Текст книги "Восстание в крепости"

Автор книги: Гылман Илькин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– Четыре часа ждем!..

– Мы ведь издалека, братец… Пожалей!

– Назад, говорю! Расступись! – закричал Алибек, разводя в стороны руки. – Затрещали как сороки! – Он подошел к дверям каталажки. – Тащите сюда ваши передачи! Проверять буду.

Крестьяне засуетились, забегали по двору, принялись развязывать свои узлы. Каждый хотел, чтобы его хурджун осмотрели первым.

Алибек нацепил на нос очки и, сопя, принялся ревизовать передачи для заключенных: разламывал пополам чуреки, щелкал пальцем по дну горшков с едой и долго встряхивал их. Казалось, он готов был даже раскалывать орехи, лишь бы проверить их содержимое.

Крестьяне недоуменно наблюдали за происходящим. Никто не осмеливался возражать, опасаясь гнева урядника.

Но одна из женщин все-таки не выдержала.

– Что ты там ищешь, братец? – робко спросила она.

Алибек сдвинул брови, важно надул щеки и отчеканил:

– Не ваше дело. Стойте, как стояли. Некоторые вещи запрещено передавать заключенным. Нам лучше знать, что именно. Вы на все способны, негодники!.. Разве не вы каждую ночь укрываете в своих домах разбойников?! Эй, есаул!

Алибек поискал глазами в толпе. Караульный доложил, что есаул, сдав вчера арестованных, вернулся ночью к себе в деревню.

– Жаль… – покачал головой урядник. – Жаль, что есаула нет. Он бы рассказал, как вы укрываете разбойника Мухаммеда! Очень жаль…

Алибек хотел припугнуть родственников арестованных, чтобы вытянуть у них хотя бы несколько монет и компенсировать этим расход, в который его только что ввела строптивая служанка духанщицы. Именно поэтому Алибек, осматривая хурджуны, медлил, тянул время.

Крестьяне же теряли терпение. Один из них, наиболее сообразительный, казалось, прочел мысли урядника и сунул ему в карман серебряный полтинник. Алибек при этом даже не моргнул глазом. Остальные последовали примеру односельчанина. В карман урядника посыпались монетки.

Достигнув цели, Алибек стал менее придирчивым, а в последние хурджуны даже не заглянул.

В общем, заключенные в этот день получили передачи в целости и сохранности…

Глава вторая

С церковной площади батальон по широкой каменистой тропе поднялся на небольшое зеленое плоскогорье, называемое местными жителями крепостной равниной.

Туман только что рассеялся. Нежная трава и пестрые полевые цветы, умытые утренней росой, весело поблескивали в лучах яркого весеннего солнца. Воздух был напоен свежестью и прохладой. Летящие высоко в небе стаи перелетных птиц будили своим гомоном дремлющие горы, еще не везде надевшие зеленый наряд. Из глубокого ущелья, с трех сторон окружающего крепостную равнину, и со склонов близлежащих гор временами доносились гиканье и крики пастухов, перегонявших отары овец. Их возгласы несколько мгновений висели в воздухе, затем постепенно гасли.

Закаталы окончательно проснулись. Со стороны пустыря, где стояли лавки жестянщиков, доносилось докучливое, монотонное звяканье молотков. Оно смешивалось с базарным гулом и разносилось во все концы города. Звон церковных колоколов сзывал верующих на молитву.

На крепостной равнине батальон остановился в ожидании командира, который задержался внизу, беседуя с приставом Кукиевым. Солдаты, прошагавшие всю ночь, еле держались на ногах. Тяжелое снаряжение тянуло к земле. Подгибались колени, глаза слипались. Последний переход длился двенадцать часов. Многие в открытую, не страшась ротных командиров, ругали подполковника Добровольского, заставлявшего себя ждать. Над крепостной равниной стоял гул солдатских голосов. Офицеры тоже устали и почти не обращали внимания на ворчание солдат, делая вид, будто ничего не слышат.

Солнце поднималось все выше.

