Текст книги "Восстание в крепости"

Автор книги: Гылман Илькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Глава одиннадцатая

Не успело наступить лето, как начались дожди.

Они шли день и ночь, настойчиво, упорно. Казалось, им не будет конца.

Дороги на перевалах размыло. Связь города с внешним миром была прервана.

Лохматые свинцовые тучи наползали со всех сторон из-за гор на Закаталы, обволакивая сизой пеленой высокие развесистые чинары, черепичные крыши домов, минарет из цветных кирпичей, колокольню армянской церкви.

Все живое, казалось, растаяло, растворилось в холодном дыхании этих тяжелых, серых туч.

Непогода делает людей невеселыми. Лица у закатальцев были хмурые, пасмурные, как и само небо.

С базара не доносился хор лавочников, на все лады расхваливающих свои товары. Не слышно было оглушительного перезвона молотков жестянщиков. На церковной площади царили пустота и уныние. Куда девались говорливые зеваки, куда исчез звонкий женский смех!

На улицах, по которым неслись мутные потоки воды, стало гораздо меньше прохожих.

Однако по-прежнему, чуть забрезжит рассвет, сверху, в равнины, где стояла крепость, до города долетали выкрики унтер-офицеров, муштрующих на плацу солдат. И так до полудня, каждый день, без перерыва. Ничто не могло помешать учениям. Таков был приказ командира батальона.

Солдаты шагали под проливным дождем, выбивались из сил, падали, поскользнувшись на мокрой траве, опять поднимались и шагали, шагали, шагали…

Из-за дождя и туманов уже в пяти метрах ничего не было видно. Вынужденные все время подавать команду "кругом!", унтер-офицеры надрывали себе глотки. От крика и сырости голоса у них стали хриплыми. И солдаты и взводные каждый день промокали до нитки. Люди дрожали так, что зуб на зуб у них не попадал. От холода синели лица, коченели руки и ноги.

Время от времени погруженная в зловещий полумрак равнина озарялась ослепительными вспышками молний. В эти мгновения солдаты больше походили не на живые существа, а на светящиеся серым блеском куски скал.

Командиры рот на плацу не появлялись. Они, как правило, собирались на квартире у кого-нибудь из офицеров и до полуночи, а то и до рассвета резались в карты.

В этот день муштра затянулась далеко за полдень. Наконец солдаты разошлись по казармам, чтобы обсушиться.

У Бондарчука был план: сначала пойти вместе со всеми, просушить мокрую одежду, а затем незаметно улизнуть к портному Усубу, забрать у него листовки. Он обещал прийти за ними еще неделю назад, но все никак не мог выбраться.

Однако по дороге в казарму Виктор решил сделать иначе. Он отстал от товарищей и, как был насквозь мокрый, пошел задворками к базару.

Дождь продолжал лить как из ведра. Далеко в горах гремел гром. Он эхом прокатывался по ущелью, врывался в Закаталы, окутанные серым покрывалом тумана, и тогда казалось, что вот сейчас горы взлетят вверх, обрушатся на город и, как маленькую песчинку, умчат его вместе с собой в стремительном каменном потоке вниз, в бездну.

По одной из таких узких улочек Бондарчуку пришлось идти по щиколотку в воде. Сапоги давно промокли. В них хлюпала вода. Виктора слегка знобило.

Когда он подошел к мастерской Усуба, вода текла с него ручьями.

Заглянув в застекленную дверь, он увидел что портной, по обыкновению, сидит на прилавке, поджав под себя ноги, и что-то шьет. Кроме него, в мастерской никого не было.

Виктор толкнул дверь. Уста Усуб поднял голову и сначала не узнал солдата.

На пороге тотчас образовалась большая лужа. Она на глазах увеличивалась, так как вода непрерывно стекала с одежды Виктора, и вот, наконец, тоненький ручеек протянулся от порога до середины комнаты.

Бондарчук снял с головы фуражку и тряхнул ею в воздухе. Мокрые волосы прилипли ко лбу.

Только сейчас уста Усуб узнал солдата.

– Как ты пришел сюда в такой ливень? – удивился он.

