле, а вокруг него всегда спокойствие и тишина, как свет вокруг субботних свечей. На лице мамы уже отражается радость, которая снизойдет на нее в субботу, когда она целый день проведет с Мойшеле.

Вдруг подъезжает широкая подвода, груженная тяжелыми ящиками. Молодой великан сидит на козлах и гонит крупную гнедую лошадь прямо в узкие ворота.

– Стой! – кричит мама и поспешно оттаскивает прилавок в сторону. Но возница не ждет. Он гонит лошадь. Колесо цепляется за стойку, тащит ее за собой, и две корзины с фруктами высыпаются. Мама с плачем бросается под телегу собирать товар. Она хочет вырвать из-под колес запутавшиеся в них корзины. Извозчик слышит ее причитания и притормаживает. Мойшеле, который тоже кинулся отодвигать прилавок, бросает его и вытаскивает маму.

– Это же взято в кредит, это деньги оптовика, – причитает она, растрепанная и вспотевшая, и сует в свой фартук яблоки, которые успела поднять с мостовой: плод раздавлен и под ее пальцами расползается в кашу. – Моя кровь, мой труд, моя суббота! – вскрикивает она, в растерянности хватаясь за голову, и спасенные ею яблоки снова падают на камни мостовой.

Извозчик слезает с козел, берет лошадь под уздцы и заводит ее во двор.

– Разбойник! – Мама бросается к извозчику, стиснув кулаки. – Не уводите телегу, дайте мне забрать мой товар.

Высокий широкоплечий парень смотрит сверху вниз на маленькую тощую еврейку с зелеными, горящими гневом глазами, с желтоватой пеной на губах, с крепко сжатыми кулаками, которыми она грозит ему, – и смеется.

– Ой, меня сейчас возьмет холера! – Он сгибается вдвое, словно ему свело живот от смеха. – Смотри-ка, кто на меня идет! – И с разинутым ртом, из которого громом выкатывается хохот, он снова берется за вожжи. – Что вы думаете, я буду тратить полпятницы, ожидая, пока вы уберете свой мусор?

Но корзинки, застрявшие в колесах, и теснота ворот не дают лошади пройти. Подвода трясется, с нее слетает битком набитый четырехугольный ящик и попадает маме в плечо.

Мама вскрикивает и, онемев от боли, тут же замолкает. Она оседает на землю. Мойшеле подхватывает ее, и, теряя сознание, она повисает у него на руках.

– Веля, мама Веля, что с вами? – кричит он.

– Плечо, – слабо стонет она, больше не в силах произнести ни слова.

– Надо сделать ей холодную примочку! – кричит Лиза, вдова Алтерки-гусятника, выбежавшая из своей мясной лавки.

Лиза и Мойшеле берут маму под руки и поднимают. Ее плечевые кости издают треск, и от боли она приходит в себя:

– Не несите меня, я сама пойду. Мойшеле, останьтесь с товаром. Он взят в кредит.

Лиза уводит маму, которая едва переставляет ноги. В голове у нее шум, в ушах звон, а перед глазами круги.

В ворота сбегается народ. Какой-то лавочник встает перед извозчиком и начинает ему выговаривать:

– У вас же сердце, как у грека [139]139
  Т. е. как у язычника.


[Закрыть]. Другие извозчики ждут, пока эта женщина заберет свой товар, а вы едете прямо на нее. Вы же могли ее убить. Хорошо еще, что ящик из картона.

– Пусть не стоит в воротах, когда видит, что люди едут, – орет извозчик. – А вы убирайтесь отсюда, если не хотите, чтобы я вам врезал. Я это сделаю лучше, чем картонный ящик. Но!

– Погодите, говорят вам, пока я заберу корзины. – Мойшеле подскакивает к извозчику, который тащит лошадь под уздцы.

Извозчик уже взбешен. Все говорят ему, что делать. Он бросает гневный взгляд и видит перед собой очкастого недотепу с бородкой.

Халуц похож на оленя. Высокий, стройный, а этот извозчик – просто буйвол и может сходу переломить ему хребет. Так думают сбежавшиеся соседи, затаив дыхание и боясь вмешаться.

Извозчик чует страх, внушаемый им людям вокруг, и небрежно обращается к парню, который стоит против него бледный, но упрямый и спокойный.

– Чего, бить меня будешь?

