Текст книги "Восстание в крепости"

Автор книги: Гылман Илькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Говоря это, пристав не спускал взора с Добровольского, который, глядя пустыми глазами в окно, хлопал себя белой перчаткой по ладони и равномерно поднимался и опускался на цыпочках. Он держался так, будто, кроме него, в комнате никого нет и он не слышит обращенных к нему слов пристава.

"Может, мои доводы уняли его гнев? – подумал Кукиев. – Или же подполковник раскаивается в своей грубости, почувствовав, что был неправ, подвергая меня грубым нападкам и увидев, что заряд его не попал в цель?"

– Я, господин Добровольский, всегда оправдывал доверие высшего начальства, – продолжал он после короткой паузы. – Если надо, могу доказать это документами. Вы напрасно думаете, что мы, неся службу здесь, среди гор, заняты только тем, что сосем чубуки и кейфуем. Знали бы вы, господин Добровольский, сколько мы потратили сил на этих проклятых разбойников!

Гнев подполковника Добровольского явно остыл. Обернувшись к Кукиеву, офицер смерил его взглядом с ног до головы, однако теперь во взоре его была только жалость.

"Бедняга! – казалось, говорили его глаза. – Ну как тебе не посочувствовать? Господь не только наделил тебя непрезентабельной наружностью, но, видать, и умом обидел. Как ты жалок, несчастный!"

Открылась дверь, вошел чиновник с пакетом под мышкой и уставился поверх очков на начальников, стоящих в весьма странных позах. Видя, что пристав не обращает на него никакого внимания, он пробормотал что-то в свое извинение и попятился к выходу. Едва чиновник скрылся за дверью, Добровольский отошел от окна и встал посреди комнаты.

– Смею заверить вас, господин пристав, что ваши разбойники и беглецы, скрывающиеся в горах, в настоящий момент не представляют для нас никакой опасности. – Он откашлялся. – Нам не составит особого труда схватить их и вздернуть на виселице. Но что толку? Можно ли такими мерами пресечь появление вот этих листовок? Нас беспокоят именно они. Поймите, вас и меня могут предать военному трибуналу не за головорезов, живущих в горах, а вот за эти самые листовки! Они страшнее бацилл чумы. Вот о чем надо думать!

Скрипнула дверь. Появился щегольски одетый адъютант подполковника и протянул ему украшенный сургучными печатями пакет.

По-видимому, подполковник давно ожидал этот пакет. Оборвав свою речь, он нетерпеливо вскрыл конверт и начал читать. Лицо его сделалось еще более суровым. Свернув пакет вдвое, он сунул его в карман, натянул перчатки и бросил адъютанту:

– Пошли.

Быстрым шагом направившись к двери, он на пороге остановился, обернулся к приставу и, вместо того чтобы попрощаться, спросил:

– Как здоровье Тамары Даниловны?

– Благодарствую, неплохо… – нехотя ответил Кукиев.

– Передайте ей мой поклон.

Добровольский вышел. Адъютант кивнул головой приставу и тоже исчез за дверью.

Кукиев разгладил усы, иронически усмехнулся и медленно опустился в свое удобное мягкое кресло.

Глава четвертая

Дружин сидел, привалившись боком к большой куче свежескошенной травы. Рядом потрескивал маленький костер, Тонкие, пляшущие язычки его озаряли желтовато-красным светом заросшее щетиной лицо Дружина. Ввалившиеся глаза освобожденного из-под ареста солдата не были освещены, худое, со впалыми щеками лицо его избороздили морщины, которые при свете костра казались еще более глубокими. Он казался сейчас пожилым человеком. В руках у него была палка с рогулькой на конце, которой он помешивал угли в костре.

По ту сторону костра, скрестив ноги, сидел Гачаг Мухаммед. На земле между ногами лежала его лохматая папаха. Большая бритая голова атамана была опущена на грудь. Сощурив глаза, он смотрел на яркие угли и лишь изредка, вскинув густые длинные брови, поглядывал на Дружина. Другие гачаги спали вокруг костра в самых причудливых позах. Один, лежа на боку у зарослей ежевики, храпел на всю поляну.

Дружин, видя, что Мухаммед молчит, прилег на землю, скрестив руки под головой. В темной бездне неба мерцали веселые звездочки. Вот между ними стремительно пронесся метеор, вычертил по небу огненную дугу и погас.