– Для матроса – чем больше воды, тем лучше! – улыбнулся Виктор. – Как говорится, мокрому и дождь не страшен! Ведь матрос что рыба. Вода ему дом, вода ему и могила. Без воды он жить не может!

В ответ на слова Бондарчука, который сейчас действительно походил на рыбу, выловленную из воды, портной покачал головой.

– Нет, молодой человек, так не годится. Рыба есть рыба, а ты можешь заболеть. Видно, сегодня мне придется вернуть тебе твою рубаху, ту, что давал чинить.

Он хотел пройти за занавеску, но Виктор удержал его за руку.

– Не торопитесь, уста Усуб, скачала скажите, передал вам Бахрам что-нибудь для меня или нет?

– Передал. Давно лежит.

– Вот ото дело. Теперь я согласен забрать и рубаху.

– Иди, переодевайся.

Они прошли за занавеску. Портной снял с гвоздя на стене старенькую солдатскую рубаху, свидетельницу их первой встречи, уже давно залатанную, но которую он не спешил возвращать ее владельцу, так как она в любой момент могла послужить оправданием визита в мастерскую.

– Вот, возьми…

Уста Усуб с ласковой грустью посмотрел на Виктора и, чтобы не смущать его, вышел.

"Да, несладка солдатская доля! – думал он. – Вдали от дома, от родных, на чужбине… С утра – на плацу, шагают, маршируют, потом – земляные работы, починка дорог, частенько по распоряжению начальника гнут спину на местных богатеев. Прав никаких! Каждый может оскорбить, обругать, и они должны все сносить. Какое нужно адское терпение! А ведь солдаты еще и силы собирают, ведут скрытую борьбу против несправедливостей! Какой надо обладать верой в свое дело, чтобы не отступить, не сломиться в этой борьбе! – Портной вздохнул: его глубоко волновала судьба этих людей, особенно черноморцев, переодетых в серые солдатские шинели. – Что с ними будет? Неужели их так и сгноят среди каменных стен этой старой крепости?"

Переодевшись, Виктор подошел к портному.

– А теперь, уста Усуб, давайта то, что мне принадлежит. Времени у меня в обрез.

Мастер нагнулся под прилавок, долго там рылся и наконец вытащил небольшой пакет, завернутый в носовой платок с красной каемкой.

– Вот возьми. Только не знаю, как ты это понесешь. Заметить могут.

– Что-нибудь придумаем, не беспокойтесь.

Виктор взял сверток и опять прошел за занавеску. Развернув платок, он увидел небольшую пачку листовок. Разделил ее на три равные части. Каждую обернул куском клеенки. Первую сунул за пазуху, вторую – в карман брюк, третью – за голенище сапога, под портянку. Затем подошел к прилавку, на котором сидел уста, и протянул ему платок с красной каймой.

– Пожалуйста, это ваше. А то, что в нем было, – испарилось. – Виктор улыбнулся: – Ловкость рук!

– Оставь платок себе. Зачем он мне нужен? А тебе пригодится, особенно в дождь. Утрешь лицо.

Бондарчук не стал возражать, сунул платок в карман, распрощался с портным и ушел.

На улице по-прежнему лил дождь. Казалось, в небе пробили огромную брешь, из которой на землю низвергается мощный нескончаемый водопад.

В казарму Виктор возвращался другой дорогой, петлял, выбирал самые тихие переулки. Он шел, прижимаясь к заборам, так как посередине улицы вода порой доходила до колен.

В одном месте дорогу ему преградило целое озеро. Лавина воды затопила все пространство от забора до забора, Виктор оказался в затруднительном положении. Идти вброд он не мог, возвращаться же назад – предстояло сделать большой крюк и потерять много времени.

Вдруг сзади кто-то крикнул.

Виктор обернулся. Прямо на него мчался фаэтон. На козлах сидел кучер, такой же мокрый, как и его гнедые. Спины лошадей, старенький шерстяной коврик на голове у фаэтонщика – защита от дождя, поднятый черный кожаный верх фаэтона лоснились и блестели под дождем.

Виктор прижался к стене, уступая дорогу. Место было узкое. Фаэтон проехал так близко, что Виктор мог бы дотронуться до него рукой.

В экипаже, откинув с лица шаль, сидела красивая женщина в черном. Заметив стоявшего у стены солдата, она слегка подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть его.

