Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

Саурмаг Павнели

Ушу изнемогал от ожидания – почти целую неделю он не видел Бачеву. «Если Бачи примет христианство, что может помешать нам соединиться?» – думал он, но, глядя на мрачное лицо отца, понимал, кто это может быть. Поэтому пока он помалкивал, выжидал удобный момент, когда Саурмаг не сможет ответить на его просьбу отказом. Наконец, решив, что ничего отраднее, естественнее и приятнее той новости, которая полнила его радостью, быть не может, он как-то вечером завел разговор на волнующую его тему:

– Не посоветуешь ли, кого выбрать в крестные для девушки? Хочу, чтобы все было сделано своевременно.

«Для какой девушки?» – чуть было не спросил Саурмаг Павнели, но тут же сообразил, кого имел в виду сын, и даже не поднял головы.

Ушу с укоризной смотрел на отца – зачем притворяться передо мной, думал он и, почти расчленяя слова на слоги, произнес:

– Если Бачева крестится, если Бачева станет христианкой, что нам может помешать?

После возвращения Ушу из Константинополя Саурмаг не находил общего языка с сыном. Отец и сын не слышали друг друга. Однако, несмотря ни на что, Саурмаг не терял надежды, что отношения их наладятся. Ушу и сам поймет, что думает по поводу всей этой истории отец, и не пойдет против его желания и, потом, он убежден, что Ушу и без его вмешательства прекратит отношения с иудейкой – надоест ему. Но сейчас слова Ушу наполнили его сердце неожиданной радостью.

«Иудейка станет христианкой? Благое дело! Дочь Занкана Зорабабели примет христианство?! Это ведь подрежет ему крылья?! Дочь такого человека, как Занкан, изменит своей вере?! Да, да, он скромен, учтив, всегда здоровается первым, но непокорен, ох, непокорен! Он уже не сможет разгуливать по городу со своим надменным видом… А что, если Занкан замыслил сыграть с ним, Саурмагом, шутку? Что, если приказал дочери вести себя именно так, а потом… Впрочем, вряд ли… Что может выудить у Саурмага Занкан, чего у него самого нет?!» Саурмаг Павнели пребывал в полном недоумении. Когда сын повторил вопрос, он ответил:

– Крещение – благое дело, крещение это величие Христовой веры. Каждый христианин должен стремиться к тому, чтобы обратить в веру Христову как можно больше людей. Молодец!

Ушу напряженно ждал окончания этой тирады. Но отец больше ничего не сказал, лишь только улыбнулся ему и, как если бы ничего важного не услышал, продолжал перебирать четки.

Ушу прекрасно знал своего отца. Он понял, что хотел сказать отец своим молчанием.

– Если она откажется от своей веры, если крестится, ты что… – от волнения слова застревали у него в горле, и поэтому он не смог произнести, что рвалось наружу, – ты что, не полюбишь ее? – сказал он и тут же понял, что должен был поставить вопрос по-иному. А Саурмага этот вопрос привел в раздражение. Он чуть было не крикнул сыну: «Ах, вот как – ты требуешь от меня любви к этой иудейке?» Но он подавил злость и иронически улыбнулся Ушу, и только. Не сказал ничего. А улыбка отца почти убедила Ушу в том, что на его поддержку ему рассчитывать не приходится.

Всю ночь Ушу провел в раздумьях, как ему быть: дождаться, пока Саурмаг сменит гнев на милость, или венчаться немедленно.

Через несколько дней за завтраком Ушу окончательно убедился, что Саурмаг никогда не захочет видеть Бачеву в своих невестках. Это случилось так: положив себе на тарелку большой кусок холодной вареной говядины, Саурмаг сказал:

– А что изменится от того, что она крестится? Разве она перестанет быть еврейкой?

Ушу понял – это последнее слово Саурмага. Нервы у него не выдержали, и он вышел из себя.