Из груди Дружина вырвался вздох. Гачаг Мухаммед поднял голову и пристально посмотрел на него.

– Сдается мне, брат, тоскуешь ты по дому и семье, – сказал он с ласковой усмешкой. По-русски он говорил довольно свободно.

Не меняя позы, Дружин опять вздохнул.

– Нет, друг, ошибаешься, сейчас мои думки не про дом.

– А почему так тяжело вздыхаешь? Или какое другое горе у тебя?

Дружин перевернулся со спины на живот и, подперев подбородок ладонями, взглянул на Мухаммеда.

– По товарищам скучаю, – сказал он. – Тяжело вдали от них. Три года делил с ними хлеб-соль, в походах грелись под одной шинелькой, плечом к плечу не раз смерти в лицо смотрели – все вместе. А теперь они там, а я здесь, один… Тяжело, друг…

Мухаммед расправил широкие плечи и жадно втянул в легкие сырой лесной воздух.

– Не грусти. Ты хоть и один, зато свободен.

Дружин с печальной усмешкой покачал головой:

– В одиночестве нет свободы. Отбившуюся от стада овцу волк загрызет без труда. Нравится мне одна ваша восточная притча – ты ее наверное знаешь. Молодой парень встретил мудрого старика и спрашивает, в чем суть непобедимости. Старик в ответ протянул ему пучок хворостин и предложил разом переломить. Парень взял хворостины, но, как ни старался, сломать не мог. Старик и говорит ему: "Теперь разъедини хворостины и переломай по одной". Парень без труда сделал это, сломал хворостины и побросал ни землю. – Дружин умолк.

– А дальше? – спросил Мухаммед.

Дружин взглянул на звездное небо и опять вздохнул.

– Вот и все, – ответил он, помедлив. – Старик ничего больше не сказал, пошел себе своей дорогой. Ты этой притчи не слыхал?..

Мухаммед покачал головой.

– Нет. И очень жалею, что не довелось раньше услышать.

Он взял лежащую рядом головешку и начал ворошить ею костер. Пламя ярко вспыхнуло, осветив темное, заросшее лицо атамана и его большие задумчивые глаза.

У костра воцарилось молчание. Потом, словно сам с собой, заговорил Дружин:

– Да, одиночество – это смерть. Если люди не опираются друг на друга, если они, как быки в момент опасности, не встают в круг спиной один к другому, – победить их легче, чем выпить глоток воды.

Глаза Мухаммеда задорно сверкнули, Пристально глядя на Дружина, он сказал:

– Словом, один в поле не воин. Так у вас говорят?

Дружин молчал. Мухаммед подумал, что собеседник хочет положить конец разговору. Но тут губы Дружина шевельнула улыбка.

– Не скажи, один в поле тоже воин. Только какой воин? Представь, у тебя тысячи врагов, одного убьешь, повергнешь на землю, – на его место встает другой. Его сокрушишь – третий явится. Перебить всех врагов по одному – жизни не хватит.

– Как же быть? – Лицо у Мухаммеда еще больше оживилось. – Ясно, одной пулей всех врагов не покараешь… Они же не упадут на землю, как сноп колосьев.

Дружин подсел ближе к костру и с воодушевлением заговорил:

– В том-то и дело, одной пулей невозможно поразить всех недругов. Против силы надо выходить сильным. Если на удар кулаком кулаком же не ответишь, – тебя раздавят. Поэтому тот, кто не хочет быть побежденным, должен стремиться не к одиночеству, а к единству.

Мухаммед призадумался.

– Выходит, раз ты разлучен с товарищами, ты уже ни к чему не пригоден? – спросил он.

– Конечно! Если я там, на новом месте, не встречусь с новыми товарищами, я ничего не смогу сделать. Но я обязательно свяжусь с ними. Иначе я не достигну поставленной цели. А в жизни нельзя без цели!

Мухаммед потер лоб большой волосатой рукой, затем вскинул глаза на Дружина.

– А что ты считаешь целью жизни?.. На что она тебе нужна, эта цель?

– А вот на что!.. Она делает человека сильным, наполняет его жизнь смыслом. Если у тебя есть такая цель, ты до конца дней своих будешь отдавать ей всего себя. Человек же, у которого нет высокой цели в жизни, мало отличается от животного. Скажи мне, есть у тебя цель в жизни?

– Конечно, есть!

