Текст книги "Человек из Вавилона"

Автор книги: Гурам Батиашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Меж копей и волн

Праздничное застолье первого вечера Песаха – агаду – любой тбилисский еврей проводит в кругу семьи. Проводит, естественно, так, как позволяют ему средства. А кто на что горазд и как он празднует Песах, догадаться нетрудно: если в доме горело несколько свечей, значит, люди, отмечающие здесь агаду, не считали себя проигравшими в сражении с жизнью. Разумеется, были и такие семьи, где агада праздновалась при свете плошки – и таких семей было большинство. Например, в продуваемом всеми ветрами домишке Абрамико тускло мерцала одна-единственная плошка. Хозяин дома – хромоногий Абрамико негромко, нараспев, время от времени пыхтя и вздыхая, читал историю исхода евреев из Египта. Абрамико вздыхал потому, что не верил в то, что читал: если это правда, думал он, почему Бог ни разу не взглянул на меня благосклонно, не протянул руку помощи? Это за его неверие воздавалось ему.

Из иных домов, довольно ярко освещенных, раздавалось даже веселое пение. К примеру, у Бено Какителы за пасхальным козленком собралась вся семья, и пировали так, что слышно было в конце улицы.

А вот сколько свечей горело в доме Занкана Зорабабели, этого, пожалуй, никто не мог бы сказать. Из дома не доносилось ни звука – огромный двор был обнесен такой высокой оградой, что увидеть или услышать что-либо не представлялось возможным.

Прежде обе вечерние агады каждый тбилисский еврей проводил в своей семье, пока однажды блаженной памяти отец Занкана Мордехай не сказал:

– Иным евреям Господь даровал возможность достойно встречать агаду, но очень многие, да поможет им Господь, лишены этой возможности. А праздник в честь освобождения евреев из египетского плена должен быть истинным торжеством для каждого из нас, все должны чувствовать себя так, словно это они сбросили с себя рабское ярмо, потому агаду надо устраивать сообща, чтобы за столом сидели вместе и богач, и бедняк, и старый, и малый.

С того дня в каждый второй день Песаха во дворе дома Мордехая Зорабабели накрывался огромный стол, к которому приглашалось все тбилисское еврейство: «Каждый сын Израилев должен пожаловать к нам и разделить с нами радость освобождения. Вы являетесь не ко мне, вы приходите праздновать Песах».

Верность памяти отца Занкан видел и в продолжении этой традиции. Поэтому во второй день Песах у него во дворе собиралось огромное количество народу. Хахам[8]8
  Духовное лицо, раби.


[Закрыть] Аврам объявлял в синагоге:

– Уважаемые люди, Занкан бен Мордехай имеет честь сообщить вам, что во дворе его дома состоится общественное празднество в честь Песаха. Каждый желающий может прийти праздновать Песах и каждый желающий может вкусить там яств, дай Бог вам долгих лет, а ему умноженных прибытков.

Но и не сделай хахам этого объявления, на званый обед к Занкану все равно являлись почти все евреи без исключения, если, конечно, были способны передвигаться. Во второй день Песаха они спешили к нему со всеми своими чадами и домочадцами. В этот день они вспоминали, что евреи – Богом избранный народ и их освобождение из египетского плена произошло именно благодаря Его милости. Это придавало им сил и уверенности. Они ни за что не пропустили бы эту агаду еще и потому, что она давала возможность проникнуть во владения Занкана, хотя бы в его подворье, под только-только зазеленевшие дубы. Этот день всегда оставался памятным для них.