Не успел фаэтон проехать и двух метров, как женщина крикнула кучеру:

– Гасан-киши, останови!

Фаэтонщик натянул вожжи. Лошади стали.

Женщина выглянула из фаэтона и, обращаясь к Виктору, сказала:

– Идите сюда, молодой человек, садитесь.

Бондарчук на миг растерялся, не понимая, зачем он понадобился красивой незнакомке, и в то же время поразился ее смелости, так как знал о строгости здешних нравов. В следующую минуту растерянность уступила место настороженности. Не будь при нем листовок – другое дела. Но сейчас буквально все вызывало у него подозрение.

– Идите же, – повторила женщина, видя, что солдат стоит в нерешительности. – Мы вас перевезем через это море.

Сообразив, что ему хотят помочь, Виктор подошел к фаэтону и стал на подножку. Не успел он открыть рот, чтобы поблагодарить, как незнакомка, улыбнувшись, предложила:

– Да вы сядьте, а то фаэтон перевернете.

Виктор сел напротив нее.

– Гасан-киши, поехали!

Лошади тронулись. Колеса погрузились в воду. Скоро и подножка исчезла в мутном потоке. Когда фаэтон слегка накренялся, вода заливала седокам ноги.

Молодая женщина заправила под шаль мокрые пряди волос. Несколько дождевых капель сверкало на ее свежих порозовевших щеках.

– Не представляю, как бы вы тут прошли, – обратилась она к Виктору. – Смотрите, мы почти плывем. Конца-края не видно этой реке!

– Да, да… – только и смог выдавить из себя Виктор.

Сидя лицом к лицу с этой незнакомой женщиной, он чувствовал себя очень неловко. Вода из-под насквозь промокшей фуражки стекала по лбу, бровям, капала с носа. Это смущало солдата все больше.

Виктор достал платок, который ему только что подарил уста Усуб, вытер мокрое лицо и снова сунул в карман.

Вдруг он заметил, что женщина пристально, с удивлением на него смотрит. Виктор готов был провалиться сквозь землю. Пожалуй, впервые в жизни он видел такие красивые глаза. И совсем рядом! "Но почему она так странно смотрит? – Бондарчук встревожился. – Может быть, ей известно, что при мне листовки?! Неужто тоже шпионка? Если да, то что она собирается делать? Тогда и фаэтонщик, очевидно, с нею заодно. Хотят схватить? Кто знает, вдруг она сейчас выхватит из своей муфты пистолет и приставит к моей груди?!"

Под острым, проницательным взглядом женщины Бондарчук потупился, но глаз от ее рук не отрывал.

– Простите, откуда у вас этот платок? – неожиданно спросила женщина. – Вы можете мне это сказать?

Ее вопрос заставил Виктора удивленно вскинуть голову. Сердце у него тревожно сжалось: шпионка! На мгновение он растерялся, не зная, что отвечать, потом сказал:

– На базаре купил…

Наступило молчание.

Молодая женщина опустила глаза. Минуту назад пристальные, изумленные, сейчас они были ясные и спокойные. Женщина задумчиво, чуть прищурившись, смотрела на переднее колесо фаэтона, разрезающее мутный, рябой от дождя поток, на брызги, летящие из-под копыт лошадей.

Фаэтонщик молча погонял гнедых, время от времени постегивая кнутом по их мокрым, блестящим, как зеркало, крупам. Фаэтон, плавно покачиваясь, медленно продвигался по улице.

Виктора охватило нетерпение. Ему захотелось самому вскочить на козлы, тряхнуть вожжами, хлестнуть что есть силы по спинам ленивых кляч, чтобы те вмиг вывезли его из этой улицы, превратившейся в реку.

Вдруг фаэтон сильно накренился. Еще мгновение – и он бы опрокинулся. Женщина вскрикнула.

Бондарчук быстро выпрыгнул из фаэтона и, ухватившись обеими руками за заднюю рессору, не дал ему повалиться набок. Кучер едва удержался на козлах. Придя в себя, он тоже спрыгнул в воду и подскочил к солдату.

– Погоняй, погоняй давай! – крикнул ему Виктор. – Я поддержу, не дам перевернуться! Видно, на камни наехал!