– Какая же?

– Я хочу, чтобы в нашем крае не осталось ни одного кровопийцы. Всех перебью!

– Каким же образом? – Дружин с любопытством смотрел на Мухаммеда.

– Очень просто. Вот этой штукой. – Он положил руку на приклад лежащей рядом с ним винтовки. – Курица клюет по зернышку.

– Вот мы снова вернулись к тому, о чем я только что говорил тебе. Клюя по зернышку, ты уничтожишь всего лишь несколько человек, а гнет, насилие по-прежнему будут царить на земле. А вот если ты с корнем уничтожишь весь гнет, тогда и насилию придет конец навеки. Так думают люди, которые называют себя революционерами.

Мухаммед, подперев кулаком подбородок, опять погрузился в задумчивость. Вот он глубоко вздохнул, словно сожалея о чем-то.

– Выходит, я напрасно ушел в горы? – спросил он тихо.

– Нет, не напрасно. Ведь у тебя не было иного выхода, Когда стало совсем невмоготу, сердце твое взбунтовалось;

– Да, я убил деревенского бека, а затем скрылся в горах. За мной послали дюжину жандармов, только напрасно они сапоги протирали. Кончилось тем, что на меня рукой махнули. Неуловимый!

Они замолчали.

– Вот уже два дня я твой гость, – сказал немного погодя Дружин. – О чем мы только не переговорили за это время! Скажу откровенно, Мухаммед, понравился ты мне очень. Любопытный у тебя характер. И сердце, вижу, благородное. Я еще вчера хотел спросить, почему ты ушел в горы. Теперь мне все ясно. А за что ты убил бека?

Мухаммед усмехнулся. Скуластое, цвета темной меди лицо его помрачнело.

– Спрашиваешь, за что убил бека? А за что убивают? Ясно, не за красивые глаза. – Он умолк, вспоминая подробности события четырехлетней давности. – Ты заметил, в наших краях много горных речек? Когда идут дожди, эти речки превращаются в бурные потоки, вырывают с корнями деревья, ворочают огромными камнями, сметают на своем пути селения вместе с жителями и влекут все за собой вниз. Сопротивляться такому потоку бесполезно. – Мухаммед умолк, словно припоминал что-то. – Да, в один из таких дождливых дней в нашу деревню прибежали слуги бека и сообщили, что горный поток уносит принадлежащую беку отару овец. "На помощь!.. Эй, крестьяне, на подмогу!" – призывали они, сгоняя всех к разлившейся реке. Я пошел вместе со всеми. Бек стоял на берегу взбесившегося потока и кричал, приказывая спасать его овец, которых уносило течением. Бедные животные то погружались в воду, то опять всплывали. Никто не осмеливался броситься в воду: каждого ожидала такая же печальная участь. Тогда по приказу бека в ход пошли плети. Двоих силой загнали в воду, и в тот же миг поток подхватил их. Несчастные даже не добрались до овец. На наших глазах рассвирепевшая, бурлящая река швырнула их на камни и через мгновение умчала невесть куда. Бек не на шутку разгневался, так как овец его относило все дальше. В воду спихнули еще двоих. Но и эти погибли на наших глазах. И вот вижу: бек схватил за шиворот одного из наших крестьян и поволок к реке. Бек был сильный мужчина. Тут я не утерпел, кинулся к беку и схватил его за плечо. Бек оттолкнул меня, я упал на спину, но гнев мой не погас, я схватил здоровый камень и швырнул им в бека. Камень угодил ему прямо в лоб. Бек вскрикнул и упал. И тут же помер. Все были ошеломлены. Растерялся и я. Вдруг мой взор упал на бекскую лошадь. Не помню, как я очутился в седле… С тех пор скрываюсь в горах. Видишь вон того серого жеребца?.. – Мухаммед показал рукой на одного из стреноженных коней, которые спокойно пощипывали траву. – Это тот самый бекский конь. Сдружились мы. Оказался преданным товарищем. Не похож на своего бывшего владельца.

Дружин взглянул туда, где паслись лошади. Когда глаза его привыкли к темноте, он различил красивую голову серого жеребца, стоящего поодаль от других коней. Казалось, конь почувствовал, что говорят о нем, вскинул голову, посмотрел на хозяина и опять принялся щипать траву.