Он поднимает руку, берет шапку Мойшеле за козырек и натягивает ее парню на подбородок.

Мойшеле поправляет шапку, медленно снимает очки и морщит лоб, как его отец-раввин, размышляющий над тем, какую из святых книг вытащить из шкафа, чтобы найти ответ на сложный галахический вопрос. Неожиданно он прыгает и вытаскивает из кольца штангу, на которую вешают весы.

– Ого! – Извозчик отодвигается в глубь ворот и становится у стены. – Только посмотрите на этого силача! Он с железякой, а я с голыми руками!

Мойшеле бросает на него мрачный взгляд и откидывает железную штангу в сторону. В то же мгновение он хватает извозчика за его медвежьи лапищи и головой наносит ему страшный удар в подбородок, будто отбивая в прыжке футбольный мяч. Зубы извозчика лязгают, он издает какой-то хрип и, уперевшись спиной в стену, чтобы не упасть, бьет Мойшеле коленом в живот. Мойшеле сгибается пополам и выпускает медвежьи лапы извозчика. Тот немедленно хватает его за густую курчавую чуприну и тянет голову парня вниз, тянет сильно и долго, как мясник, который выворачивает рога бычку до тех пор, пока скотина не падает с ревом.

Мойшеле молчит, закусив губу. Он не может вырвать голову, и его затылок едва не лопается от напряжения. Он лупит снизу кулаками, как железными молотками, по опухающему извозчичьему лицу. Потом он вцепляется во взмыленную шею извозчика и принимается бить его головой о стену. Только тогда извозчик отпускает волосы Мойшеле, начинает хрюкать, как дикий кабан, и отбрыкиваться. Он подставляет ногу, Мойшеле падает, но тянет за собой и грузного извозчика. Они начинают кататься по камням.

Стоящие вокруг люди, которые в начале драки просто онемели, теперь возбужденно орут всей толпой. Им становится легче оттого, что этот хамло извозчик получает по заслугам. Но вмешиваться в драку они все еще побаиваются. Они подбадривают сына раввина криками:

– Всыпь ему как следует!

– Бей его, как Давид бил Гольята. Покажи ему, что есть еще на свете Бог!

– Дай ему, как халуц, как халуц!

– Бей его силой Торы, силой отца-раввина!

– Мойшеле! – Этот крик достигает небес. Мама услышала из своей комнатки шум, и сердце ее не обманешь. Она бежит из последних сил по двору, за ней бежит Лиза-гусятница.

Мойшеле, словно во всей этой суматохе только он услышал мамин крик, проворно вскакивает с камней и хватает железную штангу, брошенную им в начале драки. Мама видит его опухшее лицо. Она бросается к нему и обнимает.

– Мойшеле, сжалься над своими родителями, – умоляет она, дрожа и прижимая парня к себе. – Успокойся, дитя мое, – путается мама, словно говорит с собственным сыном. – Иди домой. Да будет этот товар искупительной жертвой! Бог наказал меня за то, что я так защищала свои рассыпавшиеся яблоки. Скоро уже время зажигать свечи. Мойшеле…

Он молчит. Одной рукой он обнимает маму, а в другой держит железную штангу. Его взгляд не отрывается от извозчика, который тяжело и неуклюже поднимается с мостовой. Мама поворачивается к нему и заслоняет собой Мойшеле.

– У вас нет Бога в сердце! – рыдает она. – Чтоб у вас была такая суббота, какую вы нам устроили!

Лавочники окружают Мойшеле и маму, чтобы защитить их, и уже совсем без страха ругают извозчика:

– Невежа, как у тебя не отсохла рука, которую ты поднял на сына раввина! Его отец тебя проклянет!

– Мы вызовем полицию! Найдется на тебя управа!

– Ты у нас сдохнешь, а заказа не получишь! Лучше дать заработать иноверцу, чем такому убийце!

Но извозчик вовсе не собирается продолжать драку. Он вытирает разбитую рожу и с удивлением смотрит на свои вымазанные кровью ладони. Кто это его так избил? Этот очкастый недотепа с бородкой? Свой гнев он изливает на лошадь, которая все это время стояла в воротах, навострив уши и словно получая удовольствие оттого, что лупят ее мучителя. Извозчик бьет лошадь кулаком по морде.

– Падла, чего ты выпучила на меня свои глазищи? Но, падла, чтоб ты сдохла!