Занкан Зорабабели являлся одним из потомков тех евреев, что прибыли в Грузию из Вавилона Сперским морем. Об этом свидетельствовала не только его фамилия, но и память людская. Он был потомок тех, кто сидел на берегу рек вавилонских и оплакивал утраченную и разоренную Иудею. Но шло время, и разоривший Иудею Вавилон был предан огню и мечу персами. Евреи получили право вернуться на родину. Одна ветвь Зорабабели вернулась в Иерусалим. Еврейские источники упоминают их как Зорабабелей. Именно Зорабабели стояли во главе возвратившихся на родину собратьев, они же и возглавили восстановление Иерусалимского храма. Пророк Захария так говорил о предке Занкана: «Кто ты, великая гора перед Зорабабелем? ты равнина…» Другая ветвь Зорабабелей оказалась среди тех, кто не вернулся в Иерусалим и во имя еврейства, иудаизма остался на чужой земле. Здесь создавался Вавилонский Талмуд, и сущность родины нашла выражение в этой Книге. В Книге говорилось, каким должен быть человек, который освободит родину, в Книге видели залог спасения веры, народа и таким образом родины, так как считалось, земля, воздух могут быть родными лишь благодаря человеку, а потому все внимание уделялось заботе о духе человеческом. Согнанных с родной земли еще Навуходоносором евреев жажда жизни рассеяла по всему миру. В будущем их должна была воссоединить Книга. Книга должна была объединить народ.

Среди тех, кто годами создавал Вавилонский Талмуд, были и предки Занкана. Для них не имело значения время, не волновало, кто пребывает на царском троне: не тот царь, кто на троне сидит, а тот, кто создает ценности народные. И Книгу они считали вечной ценностью. Смысл существования поколений был заключен в Книге, ибо они знали: если не сцементировать дух народный Книгой, народ обожествит желудок, а у народа, обожествляющего желудок, нет будущего. Потому темными восточными ночами или лазурными рассветами в изнуряющую жару или унылую дождливую погоду они сидели, согнувшись над Книгой, скрепляющей дух народный. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел черед Персии, пока Александр Великий не подошел к ее границам и не сотворил с ней то, что она сотворила с Вавилоном, а Вавилон – с Иудеей – реки крови текли по персидской земле.

Пришла пора спасаться евреям уже от македонских копий – они последовали за более ранними изгнанниками, моля Господа об избавлении и мирном пристанище. Предки Занкана обрели в Грузии все, о чем просили Господа. И не только они. А иные раскинули свои шатры неподалеку от Грузии.

Зорабабели были очень богаты, они вывезли из Вавилона столько жемчуга и золотых изделий, что знай об этом юный македонец, он наверняка бы облегчил их груз и увеличил трофей своих храбрых воинов.

Шли годы, века. Предки Занкана признали в Грузии свою родину. Уже трудно было определить, что, за исключением религии, отличает их от грузин. Захватчик, во всяком случае, не отличал и с одинаковой беспощадностью разорял и тех, и других. Для предков Занкана, как и для самого Занкана, вера в Адоная оставалась чистой и священной, а вера диктует свои каноны жизни. Они и не пытались смешиваться с другими: у нас своя вера, свой Бог, и мы должны жить так, как обещали Богу у подножия Синайской горы.

– Мы живем здесь веками и все-таки остаемся пришлыми, – удивлялась еврейская молодежь.

Старики в ответ пожимали плечами: у горы Синай мы обещали соблюдать завет Божий и отступиться от него не можем.

Этим вопросом задавалось не одно поколение молодых людей, они спрашивали у тех, кто в свое время спрашивал у старших: мы же свои, так почему же остаемся чужими? И те, уже убеленные сединами, согбенные в плечах, отвечали: «Ничего не поделаешь, мы не можем отступиться от веры в Адоная»…

Хахам Абрам увлеченно рассказывает собравшимся, как Моисей выполнял волю Божью – выводил евреев из Египта, не подвергая их опасности, как упрямился фараон, не желая отпускать своих рабов. Жалкий невежда, он не ведал, против кого восставал!

Занкан внимательно разглядывает людей, пришедших праздновать агаду. Большинство из них ведь служат у него. Кто – здесь, в Тбилиси, кто в Трапезунде или Аране[9]9
  Государственное образование, находившееся на территориях, где ныне расположены Азербайджан и Иран.


