Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Гурам Батиашвили

Предисловие: Свои и чужие

Гурама Батиашвили всегда мучила судьба Грузии в периоды исторических переломов – будь то события, предшествующие подписанию Георгиевского трактата, определившего союз с Россией, заговор 1832 года или воцарение правительницы Грузии Тамар. Так было еще в давние советские времена, когда его знали прежде всего как автора современных пьес, шедших на разных языках в разных театрах Советского Союза. Он был одним из любимых авторов московского журнала «Театр», где мы и познакомились с ним почти тридцать пять лет назад.

Он был одним из тех («первым среди равных» должен назвать Бадри Кобахидзе, изысканного красавца, актера и режиссера, нашего общего с Гурамом незабвенного друга), кто открыл мне Грузию не только как страну ликующего застолья и пенящегося искусства, благословенный оазис в регламентированной советской жизни, но как землю, величественную своей трагической историей, рождавшей героев и мерзавцев, историей, которая знала бездны предательств и падений, – и высоты тиранических, подвижнических усилий, в конечном счете спасших эту страну от окончательного исчезновения с географической и политической карты мира.

История Грузии притягивала и манила Гурама Батиашвили своими неизбежными загадками и метаморфозами и мучила бесконечными поисками ответов о смысле страданий и верности избранных путей спасения.

Человек театра, к тому же воспитанный на грузинской театральной культуре, соединившей романтический гротеск и национально прочувствованный психологический реализм, он и в прозе воссоздал историю выразительными сценическими картинками, игрой света и тени, завораживающими темпоритмическими построениями.

Его проза – театральна, она словно готова трансформироваться в драматургическую ткань, предстать перед публикой.

Роман «Человек из Вавилона» – не исключение. В нем воплотилась театральность грузинского языка. И языка грузинских евреев – тоже.

Российскому, московскому человеку, да еще в советское время, нужно было совершить определенное интеллектуальное, да и моральное усилие, чтобы различить в Гураме негрузина, хотя для тбилисцев в этом не было никакого открытия: для нас, дружественно посторонних, грузинские евреи были прежде всего грузинами, для жителей Грузии их земляки с абсолютно грузинскими, по нашим понятиям, фамилиями были безусловно евреями, неизменно уважаемой, важной, но все-таки обособленной частью местного сообщества.

«Человек из Вавилона» – это роман о патриотизме, о любви к своему Отечеству, с которым связаны не биологически, по праву крови, но по праву чувства и разума, по праву деятельного созидания. Не участи, но участия. Потому что судьба Грузии – это судьба всех, кто живет на этой благословенной земле, столь желанной для могущественных и воинственных соседей. Выживание Грузии зависит от мудрости правителей, способных заключить выгодные и неунизительные союзы, и самоотверженности всех граждан, которым дорога эта страна, ее свобода и ее процветание. И своекорыстие правителей страшнее для ее блага, чем вероломство иноземцев.

Междоусобные распри грузинских феодалов, которые ведут борьбу за право подчинить себе царя, своего рода хрестоматийная классика исторического романа – и судьба грузинских евреев, которые, по определению, должны быть заложниками и жертвами этой войны, – составляют фабулу Гурама Батиашвили.

Для него судьба Грузии – и есть судьба его народа, он не мыслит себе иного удела.

Новый роман Гурама Батиашвили созвучен большой исторической прозе новейшего времени – достаточно вспомнить «Испанскую балладу» Лиона Фейхтвангера. Судьба евреев в диаспоре – это независимый выбор: высокомерная (пусть и вынужденная) обособленность от всех окружающих, насильственное избранничество, – или созидательное растворение в иной этнической, социальной и культурной среде.

Извечный «закон гетто»: «Надо быть лучше других, чтобы быть такими же, как все». И потому немецкие евреи истовее других поддерживали партию войны в кайзеровской Германии, а евреи российские пламенно призывали к войне до победного конца царское правительство и отправляли своих детей на фронт. И все это меньше чем за двадцать лет до начала Холокоста.