Фаэтонщик гикнул на лошадей, тряхнул вожжами. Фаэтон, продолжая крениться, сдвинулся с места, затем принял устойчивое положение. Виктор, промокший чуть ли не до пояса, занял свое место.

"Эх, наверно, листовки промокли!" – сокрушался Виктор.

– Я вам очень благодарна. – Молодая женщина ласково улыбнулась ему. – Если бы не ваша находчивость, мы бы сейчас плавали в луже. Большое спасибо. Но вы так промокли!

– Не стоит благодарности, мадам, – ответил Виктор, потирая руками мокрые колени. – А мокрый я и так был!

Опять наступила пауза. Воды стало меньше, так как дорога пошла на подъем. Лошади передвигались с трудом, потому что колеса, как в смоле, вязли в размытой глине.

Кучер причмокнул, взмахнул кнутом и принялся так стегать лошадей, что их мокрые бархатные спины быстро покрылись длинными полосками. Лошади рванули, фаэтон качнулся и покатил быстрее. Спицы колес уж не скрывались под водой. Еще минута – и дождевое море осталось позади.

Виктор только этого и ждал.

– Очень вам благодарен, мадам… Всего хорошего! – попрощался он и спрыгнул на землю.

– Одну минутку! Придержи лошадей, Гасан-киши! – попросила женщина.

Фаэтон остановился. Незнакомка поманила рукой Виктора.

– Я все-таки хочу вас кое о чем спросить.

– Пожалуйста, мадам.

Виктор приблизился.

– Прошу вас, скажите мне правду, откуда у вас этот платок?

Виктор нахмурился. Настойчивость женщины была ему не по душе.

– Я же вам сказал, мадам, купил на базаре.

Ответ прозвучал очень грубо. Это почувствовал и сам Виктор.

В грустных глазах женщины мелькнула обида. Не сказав больше ни слова, она откинулась на сиденье.

Кучер, словно рассердившись на солдата за непочтительное обхождение с уважаемой ханум, яростно хлестнул лошадей.

Через минуту фаэтон скрылся из глаз.

Виктор стоял, поеживаясь от холода. В голове проносились тревожные мысли. Действительно ли женщина выслеживала его? Или все это было простой случайностью? Но почему тогда она так настойчиво спрашивала про платок? Неужели она знает о листовках?

Глава двенадцатая

Хачатурянцу уже перевалило за сорок, но он ходил в холостяках и не собирался обзаводиться семьей.

Правда, несколько лет назад, еще в Тифлисе, он женился на богатой вдовушке – госпоже Пайцарык Малхазян, однако брак их был недолгим. Говорили, что Хачатурянц обвенчался не по своей воле, а назло врагам и недругам. Дело в том, что с некоторых пор по Тифлису стали ходить слухи, берущие под сомнение его мужское достоинство.

Сначала он не обращал внимания на эти сплетни. Но скоро даже близкие друзья стали недвумысленно подтрунивать над ним, открыто иронизируя, насмехаясь, делая обидные намеки. И Хачатурянц решил во что бы то ни стало жениться.

Сказано – сделано. В течение одной недели он все организовал. Состоялось бракосочетание. Знакомые были поражены такой поспешной женитьбой.

Скоро все узнали, что брак этот принес Хачатурянцу немалую выгоду. Впрочем, и почтенная вдова, которая была на пятнадцать лет старше своего нового мужа, не считала себя в проигрыше, так как почти немедленно перевела на имя супруга значительную часть своего состояния.

Покойный купец Малхазян, выгодно торговавший с Ираном, Турцией и Ираком, оставил после смерти солидное наследство. Два жилых дома, сдаваемых в аренду, и большой магазин в центре Тифлиса приносили такой доход, что Хачатурянцу, если бы он даже до конца своей жизни ежедневно в пух и в прах продувался в бильярд, все равно не пришлось бы испытывать недостатка в деньгах.

Бильярдная стала для Хачатурянца вторым домом. Но, когда он, навалившись круглым брюшком на зеленое сукно и отставив назад правую ногу, целился кием в шар, его сердце не замирало, как у других, в азартном волнении. Ему было почти безразлично, выиграет он или проиграет.