[Закрыть], кто в княжествах русских. Вот уже десять лет, как Занкан торгует в землях росов, благодаря помощи этих людей. На Песах все они возвращались домой, в Тбилиси, чтобы встретить праздник в кругу семьи. Занкан мысленно оценивал деятельность каждого из них, подводил итоги. А хахам уже рассказывал, как фараон погнался за евреями. Его войско с гиканьем, криками несется по пустыне. Египетские коляски быстры и опасны. Они вот-вот нагонят бывших рабов! Бегут все – молодые, калеки, женщины, убогие, старики, дети и их родители, бегут от острых египетских копий, но далеко им не убежать – перед ними раскинулось Чермное море! А за спиной – сверкающие на солнце копья неотвратимо приближающегося египетского войска! Оно почти уже догнало евреев, вот-вот их копья вонзятся в сердца ребенка и старца, прелестной девушки и калеки. А нет, так их поглотит море – всех до единого, потных, обсыпанных песком пустыни, обгоревших на жарком солнце. Но Моисей зовет их к морю. Море – опасно, оно беспощадно и равнодушно, поглотит любого, кто осмелится войти в него. Испуганные иудеи, затаив дыхание, со страхом входят в воду, делают первые шаги по мокрому песку… Вот сейчас налетит волна и… Но нет, вода покорно отступает… Евреи продолжают идти вперед, и волны, клокочущие, многопенные, высокие, напоминающие цаплю, стоящую на одной ноге, почтительно расступаются перед ними…

А Занкан все приглядывается к участникам застолья. Да, большинство служит у него, но есть и такие, кто имеет собственное дело, и с Занканом у них нет ничего общего, кроме молельни. Вот, к примеру, Бено Какитела, горделиво восседающий за столом со своей женой и двумя сыновьями. Он ни разу не повернул головы ни вправо, ни влево, даже не бросил взгляда в сторону хахама, подчеркивая таким образом свою независимость. Преисполненный чувства собственного достоинства, он всем своим видом как бы говорил: «Что мне Занкан, я просто пришел праздновать агаду». Бено Какитела – состоятельный человек, один из тех, кому слава Занкана не дает покоя. Он не раз говорил: «Эх, кабы у меня было столько денег…» Или: «Его предки были приняты при дворе самого Давида Великого[10]10
  Давид Великий – Давид IV Строитель (ок. 1073–1125), выдающийся грузинский царь.


[Закрыть], блаженной памяти царь, оказывается, очень любил эту семью. Вот они и мнят о себе».

Занкан прекрасно осведомлен об этом – когда догадывается сам, когда другие намекают или прямо говорят: любителей наушничать среди наших евреев не перечесть!..

А египтяне продолжают свое преследование… Евреи со страхом входят в море. Хахам повествует об этом эпизоде так живо, что участников агады охватывает страх, словно они впервые слышат эту историю, словно в прошлом году, в позапрошлом и еще раньше в этом самом дворе хахам не рассказывал им, как по велению Господа море расступилось перед их предками, но восприятие случившегося столько веков назад как вчерашней трагедии – одно из условий праздника Песах. А хахам Абрам, причитая нараспев, почти плача, продолжает:

– Горе тому, евреи, кто забудет об этом, помните, всегда помните: мы постоянно пребываем меж копей и волн морских. Как бы хорошо нам ни жилось, мы не должны забывать ни пучины морской, ни острых пик, нацеленных в наши сердца…

– Ахаваи! – со стоном откликнулось застолье…

– И кто же наш спаситель, люди, кто наш избавитель?! – вопрошал хахам Абрам, оглядывая всех участников застолья. – Могущественный царь? Нет у нас царя! Войско? Нет у нас войска, люди, – он снова оглядел всех, сделал глубокий вздох и нараспев произнес, – блажен, кто помнит имя нашего избавителя Адоная, да будет благословен он, избравший нас!

К Занкану подошел Шело и прошептал ему на ухо:

– Пришел человек от Абуласана, просит пожаловать к нему.

Занкан качнул головой, давая Шело понять, что сейчас это невозможно. Амир Картли и правитель Тбилиси Абуласан прекрасно знает, что этим вечером Занкан празднует освобождение евреев от рабства. Правитель Тбилиси прекрасно знает и то, что во дворе у Занкана сотни людей сейчас вспоминают, как Моисей по веленью Божьему вызволил евреев из плена… А что происходит? К чему такая спешка?