Впрочем, даже мудрому Занкану, сыну Мордехая, это было неведомо. Он был твердо уверен, что можно верно служить Грузии, грузинскому государству, грузинскому народу и не изменять себе. И по-своему был прав.

Михаил Швыдкой

Человек из Вавилона
(Роман)

На конных состязаниях

Бачева никогда не бывала на конных состязаниях. Она не пошла бы туда и в этот раз, если бы не настойчивость Тинати. Та буквально насела на нее: пойдем, там соберется вся знать, лучшие сыны Грузии, ты непременно должна пойти. И только под конец призналась: там будет Ушу, надо же тебе в конце концов с ним познакомиться. И чтобы хоть как-то ослабить ее напористость, Бачева неуверенно протянула: может быть, и пойду.

Ушу был единственным сыном Саурмага, знатного вельможи, члена царского дарбази[1]1
  Высший совещательный орган в феодальной Грузии.


[Закрыть]. Имя Ушу не сходило с уст Тинати: «Ушу сказал», «Ушу был грустен», «В Константиполе у Ушу был такой наставник, какой нам и не снился»… А однажды, размечтавшись, она, прикрыв глаза, доверительно прошептала Бачеве: «Будь Ушу равнодушен ко мне, разве он улыбался бы мне такой лучистой улыбкой?!» И добавила: «Знала бы ты, какая у него улыбка, – кажется, проникает в самое сердце и поселяется в нем навсегда!»

Несмотря на то что главный город Грузинского царства – Тбилиси – был не таким уж большим, Бачева никогда не встречалась с Ушу. Но Тинати столько говорила о нем, что ей казалось, она наверняка узнает его при встрече.

Неизвестно, что взяло верх, любопытство ли, настойчивость Тинати, но Бачева без особой, впрочем, охоты отправилась вместе с подругой на большое поле вдоль Куры, где каждое воскресенье перед Пасхой проводились конные состязания. Тинати была в восторге от того, что Бачева согласилась поехать с ней, она то и дело заливалась звонким смехом, и от этого смеха, неудержимого, искристого, привлекающего внимание, казалось, подрагивали только недавно зазеленевшие кусты. Она была уверена, что Бачева понравится Ушу, и заранее радовалась этому.

Евреи практически не посещали бега, разве только восьмидесятилетние мальчишки, людям постарше было не до скачек. Развлечения – удел грузин, евреям не до развлечений. Они считали, и наверное не без основания, что у них слишком много забот, чтобы предаваться забавам. Скрупулезное следование всем еврейским традициям и обычаям, хлопоты о семье и близких требовали немалого труда и времени.

Семья Бачевы выделялась из всех еврейских семей. Будучи дочерью достойного человека, она была избалована судьбой и выросла, не зная никаких забот. Главное для нее было что-то захотеть, что-то пожелать. И ничто не могло помешать исполнению ее желания! Знатные вельможи, приближенные к царскому двору, украшавшие ристалища или приемы, были нередкими гостями в доме Бачевы – их богато убранные кони часто останавливались перед дворцом ее отца – Занкана. Не спеша они слезали с коней, бросали поводья слуге и преисполненные собственного достоинства – с высоко поднятой головой и надменным взглядом – входили во двор. Моурави[2]2
  Управляющий (груз.).


[Закрыть] Шело неслышно проскальзывал к хозяину и неторопливо докладывал: «Волею Господа, пожаловал его превосходительство Георгий, да будет к добру его визит». Или: «Волею Господа, пожаловал член царского дарбази Иванэ, да будет к добру его визит». Занкан, в свою очередь, спокойно, не спеша отдавал распоряжение: «Встреть и уважь!» Сам же выходил к широкой лестнице перед домом, звал старшего сына Мордехая и вместе с ним дожидался гостя.

Кто только из вельмож не бывал в их доме! Но Бачева не помнит случая, чтобы отец спустился по лестнице навстречу прибывшему. Однажды какой-то вельможа, отличившийся в борьбе с турками-сельджуками, находясь в легком подпитии, крикнул Занкану:

– На что это похоже, Занкан?! К тебе самолично пожаловал такой важный гость, как я, а ты стоишь там, наверху, и не желаешь спуститься вниз?!