В расплату за такое привольное житье он должен был ежедневно любоваться тусклыми, ввалившимися глазами своей Пайцарык, ее длинным кривым носом, похожим на красный индюшиный гребень, тонкими сморщенными губами и выступающим вперед острым волосатым подбородком, а также минимум два раза в день, утром и вечером, прикладываться к ее высохшей жилистой руке. Но что всего ужаснее, ему приходилось еще и спать с ней рядом на кровати красного дерева, привезенной покойным Малхазяном из Австрии.

Последнее обстоятельство служило причиной того, что Хачатурянц частенько возвращался из бильярдной только под утро.

На первых порах он запасся терпением и все сносил.

У почтенной Пайцарык были свои привычки и правила, которым она строго следовала и того же требовала от мужа.

Хачатурянц быстро научился противостоять педантичности жены, причем делал он это так искусно, что она не чувствовала ни малейшей обиды ни тогда, когда ей приходилось целыми днями сидеть в одиночестве, ни тогда, когда дом был полон именитых гостей.

Но была у нее одна прихоть, от исполнения которой он никак не мог отвертеться. Дело в том, что престарелая Пайцарык обожала частые прогулки по городу в фаэтоне вместе с мужем. В таких случаях Айрапет Хачатурянц никак не мог улизнуть, приходилось волей-неволей повиноваться.

Эти прогулки предпринимались меньше всего для того, чтобы подышать свежим воздухом. Пайцарык думала о другом. Ей важно было пустить пыль в глаза знакомым, подразнить своих сверстниц: дескать, вот какой у меня молодой муж!

Поднимаясь в фаэтон или выходя из него, она с неподобающим ее возрасту кокетством протягивала мужу руку, заставляя поддерживать себя под локоть. Все это было предназначено публике.

Хачатурянц знал это лучше других и внутренне негодовал. Но что ему оставалось делать? Не мог же он под взглядами десятков пар глаз не заметить протянутую руку жены.

Когда они проезжали по улицам, Пайцарык, чтобы муж не смотрел по сторонам, старалась придумать ему какое-нибудь занятие: то заставляла обмахивать себя веером, то придерживать длинный шлейф ее платья, который то и дело вываливался из фаэтона.

Жеманство Пайцарык принимало все более нелепые формы. Хачатурянц терпел месяц, другой. Но наконец он не выдержал, плюнул на все, продал за бесценок записанную на него недвижимость и расстался со своей дражайшей половиной.

Чтобы никогда больше с ней не встречаться, он решил покинуть Тифлис. После долгих размышлений выбор Хачатурянца пал на Закаталы, где жила его сестра Сирануш. Вскоре он туда переехал.

Тифлисские главари дашнакской партии отнеслись к этому переезду весьма благожелательно, так как считали, что свой человек в Закаталах, да еще с деньгами госпожи Малхазян, оживит работу местной дашнакской организации.

Активность Хачатурянца на новом месте превзошла все их ожидания.

Он поселился по соседству с сестрой, в небольшом домике из двух комнат, окна которых выходили на улицу и во двор. В маленьком палисаднике почти круглый год цвели всевозможные цветы. Случалось, поздней осенью хозяин собственноручно выкапывал уже из-под снега розовые кудрявые хризантемы.

Сразу же за низеньким заборчиком была дверь в квартиру его сестры. Благодаря такому близкому соседству, Сирануш могла часто наведываться к брату, прибирала дом, готовила. Справедливость требует признать, что с первого же дня своего приезда Хачатурянц не испытывал недостатка в ее внимании. В комнатах всегда было чисто, в вазах стояли свежие цветы. Сирануш лезла из кожи вон, чтобы угодить брату-холостяку. Ради того чтобы вовремя накормить его или подать чашку чая, она бросала все свои дела и стремглав бежала к нему.

Впрочем, своих дел у нее было не так уж много. Они жили вдвоем с мужем. В прошлом году супругам стало известно, что их младшую дочь хотят похитить. Чтобы избежать позора, родители поспешно выдали девушку замуж за проживающего в Балакенде дальнего родственника, человека уже довольно пожилого.