Домишки городка под замшелыми черепичными крышами казались сверху картонными, игрушечными. Во дворах дымились темные навозные кучи. Из труб к весеннему голубому небу поднимались серые струйки дыма. Сквозь зеленоватую пелену тумана проглянули снежные вершины Кавказского хребта.

Наконец на дороге, поднимающейся от церковной площади, показался Добровольский на коне. Стоящие кучкой офицеры бросились к своим ротам. Равнина огласилась выкриками:

– Сми-и-ирно!

– Сми-и-ирно!

"И-и-ирно…" – эхом откликнулись горы.

Добровольский галопом промчался вдоль фронта выстроившихся рот, затем повернул назад и круто осадил коня.

Воцарившуюся тишину прорезал его жесткий, металлический голос:

– Батальон прибыл на место назначения. Пятая и шестая роты останутся здесь, в крепости. Седьмая и восьмая расквартируются в городе. Капитан Смирнов и капитан Гассэ, можете вести свои роты.

Командир батальона спрыгнул с коня, бросил поводья адъютанту, снял перчатки.

Капитан Смирнов вышел вперед и скомандовал:

– Рота, на-пра-во! Шагом марш!

Седьмая рота двинулась с крепостной равнины в город.

Вслед за ней пошла и восьмая рота капитана Гассэ.

Подполковник Добровольский с командирами пятой и шестой рот направился осматривать казармы в крепости, расположенной у самого края пропасти.

Закатальская крепость была построена царским правительством в 1830 году и считалась в то время одним из основных опорных пунктов русской армии в борьбе с горцами. В стратегическом отношении местоположение крепости было очень выгодным. Следы пуль на стенах, разрушенные бойницы, сломанные зубцы башен свидетельствовали о том, что здесь произошло немало жестоких боевых схваток. Однако после того, как горцев окончательно усмирили и движение шейха Шамиля было подавлено, крепость утратила свое былое значение.

Тем не менее царское правительство не забыло про эту крепость, расположенную почти в трех тысячах верст от столицы, ка южной окраине русской империи. Когда в 1905 году Россию захлестнула волна революционного подъема, Николай II опять вспомнил про старую закатальскую крепость. Подавить выступления революционных матросов черноморского, балтийского и тихоокеанского флотов, сломить их мятежный, свободолюбивый дух – было для самодержавия вопросом жизни и смерти. Приходилось принимать срочные меры, чтобы спасти центральные города от революционного пожара, не допустить его распространения на промышленные районы страны. Россия стояла перед опасностью взрыва в самом ее сердце…

Летом 1905 года на броненосце "Потемкин" был поднят красный флаг, и корабль перешел в руки восставших матросов. Самодержавие получило жестокий удар. С Черного моря волнение перекинулось в другие флоты России. Дело потемкиицев продолжало жить! Царь спустил с цепи всех своих ищеек. Возвращенный России румынскими властями броненосец "Потемкин" немедленно был переименован в "Святого Пантелеймона". Однако название корабля сменили, но революционный дух на нем оставался прежним. Матросы "Святого Пантелеймона" пошли по стопам своих братьев потемкинцев.

В начале 1907 года харьковские тюрьмы были заполнены "подозрительными", "неблагонадежными" моряками, среди которых было много матросов из команды "Святого Пантелеймона" – представителей нового поколения потемкинцев. Сломить их революционный дух, заставить стать на колени было поручено капитану Добровольскому, "прославившемуся" среди крестьян Харьковской губернии своей жестокостью. Император Николай II лично вызвал к себе Добровольского, пожаловал ему чин подполковника, щедро наградил деньгами и предоставил широкие полномочия.

Преклонив перед царем колени, новоиспеченный подполковник поклялся приложить все силы к тому, чтобы сделать из матросов покорных рабов империи, любыми средствами вытравить из их сердец бунтарский дух.

Батальон Добровольского состоял наполовину из солдат, наполовину – из матросов черноморского флота, одетых в серые солдатские шинели. Таких было около четырехсот человек. Огнестрельное оружие им не доверяли, хотя на время нуги, чтобы не привлекать внимание населения, каждый солдат получил ружье без штыка и затвора.