– А ребята уже после ко мне пристали. Вот эти, к примеру, совсем недавно. – Он кивнул головойна двух гачагов, которые спали справа от костра, завернувшись в длиннополые бурки. – За каждым из них – провинность. Вот и приходится жить вдали от родных семей. А думаешь, преступление совершили? Один ночью отвел с участка бека воду на свой огород. А вон тот избил людей бека, когда те стали отбирать у него последнюю коровенку-кормилицу. Не стало коровы – и пошла по миру семья… – Мухаммед горестно покачал головой, в глазах его светилась грусть. – А ты говоришь, мы напрасно ушли в горы.

Дружин перебил его:

– Да нет, я вовсе не говорю этого.

– Пойми, сейчас для нас закрыты все дороги. Приставу не терпится расправиться с нами. Попадем к нему в лапы – он тотчас же вздернет всех поодиночке. За голову каждого из нас назначено вознаграждение. За мою, например, пообещали пятьдесят золотых. Так как же мы можем разойтись по домам? Если уж возвращаться, так сначала надо прикончить пристава.

Дружин усмехнулся.

– Какой смысл?! На его место есть столько кандидатов, с такими же погонами на плечах, как у него, с таким же образом мыслей! В России нет уголка, где бы ты не встретил пристава. Нет, террор, убийства – не выход из положения. Надо, чтобы…

За деревьями раздался пронзительный свист, не давший Дружину докончить фразу. В ответ с противоположного конца поляны тоже донесся свист.

– Что это? – взволнованно спросил Дружин.

– Не беспокойся, – ответил Мухаммед, не двигаясь с места. – Это наши. Вернулись из города. Я посылал их за одеждой для тебя.

И он опять как ни в чем не бывало уставился задумчивым взглядом на пламя костра.

Через минуту на поляну вышло трое гачагов. Когда они приблизились к костру, Мухаммед, не поднимая головы, спросил:

– Ну, Расул, привез?

– Привез, – мрачно ответил Расул.

– Чего же так долго?

– Город кишит городовыми. Пришлось выжидать. Кажется, они напали на наш след…

Мухаммед поднял голову и в упор посмотрел на Расула, словно желая проверить, правду ли тот говорит. Не выдержав пристального взгляда вожака, Расул отвернулся.

Дружин не переставал удивляться внешнему сходству этих двух людей. Родные братья и то редко бывают так похожи. Если бы не бритая голова Мухаммеда, посторонний взгляд вряд ли отличил бы их одного от другого.

Расул положил перед Дружиным узел с одеждой, а сам, осторожно ступая, прошел мимо Мухаммеда к товарищам, которые спали у кустов. Дружин увидел, как Расул пинками будил спящих. Те молча дали ему место между собой. Немного погодя гачаги заспорили о чем-то.

Дружин развязал узел.

– Когда ты наденешь эту одежду, – с улыбкой сказал Мухаммед, – тебя никто не отличит от жителя Закатал. Должен сказать, что в наших деревнях иногда встречаются такие вот, как ты, светловолосые и голубоглазые…

Дружин усмехнулся краем губ. В узле были старенькая рубашка и выцветшие черные штаны. Он встал и примерил их. Рукава рубашки оказались слишком длинными, а штаны, наоборот, короткими. Непомерно широкие штанины едва закрывали его икры.

– Ну как, впору? – спросил Мухаммед шутливо.

– Впору, даже слишком, – также весело ответил Дружин. – Рукава вот только надо подрезать и кусками дотачать штанины.

Мухаммед негромко засмеялся, обнажив белые зубы.

Дружин переоделся. Вид у него получился странный и смешной. Мухаммед с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться.

– Ничего, сойдет, – заметил Дружин с усмешкой. – В детстве у меня штаны всегда были короткие, а рубашки и своей вообще никогда не было. Обычно я надевал старую черную рубаху моего крестного отца. Рукава болтались, хлопали по коленям… – Дружин прошелся взад-вперед у костра по мягкой скошенной траве, продолжая оглядывать себя с головы до пят. – Ну, я готов. Когда нам в дорогу? – спросил он серьезно.

Мухаммед поднял голову и долго смотрел на мерцающие звезды, на Млечный Путь, протянувшийся по небу матовой полосой. Кроны деревьев не шелохнулись. Изредка из лесу доносились приглушенные выкрики – то ли ночных птиц, то ли зверей. Потом опять наступила мертвая тишина.