Занкан с достоинством отвечал:

– Уважение и почтение к царю дает мне на это право. Расстояние отсюда до калитки принадлежит ему. Выйди я к тебе навстречу, где преклоню колени перед царем Грузии, если в один прекрасный день милостью Божьей мне выпадет честь принимать его у себя?!

Беседа Занкана с гостем, а иной раз и застолье, проходила обычно в зале, убранном в константинопольском стиле, или во дворе, под развесистым дубом. Если Занкан предпочитал последнее, он говорил Шело, что сегодня нет ничего лучше, как посидеть под дубом. Шело согласно кивал головой, и во двор выносились циновки, ковры, подушки, затем небольшой столик и сухофрукты, а потом уже появлялись Занкан с гостем, степенно беседующие друг с другом.

Впрочем, Занкан редко отдавал предпочтение застольной беседе под дубом. Знатного вельможу он обычно принимал в константинопольском зале, менее знатных – в рабочей комнате, устланной коврами, ну а простолюдины к нему не ходили – наберись они смелости для этого, им не преодолеть бы высокой ограды.

Дворец Занкана был не только обнесен высокой оградой, но и имел такие толстые стены, что сквозь них не проникал холод. А летом в нем царила прохлада. Хотя семья редко проводила лето в Тбилиси – с наступлением праздника Шавуот[3]3
  Праздник в честь принятия Торы у подножия Синайской горы; празднуется в конце мая – начале июня.


[Закрыть] до середины Селихота[4]4
  Сорокадневная утренняя молитва, читаемая до наступления Нового года.


[Закрыть] семья перебиралась в горы – здесь, в Гудамакарском ущелье, на берегу Черной Арагви Занкан построил дом. Все лето в ушах у Бачевы звучал рокот Черной Арагви. Она любила смотреть, как река билась об огромный валун, лежавший на ее пути. Загородный дом не походил на дома в Петхаине[5]5
  Район в старом Тбилиси, где обычно селились евреи.


[Закрыть]. С трех сторон его опоясывал широкий овальный балкон, под которым неслась Арагви. Занкан любил принимать здесь гостей. Это были по большей части евреи, жившие на холме, на противоположном берегу реки. Говорили, дом Занкана стоит в окрестностях поселения потомков тех евреев, что прибыли когда-то в Грузию Сперским морем[6]6
  Черное море.


[Закрыть]. Они обосновались в главном городе тогдашней Грузии – Мцхета – и в ее окрестностях, но однажды большая часть их снялась с места и переселилась в горы.

Бачева не помнит, чтобы отец затягивал песню – обычно он вел беседу, неторопливую, исполненную достоинства, вдохновенную. Почти не пьянел, да он и не пил столько, чтобы вино могло одолеть его. А вот гости его пели часто – пели с азартом, увлеченно. Занкан при этом сидел, замерев, с выражением блаженства на лице – ему очень нравились грузинские песни, и он слушал их с удовольствием.

Тинати соскочила с коня, перекрестилась – прибыли с миром! – и бросила поводья слуге. Следом за ней соскочила с коня и Бачева.

Девушку поразило многолюдье – на конные состязания явилась масса народу. Бачева была еще слишком юна – ей шел семнадцатый год, – и она не знала, что в Грузии не всегда царили лад и гармония между людьми. А когда меж людьми нет любви и согласия, они легко становятся добычей врагов и нищеты.

Конные состязания, безусловно – приятное зрелище, но еще более приятно было наблюдать, как люди радостно приветствуют друг друга, заводят беседы. И хотя в поле вдоль Куры яблоку негде было упасть, здесь царили спокойствие и порядок. Горожане мирно прохаживались, вежливо кивали друг другу, прикладывая руку к сердцу, подчеркивая тем самым свое уважение. Бачева не раз наблюдала это приветствие грузин – выражение подчеркнутого уважения, – но сегодня этот жест произвел на нее особое впечатление: она впервые стала свидетельницей такого многолюдия, впервые слышала на каждом шагу сдержанно-уважительные поклоны: «Приветствую вас и желаю победы во всем!» или «Дай Бог вам только победы!», «Победы и успехов вам!», «Слава Господу, что вижу тебя в добром здравии, сударь!»