Подполковник смотрел на толстые каменные стены древней крепости, и сердце его наполнялось еще большей верой в то, что здесь, вдали от русской столицы, он непременно выполнит клятву, данную императору. Кавказ был для него только испытательным полигоном. Тут, на южных землях, он или оправдает доверие государя, или сложит голову, чтобы никогда больше не показываться ему на глаза. Впрочем, он твердо верил, что Кавказ, встретивший его удачей, удачей и проводит. Этот непреклонный оптимизм согревал сердце Добровольского, наполнял его сознание горделивым чувством превосходства над всеми, особенно сейчас, когда он осматривал старую закатальскую крепость, где ему предстояло жить долгое время.

Бараки внутри крепости подполковник счел вполне пригодными для солдатских казарм. Несколько дней назад по приказу городского пристава некоторые из них, разрушенные временем, были капитально отремонтированы. Внутренняя крепостная стена, идущая параллельно внешней, более высокой, также была оштукатурена и приведена в порядок, чтобы по ней мог расхаживать часовой.

Закончив осмотр казарм, Добровольский направился к низенькому домику возле главных ворот крепости. Вынув из кармана ключ, полученный от пристава полчаса назад, он открыл дверь, миновал чистенький коридорчик и очутился в просторной светлой комнате. Из окна хорошо был виден крепостной двор. Подполковник остался доволен своим жильем.

К полудню в крепость прибыли обоз и кухня.

Таким образом, батальон был расквартирован.

Поздно вечером подполковник Добровольский возвращался в сопровождении адъютанта от пристава Кукиева в крепость.

На безлюдных улицах царили мрак и тишина. Перекрестки освещались тусклыми фонарями на низеньких деревянных столбах. Заметив в темноте яму или выбоину, услужливый адъютант кидался к своему командиру и поддерживал за локоть. К счастью, прохожих почти не было и никто не мог увидеть, что подполковник пьян. А он и в самом деле слишком часто останавливался и что-то бормотал себе под нос. Адъютант же подскакивал к нему с неизменным: "Что изволите, господин подполковник?" Добровольский некоторое время всматривался в лицо адъютанта, затем, махнув рукой, продолжал путь.

Перед духаном грузинки Агвы подполковник остановился. Сквозь расписные стекла двери на тротуар падал яркий свет большой керосиновой лампы.

Адъютант повернул голову и неожиданно увидел за дверями знакомые лица. Он подошел, прильнул к стеклу. Сизый табачный дым окутывал столики. За одним из них в самом центре духана сидел капитан Смирнов и капитан Гассэ. Перед ними стояла целая батарея бутылок. Ворот мундира у Гассэ был расстегнут. Размахивая рукой, он что-то говорил Смирнову. По-видимому, Гассэ был пьян. Люди за соседними столиками не спускали глаз с офицеров, в первый же вечер воспользовавшихся преимуществом, которого не имели их товарищи, расквартированные в крепости.

Адъютант так и застыл перед дверью, соображая, как ему ответить Добровольскому, если тот спросит, что он увидел в духане. Он знал, что подполковник обходился круто с офицерами, уличенными в пьянстве. Встретив как-то в одном из харьковских трактиров своего офицера, он в гневе залепил ему оплеуху и сорвал с плеч погоны. Но сейчас подполковник сам был пьян и едва держался на ногах.

– Эй, адъютант!

Офицер подбежал к нему.

– Слушаю вас, господин подполковник…

– Что это там?

– Духан, господин подполковник.

– Э, негодник… – Добровольский возвысил голос. – Чего ж ты суешься?!

Адъютант вздрогнул.

– Никак нет, господин подполковник! Я смотрел, нет ли наших.

Добровольский нахмурился, помотал головой и сделал шаг в сторону духана.

– Есть, говоришь?.. Кто такие?

От страха, что Добровольский сейчас войдет в духан, у адъютанта пересохло в горле. Офицерам могло не поздоровиться.

Адъютант вытянулся перед командиром батальона, загораживая своим телом дверь в духан, и угодливо щелкнул каблуками.