– Скоро, друг, – ответил Мухаммед. – Может, выпьешь еще кружку чая? Путь долог… Через горы, ущелья… Жажда будет мучить.

– Спасибо, Мухаммед. Жажду наперед не утолишь.

Спор, начавшийся среди гачагов, не утихал. Теперь они говорили совсем громко. Мухаммед обернулся к ним, прислушался. Вдруг глаза его загорелись беспокойством, он вскочил с места и подошел к спорщикам.

При его приближении Расул быстро спрятал что-то в карман. От Мухаммеда не ускользнул его жест. Он остановился перед Расулом.

– А ну-ка, дай сюда! – тихо, но властно приказал он. – Что это у тебя?

Расул нехотя встал.

– Да ничего, так себе.

– Покажи.

– Ну, платок, нашел его на берегу реки. Наверно, забыл кто-нибудь из женщин, стиравших белье. Грошовая вещь…

Мухаммед будто не слышал его слов.

– Говорю тебе, дай сюда! – Он повысил голос и пристально глянул в глаза Расулу.

Другие гачаги тоже поднялись, они бросали на Расула хмурые, неодобрительные взгляды.

– В последний раз спрашиваю, покажешь ты наконец, что там у тебя такое?!

Расул, потупив голову, сунул руку в карман и вынул несколько серебряных монет.

При виде денег лицо у Мухаммеда исказилось гневом. Он нагнулся и схватил винтовку одного из гачагов. Шелкнул затвор. Дуло винтовки уперлось в грудь Расула. Дружин, увидев это, подбежал и отвел винтовку в сторону.

– Опомнись, что ты делаешь?

– Расул ограбил человека! Позор! – Мухаммед был взволнован и не замечал, что говорит по-азербайджански и Дружин не понимает его. – Крестьянин залез в карман к крестьянину!.. Насильник! Негодяй!

Голос атамана задрожал.

Воцарилось тяжелое молчание. Дружин не представлял себе, что будет дальше. Вдруг Мухаммед поднял руку и, показав на лесную тропинку, закричал:

– Убирайся вон! Чтобы и духу твоего здесь не было! Нечестивец! Если бы не этот человек, наш гость, я придушил бы тебя на месте.

Расул стоял бледный, не смея сказать ни слова.

– Чего ждешь? Тому, кто лезет в карман ближнего, нет места среди нас! Убирайся, говорю! – Он приказал гачагам. – Возьмите его винтовку, а самого проводите отсюда подальше.

Гачаги забрали у Расула карабин, обыскали и повели по тропинке куда-то в сторону. Мухаммед угрюмо смотрел вслед провинившемуся. Когда Расул скрылся за деревьями, он пробормотал чуть слышно:

– Пусть не пойдет тебе впрок материнское молоко!

Скоро гачаги вернулись. Мухаммед вынул из кармана архалука паспорт, который Бахрам за день до этого переслал ему через пастушонка Азиза.

– Вот твоя бумага, – сказал он Дружину. – А теперь – в путь. Нам тоже следует переменить место, – этот грабитель, пожалуй, на все способен. Кто может поручиться, что он не предаст нас?

Гачаги быстро погасили костер и оседлали лошадей. Полянка в один миг преобразилась, сделалась неуютной, нежилой.

Гачагам предстояло проводить Дружина до границы с Дагестаном.

Глава пятая

До города оставались считанные километры.

Едва фаэтон выехал из-под густой тени вековых ореховых деревьев, фаэтонщик Узун Гасан натянул вожжи. Лошади остановились посреди огромной лужи, образовавшейся от дождя, который прошел два дня назад.

Узун Гасан, недовольно ворча, спрыгнул прямо в грязь. Он оглянулся по сторонам, словно хотел увидеть кого-то, затем прошел к задку фаэтона и, подобрав чуть ли не к самой груди полы длинной, пыльной чухи [16]16
  Чуха – верхняя мужская одежда.


[Закрыть], начал осматривать железный обод правого заднего колеса. Потом присел на корточки.

Перед выездом из Цнори верх фаэтона был поднят. Узуну Гасану видны были внутри фаэтона только ноги – две пары ног. Пассажирами его были сегодня муж и жена. Мужчина сидел, закинув ногу за ногу. По голубому канту на брюках можно было догадаться, что это чиновник. Шелковые кремовые чулки на сухощавых ногах женщины сделались серыми от дорожной пыли. За всю дорогу от Цнори супруги не обменялись и десятком фраз. Если бы не назойливый запах крепких папирос, которые курил мужчина, Узун Гасан мог бы подумать, что его пассажиры все время спят.