– Разве ты забыл, что наши предки не сразу стали христианами, а она, по крайней мере, еврейка – верит в Бога единого?! Разве не от евреев пошло христианство? – Саурмаг с осуждающей улыбкой смотрел на сына. Было совершенно очевидно, что он не согласен с ним. – Не веришь? – кипятился между тем Ушу. – Христианство возникло потому, что этот народ – искатель истины.

Саурмаг с такой силой грохнул кулаком по столу, что перевернулись не только тарелки, но и медная величиной с пядь солонка. Соль рассыпалась по столу. Саурмаг со злостью смотрел на сына, потом швырнул на стол кусок ткани, которой вытирал руки, и вышел из трапезной.

Ушу решил: он венчается. И крестины и венчание должны пройти в ближайшее время. Приняв решение, он почувствовал себя свободным человеком – таким, каким, по его представлению, должен быть человек.

С этим настроением он отправился к своему духовному отцу – отцу Ростому, следовало поначалу переговорить с ним, а потом повидать Бачеву.

Яко Тамта для Тумиана

 
Яко Тамта для Тумиана,
яко Амиран для Хорашан,
яко Хосро-Шанша для Бануи,
яко Мзечабук[13] для Солнца хазаров,
яко Яков для Рахели и
Иосиф для Асанет,
Давид для Берсабе и Абисак,
яко Пелоп, бравый воин, для Иподам, дочери Ономао,
яко Плутон для Персефоны,
яко Рамин для Вис,
яко Фридон для Шахринос-Арнаваз,
яко Шадбер для Аинлиэт.
 

Житие Картли

Занкан Зорабабели внимательно разглядывал гостевой зал царского дарбази. Здесь поставили новый золотой подсвечник, вдвое больший, чем прежний. Резьбу, украшающую подлокотники кресел, покрыли золотом. Он провел ногтем по узору, пытаясь определить, откуда это золото. Именно в этот момент в зал вошел дворецкий и предложил следовать за ним. Большинство членов дарбази почтительно приветствовали Занкана. Парнавазисдзе, человек уже немолодой, приподнялся и кивнул ему головой. Его примеру последовали и другие. Габаон, мослатый, с румяными щеками, вечно улыбающийся, кивая головой, приложил руку к груди в знак глубочайшего уважения. А Джорджикисдзе, молодой вельможа, пользовавшийся тем не менее большим уважением при дворе, с сабельным шрамом на лице при виде Занкана воскликнул:

– А вот и наш дорогой Занкан пожаловал, и это значит, что мы затеваем благое дело!

От Занкана не укрылась сдержанность Саурмага. Он даже не поднял головы, когда Занкан вошел в зал, сидел, уставившись в одну точку. «Хотелось бы мне знать, что это с ним», – подумал было Занкан, но Абуласан прервал его мысли. Он подошел к нему, взял под руку, провел к своему месту и усадил рядом с собой.

– Уважаемые члены царского дарбази! – обратился он к присутствующим. – Мы с Божьей помощью решили вопрос замужества царицы Тамар – позовем в мужья для Тамар сына великого князя Ростовско-Суздальского княжества Андрея Боголюбского – Юрия. Мы надеемся, этот союз принесет пользу Грузии. Мы сроднимся с соседним народом, и да благословит Господь наше единение. Я уже говорил, что княжич выслан из страны и живет в настоящее время у кипчаков. Мы долго думали, кого избрать в посланники к нему. Он ведь и дело должен устроить, и княжича привезти сюда. Лучшим исполнителем этой миссии нам представляется Занкан Зорабабели. Господь одарил его мудростью. И ему полностью можно доверять. Я жду вашего согласия, уважаемые!

Пораженный услышанным, Занкан вместе со всеми внимал Абуласану. Тут раздался голос Парнавазисдзе:

– Хорошо придумано, Абуласан, Зорабабели именно тот человек, который честно исполнит порученное дело.

– Может быть, стоило спросить сперва мнение Зорабабели!