– Наших там нет, господин подполковник. Одни местные жители… Пьянчуги!

Добровольский круто повернулся и двинулся по улице, чеканя шаг, стараясь показать, что он совсем не пьян.

Капитан Смирнов и Гассэ даже не подозревали, какой опасности им удалось избежать, благодаря находчивости товарища. У обоих уже шумело в голове.

Переступая порог этого незнакомого питейного заведения, офицеры были совершенно спокойны, так как считали, что их командир вернется от пристава Кукиева не раньше полуночи. Взводным было сказано, что они идут осматривать город.

Капитан Смирнов, высокий узкоплечий мужчина с нервным худощавым лицом, не был сторонником этого "похода". Однако ему пришлось в конце концов сдаться под натиском настойчивого Гассэ. Он пошел с условием, что выпьет только один стакан водки и тут же вернется назад. Но едва хмель затуманил их головы, Гассэ заставил товарища выпить второй, а затем и третий стакан. Впрочем, Смирнов уже и не сопротивлялся.

Офицеры пили наравне, но водка по-разному действовала на них. Глаза у Смирнова сделались стеклянными, лицо еще больше вытянулось, углы губ опустились, рот стал уродливым. Время от времени он тяжело поднимал голову и с подозрительностью озирался на окружающих, тараща свои голубые, налитые кровью глаза.

Что же касается Гассэ, то у него только изменился цвет лица: на бледно-розовых щеках выступили красные пятна. Однако, по мере того как количество бутылок на столе росло, он все больше входил в раж, воодушевлялся и громко разглагольствовал, не обращая при этом внимания, слушает его Смирнов или нет.

Среди офицеров батальона Гассэ слыл отчаянным кутилой. Всем было известно пристрастие молодого капитана к водке, из-за которой он имел немало неприятностей по службе. Однажды его даже едва не понизили в чине. Выручила бабка-графиня, живущая в Петербурге, – прибегла к помощи одного из своих знакомых, влиятельного высокопоставленного лица.

Зачисление капитана Гассэ в особый батальон, которому предстояло отправиться на Кавказ, также произошло не без участия престарелой бабки-графини. Не каждому офицеру могло улыбнуться счастье попасть в батальон, созданный по высочайшему повелению императора всероссийского и призванный выполнять важные государственные задания. Многие не смели даже мечтать об этом.

Впрочем, успехом, выпавшим на его долю, Гассэ был обязан не только стараниям своей бабки-графини. В этом была и кое-какая личная его заслуга. Харьковское жандармское управление, участвовавшее в подборе кадров для формируемого особого батальона, дало на Гассэ лестную характеристику, в которой, в частности, отмечалось, что "капитан Гассэ зарекомендовал себя верным государю императору солдатом при подавлении волнений в Харькове и его окрестностях в 1905–1906 годах".

Гассэ знал об этом отзыве харьковского жандармского управления. Он хвастался среди офицеров батальона своей карательной деятельностью и на всех, кроме Добровольского, смотрел свысока. Больше того, капитану Гассэ удалось завоевать расположение самого командира батальона. Возможно, это случилось благодаря тому, что Добровольский узнал о принадлежности Гассэ к старинному немецкому роду, представители которого служили еще при дворе Николая I. А может, причиной тому были особые обстоятельства, известные только капитану Гассэ и подполковнику Добровольскому, обстоятельства, которые вынуждали командира батальона всегда хорошо относиться к своему офицеру.

Поговаривали даже, будто Гассэ частенько захаживает к подполковнику и играет с ним в карты. Никто не видел этого своими глазами, тем не менее слухи ходили упорные.

Кроме жалованья, Гассэ получал еще изрядную сумму от матери, состоятельной вдовы. И при всем этом кошелек его частенько бывал пуст. Ясно, выпивка не могла поглощать столько денег.

Несколько слов о собутыльнике капитана Гассэ.

Отец капитана Смирнова был выходцем из чиновничьей семьи и долгое время служил военным фельдшером на Балтике. Два года назад паралич приковал шестидесятилетнего старика к постели.