Но еще чаще и громче звучал задорный женский смех – с тех пор как на царский престол Грузии взошла женщина, в общественных местах то и дело стал слышен заливистый женский смех. Женские взгляды, голоса обрели большую теплоту и мягкость. Бачева не замечала такого даже в Византии. В прошлом году она вместе с отцом провела осень и зиму в Константинополе – Мордехай изучал там науку о небесных телах. Их приглашали в знатные семьи, со сколькими замечательными людьми они познакомились! Мордехай даже повел ее на открытие спартакиады, но такого женского смеха там ей не доводилось слышать! Создавалось впечатление, что властительница Грузии одарила своей силой и достоинством всех грузинских женщин. Они, грузинские женщины, горделиво и дружески улыбаясь, вели себя столь же достойно, как вела бы себя сама царица. Бачева видела царицу всего раз, да и то издали – на приеме в честь благословения на царство. Вся семья Занкана получила приглашение на этот прием. Это было еще до отъезда Мордехая на учебу в Константинополь.

Занкан и Иохабед явились к царице в числе других вельмож. Поздравили с благословением. Бачева с Мордехаем стояли в отдалении, внимательно глядя на царицу.

Тамар выглядела скорее задумчивой, нежели радостной. Каждого, кто поздравлял ее, она, казалось, видела насквозь. Наверное, потому, возвратившись в ту ночь домой, Занкан сказал: «Царь у нас – женщина, но Господь дал ей мужской разум».

Бачева внимательно разглядывала пришедших на состязания женщин, отмечала их движения, манеру разговора и вспоминала слова отца. Недавно Занкан спросил Иохабед: «Ты заметила, как изменились грузинские женщины после того, как на престол взошла Тамар?» – «Нет, батоно, не заметила», – ответила Иохабед. «А ты обрати внимание на горделивую осанку молодых, даже незамужних, женщин, на их пронизывающие взгляды».

И, словно желая проверить справедливость отцовского наблюдения, Бачева задержала взгляд на Тинати. Тинати, казалось, забыла о Бачеве. Кого-то лихорадочно выискивала в толпе. Однако настойчивый взгляд Бачевы все же почувствовала и, обернувшись, грустно улыбнулась:

– Хотела бы я знать, где он? Почему его не видно?

Бачева ничего не ответила. Ей гораздо интереснее было наблюдать за людьми, чем выяснять, куда девался Ушу. Приглядываясь к прохаживающимся горожанам, она заметила в толпе несколько знакомых лиц. Один из вельмож Абуласан, высокий худощавый мужчина в табачного цвета вязаной шапке – амир Картли, правитель Тбилиси и член царского дарбази, проходя мимо Бачевы, тепло улыбнулся ей и сказал супруге:

– Вот и дочь купца Занкана здесь! – И, пройдя несколько шагов, снова повернулся к ней: – Ты ведь помнишь, кто этот Занкан?

Жена Абуласана, полногрудая, голубоглазая женщина, кивнула головой и с улыбкой произнесла:

– Он, кажется, не погрешил против истины!

Всю предыдущую неделю город полнился разговорами о Занкане Зорабабели, что, впрочем, было неудивительно. В воскресенье после полудня семейство Панаскертели устроило званый ужин по весьма своеобразному поводу: отныне мы не иудеи, объявили они, мы публично отказываемся от иудейской веры и празднуем нынешнюю Пасху вместе с истинными христианами!

Давно уже иудеи не переходили в христианскую веру, люди и не помнили последнего случая, когда еврей отказывался от своей веры.

Занкан, получив приглашение на ужин, во всеуслышание заявил:

– Неверный иудей никогда не станет истинным христианином! Евреи как-нибудь обойдутся без Панаскертели, дай Бог, чтобы это семейство не приняло завтра маздеизм!

Насмешливый тон Занкана кое-кому пришелся не по душе – разве принятие христианства достойно осмеяния?! Но Саурмаг, член царского дарбази, высказался вполне определенно:

– Занкан прав! Перекати-поле только подрывают веру!