– Я не могу сейчас оставить агаду, передай, что буду позднее, – прошептал в ответ Занкан. Шело молча кивнул головой и поспешно удалился. А Занкан вновь предался своим мыслям. Впрочем, он уже не слышал, что рассказывал хахам о евреях, идущих по дну Чермного моря, он думал о том, с какой целью, по какой причине зовет его к себе амир Тбилиси и член царского дарбази.

Занкан Зорабабели был преуспевающим купцом – его караваны ходили в Византию, Аран, Русь, Египет и повсюду славили его имя. Но знатным купцом не заделаешься, крылья не расправишь, ежели тебе не покровительствует царский двор. Занкана знали все правители, но милость тех, кто не имел сильной власти, мало что давала. Георгий III крепко держал в руках бразды правления страной, поэтому его покровительство имело для Занкана огромное значение, более того, благодаря благосклонности Георгия, усилилось влияние Занкана и в соседних странах. А после восстания Кутлу-Арслана[11]11
  Министр финансов при дворе Георгия III, после смерти которого в числе других сановников оказал неповиновение соправительнице Георгия III – царице Тамар.


[Закрыть] покровительство царицы Тамар стало неоценимым.

Занкан был уверен: восстание Кутлу-Арслана, кажущаяся победа восставших сослужили хорошую службу царице – народ убедился, что Бог даровал царице больше разума и мудрости, чем всем бунтовщикам, вместе взятым. Царица обошлась с ними великодушно – одарила землями, должностями и нанесла им сокрушительное поражение, а народу показала, что на самом деле двигало Кутлу-Арсланом и его сподвижниками, какие потаенные желания раздирали их.

Восстание было подавлено, но тайная борьба продолжалась. Изощренная закулисная борьба. Вчерашние бунтовщики, сегодняшние сановники всячески пытались доказать народу, что именно они радеют за страну.

Тбилисские евреи, празднующие агаду, затаив дыхание слушали хахама Абрама, искренне сопереживая своим предкам, много веков назад бежавшим из Египта, вместе с ними обливаясь холодным потом, шли по дну морскому меж высоких пенистых волн, терпели муки голода и жар беспощадного солнца пустыни, и лишь Занкана не было среди них. Погруженный в свои мысли, он тщетно пытался понять, зачем понадобился в столь неурочный час амиру Картли.

В последнее время собственные имя и фамилия резали слух Абуласану. Магометане в свое время переиначили их на свой лад и пожаловали его предкам высокие чины, что делало их в глазах мусульманских вельмож надежными людьми, а грузины хотя бы на словах вынуждены были считаться с ними. Теперь же настало иное время… Грузия уже давненько освободилась от мусульман. Всю мерзость и желчь, накопившиеся в их душах, грузины собрали воедино и все вместе, как один, освободились от них, вышвырнув в Куру. Ныне Грузия сама становится чуть ли не хозяйкой Передней Азии, постепенно возвращая себе истинное лицо. Поэтому гордиться тем, что твои предки в свое время сменили имя и фамилию, не приходится… Сегодня задавали тон те, кто не менял ни имени, ни фамилии, ни веры – кто сидел в своем поместье, осенял себя крестом и безропотно ждал, когда же Господь пожелает освободить Грузию от мусульманского гнета.

Сегодня для Абуласана что прогнанная со двора овчарка, что измененное на мусульманский лад его имя были едины.

Абуласан был предусмотрительным человеком, каким-то шестым чувством он прозревал грядущие события и редко когда ошибался. И по мере возможности вмешивался в их ход обычно с пользой для себя. У него была такая власть. В дни грозящей стране опасности он неплохо размахивал своей саблей – никто ни в чем не мог его упрекнуть. Когда Кутлу-Арслан взбунтовался, он своевременно примкнул к нему, в результате восстание пошло по такому сценарию, который был выгоден для страны. Абуласан свято верил: чрезмерная, неограниченная власть может заставить потерять голову и умудренного годами и жизненным опытом государя, прошедшего через огонь, воду и медные трубы. Потому что и царь – всего-навсего сын человеческий, и он не избавлен от соблазнов. Абуласан еще не знает, какой государь выйдет из Тамар, но он убежден, что за женщиной, да еще молодой, притом только что благословенной на царство, нужен глаз да глаз.