Со стороны матери Смирнов принадлежал к известному дворянскому роду. Его дядя, старший брат матери, Дмитрий Максимиллианович до 90-х годов прошлого века занимал довольно крупные посты на государственной службе. Во время царствования Александра III он, снискав благосклонность императора, был послан во Францию и сделал карьеру дипломата.

Капитан Смирнов не получал от своего дяди материальной помощи. Скорее всего, тот даже не знал, как сложилась судьба его племянника. Однако уже само родство с Дмитрием Максимиллиановичем способствовало получению племянником выгодных назначений в армии и благополучному продвижению по служебной лестнице.

А для капитана Смирнова это тоже было немало.

Таким образом, Смирнов, кроме жалованья, ни на какие другие поступления не рассчитывал. И еще одно обстоятельство: больше половины своих денег он отправлял домой больному отцу. Гассэ об этом знал. И поэтому не было случая, чтобы он когда-нибудь позволил Смирнову платить за выпивку.

Сдружившись с Гассэ, Смирнов стал более придирчив к солдатам, огрубел, в характере его начала проявляться жестокость. Теперь он бывал мягким и добрым только во время выпивки.

После первого же стакана тело у Смирнова обмякло, длинные руки повисли как плети, напоминая сломанные бурей ветки. Приятелей Смирнова всегда поражало, как может водка неузнаваемо менять внешний облик человека.

Гассэ продолжал разглагольствовать. Возможно, капитан не кричал бы так громко, если бы знал, что слова, которые он, как ему казалось, произносил почти шепотом, слышит не только Смирнов, но и все посетители духана.

Стоящая за стойкой духанщика Агва, уперев короткие мясистые руки в бока, внимательно прислушивалась к беседа офицеров. Ей очень хотелось угодить во всем своим новым клиентам. Такие состоятельные посетители попадались не часто. Тем более, она слышала, что батальон прибыл в город надолго. Она то и дело под всякими предлогами подсылала к столику офицеров Розу, которая сегодня была одета особенно красиво и даже вызывающе. Старая грузинка поставила себе целью с помощью красоты служанки, как говорится, раз и навсегда покорить сердца новых клиентов.

Шелковое кремовое платье плотно облегало девичью фигурку, эффектно подчеркивая красивые формы молодого тела. Благодаря цвету и сизому папиросному дыму, наполнявшему духан, издали казалось, будто между столиками ходит нагая розовотелая женщина.

Маневр Агвы удался. Роза скоро заинтересовала подвыпивших офицеров. Чтобы девушка чаще показывалась возле столика, Гассэ ежеминутно что-нибудь заказывал: то новую бутылку вина, то шашлык. На столе уже не было свободного места. Несколько порожних бутылок пришлось даже поставить на пол.

В самый разгар кутежа Гассэ снова жестом подозвал к столу Розу, а когда она подошла, не стал ничего заказывать, только впился мутным вожделенным взглядом в глубокий вырез на ее груди. Затем протянул к Розе руку, схватил ее за оголенный локоть и хотел усадить рядом на стул. Девушка подалась назад, насмешливо скривила губы и, сославшись на занятость, убежала на кухню.

Посетители духана с нескрываемым любопытством наблюдали за подвыпившими офицерами. Для них все это было ново. Впервые со времени основания этого питейного заведения здесь, среди местных жителей, сидели русские офицеры с блестящими погонами на плечах, пили водку и вели себя более чем непринужденно, не боясь запятнать своего высокого звания.

Поведение офицеров по-разному воспринималось окружающими. Одни сидели разинув рты, как праздные наблюдатели; таких интересовала одежда гостей и содержание их бесед. Другие хмурились и враждебно, с ненавистью следили за развязными пришельцами.

За соседним столиком двое мужчин вот уже больше часа тянули из стоявших перед ними кружек пиво. На первый взгляд их лица казались равнодушными, даже задумчивыми. В действительности же все их внимание было приковано к русским офицерам. Они часто поворачивались в их сторону, стараясь перехватить взгляд Гассэ, улыбались, кивали головами, как бы давая понять, что получают удовольствие от такого приятного соседства.