Тинати скрылась в толпе, и Бачеве стало скучно одной. Именно в этот момент она почувствовала на себе чей-то настойчивый взгляд. Бачева насторожилась, ею овладело неведомое дотоле желание дать отпор тому, кто так смотрел на нее, а отпор заключался в том, что она показала смотрящему спину.

Дочь Занкана стояла, опустив голову, упершись глазами в землю, и злилась – кто и почему смеет так глазеть на нее.

Как бы назло она не поднимала головы, не хотела показывать своего лица. Потом подумала, какой-то наглец уставился на нее, а она ведет себя, как ребенок, который дуется на маму, и, разозлившись, подняла голову и оглянулась, всем своим видом говоря: ты не только назойлив, но и нахален!

Бросив на незнакомца мрачный взгляд, она вдруг залилась краской и быстро опустила голову. Зажмурившись, перевела дух – ей показалось, она взглянула не на незнакомого парня, а на само воплощение юности, весны – матовый цвет лица, светлые усы и борода, голубые глаза, но главное – улыбка, которая согревала, как дыхание весны. Злость куда-то испарилась, и она улыбнулась в ответ.

Кому улыбнулась? Незнакомцу? Нет, тому, что предстало ее глазам – весне. Это была замечательная картина – чистое апрельское небо и улыбающийся незнакомец… Она не смогла удержаться от ответной улыбки!

И улыбнулась.

Именно в этот момент ударили в колокола. Состязания начались. Незнакомец взял коня под уздцы, еще раз улыбнулся Бачеве и пошел к месту сбора, туда, где развевалось огромное знамя состязаний. Не пройдя и десяти шагов, он обернулся, дружески махнул Бачеве рукой и продолжил путь.

Скачки начались – земля гудела под ногами несущихся коней. Можно было подумать, что там, куда они мчались, их седоков ждало не признание публики, а грамота, дарующая бессмертие… Всадники с гиканьем погоняли коней, от них не отставали и зрители. От криков и шума голова шла кругом. И это гиканье, шум и порой непристойные выкрики выдавали тот факт, что всего несколько десятилетий назад страной правили иноверцы. Вопли жителей пустыни, издаваемые зрителями, только пугали коней. Но люди не понимали этого, как не понимали и того, что, изгнав арабов из страны, они не смогли вытравить их след из своих душ. И это подтверждалось несвойственным грузинам гиканьем, оглашавшим окрестности.

Бачева не отрывала глаз от несущихся коней, но в мыслях была далеко отсюда. Перед глазами у нее стоял улыбающийся незнакомец, и она искала его в толпе, но тщетно.

А потом и вовсе потеряла надежду увидеть его, и сердце у нее больно сжалось. Скачки ее ничуть не интересовали, и теперь она сидела на свежевыструганной доске, предаваясь невеселым мыслям. Она даже не сразу поняла, что сказала Тинати, неизвестно откуда возникшая перед ней. Нет, она, конечно, услышала ее слова: «А вот и Ушу!», но не осознала их смысла. А ее растерянность усугубилась еще и тем, что незнакомец снова стоял перед ней и улыбался своей удивительной солнечной улыбкой.

Ушу, сын Саурмана Павнели, принадлежал к числу тех молодых грузин, кто разумно использовал недавние успехи Грузии на военном поприще. Победы над турками-сельджуками, окончательное изгнание их из страны принесли свои благие плоды. Грузинские юноши снова потянулись в Византию – кто по стопам грузинских монахов обосновался в византийских церквах и монастырях, кто пошел в ученики к астрономам, кто предпочел искусство риторики. Ушу избрал своим поприщем философию. Отправляя сына в Византию, эристави[7]7
  Правитель административной единицы в средневековой Грузии.


[Закрыть] Саурмаг просил его совсем о другом, но Ушу предпочел философию – она так хорошо объясняла происхождение мира, магию мысли лучших сынов Византии и других стран, что Ушу ничего другого и не надо было.