– А они разве кого-нибудь спрашивают?! Их ведь большинство – как кроят, так и шьют! – отозвался Тарханисдзе, и Занкан увидел, как сидящие поблизости от Саурмага от души рассмеялись. Тарханисдзе поднял руку, призывая к тишине. – Не так обстоит дело, Абуласан, как ты тут вещаешь. Мы не избирали Боголюбского в женихи царице. Это твое решение.

– Мы настаиваем на своем, – подчеркнуто неторопливо произнес Саурмаг, – мужем царицы Тамар должен быть Алексей Комнин. Мы хотим побрататься с Византией, а не с каким-то чужаками.

В зале воцарилась тишина. Абуласан опустился в кресло.

– Уважаемые члены дарбази, я неоднократно говорил вам, не стоит вновь родниться с византийцами, делать византийца мужем нашей царицы. Неужели не пришло время расправить наконец грузинам крылья, неужели вы вновь хотите оказаться в тени Византии?!

– А чем тебе не угодила Византия, амир? Может быть, византийской вежливостью, ученостью или силой?! Может быть, тебе это все не нравится? – раздался чей-то возглас – Занкан не понял чей.

Абуласан не спешил с ответом. Наконец он поднялся и с улыбкой произнес:

– Еще как нравится, ох, как нравится, но скажем и то, грузины, не слишком ли большую волю дали мы византийцам в своем отечестве? Кто мы – смиренные рабы их или соратники? Мне кажется, мы послушны их воле. Воле народа, страны, мощь которой день ото дня слабеет. Надо смотреть вперед, искать новых уз, закатное солнце не греет, а восходящее – оно живое, – Абуласан помолчал и, сделав несколько шагов вперед, оглядел членов дарбази, – вы, которые в меньшинстве, славите вчерашний день, это понятно, но меня больше интересует день завтрашний, а страна росов, Юрий Боголюбский – это завтрашний день. Византия же, что изнуренный плешивеющий осел. Мы устремлены в завтрашний день, нас большинство, и мы не только голосами, но и мудростью превосходим вас!

В зале снова воцарилась тишина. Затянувшееся молчание прервал Тарханисдзе.

– Да, говорить ты мастер, Абуласан, но разве так обстоит дело? Мы все знаем, Византия отнюдь не оплешивевший осел, и страна росов – не восходящее солнце.

– Мы, большинство, так говорим и так и будет! – воскликнул Джорджикисдзе.

Тарханисдзе поднялся со своего места.

– Царица Тамар не желает выходить замуж за Боголюбского, – начал он тихо, – как это возможно, говорит царица, я даже не знаю, что он собой представляет!

– Царица пожелает то, что захочет царский дарбази, – прервал его Абуласан, – царица обещала это Кутлу-Арслану.

– И Занкана не спрашиваете? Хочет ли он вести переговоры с будущим супругом царицы Грузии? Хочет ли он отправляться в столь дальний путь?

– Решение царского дарбази – закон не только для царицы! – отрезал Абуласан.

Тарханисдзе сел и уставился на Занкана. Тот хранил молчание.

– Говори! Мы тебя слушаем! – произнес Абуласан.

– Избранные сыны Грузии! – проникновенным голосом начал Занкан. – Я с честью выполню все, что изволит поручить мне царский дарбази. – Тут Занкан сделал паузу, а затем продолжил: – Главное здесь не то, чего хочет Зорабабели, Зорабабели готов выполнить ваше поручение, вопрос в том, что есть благо для Грузии.

– Вам все ясно, не так ли? – повернулся Абуласан к Тарханисдзе. – Решено! Занкан Зорабабели назначается нашим посланником, он должен отправиться в страну кипчаков, провести переговоры с княжичем Юрием и препроводить его сюда с почестями, приличествующими царской особе.