Их сын Ацатур учился в Петербургском университете. Муж Сирануш Ашот, служивший начальником почты, уходил на работу рано утром и возвращался только к вечеру. Со стороны казалось: ну что за дела могут быть у начальника почты? Знай себе приказывай: отнеси – принеси, подай – прими. Но стоило кому-нибудь справиться у Сирануш о муже, как она, горделиво вскинув голову, принималась охать да ахать, сетуя на его занятость.

Имея всегда много свободного времени, она и следила так тщательно за домом брата. Если Сирануш три раза на день не подметала пол в его маленьких комнатах, она уже не могла спать спокойно.

У брата всегда сидели гости. Один уходил, другой приходил. С каждым из них Хачатурянц болтал минимум часа два. Часто беседа перерастала в спор. Мужчины кипятились, не соглашались друг с другом, пускались в пространные объяснения. Нередко дело кончалось тем, что гость хватал шапку и выскакивал из комнаты, хлопнув дверью.

После этих споров в маленьком домике бывало так накурено, что хоть топор вешай. У Сирануш даже спирало дыхание. Женщина недоумевала: "Как это они сидят в таком дыму? Ведь задохнуться можно! Открыли бы окна, проветрили комнаты. Ах, они все на свете забывают за этими разговорами!"

Однажды Сирануш, не выдержав, сказала брату:

– Пожалел бы ты свои бедные легкие! Ведь одним дымом дышишь! Почему не открываешь окна?

Ответ брата совсем завел ее в тупик.

– Мы, сестра, нарочно не открываем окна, – сказал он. – Не хотим, чтобы все слышали, о чем мы говорим!

С того дня Сирануш никогда уже об этом не заикалась, приходилось ей видеть и то, как Айрапет и его гости шепчется, перегнувшись через стол, словно боятся, что их кто-то подслушает.

Короче говоря, вся жизнь брата, все его странные друзья, все их разговоры были для Сирануш загадкой.

Сирануш знала, что муж не очень-то доволен ее частыми посещениями квартиры брата. Открыто он ничего об этом не говорил, но из отдельных замечаний она заключила, что муж с предубеждением относится к делам Айрапета и его приятелям. Несмотря на близкое соседство, Ашот редко заходил к своему шурину. А заглянет – тут же уйдет, не выпив даже чашки чая.

Столь холодное отношение мужа к ее родному брату огорчало Сирануш, но не было случая, чтобы она упрекнула его в этом.

В свою очередь, Айрапет тоже недолюбливал мужа сестры, держался с ним высокомерно, задирал нос и на его холодность отвечал открытой враждебностью. Когда Ашот, простудившись ранней весной, слег на неделю в постель, Айрапет даже ни разу не зашел проведать его, справиться о здоровье.

Сирануш болезненно переживала вражду мужа с братом. Бедная женщина как бы находилась между двух огней. Весь гнев, который мужчины не могли излить друг на друга за время коротких встреч, они потом, рано или поздно, каждый в отдельности, обрушивали на ее голову.

Сирануш давно порывалась объясниться с братом наедине. Но такого случая до сих пор не представилось: когда Айрапет был дома, – мешали гости, когда не было гостей, – не было и его самого.

И вот сегодня Сирануш решила пойти к брату рано утром, когда он будет еще в постели, обо всем с ним поговорить и выяснить подоплеку его вражды с Ашотом.

Она перебралась через низенький заборчик, пересекла двор, поднялась на веранду и увидела Айрапета с полотенцем на шее. Выпятив огромный живот, он шел умываться.

Поздоровавшись с братом, Сирануш прошла в дом, как обычно, сначала убрала его постель, потом открыла окна и принялась подметать полы.

Когда Айрапет, умывшись, вернулся с веранды, в комнатах царил образцовый порядок. Одеваясь, он неожиданно обратился к сестре:

– Сирануш, вчера я забыл тебя спросить: как там Аца-тур поживает?

– Спасибо, здоров.

– Что пишет?

– Так… Ничего особенного. Через месяц сам приедет.

Надевая пиджак, Айрапет забормотал:

– Хороший парень. Очень мне нравится. Слава богу, что не похож на отца.

Сирануш резко обернулась. Тряпка, которой она вытирала с комода пыль, упала на пол.

– Ты почему так говоришь, Айрапет? Что он тебе плохого сделал?

– О ком это ты?