– Ну вот, мы благословили ее, исполнили волю Божью и царя[12]12
  Имеется в виду Георгий III, сделавший еще при жизни свою дочь Тамар отправительницей.


[Закрыть] нашего, но она должна помнить, что мы, сильные мира сего, можем вмешаться в ее жизнь, когда сочтем нужным изменить что-то по своему усмотрению, и на то также будет воля Божья.

Льстецы и любители посудачить за твоей спиной на свете не переведутся. Поседевшие на службе у Отечества до сих пор не могут успокоиться, что Абуласану, а не им выпала честь стать амиром Картли, правителем Тбилиси, членом царского совета. Но вслух роптать не ропщут. Они, недоброжелатели Абуласана, люди осторожные и умные. А осторожные и умные всегда знают, где, когда и как заставить неосмотрительного и неосторожного человека сказать то, что им так хочется произнести вслух, но они никогда не сделают этого именно потому, что умны и осторожны. И во дворце, и в домах вельможных нередко можно было услышать недоброе хихиканье: «Абуласан?! Когда я слышу это имя, мне кажется, что мусульмане никуда не уходили, и мы просто так, для виду размахивали саблями!» – «Как, он здесь остался? Разве он не убрался вместе с мусульманами?!» – «Господи, спаси и сохрани эту страну от всяких абуласанов, хасанов и прочих мусульман!» Злословившие прекрасно знали, что Абуласан был истинным грузином, знали это и внимавшие их злобным наветам. Но и те и другие любовно заглядывали ему в глаза, согласно кивали головой, а за спиной насмехались над ним, подчеркивая, что их предки ни веру не меняли, ни имени-фамилии не переделывали, ни должностей не получали от захватчиков. Но не они были врагами Абуласана, они, глупцы, лишь повторяли вслух, что нашептывали другие. Только и всего! Враги Абуласана подстрекали их проезжаться на его счет, но подстрекали не словами, не наставлениями, а намеками, ироничными улыбками и взглядами, которыми они провожали Абуласана, вздохами и стонами утомленного служением родине человека.

Естественно, Абуласан прекрасно знал об этом. Какой он был бы амир или правитель города, если бы в домах знатных сановников у него не было своих осведомителей. Когда Диомидэ, главный его соглядатай, докладывал, что о нем говорят, он то улыбался, то держал себя так, словно ему наплевать на это. «А что им остается делать?!» – фыркал он, прекрасно, впрочем, понимая, что мусульманское имя в новой Грузии ничего хорошего ему не сулит. Его очень тревожило это, но он бесстрастно наказывал Диомидэ внимательно слушать, зорко посматривать и докладывать ему обо всех мелочах – он должен был знать решительно все, чтобы предвидеть шаги, которые его враги и насмешники предпримут завтра.

Он не раз подумывал о том, чтобы вернуть свое прежнее имя, но сделать этот шаг мешали предки, в свое время отдавшие предпочтение новому имени.

А предки у Абуласана были славные, могущественные, хотя, когда он вспоминал о них, его пробирала дрожь. Мудрые дальновидные военачальники, они постоянно подвергались репрессиям со стороны царей, потому что то и дело восставали против них. Среди предков был один служитель церкви – епископ, но и тот воспротивился воле царя Давида IV: ты, мол, ограничиваешь власть церкви! А блаженной памяти царь не замедлил с ответом – он вообще был скор на решения: коли требовалось отрезать, отрезал, не раздумывая, – власть, сказал он, у Бога, ты не властвовать хочешь, а жрать и этими мерзкими разговорами пытаешься унизить царя, а я не прощаю этого. И он обезглавил не только епископа, но и двух священнослужителей в придачу, которые, улыбаясь, стояли подле него, так что их близкие не посмели воссоединить отсеченные части.

Прав был Давид, царь, который мирится с дроблением власти, думает только о себе самом: лишь бы не пострадало его царское достоинство, а государство само о себе позаботится. В руках такого царя страна тает, как свеча.