Первый, высокий худощавый мужчина лет сорока, был учитель городской школы Огхан Казарян. Когда он говорил, вены на его тонкой длинной шее вздувались, а бледное лицо слегка розовело. Из-под острого подбородка выпирал огромный, похожий на локоть кадык.

Его собеседник, Айрапет Хачатурянц, был краснощекий толстяк одного с ним возраста, выглядевший, правда, гораздо моложе. Его коротенькая шея почти вся исчезла под гривой длинных густых волос. Жители Закатал дали Хачатурянцу кличку "поп Айрапет", так как, по слухам, он одно время был в Тифлисе священнослужителем. Несколько же лет назад Хачатурянц, как говорили, расстался с рясой и вступил в партию дашнаков, полностью посвятив себя партийной работе.

Глядя на его грузное, бесформенное тело, можно было подумать, что это ленивый, крайне инертный добряк. Но в действительности Айрапет Хачатурянц обладал качествами весьма энергичного и целеустремленного деятеля. Когда он в свое время переехал из Тифлиса в Закаталы, местная организация дашнакской партии насчитывала всего пять-шесть членов. В результате активной двухгодичной деятельности Хачатурянца число членов этой партии возросло до пятидесяти. Айрапет Хачатурянц работал в тесном контакте с дашнакскими партийными центрами Тифлиса, Эривани и Баку.

Внешне спокойный и выдержанный, Хачатурянц говорил очень мало и имел привычку дремать во время беседы. Но так как за толстыми, ярко поблескивающими стеклами пенсне трудно было разглядеть маленькие, заплывшие глазки, собеседнику всегда казалось, что Айрапет Хачатурянц о чем-то сосредоточенно размышляет.

Сегодня Хачатурянц тоже выглядел благодушным и спокойным, но на самом деле сердце его трепетало от волнения. Еще бы! Судьба дарила им случай узнать от пьяных русских офицеров о цели прибытия в город батальона.

Но как этим случаем воспользоваться? Идти в открытую, напролом? Вряд ли такая тактика увенчалась бы успехом. Больше того, могла произойти и какая-нибудь неприятность. Действовать же другим путем Хачатурянц не осмеливался. Оставалось только одно: кивать головой, ласково улыбаться подвыпившим офицерам, когда они смотрели в их сторону, и таким способом стараться привлечь их внимание. Впрочем, все эти уловки не давали результатов.

И вдруг счастье улыбнулось дашнаку самым неожиданным образом.

Гассэ, жестикулируя огромными ручищами, нечаянно задел локтем висящую на спинке стула свою армейскую фуражку с небольшим щегольским козырьком. Фуражка упала на пол и подкатилась к соседнему столику.

Оба армянина разом вскочили на ноги. Толстый живот "попа Айрапета" не дал ему возможности опередить Казаряна. Тот проворно подхватил длинной рукой фуражку и протянул офицеру.

Гассэ кивнул головой.

– Мерси!..

Казарян сверкнул зубами и поклонился в ответ.

– Не стоит благодарности, господин офицер.

Оба капитана хранили молчание. Ни один из них не предложил Казаряну подсесть к ним или даже просто закурить.

Казарян уже повернулся, чтобы водвориться на свое место, как вдруг за его спиной раздался голос Гассэ:

– Эй… господин!

Учитель городской школы встрепенулся.

– К вашим услугам… Вы меня звали?

– Да. Вы мне понравились. Посидите с нами.

Казарян почтительно скрестил на груди руки и, вытянув вперед шею, пробормотал:

– Благадарю вас, господин офицер. С большим удовольствием… Но… я не один. Меня ждет товарищ.

Гассэ бросил взгляд на соседний столик. Хачатурянц сидел, сомкнув на круглом животе пальцы рук, и спокойно, благодушно хлопал глазами.

– Пригласите и его… – Гассэ кивнул головой в сторону Хачатурянца и, не дожидаясь, когда Казарян позовет товарища, воскликнул: – Прошу вас, пожалуйте и вы к нам!