– Как о ком?! Ты сам хорошо знаешь, о ком я говорю. Когда муж заболел и целую неделю пролежал пластом, ты даже ни разу не заглянул, не поинтересовался его здоровьем. Когда он заходит в твой дом, ты отворачиваешься от него! – Сирануш откашлялась. – Сегодня я пришла к тебе спросить: чего вы не поделили? Как бы там ни было, ведь он же твой зять! Подумай, что люди станут говорить?!

Хотя Сирануш и была старшей сестрой, язык у нее не поворачивался говорить с братом резче. Долгие годы разлуки наложили на их отношения отпечаток глубокой почтительности. Ей не хотелось на это посягать.

Айрапет, видя, что сестра опечалена и разгневана, и желая успокоить ее, сказал шутливо:

– Хватит, Сирануш. Что у меня с ним может быть общего? О чем ты толкуешь? У мужчин – свои дела, свои разговоры, они сами между собой договорятся. Зачем вмешиваться? Он мой зять, я его шурин. А если он к тому же пустоззон и не может держать язык за зубами, что ж поделаешь? Я тут ни при чем. И потом, как говорится, что с возу упало, то пропало. Теперь уже ничего не изменишь…

Хотя смысл сказанного братом не совсем дошел до Сирануш, она почувствовала, что почти каждая его фраза содержит в себе двусмысленность, направленную против мужа.

– Что ты! Он мне ничего не говорит. – Сирануш утерла нос краем платка. – Напрасно ты думаешь, что он болтун. Совсем наоборот.

– Если он не болтун, тогда о чем же ты пришла со мной разговаривать?! – Айрапет подошел к сестре вплотную. – Вы думаете, что я слепой, ничего не вижу?! Скажите пожалуйста, нашли простачка!

– Ты не прав, Айрапет! – вспыхнула Сирануш. – Не думай, что это он прислал меня к тебе. Я сама вижу: вы за глаза смешиваете один другого с грязью. Ты с ним не соглашаешься, он – с тобой. Разве это по-родственному? Уже и соседи все пронюхали. Посмеиваются над вами тайком!..

Хачатурянц сунул руки в карманы и зашагал по комнате из угла в угол. Сирануш знала: это первый признак того, что брат сильно разгневан.

– Конечно, пронюхают! Еще бы! И смеяться будут. – Айрапет вынул руки из карманов, заложил их за спину и стал посреди комнаты, выпятив живот. – Вот ты говоришь, не по-родственному!.. А скажи, исполнил ли этот человек, называющий себя моим зятем, хотя бы одну мою просьбу? Как бы не так. Он скорее руку себе отсечет! А вот когда я прошу о чем-нибудь других, они стараются угодить. Нет, ты все-таки скажи, оказал ли он мне хоть раз какую-нибудь услугу? Исполнил ли хоть одно мое желание? Не приведи бог! Что вы! Разве он на это пойдет. И, конечно же, соседи вправе смеяться над таким родством. Хорошо, оставим в покое услуги. Ты скажи, с какой стати он тебе жалуется, передает все, что между нами происходит?

Явная клевета на мужа возмутила Сирануш.

– Довольно, Айрапет, довольно! – воскликнула она. – Клянусь, он никогда ничего мне не говорил о ваших с ним спорах. Ничего не знает он и об этом нашем разговоре. Я тебе твержу: курица на двух ногах, а ты свое: на одной!

Сам того не замечая, Хачатурянц всю неприязнь к Ашоту перенес сейчас на сестру, которая с пеной у рта защищала мужа.

– Конечно, ты во всем будешь его оправдывать, – зло бросил Айрапет. – Он твой муж. А кто я тебе?.. Так, брат какой-то… Верно ведь говорят в народе: муж и жена – одна сатана.

– Как тебе не стыдно, Айрапет! Подумай, что ты говоришь!

– Чего мне стыдиться? Когда говорят правду, стыдно не бывает. Приехав сюда, я рассчитывал на него, надеялся. Думал, он будет моей правой рукой, вместе будем работать.

А он, оказывается, как древесный червь, подтачивает нашу нацию изнутри. И еще называет себя армянином! Позор! – Хачатурянц схватил с вешалки шапку и выбежал из комнаты вон.