Мойшеле ведет маму домой, а соседи вносят ее товар. Они видят, что халуц стоит в кузнице, закатав рукава, и мочит платки в горшке с водой. Он выжимает их своими сильными руками и подает Лизе. Та кладет платки на мамины плечи, дрожащие от жара и холода.

Соседи собираются во дворе в кружок и разговаривают. Они так потрясены опухшей мордой этого дурака извозчика, что даже забывают вздохнуть по поводу маминых страданий.

– Не иначе как извозчик был пьян. Не будь он пьян, разве дал бы он мальчишке отлупить себя до полусмерти?

– Он совсем не мальчишка. Он – настоящий мужик. Врезал этому извозчику головой снизу, как уголовник.

– Уголовники бьют всухую, а он расквасил извозчику нос!

– Наполеон! – говорит бакалейщик Хацкель.

– Ну, что вы теперь скажете? – издевается над бакалейщиком торговец зерном. – Вы попали пальцем в небо. Не говорите, реб Хацкель, как варшавские хасиды в маленьких шапочках. Не говорите, как любавичские хасиды из Опатовской молельни [140]140
  По названию местечка Опатов ( польск. – Opatów), расположенного в Центральной Польше.


[Закрыть]. Мессия – это, конечно, Мессия, но, пока он не придет, надо и самому уметь давать сдачи.

– Чтобы у раввинского сына была такая сила и смелость… – Хацкель поражен. – Хорошо, просто отлично!

– Главное, чтобы вы его похвалили, – насмехается торговец зерном. – От девок-иноверок он, конечно, убежал, но от арабов он бегать не будет. Они сами от него побегут. Вот такие, как он, и нужны нам в Эрец-Исраэль, только такие!

III

Четверг. Вечер. Мама хлопочет на кухне. Она хочет успеть приготовить субботние блюда до того, как придет Мойшеле.

Две недели назад Мойшеле поставил лампу на верстак, как раз напротив кухни, оперся локтями о тиски и принялся читать книгу.

Ей это было удивительно: Мойшеле всегда сидит с книгой в комнате. Он портит свои светлые глаза, читая книги, как портил глаза за изучением Торы его отец. Но почему сегодня он пошел в мастерскую и читает стоя? Может быть, он делает это для того, чтобы ей было не так грустно одной на кухне? Она чистила картошку, готовила чолнт, раздувала огонь в печи, а Мойшеле все листал и листал страницы.

Прошло полчаса и еще полчаса. Летняя ночь коротка, к тому же мама знает, что, едва настанет утро, Мойшеле расставит ее корзинки у ворот и будет продавать товар, пока она не вернется с рынка. Она не сдержалась и спросила:

– Мойшеле, почему вы не идете спать? В это время вы всегда уже спите.

– А вы почему не идете спать? – спросил он.

– В моем возрасте уже не так хорошо спится, – ответила она со смешком.

– Ну и я не лягу, – сказал он.

Время шло, а он по-прежнему не трогался с места, словно и не ночь на дворе. Кричать на него, как на собственного сына, она не хотела, но его поведение ее расстроило. Просто напасть какая-то! Эта привычка у нее давно, с тех пор как она стала торговкой. Ни ее покойный муж, ни сын, дай ему Бог долгие годы, так и не смогли добиться от нее, чтобы она спала утром в пятницу.

– Я вижу, Мойшеле, вы устроили мне забастовку. Но я еще должна нафаршировать горлышки мукой и жиром, почистить морковь и натереть хрен для рыбы.

– Не надо, – строго сказал Мойшеле и закрыл книгу, словно предвидя, что она ему уступит, несмотря на все ее возражения.

– Скажу вам правду, Мойшеле, я так и не знаю, какие блюда вы любите, а какие нет. Вы благодарите за все одинаково.

– Я люблю все блюда, мама Веля, – ответил он. – Все, что вы готовите, хорошо и вкусно, как у моей мамы дома. Но если вы не пойдете спать, я тоже не пойду, а через неделю не приду к вам вовсе. Я знаю, что ради себя самой вы не провели бы всю ночь на ногах.

Услышав такие речи, она не сказала больше ни слова, быстро засунула горшки в самый жар, закрыла печь заслонкой и сразу же пошла спать. Она ведь знает: что у Мойшеле на языке, то и на уме.