Хачатурянц вскочил с места, сделал два шага вперед и встал рядом с Казаряном, вопросительно глядя на офицеров, словно солдат в ожидании приказа.

Гассэ перегнулся через стол и что-то зашептал на ухо Смирнову. Тот даже и бровью не повел. Видимо, просто ничего не понял из слов приятеля или же не обратил на них внимания.

Гассэ опять взглянул на стоящих возле их столика армян. Макушка Хачатурянца находилась на уровне локтя Казаряна. Зато в объеме талии он оставлял далеко позади своего товарища, его живот на целых пол-аршина выступал вперед. Рядом с длинноногим долговязым учителем Казаряном дашнак Хачатурянц походил на бесформенный, приплюснутый сверху холмик.

Одурманенному водкой Гассэ неожиданно показалось, что ноги-жерди Казаряна, обтянутые узкими брючками, вот-вот сломаются в коленях и он свалится на коротышку Хачатурянца.

Эта нарисованная разгоряченным воображением картина показалась офицеру столь забавной, что он не выдержал и захохотал на весь духан.

Смирнов с трудом поднял голову и уставился на товарища бессмысленным взором. Рот его перекосила жалкая улыбка, и в ту же секунду голова у капитана опять тяжело упала на грудь.

А Гассэ продолжал раскатисто хохотать. Посетители духана недоуменно переглядывались, не понимая, над чем смеется русский офицер и почему он не предлагает сесть Казаряну и Хачатурянцу, которых сам же пригласил к своему столу. Была ли это простая невнимательность, следствие его опьянения? Или же он хотел над ними поиздеваться?..

Казарян и Хачатурянц заметно сконфузились под взглядами десятков пар глаз, обращенных к ним со всех сторон, и не знали, как выйти из своего глупого положения.

Наконец Гассэ успокоился, вынул из кармана большой шелковый платок, смахнул с глаз слезы, вызванные приступом смеха, и сказал:

– Не обижайтесь, господа. Вы сами во всем виноваты. Удивительно потешная пара! Кто из вас читал комедии Мольера? Можно подумать, вы сошли со страниц его классических пьес!

Офицер несколько раз тряхнул в воздухе платком и спрятал его в карман.

– Впрочем… вы мне очень нравитесь. Клянусь честью… – продолжал Гассэ, сильно растягивая слова. – Прошу вас, господа, присаживайтесь… – Он показал рукой на стоящие рядом стулья и принялся наполнять стаканы. – Дружба, скрепленная вином, господа, вечная дружба. Не так ли? Ваше кавказское вино пришлось мне по вкусу.

Казарян и Хачатурянц закивали головами, как бы подтверждая справедливость его слов, и сели. Смирнов даже не пошевельнулся.

Гассэ чокнулся с новыми знакомыми, приблизил свой стакан к стакану Смирнова, все еще пребывающему в оцепенении, и сделал глоток, смакуя вино.

Казарян и Хачатурянц замерли со стаканами в руках, ожидая тоста. Однако, видя, что офицер залпом осушил стакан, они поспешно последовали его примеру.

Гассэ перевел дух и, причмокивая, снова заговорил:

– Чудесное вино, господа! Оно мне нравится больше шампанского. Такое вино можно пить до утра. – Он помотал головой, словно хотел стряхнуть с себя хмель, и уставился покрасневшими глазами на Казаряна. – Вы, кажется, чиновник, если я не ошибаюсь…

– Никак нет, господин офицер, я – учитель… – живо представился Казарян, многозначительно делая ударение на слове "учитель".

– Очень хор-ро… – Гассэ громко икнул и схватился рукой за грудь.

Присутствующим предоставилось право истолковать этот звук, как желание русского офицера извиниться за бестактный поступок. Ткнув пальцем в плечо Хачатурянца, капитан почти по слогам произнес:

– А вы, гос-по-дин… Вы, наверно, го-ро-до-вой?

Гассэ повертел в воздухе пальцем. Никто не понял, что он хотел сказать этим жестом.

Казарян, боясь, как бы слова офицера не оскорбили его друга, счел своим долгом вмешаться в разговор.