До захода солрща оставалось немного. Тени высоких грабов и дубов, подступавших с двух сторон к дороге, стали совсем длинными. Густые заросли орешника справа, шагах в двадцати от дороги, казались рядом с могучими замшелыми стволами деревьев небольшими зелеными холмиками. Гниющая листва и застоявшаяся, подернутая изумрудной плесенью вода у кустов распространяли зловонный запах.

Фаэтонщик Узун Гасан все сидел на корточках у заднего колеса, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. При этом он бросал взгляды на липовые деревца, растущие возле телеграфного столба, на котором черной краской была выведена цифра 5.

Из зарослей орешника вышел смуглолицый худощавый подросток лет двенадцати – четырнадцати, без шапки, с длинным пастушьим кнутом в руках, и приблизился к столбу.

На лице фаэтонщика мелькнуло довольное выражение. Пастушонок приветливо и в то же время как-то многозначительно смотрел на Узуна Гасана, гладя рукой большую пастушью сумку, висевшую у него на боку.

– Эй, сынок! Что стоишь и глазеешь? – Голос старого фаэтонщика был с хрипотцой. – Ступай сюда, помоги обод подвязать. Надо же случиться такому!.. Проклятое колесо! Нарочно ждало, пока в грязь заедем!

Парень подбежал к фаэтону, шлепая по грязи огромными чарыками.

– Как же это случилось, Гасан-ами? – спросил он и, нагнувшись, тоже стал смотреть на заднее колесо фаэтона.

А Узун Гасан продолжал ворчать вполголоса:

– Нет, ты скажи, как это называется?.. Такую дальнюю дорогу проехали без приключений, а у самого дома вдруг соскакивает обод. Заклепка проклятая отлетела! Э-эх! Ну и работенка у нас! Вся жизнь проходит вот так, на дорогах. Помоги-ка, сынок! Давай как-нибудь прихватим обод вот этой проволокой. Лишь бы до города добраться!..

Мальчуган молча присел на корточки у задней рессоры.

Фаэтонщик извлек из кармана моток старой медной проволоки и начал обматывать ею обод ничем не поврежденного колеса. Пастушонок помогал старику. Из орешника доносилось мычание коров и телят.

– Скучают без тебя твои подопечные. С травой как?.. – спросил Узун Гасан, дружелюбно поглядывая на парня.

– Неплохо. После дождя выше колен поднялась.

– Как со скотом? Падежа нет?

– Пока все благополучно.

– Надеюсь, и мой буйволенок здоров?

Хотя пастушонок сидел рядом, Узун Гасан разговаривал с ним намеренно громко.

Сидевший в фаэтоне мужчина закашлялся и сплюнул. Из-под кожаного верха выплыло лиловато-серое облако табачного дыма.

– Что случилось? Почему стоим? – спросил он низким, простуженным голосом, в котором слышалось нетерпение.

– Обод соскочил с колеса, господин, – ответил Узун Гасан. – Не беспокойтесь, сейчас закрепим его.

Пассажир умолк.

Перестав заниматься колесом, фаэтонщик снова огляделся по сторонам и быстро развязал небольшую торбу с сеном, висевшую на фаэтоне позади, над колесной осью. Он сунул туда руку, порылся вытащил пачку каких-то бумаг и протянул их парню. Тот мгновенно спрятал бумаги в пастушью сумку.

Узун Гасан приник к уху пастушонка и зашептал:

– Стой на дороге, пока не отъеду. Чтоб не увидели твоего лица.

Он вытер грязные руки о полы длинной чухи, поднялся на облучок и тряхнул вожжами.

Фаэтон тронулся.

Пастушонок продолжал неподвижно сидеть на корточках. Когда фаэтон отъехал подальше, он встал, поправил свою сумку и зашагал к липовым деревьям, у телеграфного столба.

Начало смеркаться. Фаэтонщик поленился зажечь фонари. Перед въездом в город на избитой ухабистой дороге старый фаэтон заколыхался из стороны в сторону. Всякий раз, когда колеса провалились в яму, экипаж резко кренился набок, казалось, он вот-вот перевернется.