Сирануш никак не ожидала, что разговор с братом может кончиться таким образом. Поэтому ее сразу же начало мучить раскаяние. Ведь как-никак Айрапет – ее родной брат. Кто его знает, может быть, действительно во всем виноват Ашот? Ей все еще была неясна причина их вражды. Ведь не один Айрапет жалуется на крутой характер Ашота, на его холодность в обращении с людьми. Многие об этом говорят. Может быть, в их неладах кроется что-нибудь совсем другое, чего женщине нельзя доверить? Бог им судья! А она, не разобравшись во всем, не докопавшись до истины, обидела брата, своего единственного брата, который приехал из Тифлиса искать у нее приюта? Нет, ей и впрямь не надо было вмешиваться! Мужское дело: сами поссорятся, сами помирятся. А она влезла и только все испортила. Хотела бровь подправить, да глаз выколола!

Вернувшись вечером с работы, Ашот заметил, что жена чем-то сильно расстроена. Он начал допытываться о причине. Умолчав об утреннем разговоре с братом, Сирануш объяснила плохое настроение усталостью и головной болью.

Однако за ужином она не выдержала и спросила мужа:

– Скажи, Ашот, почему ты так плохо относишься к Айрапету? Вы словно чужие. Что бы он тебя ни попросил, ты не хочешь для него сделать.

Ашот поставил на блюдце стакан, который держал в руке, и удивленно захлопал глазами.

– Откуда тебе это известно?

Сирануш смутилась под тревожным взглядом мужа.

– Айрапет сам мне пожаловался. Говорит, стоит ему обратиться с просьбой к другим, они с готовностью все исполняют. А ты не хочешь ему помочь, идешь наперекор.

Длинное худощавое лицо Ашота побледнело, губы нервно задергались, рука, лежащая на столе, задрожала. Он метнул на жену гневный взгляд, но так и не смог выговорить ни слова.

Как и утром, после ссоры с братом, Сирануш тотчас пожалела, что начала этот разговор. Женщина недоумевала: "Что за просьбы у Айрапета к мужу? Едва о них заходит речь, как оба они становятся на дыбы, выходят из себя…"

– Что с тобой? – тихо и робко спросила Сирануш у мужа, заметив, как он изменился в лице.

Ашот сердито посмотрел на жену.

– Спроси об этом у своего братца! Он тебе объяснит. Может быть, это он и подослал тебя? Дескать, укроти его и наставь на путь истины. Только не видать ему этого, как своих ушей! – Он хлопнул кулаком по столу и вскочил. – Бахвалится, корчит из себя национального героя! Знаем мы таких героев! А в трудный момент смажет пятки салом и смоется. Поминай как звали! Или растопчет всех, как мурашек, а пройдет по людским телам, словно по мостику. Герой! Коротышка! Тоже, лезет нас учить!..

– Будет тебе, успокойся, – мягко попросила Сирануш. – Выходит, нельзя и слова у тебя спросить.

– Знала бы ты, что у него за просьбы, ты бы и рта не раскрывала! Он не просит, он требует: крови, крови, крови! Ты сама, да, ты сама не стала бы ничего для него делать! Что уж там обо мне говорить! Он толкает меня в спину и приказывает: иди, совершай преступления! А ради чего? Ради его кармана?

– Преступления? – глухо вскрикнула Сирануш, испуганно глядя на взволнованного мужа. – Какие это преступления?

– Да, преступления. – Ашот подошел к жене и тихо, словно их кто-нибудь мог услышать, продолжал: – Твой брат хочет, чтобы я сообщал ему содержание писем, которые приходят в Закаталы на имя пристава. Но ведь для этого я должен вскрывать конверты! А ты знаешь, что это такое? Это значит залезть в чужой карман, то есть совершить преступление. Почта мне доверена, не ему! Пусть меня повесят, но я такого не могу сделать! Пойди и передай своему брату: пусть отвяжется от меня! Пусть оставит меня в покое! Мне люди доверили свои тайны. Да! И я не изменю долгу.

Ашот распалялся все больше. Но теперь Сирануш пугало не столько состояние мужа, сколько то, о чем он говорил.

– Зачем это Айрапету понадобилось? – всплеснула она руками. – Что он, с ума сошел?