Дед Абуласана Вату также был приближенным царя Давида. Как-то Давид сказал: все мои приближенные должны заботиться о моем усилении, а ты поступаешь наоборот. Он пощадил его, не казнил, но лучше бы он не щадил его – все, чем владел Вату: земли, скот или рабов, он отнял у него так просто, как если бы это была горсть орехов, передал отнятое в казну, а самому Вату велел выколоть глаза.

Да, было что вспомнить Абуласану из жизни своих предков!

Когда царица Тамар заключила Кутлу-Арслана в темницу, разве не Абуласан собрал перепуганных соратников? Разве не он потребовал освобождения главы восставших? Разве не его неустрашимость продиктовала царице Тамар осторожность в действиях? Разве не его заслуга в том, что она вынуждена была сказать: «Да будет мир, сядем, поговорим»? Сели, поговорили и заставили Тамар обещать то, чего добивались. И одержали победу они, сторонники Кутлу-Арслана, одержали благодаря мужеству и решимости Абуласана. И разве не его смелость спасла и Кутлу-Арслана? Уступи он хотя бы самую малость, быть бы ему сейчас не амиром, не членом царского дарбази и не правителем Тбилиси, а бессловесным жителем беспросветного мрака. Он добился того, что сама царица не может уже пренебречь решением дарбази – она обязана прислушиваться к нему и выполнять его волю.

Безусловно, он должен восстановить свое прежнее имя, но стоило ему подумать об этом, как перед глазами вставали несчастные предки – кто обезглавленный, кто с выколотыми глазами. Никому не понять царской натуры! Сядешь с ним в лодку, он будет милостив к тебе, а потом может выкинуть тебя за борт, а если ты не сумел усладить его спесивую душу, и головы лишить.

Нет, Абуласан совсем не хочет, чтобы его взаимоотношения с царицей хоть как-то походили на взаимоотношения его предков с их царями.

– Все нужно взвесить до мельчайших возможностей, – громко, словно споря с кем-то, произнес Абуласан. Он встал, подошел к иконе и перекрестился.

Вопрос о выборе жениха для царицы выявил, кто при дворе что желает, кто к чему стремится, и какую цель преследуют те, кто утверждает, что будущим мужем Тамар должен быть сын византийского императора Алексей Комнин!

– Алексей Комнин, Алексей Комнин, – бормотал про себя Абуласан, откидываясь на спинку кресла и вытягивая ноги, – Алексей, сын Андроника Комнина, – Абуласан обложил себя мутаками, – кто он? Почему Алексея Комнина хотят видеть мужем царицы Грузии? Установили с ним связь, с ним, изгнанным из Византии, чтобы посадить его рядом с Тамар?! Чтобы он правил нашей страной по византийским законам! Они думают, этот Комнин что-либо смыслит в управлении Византией?! Как я воссяду на грузинский престол, так и он усядется на самоцветный престол Византии!

Абуласан прекрасно понимает, кто и почему ратует за Комнина. Вельможи, подобные Саурмату Павнели, Иванэ Палаванди, Тарханисдзе, и многие другие с помощью Комнина хотят изменить жизнь царского двора Грузии, лишить народ того завоевания, которого он добился в результате восстания Кутлу-Арслана, а именно права принимать участие в управлении страной. Вот тогда-то и сбудется мечта тех, кто высмеивает Абуласана.

– Не дождутся! Не для того мы взбунтовались, чтобы они оказались во главе, нет… Мы не имеем права сидеть сложа руки!

Он должен найти такого жениха, против которого никто не посмел бы возразить ни слова!

В зал вошел Тимотэ и стал у дверей. По обыкновению, негромко произнес:

– Он явился, господин.

Абуласан ничего не понял. Он еще витал в своих мыслях и бессмысленно уставился на Тимотэ. А тот своим бархатным голосом осведомился:

– Господин ведь вызывал Занкана Зорабабели?

Абуласан поднялся, подошел к двери и крикнул:

– Пропустить Зорабабели, не задерживать! – и не отходил от двери, пока не появился Занкан, по обыкновению степенный, улыбающийся.

– Мир дому твоему, Абуласан! – произнес Занкан, здороваясь с хозяином.

– Мир и тебе, оказывается, вы празднуете Песах?! – уважительно отвечал Абуласан.