Саурмаг Павнели тяжело поднялся со своего места, отложил в сторону кальян и в наступившей мертвой тишине не спеша начал свою речь:

– Ну вот, Абуласан, амир Картлийский, правитель Тбилиси, ты и твои люди, избалованные богатством, отвергли Алексея Комнина, не захотели, чтобы супругой нашего солнца – царицы Тамар стал византийский царевич, юноша достойный, заслуживающий хвалы. Мы хорошо знаем его и его нрав, и он хорошо знает нас и любит нашу родину и наши обычаи. Ты и твои сторонники остановили свой выбор на изнеженном богатством князе росов, несмотря на то что он для нас полная загадка, он сам и его нрав. Вас большинство в этом зале, и вы победили!

– Лихо не оставляет в покое Грузию из-за ее безрассудных сынов! – воскликнул немолодой эристави Иванэ Палаванди.

– Не спеши оплакивать Грузию, эристави, почем фунт лиха – это мы вскоре узнаем.

– Почему, с какой целью мы должны терпеть эти оскорбления и унижения? – не унимался Палаванди.

А Саурмаг Павнели ровным голосом спокойно продолжал:

– И я о том же толкую! Мы на многое закрывали глаза, а теперь, Абуласан, ты хочешь, чтобы мы молча проглотили и то, что ты посылаешь Занкана к будущему мужу нашей царицы?! Что должен сказать Занкан русскому княжичу? Я, мол, иудей, устрою твой брак с царицей Грузии? Неужели мы так низко пали, что среди нас, грузин, не нашлось мудрого человека, которого мы могли бы послать в страну половцев? – Саурмаг оглядел своих сторонников. – Мы, меньшинство царского дарбази, требуем ответа у Абуласана! – Он опустился в кресло с видом человека, выполнившего свой долг.

– Почему? Зачем? Ответь нам, Абуласан! – поддержал его Тарханисдзе.

– Потому что иудей наш брат! – спокойно ответил им Парнавазисдзе.

– Согласен, иудей – наш брат! Но замужество царицы Грузии – дело грузин, – возразил Тарханисдзе.

Занкан вскинул голову, оглядел взволнованных членов дарбази. «Зачем Абуласан вовлек меня в этот раздор? Наверняка что-то задумал, не иначе! Но что? Что замыслил амир? Он ведь наверняка знал – избери он меня единственным посланником, члены дарбази непременно восстанут против этого! И все же избрал, не побоялся их гнева. А это значит, что… это значит, что… он надеется одержать еще более крупную победу, но какую?»

Глаза Абуласана горели торжеством, было очевидно, что это гудящее, растревоженное собрание представлялось ему жалким сбродом. Наконец, погасив испепеляющий взгляд, он сказал:

– Вот вам мой ответ: первое, если задумаетесь, может быть, поймете, почему вы – меньшинство, а мы – большинство. Что мне вам сказать, как ободрить, если иудея вы считаете чужаком и забываете, что наши цари – Багратиони, наша солнцеликая Тамар – прямые потомки Давида и Соломона. И вы гневаетесь из-за того, что мы посылаем иудея устраивать будущее отпрыска Давида и Соломона! Второе, как вы не понимаете, уважаемые члены дарбази, в страну половцев должен отправиться один человек, дабы никто не догадался о цели его путешествия. Занкан же постоянно ездит в разные страны, и никто не заподозрит об истинной его миссии, иначе до приезда Юрия Боголюбского у нас не будет отбоя от предложений со стороны женихов – очень многие хотят стать мужем солнцеликой Тамар. А вы, уважаемые члены дарбази, должны понимать, что значит отказать потенциальным женихам из соседних ханств или султанатов. – Абуласан воздел правую руку и продолжил окрепшим голосом: – За будущим мужем царицы Грузии Тамар отправится известный купец Занкан Зорабабели – иудей по вероисповеданию, духом истинный грузин, потомок Давида и Соломона, верный слуга престола Багратиони. Такова воля царского дарбази Грузии. Этого требуют интересы Грузии! – Абуласан повернулся к Занкану: – Зорабабели! Царский дарбази обязует тебя, немедля, в течение этой недели отправиться в путь!

Саурмаг спокойно, даже с некоторым удовлетворением смотрел на Абуласана. По всей видимости, он согласился со своим врагом. Почему?