– Никак нет, господин офицер, – сказал он. – Вы ошибаетесь. Айрапет Хачатурянц – руководитель нашей местной партии. Достойная, благородная личность…

У Гассэ округлились глаза. Лицо перекосилось. Он изо всех сил хлопнул кулаком по столу. Звякнули пустые бутылки. Вино из стакана Смирнова выплеснулось на скатерть, а сам он вздрогнул, поднял голову, открыл на мгновение глаза и тут же опять задремал.

– Большевик?! – рявкнул Гассэ.

Перепуганные Хачатурянц и Казарян замотали головами. Хачатурянц даже слегка подался назад вместе со стулом.

– Меньшевик?!

Армяне опять замотали головами.

– Эсер?

Головы мотнулись в третий раз.

Гассэ перечислил названия всех партий в России, о существовании которых ему когда-либо приходилось слышать, и всякий раз получал отрицательный ответ. Наконец терпение его лопнуло.

– Так кто же вы? Отвечайте! – приказал он.

– Мы из партии дашнакцутюн, господин офицер. – тихо сказал Казарян.

Гассэ недоуменно пожал плечами.

– Даш-нак, даш-нак… Ты слышал? – толкнул он Смирнова. Тот встрепенулся и изумленно уставился на незнакомцев, словно только что их увидел. – Дашнакцутюн! Дашнак…

Смирнов задумался, потом вдруг неожиданно выпалил:

– Знаю, видел…

– Где?

– В Петровске. Они там устраивают петушиные бои.

Оба армянина помрачнели. Сначала Казарян решил, что это просто пьяная шутка, однако, всмотревшись в серьезное и даже грустное лицо русского офицера, понял, что ошибается.

– Господа офицеры! – Казарян поднялся. – Вы оскорбили нас и нашу партию. Господин Хачатурянц – всеми уважаемый и достойный человек. Он не заслужил таких слов, господин офицер!

Хачатурянц тоже вскочил. Смирнов, пьяно подергивая головой, смерил Казаряна презрительным взглядом, затем перевел взгляд на Хачатурянца и протянул руку, желая усадить этого толстого, как бочка, человека на место. Но Хачатурянц резко отпрянул от стола. Гассэ, видя, что их новые знакомые собираются уйти, замахал руками и воскликнул:

– Пардон, пардон, господа! Прошу садиться!..

Казарян и Хачатурянц надели свои шапки и поспешно вышли из духана.

Многие из присутствующих были поражены таким неожиданным концом беседы, начавшейся столь мирно. А некоторым эта сцена, напротив, послужила поводом для насмешек и острот.

Солдатам седьмой и восьмой рот, расквартированных не на территории крепости, были выданы специальные пропуска в виде маленьких квадратных картонок с печатью 1-го Особого Лебединского батальона, которые давали рядовым право на передвижение от временных квартир-казарм до крепости. Однако каждый находчивый солдат мог при желании либо сократить этот путь, либо удлинить его, пройдя через центральную часть города.

Этим преимуществом и решил воспользоваться солдат седьмой роты Виктор Бондарчук, выйдя рано утром из дома, в котором был расквартирован их взвод.

Часовой у ворот окликнул его:

– Эй, что там у тебя в свертке, солдат?

Бондарчук с равнодушным видом развернул старую желтую портянку, в которой оказалась аккуратно сложенная выцветшая солдатская рубаха. В нос часовому ударил терпкий запах солдатского пота.

Он поморщился.

– Понятно… Заверни… – И подморгнул с усмешкой. – Загнать хочешь?

Бондарчук иронически скривил губы.

– Куда уж там! Что за такое барахло дадут? Разве кто купит? – Он показал свою рубаху и спереди и сзади, демонстрируя прорехи на спине и локтях. – Несу портному. Может, как-нибудь залатает…

Часовой покачал головой.

– Эх, солдат, побереги копейку! Ты ведь на Кавказе. За те деньги, что заплатишь портному, здесь можно купить хороший подарочек для Танюши… Или у тебя Маруся?.. Хи-хи-хи… Как звать-то ее?