– Да, празднуем, но… только что, перед тем, как прийти сюда, я узнал, что Сагирисдзе выдает замуж дочь и…

– Послезавтра погуляем на свадьбе, жених жил в Византии, овладевал знаниями.

– И дает за невестой в приданое двадцать евреев с семьями – нельзя ли дождаться конца Песаха? Двадцать еврейских семей в свой праздник должны последовать за шаферами.

– Прекрасно, прекрасно, родители жениха будут в восторге – эти семьи дадут толчок развитию торговли и ремесел в тех местах.

– А может быть, дать им отпраздновать Песах? Всего-то одна неделя.

Абуласан запустил три пальца в бороду, почесал ее, задумался.

– Знаешь ли, может, мне не стоит вмешиваться… Разве твое слово менее весомо? Сам им скажи, – Абуласан опустился на тахту, – а теперь поговорим о том, для чего, собственно, я тебя позвал. – Он указал Занкану на кресло. – Ты неоднократно оказывал услуги царской казне. Возможно, Картли понадобится твоя помощь. Как у тебя идут дела – можешь дать взаймы золото?

Занкан хранил молчание. В его взгляде читался вопрос: все дело в том, сколько требуется казне.

– Сам понимаешь, речь идет не о тысяче и даже не о трех тысячах золотых – они нужны на два года. В залог дадим Ксанское ущелье. В течение этих двух лет весь урожай с ущелья – твой.

Занкан напрягся. Он не раз одалживал золото казне. Но это было во время войны. Для чего понадобилось золото? В настоящее время в Картли куется большое богатство. Купечество вносит в казну гораздо больше, чем ранее. Занкан может приблизительно подсчитать годовой доход казны. Для чего же им золото Занкана? Затевается война? С кем? Восстание Кутлу-Арслана вряд ли нанесло большой ущерб казне…

Все эти мысли вихрем пронеслись в голове у Занкана, но отвечал он степенно, не спеша:

– В займе не откажу, но если в залог дается Ксанское ущелье, стало быть, золота требуется немало. Окончательный ответ смогу дать после того, как узнаю, о какой сумме идет речь.

– Понятно, – отвечал Абуласан, – мы подсчитаем и скажем точно, сколько нам требуется. Ты ведь никуда не собираешься уезжать?

– Собираюсь, сразу по окончании наших празднеств отправляюсь в Аран, – отвечал Занкан. На Абуласана это известие не произвело впечатления, он даже не спросил, как же быть, как им договориться, а задал вопрос, приведший Занкана в изумление:

– Ты, кажется, недавно побывал в Византии, расскажи мне в подробностях, что происходит в Константинополе, как там живет народ, чем дышит?

И Занкан стал рассказывать обстоятельно, доходчиво, какая великая страна Византия, что народ там законопослушен и трудолюбив, что и обуславливает их изрядную жизнь. Армия византийская по-прежнему сильна, впрочем, былое величие страны постепенно угасает. Это, во-первых, а во-вторых…

– А что скажешь о сыне императора Комнине, народ ощущает его отсутствие?

Занкан опешил, когда хозяин прервал его. Задержал на нем долгий взгляд – весь вид Абуласана, превратившегося в слух, с интересом подавшегося вперед с горящими от любопытства глазами убедил его в том, что в этот вечер его позвали не для того, чтобы просить золота взаймы. У Абуласана была другая причина, но какая? Отвечая на вопрос хозяина дома, Занкан пытался понять, что двигало им: об Алексее Комнине народ вспоминает так же, как о прошлогоднем урожае слив, время его давно ушло, власть утрачена еще его отцом, а нынешним кейсарем народ очень доволен.

Абуласан протянул ему чашу с отборными орешками – угощайся, месхетские. Занкан поблагодарил, но отказался – в праздник Песах правоверный еврей ничего не возьмет в рот, если еда приготовлена не у него дома и не в специальной посуде. Абуласан усмехнулся: тебя такими орешками не удивишь – вывозишь их в огромном количестве в Византию и Русь и, все так же улыбаясь, осведомился, где на них больше спросу.