Спокойствие Саурмага встревожило Занкана.

Ничто не могло отменить этого решения. Супругом царицы Тамар станет Юрий Боголюбский – сын князя Андрея. Судьба предопределила в мужья для Тамар Юрия, как Тумиани для Тамты и Амирани для Хорашан.

Вечер подходил к концу. Закатное солнце ласково прощалось с миром.

Занкан возвращался домой, но все его мысли были о только что завершившемся царском дарбази: пока замысел Абуласана не станет для него ясным, он будет чувствовать себя слепцом, ощупью продвигающимся вперед. Перед сражением с филистимлянами, расположившимися в долине Рефаим, царь Давид вопросил Господа: идти ли ему против филистимлян, предаст ли он их в его руки. «А я нахожусь в Петхаине, – думал Занкан, – как мне спросить Господа, одержу ли я победу в этом деле? А если даже спрошу, сочтет ли он меня достойным ответа?!»

Солнце почти зашло. Занкан молча, про себя молил Господа: «Помоги, Создатель, укажи верный путь, чтобы не опозориться мне перед миром!»

Вот о чем мечтал грузи некий еврей, а из головы у него не шла призывавшая к величайшей осторожности картина: вальяжно развалившийся в кресле Саурмаг с выражением безмятежности на лице.

А потом сумерки поглотили солнечные лучи. Занкан отправился в синагогу – наступало время вечерней молитвы.

Сон

Было утро воскресенья, когда Занкан отправился в страну половцев. (Повара на рассвете выехали за город, чтобы встретить хозяина в доме на берегу Арагви.) Естественно, Занкан не сказал Иохабед, куда и с какой целью едет – замужество царицы Тамар было строго засекречено.

До отъезда из Тбилиси Занкану надо было завершить несколько важных дел – ждало своей отправки в Константинополь судно. На следующей неделе у Занкана была запланирована поездка в Персию для переговоров с тамошними купцами – их интересовала родниковая вода Грузии. (Вот так-то: когда страна без хозяина, соседи посылают туда войско и, размахивая саблями, берут все, что можно взять, но если у страны есть властитель, желаемое получают при посредстве купцов, что приносит большую прибыль казне.) Занкан послал в Исфахан человека с извинениями, прося купцов отложить переговоры на несколько месяцев. И все это время какая-то мысль ускользала от него, он никак не мог уцепиться за нее – другие мысли вытесняли ее. По этой же причине он до сих пор не уяснил себе, почему для блага Грузии требовалось, чтобы именно он, Занкан, отправился к половцам с этой политической миссией и почему Саурмаг проявил такую покладистость.

Занкан полагал, что в дороге разберется в хитросплетениях Абуласанова плана, но только он тронулся в путь, как за ним разревевшимся ребенком увязалась мысль о Бачеве. «Ей уже шестнадцать, давно замуж пора, ее мать Иохабед в пятнадцать лет стояла под хупой»[14]14
  Навес, под которым раби благословляет молодоженов.


[Закрыть], – думал он, перебирая в памяти тбилисских юношей, но ни один из них, на его взгляд, не годился ему в зятья. «Как только вернусь, съезжу в Кизики[15]15
  Местечко в Грузии, на юго-востоке Кахетии.


[Закрыть], надо познакомиться с сурамскими евреями. В Крцхловани растут крепконогие ребята. Быть не может, чтобы там не нашлось одного порядочного парня». Уйдя в свои мысли, он даже не заметил, как миновал окрестности Тбилиси, места первого поселения евреев: Занави, Мцхета, Херки, Хуриатубани. К дому на берегу Арагви он подъехал к вечеру. Лучи огромного ярко-оранжевого солнца пронизали крону деревьев, ложились на проселки и, отражаясь от поверхности реки, преображали окрестности.

Занкан отказался от еды. Сказал Иакобу, что восход солнца они должны встретить у источника, и отправился спать.

Долго не мог заснуть, слушал шум реки, рокот ее волн. Под конец уснул – над Арагвиспири уже ярко сияли звезды.