В такие минуты сзади раздавался раздраженный женский голос. Но старый фаэтонщик делал вид, будто ничего не слышит, и продолжал погонять лошадей, явно стремясь поскорее добраться до города.

Очевидно, тряска дала выход раздражению, давно переполнявшему душу женщины. Начав ворчать, она уже не могла остановиться и с каждым мгновением все больше распалялась.

– Говорила тебе, Игнат, не соглашайся! Ну, не глупо ли?.. Бросить такое райское место, как Сухум, и ехать в эту дыру! Нет, умный человек так не поступит!

Муж молчал. Это еще больше злило женщину. Она заговорила громче:

– Ведь ты знаешь, что нам говорили про это захолустье?! Вот увидишь, после морского климата у меня в этих горах будет разрыв сердца. Впрочем, тебе-то что?.. Тебя наградят еще одним орденом, а я буду расплачиваться своим здоровьем! Нет, я просто поражена: неужели во всем Тифлисе не нашлось никого другого, чтобы заткнуть в эту дыру? Ну конечно, в хорошее место тебя не послали бы!.. А здесь, говорят, каждый день беспорядки. С потемкинцами и в России не могли сладить, как же сладишь с ними ты?!

Наконец терпение у мужа лопнуло, – жена явно стала болтать такое, о чем следовало бы молчать.

– Ладно, хватит! – грубо оборвал он ее. – Держи язык за губами! Что раскричалась на всю округу?! И на нервы жаловаться нечего. Сама виновата, не жалеешь их!

Но слова мужа только подлили масла в огонь. Женщина окончательно вышла из себя. От гнева голос у нее сделался скрипучим, хриплым.

Пока супруги продолжали перебраниваться, фаэтонщик тихо мурлыкал себе под нос какую-то грустную песенку.

Темный вечер сделал смутными очертания города. Изредка на углах попадались тусклые фонари. Фаэтон петлял по узеньким улочкам. Было свежо. От крупов лошадей шел пар.

На главной улице фаэтонщик обернулся к пассажирам:

– Куда прикажете, господин?

– К дому пристава Кукиева, – глухо ответил мужчина.

Через несколько минут фаэтон остановился перед чистеньким, пригожим двухэтажным особняком с балконом.

Избавившись от неприятных пассажиров, Узун Гасан облегченно вздохнул. Он поехал по главной улице, собираясь в конце ее свернуть наверх, к своему дому.

Перед церковью было многолюдно. Очевидно, вечерняя служба только что окончилась. Узун Гасан так и не зажег фонарей. Поэтому ему приходилось криком предостерегать прохожих на площади: "Эй, берегись!"

Фаэтоншик и его лошади сильно устали. Старик не спал всю ночь. Сейчас веки у него слипались, голова клонилась набок. Давал себя знать и голод. От самого Цнори фаэтонщик ничего не ел. Язык у него пересох и одеревенел.

Когда Узун Гасан остановил фаэтон у ворот своего дома, в нос ему ударил вкусный запах свежеиспеченного хлеба.

"Кажется, Шафига хлопочет у тандыра", – смекнул он, предвкушая ужин с горячим, ароматным чуреком.

Он слез с козел на землю, открыл ворота и завел лошадей во двор. Его никто не встретил.

Кучер отпряг и разнуздал лошадей, взял ведерко, стоявшее у ворот кошошни, и хотел было отправиться за водой к источнику. Но в этот момент на пороге дома показалась закутанная в чадру женщина, – это была Шафига.

– Это ты? Наконец-то приехал! – взволнованно сказала она.

– Неужели ты решила, что я превратился в дерево и пустил корни где-нибудь на дороге? – Гасан-киши сердито тряхнул ведрами и зашагал к воротам. – С чего это ты вздумала тревожиться обо мне?

– Да как я могла не тревожиться?!.. Ведь ты ничего не знаешь!..

– А что случилось? – Гасан-киши остановился у ворот.

– Сегодня два раза приходил городовой, спрашивал тебя.

– Городовой?! – Фаэтонщик опустил ведро на землю и охваченный тревогой уставился на жену: – Зачем я им нужен?

– Откуда мне знать? Я так беспокоилась о тебе!.. Не знала, как дождусь вечера. Решила, может, Муртуз знает что-нибудь. Ходила к ним, но его не оказалось дома. Жена сказала мне, что у его фаэтона по дороге в Нуху сломалось переднее колесо и он, наверно, сегодня не приедет. Как хорошо, что ты вернулся!..