Он провел в Константинополе три года и, если бы не юная царица Тамар – а она нуждалась именно в таких молодых людях, как Ушу, – он и по сей день находился бы там. Несколько месяцев назад Ушу возвратился в Тбилиси. «Если вы, братья мои, вернетесь на родину, она сделает еще один шаг вперед на пути своего процветания!» – сказала царица на первой же встрече с Ушу и его друзьями…

Сегодня с утра Ушу был не в настроении: несколько недель назад из Константинополя прибыл еще один его друг – Абесалом Иорамисдзе. Он вернулся в свое родовое поместье – Базалети, но вскоре его потянуло в город, к друзьям. Вчера вечером они встретились, обнялись и не расставались до самого восхода солнца. Беседовали, угощались вином, но по-константинопольски – в меру.

Под утро оба заснули, но Ушу не смог выспаться – к полудню он должен был принять участие в конных состязаниях на берегу Куры – дал слово.

Ушу с трудом поднялся. Никакого желания участвовать в скачках. Жутко хотелось спать. И ни о чем другом он не думал, пока не увидел рядом с Тинати незнакомку. Она напоминала юную сияющую луну, но не это было главным – сколько таких юных, подобных сияющей луне, видел Ушу – эта девушка была особенной. Словно он давно знал ее, и их связывали долгие годы дружбы. Потому он и смотрел на нее с такой радостной улыбкой, а потом, когда она показала ему спину, свет как бы померк для него – в наступившем сумраке безмолвно бродили бесцветные, бестелесные люди, не имеющие ничего общего между собой.

Но вот скачки начались, и Ушу направился туда, где собрались все участники. Обернувшись, он увидел, что незнакомка улыбнулась ему.

Это приободрило его, придало силы. И все же участвовать в скачках не хотелось, не до состязаний ему было! Какое-то время он постоял у знамени, а потом повернул назад, туда, где, как он предполагал, находилась незнакомка. Он не спешил, почему-то был уверен, она ищет его, ждет. Какая-то подсознательная гордость переполняла его от этой мысли. Он прибавил было шагу, но тут его остановила дочь вельможи Аманелисдзе. Она стала что-то рассказывать ему, при этом так нежно поводила рукой по локонам своего пятилетнего сына Луарсаба, что в другое время Ушу непременно понял бы ее потаенные мысли, но сегодня он был не в состоянии догадываться о сокровенных желаниях молодой женщины. Он безучастно отвечал на ее вопросы, а потом, взяв коня под уздцы, оставил ее в полном недоумении.

Тинати не смогла скрыть своего восторга, увидев Ушу. Она едва не бросилась ему на шею, но все внимание Ушу было обращено на Бачеву. Тинати опешила – на лице подруги сияла улыбка. Она поняла, между Ушу и Бачевой возникла какая-то связь, и эта мысль встревожила и неприятно поразила ее. А Ушу, схватив Бачеву за запястье, повернулся к Тинати:

– Хороша, да?!

– Что ты сказал? – Тинати с трудом проглотила слюну.

– Красавица! Как ее зовут? – Ушу обернулся к Бачеве. – Кто ты? Как твое имя?

Бачева вырвала руку и бросилась бежать.

– Никуда от меня не убежишь, – крикнул ей вслед Ушу, – ты будешь моей женой!

Тинати на мгновение лишилась дара речи, но в следующий же миг пришла в себя.

– Ты что такое говоришь? – негодующе воскликнула она.

Бачева остановилась и обернулась. Во взгляде, который она бросила на Ушу, читались грусть, отчаяние и упрек одновременно. Сердце Ушу тревожно сжалось, он сделал шаг по направлению к ней.

Но Бачева убежала, а Тинати обеими руками вцепилась в локоть Ушу.

– Что ты делаешь, ты знаешь, кто она?

– Кто бы ни была, будет так, как я сказал! – ответил он, пытаясь высвободиться – ему хотелось бежать за Бачевой.

– Она иудейка, дочь Занкана Зорабабели!

Бачева подбежала к своему коню. Ушу уставился на Тинати.

Земля дрожала под копытами коней.

Зрители с гиканьем подгоняли коней.