Уставший с дороги, утомленный грохотом реки Занкан видит сон: Бачева входит в море, она удаляется от берега на большое расстояние, но вода ей по колено. Она смеется, время от времени убыстряет шаг, почти бежит, как будто находится не в воде, а на суше – смеется, бегает, кружится, но вода не поднимается выше колен. Но кто это несется за ней? Какая-то женщина?! Это ведь Эстер! Почему она гонится за ней по пятам? Как молодо выглядит Эстер! Как она похорошела! Нахмурив лоб, Эстер зовет Бачеву, а Бачева, хохоча, убегает от нее! Она не слышит Эстер. Да, Эстер вообще не слышно – она открывает рот, по тому, как напрягаются жилы у нее на шее, видно, что она кричит, но голоса не слышно. Эстер, Эстер! Что сделало тебя такой красивой, почему ты так расцвела, Эстер?! Женщины обычно хорошеют, когда у них появляется любимый. Эстер смущенно улыбается, наклоняет голову, потом снова бежит за Бачевой. Бачева убегает, не слышит ее зова, пару раз даже машет ей рукой. Эстер останавливается. В чем дело, устала? О, как бьется у нее сердце!.. Бачева хохочет. Бежит от нее, заливаясь смехом. Ее не волнует состояние Эстер. «Какая ты красивая, Эстер, почему ты так похорошела?» Эстер стоит, не шевелясь, а Занкан со своим ложем погружается в воду. Эстер не трогается с места, неужели она не видит, что Занкан тонет? «Эстер, Эстер, помоги мне! Где Бачева? К чему тебе эта красота, Эстер, когда вода уже по горло!» А вот и Бачева, оказывается, это она налегает на ложе Занкана. Какая сильная девочка! Именно она топит ложе отца! «Баче, дочка, что ты делаешь?»

Занкан проснулся. С испугом огляделся. Хотел было подняться, но не смог шевельнуться. Посмотрел в окно. Небо голубело на востоке. «Дурной сон, черт побери!» Он с трудом встал, накинул халат, решил спуститься к Арагви, рассказать воде о приснившемся кошмаре, чтобы она унесла его с собой. Открыл дверь, осторожно обошел спящего у двери Эуду и спустился к реке. Арагви неслась, что-то бормоча про себя. Занкан нагнулся, омыл руки: пусть мой странный сон унесет река, подумал он. Потом присел на камень. На рассвете Арагви набиралась сил – как только взойдет солнце, она опять разбушуется, опять будет окатывать тысячи валунов на своем пути. Занкан постепенно успокоился. Может быть, этому способствовал свет, потихоньку разгонявший тьму: вот уже стал виден забор, за ним – огород. Занкан встал, пошел к дому, заглянул в комнату, где спал Иакоб. Не входя, прямо с порога почти шепотом произнес:

– Поднимайся, Иакоб, вот-вот рассветет, пора читать утреннюю молитву.

Иакоб словно дожидался этого шепота, вскочил, стал одеваться.

– Иду, господин, уже иду, – ответил также шепотом.

Занкан умылся, оделся, накинул на плечи цициткатан.

– Шолом алехем! – сказал он, входя в зал, где уже собралась челядь – слуги, повара, сопровождающие. Все поднялись со своих мест и не садились, пока Занкан не опустился в кресло. Иакоб, высокий худой, вечно улыбающийся, с плешью на голове, на цыпочках подошел к Занкану, положил перед ним талис, филактерий, сидур-молитвенник и опять же шепотом произнес:

– Утро понедельника рассвело на благо всем! – таким образом Иакоб напомнил Занкану, чтобы тот не забыл прочитать тексты, читаемые обычно в понедельник утром.

– Я помню. – Занкан кивнул головой, и все присутствующие приступили к молитве – молились тихо, словно напевая про себя, а когда приступили к заключительной молитве, их нестройное поначалу пение слилось с ревом окончательно проснувшейся Арагви. Снова жаркие молитвы лились над Арагви.