Когда она уже лежала в постели, а Мойшеле – на кровати ее сына напротив, он рассказал ей историю из тех времен, когда он еще учился в ешиве.

– Ешиботники дежурили каждый четверг. То есть они учили Тору ночь напролет. Глава ешивы запретил это. «Я вижу, – сказал он, – что вместо того, чтобы постоянно изучать Тору, вы избегаете учебы. В среду вы пропускаете целый день, потому что готовитесь к бессонной ночи. В пятницу и субботу вы не учитесь, потому что накануне не спали. А в ночь четверга вы то ли учите Тору, то ли дремлете за пюпитром».

Так рассказывал Мойшеле. Мама поняла: он хочет, чтобы она не сердилась на него за то, что он настоял на своем. И, кстати, он прав. В ночь четверга она падает с ног. Работа на час занимает у нее все три. В пятницу она стоит в воротах сонная и не слышит, что ей говорят клиенты. А сразу же после кидуша она засыпает за столом. И сама не ест, и Мойшеле не ест без нее. Он ждет, когда она проснется и подаст второе блюдо. Будить ее он не хочет.

Но почему сегодня его еще нет? Если Мойшеле не приехал в четверг, чтобы помочь ей занести товар, то, может быть, с ним, не дай Бог, что-то случилось. С тех пор как ящик упал ей на плечо, он вообще не позволяет ей таскать корзины. Что если он заболел оттого, что стоял, согнувшись, под палящим солнцем? Что если у него жар? Бедный ребенок один среди чужих людей и спит в сарае с крестьянами. Только бы успеть все сделать до его прихода. Как же ей скоротать ночь? Она все равно не сомкнет глаз. Едва рассветет, она помчится на рынок и будет ждать огородника из Солтанишек… Хвала Всевышнему! Она слышит, как открывается дверь. Это он, это его шаги, только он входит так тихо. Мама берет кухонную лампу и идет в мастерскую, чтобы осветить ему дорогу и не дать наткнуться на какую-нибудь железяку. Она видит, что Мойшеле приволок с собой большой тюк.

– Добрый вечер, мама Веля. Работа в Солтанишках закончилась, мне надо было взять расчет у хозяина и попрощаться с товарищами, поэтому я и опоздал. Я привез свои вещи.

– С сегодняшнего дня вы постоянно будете жить у меня! – радостно восклицает она и тут же раскаивается. Смешно требовать этого от Мойшеле, думает мама. В конце концов, он ей ничего не должен.

Мойшеле смотрит на нее серьезно и молча, но ее переполняет радость оттого, что он пришел к ней живой и здоровый, и она даже не замечает выражения его лица. Не замечает она и того, что ее жесткие, натруженные пальцы гладят его густые кудрявые волосы.

– Ой, Мойшеле, вы весь мокрый, смойте пот со лба. Я не знала, что и думать, ведь время уже позднее, а вас все нет и нет. Я сегодня получила письмо от сына, он пишет, что он и ваша сестра скоро приедут домой. Идите поешьте, Мойшеле.

Он сидит за столом и читает про себя письмо из Варшавы. Мама приносит ему все самое лучшее и вкусное. Кусочек рыбы, горячие мясные тефтели и тарелочку супа. Даже родного сына она никогда не баловала в четверг субботней трапезой. Он может подождать и до кидуша, а Мойшеле еще совсем ребенок. И чтобы сильнее порадовать его, она говорит:

– Я уже почти закончила работу, так что вам не придется устраивать забастовку. Почему вы не едите, Мойшеле?

– Как ваше плечо? – Он пробуждается от своей задумчивости и начинает есть. Но мама видит, что не это он хотел сказать, да и ест-то он через силу.

– Слава Богу, – отвечает она. – Плечо совсем выздоровело, но я до сих пор не могу прийти в себя от страха из-за той драки, что вы устроили с извозчиком.

Она хочет еще раз прочесть ему нравоучение, попенять ему на то, что он связался с таким нечестивцем, как этот извозчик, но она сдерживается и молчит. По тому, как Мойшеле морщит лоб, она понимает, что он хочет сказать ей что-то важное и обдумывает, как начать.

– Мама Веля, – говорит он наконец каким-то не своим голосом. – Я уезжаю в Эрец-Исраэль.

Он начинает ерзать на табурете, сердясь на себя за то, что он не смог хоть немного растянуть свою речь и подготовить маму Велю к этой вести.