– Естественно, в Византии, тамошний народ знает им цену, а на Руси… на Руси пока думают, как бы набить желудок, а не о лакомстве.

– Тогда ради чего ты торгуешь в Руси, зачем теряешь время и деньги?

– Ради своих внуков, – отвечал Занкан.

По лицу Абуласана было видно, что он ничего не понял.

– Я думаю, Абуласан, что завтрашний день будет за Русью, завтра Русь станет тем, чем вчера была Византия. Придет время, и просто так в Русь не ступишь. Иные времена настанут, а я загодя проторю туда путь своим потомкам.

Абуласан задумался. То, о чем говорил Занкан, казалось, не было для него новостью, но в устах Занкана это прозвучало как предвещание – торговцы раньше и лучше других чувствуют все достоинства и недостатки страны.

– Так-так-так… Выходит, что… А что ты скажешь о Юрие Боголюбском, когда ты видел его в последний раз?

Занкан, конечно, не уловил никакой связи между Боголюбским и Византией, но отвечал как ни в чем не бывало:

– Княжий сын хорош собой, храбр, крепок здоровьем, атлетического сложения, но нрав его мне неизвестен, я не был в стране половцев с тех пор, как он вышел из отроческого возраста.

– Как ты думаешь, этот юноша способен вернуть себе трон? – Занкан никогда не замечал, чтобы Абуласан так щурил глаза и говорил таким бесстрастным голосом.

Занкан не спешил с ответом, он раздумывал над вопросом, невольно кривя губы, словно они тоже участвовали в мыслительном процессе.

Абуласан не отрывал от него пристального взгляда.

– Русь никогда не сравнишь с Византией, – наконец заговорил Занкан. – В Византии правит закон, а на Руси – сила, поэтому там все возможно: если княжич найдет силы, на которые сможет опереться, и силы в самом себе, то, пожалуй, сможет вернуть трон.

Абуласан встал, медленно подошел к Занкану:

– Ты хочешь сказать, что Алексей Комнин не сможет вернуть себе престол?

– Вряд ли, в Византии все подчинено закону, она не представляет для нас опасности, а если страна не опасна для торговцев, она никому не страшна. Но вот Русь…

– Не ты только что говорил, Русь будет великой страной? – Абуласан вплотную подошел к Занкану.

– Так и будет, но… – Занкан прервал самого себя, задумался.

– Что но? – чуть ли не с гневом спросил Абуласан.

– Это произойдет не сегодня и не завтра.

– Византия ведь год от году теряет свою силу. Сегодняшняя Византия – не та, что в прошлом году! – Абуласану не терпелось получить немедленное подтверждение своих слов, но Занкан не спешил, взвешивал каждое свое слово.

– Это так, но… греки и сегодня действуют с умом и на хитрости горазды…

– И сегодня? Говори прямо, Занкан, что ты имеешь в виду?!

– Прометея греки придумали как воплощение собственного образа. Ну-ка вспомни, Абуласан, историю Прометея, он пошел на хитрость и избежал наказания. Прикованному к скале, ему удалось освободиться, и он вернулся в мир. Вот тебе прошлое греков и их будущее.

– Так ты можешь сказать, что история Амирани – удел, будущее грузин! – соображение Занкана показалось Абуласану наивным, и он иронически усмехнулся. И эта усмешка оставалась на лице у него до тех пор, пока Занкан не произнес в ответ:

– Да, это так, Абуласан, я и то скажу, что Амирани – собирательный образ грузин.

– Это как же? – Абуласан наклонился над Занканом.

– А вот так: Прометей хитростью выведал тайну Зевса и разорвал цепи. Он – грек, лукавец. Амирани же – грузин, в одиночку взбунтовался против Бога и по сей день остается прикованным к скале. И нет конца ни его пленению, ни бунту. Порой думаешь, вот-вот он сбросит с себя цепи. – Занкан раскрыл руки и умолк. После паузы негромко, словно для себя, промолвил: – Но нет, Амирани не способен на увертки, а Бог и свободы не дает, и жизни не лишает… Только вдыхает в него новые силы, чтобы он снова мог сопротивляться, будто и ему необходим мятежный Амирани.