Узун Гасан задумался. Он даже забыл про голод.

– Что же сказал городовой? Расспрашивал о чем-нибудь тебя?

– Спросил: "Муж не приехал?" Вот и все.

– А потом?

– Потом опять пришел. И опять спросил о тебе. Я ответила, что ты еще не приехал.

Узун Гасан стоял у ворот и размышлял: "Что им нужно? Что они знают? Зачем меня ищут?"

Он протянул ведро жене.

– Напои коней, я сейчас вернусь.

Он подошел к воротам конюшни, поднял с земли на плечо давно валявшееся здесь колесо с заржавевшим ободом и вышел со двора. На темной улице не было ни души. Узун Гасан шел, выбирая самые глухие, безлюдные переулки, чтобы не встретиться с городовыми. На его счастье луны не было.

Со стороны Нухи на город наплывали тяжелые, мрачные тучи. Небо стало низким, будто опустилось к самым крышам домов.

Узун Гасан дошел до моста и остановился, переводя дух. Отсюда был виден огонь, горевший в кузнице. Фаэтонщик облегченно вздохнул: "Хорошо, что еще не ушел!"

Войдя в широкие двери кузницы, он сразу увидел Бахрама. Подручного не было. Кузнец вешал на гвоздь старый, прожженный во многих местах кожаный фартук. По всему было видно, что он тоже собирался уходить. Керосиновая лампа на крюке, вбитом в боковую балку, нещадно коптила.

Когда фаэтонщик вошел в дверь, блестящее от пота, полное лицо Бахрама расплылось в благодушную улыбку.

Узун Гасан как-то сразу успокоился.

– Сдается мне, Гасан-киши, сегодня ты вез тяжеленький груз. Не так ли. Вон даже колесо не выдержало. Принес на починку…

Фаэтонщик оглядел полутемную кузницу. Они были одни с Бахрамом.

– Ошибаешься, – тихо сказал он, – груз у меня был, но не очень тяжелый. – Он помолчал, затем, чуть подавшись в сторону Бахрама, понизив голос, добавил: – Я пришел по другому делу. Это колесо, Бахрам, давно уже отслужило свою службу. Я прихватил его с собой, чтобы мой приход сюда не показался людям странным. На этот раз, дорогой, у меня был не тяжелый груз, всего два человека. По всем признакам – муж и жена. Оба, подобно мне, худы, как селедки.

Однако Бахрам хитро улыбнулся.

– А мне сказали, что у тебя был очень важный груз. – Кузнец подморгнул приятелю. – Известно ли тебе, кого ты привез? – спросил он вдруг.

Узун Гасан пожал плечами.

– Нет.

– Сегодня ты вез одного из известнейших сыщиков. Видно, наши дела сильно встревожили жандармское начальство в Тифлисе. – Бахрам опять улыбнулся. – Но ты не огорчайся, бомба-то наша прикатила вместе с ним!

Узун Гасан понял, что Бахрам имеет в виду привезенные им листовки.

– Хорошо, Гасан-киши, а что еще нового? Выпустил голубков по дороге?

– Выпустил.

– Благополучно?

– Благополучно.

– Почему же ты такой взволнованный?

Гасан-киши облизал языком пересохшие губы.

– Сегодня два раза приходил городовой, спрашивал меня.

Бахрам нахмурился. Шутливое выражение глаз сменилось тревожным.

Гасан-киши смотрел на его озабоченное лицо, на вспыхнувшие беспокойством глаза, но почему-то не страх, а вера росла в его душе, он был убежден, что этот молодой парень хоть и в сыновья ему годится, но выход найдет из любого трудного положения. Старый фаэтонщик подумал также, что еще никогда в жизни не видел глаз, подобных этим, в которых радость столь же быстро сменялась печалью.

Бахрам напряженно о чем-то думал. Но потом лицо его стало проясняться. Он взял за руку фаэтонщика.

– По-моему, Гасан-киши, ты все же напрасно встревожился. Я думаю, что полиции нужен не ты, а пассажир, которого ты вез. Потому-то она и переполошилась. А теперь, когда ты доставил его сюда в полном здравии, в целости и сохранности, полицейские успокоятся. Вот увидишь, никто больше к тебе не придет.